Взять верхние ноты

Сегодня утро четверга, хотя это неважно. Сэм суетится, как старуха, и настаивает, что дату и день просто необходимо записать. Дин совсем в этом не уверен. В дневнике всякая извращенная фигня, странная, отвратительная и опасная, но ничего похожего на то, что с ним происходит. Кроме того, никогда не знаешь, в чьи руки может попасть дневник, а он не хочет, чтобы об этом знала хоть одна живая душа. Никто. Никогда. Ну, кроме Сэма, конечно, но только потому, что Сэм иногда бывает ужасно рассеянным — прошлой ночью он даже не посмотрел на флиртовавшую с ним официантку, а у нее было просто опупительное декольте. Но даже Сэм заметил маленькую проблему Дина. Несколько минут он делает вид, что пишет, потом закрывает дневник, чешет живот и причитает, что из-за злых людей он лишился члена. * Все начинается в понедельник. Дин просыпается с крыльями. Они симпатично висят («Сложены» — «Думаешь, мне есть дело, как правильно сказать?») за его спиной. Это даже не круто — черная кожа, может, еще и прокатила бы, но крылья белые, с длинными белоснежными перьями, и если Сэм еще хоть слово скажет, ангел Дин нахрен отвернет ему голову. Во вторник утром они исчезают. Новости хорошие, правда, у него на голове появляется пара зеленых щупалец («Сэм! У меня на голове тентакли!» — «Щупальца, Дин!» — «Что?» — «В зоологии такие штуки называют щупальцами, а не тентаклями» — «О!») В среду утром, проснувшись, он тут же ощупывает голову в поисках щупалец. Ничего. Просто волосы, короткие и немного колючие, все как и должно быть. Он проверяет остальные части тела. Все в порядке. Даже более чем. Настолько в порядке, что одной части тела он уделяет повышенное внимание, а потом лениво откидывается на кровати и ждет, пока Сэм проснется, чтобы отправить его за кофе. Похоже, все закончилось само по себе — просто замечательно, ведь они так и не выяснили причину всей этой фигни. В четверг утром произошедшее кажется просто дурным сном. Дин даже не ощупывает себя, проснувшись от слишком яркого света, падающего на кровать (Сэм, засранец, поленился задернуть занавески). Он перекатывается и… …кричит. Крик очень высокий. Очень-очень. Очень девчачий крик, даже Дин не может этого отрицать, ведь трусы на нем тоже девчачьи. А еще у него есть сиськи. Он только что перекатился прямо на них, и, черт возьми, это жутко неудобно. Итак, если у него появились сиськи, значит… О нет, только не это! Нет! Он опускает руку. Ощупывает себя. Так и есть, члена и след простыл! Внизу ничего нет! Дин чувствует, как в груди нарастает крик, но он сдерживает его, потому что над ним наклоняется Сэм, берет за плечо, смотрит и застывает с открытом ртом. Дин сглатывает и выдавливает: — Ммммм? — тянет он жалко и беспомощно, но, чуваки, крылья по сравнению с этим — просто цветочки! Он хочет крылья обратно, и свой член тоже, вместе с дурацкими белыми перьями и всем остальным! Или щупальца — их можно прижать кепкой, если потребуется. Или использовать в разговоре в качестве веского аргумента. Но члена нет, и Дин в отчаянии. — Дин? — спрашивает Сэм, и Дин кивает, потому что на большее пока не способен. Он не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сэм всовывает ему в руки бумажный пакет, и Дин дышит в него, часто и тяжело, и ничего унизительнее с ним в жизни не случалось. Нужно успокоиться. Он сможет. Он сможет успокоиться. В конце концов, можно сделать вид, что он успокоился. В конце концов, он же мужик! Он же Винчестер! Нет, он не мужик. Он — баба! Он сильнее стискивает пакет и стонет. Он возьмет себя в руки через минуту! Дин заслужил немного времени на панику. И когда Сэм начинает гладить его по спине и что-то успокаивающе шептать, это явно перебор. Пора прекратить это унижение! Он делает глубокий вдох, заворачивается в простыню, встает и с гордым видом шагает в ванную. И нет, успокоиться он не в силах! Дин думал, что хуже быть не может, но как же, как же он ошибался. По крайней мере, если уж ему пришлось стать цыпочкой, то цыпочкой горячей. Чертовски горячей. Он сексуальный парень, так и цыпочка должна быть под стать. Высокой, фигуристой, соблазнительной, с пухлыми губами, на которых сокрушительно смотрится красная помада. Не то чтобы он об этом думал, это же очевидно! Но Дин так и остался мужиком, только с сиськами. Щетина исчезла, но из-за подбородка, раньше придававшего ему мужественный вид, сейчас он казался мужеподобной. А если добавить стрижку, то прямо в глаза бросается: он (она?) лесбиянка! Ничего страшного, Дин только за — цыпочка с цыпочкой, супер, в любое время дня и ночи. Но он-то стал обычной лесбиянкой, черт побери. Он по-прежнему крепко прижимает к себе простыню, но приходится отпустить ее, чтобы посмотреть на грудь. Хоть одно хорошо — теперь у него есть собственные сиськи, с которыми можно поиграться. Он отбрасывает простыню, и челюсть у него отваливается. О НЕТ! Нет, нет, нет! Они маленькие, немного обвисшие и даже не одинакового размера! Грудь у него несимметричная, а соски бледные и припухшие, и он бы не трахнул себя, останься он единственной женщиной на свете. — Сэм! — орет он, и голос тоже неправильный — не мужской, но и не женский. Просто высокий. Сэм тут же вырастает рядом. Наверное, подслушивал под дверью. Дин не может вымолвить ни слова, просто показывает вниз, лицо мучительно искажается, и он в ужасе пожимает плечами. Сэм задумчиво наклоняет голову. — Хм? 95В? Ну ты как был широкоплечим, так и остался, может даже, 100В, но чашечка нужна небольшая. — Они несимметричные, идиот! Мне насрать на размер! Они. Несимметричные! — У многих женщин такая проблема, Дин. Это вполне нормально. — Только не для тех, с которыми встречаюсь я. Может, для твоих — заучек из коллежда с волосатыми ногами и питающихся тофу — это нормально, но не для моих. Черт, это пиздец какой-то! — Ну-ка, еще раз. Ты шокирован не тем, что превратился в женщину, а тем, что у тебя неодинаковые сиськи? — Я уродина, Сэм. Это несправедливо. Просто какой-то вселенский заговор! Сэм запрокидывает голову и хохочет во все горло. Дин выталкивает его из ванной и запирается. Он долго сидит один. Большую часть времени — в душе. По крайней мере, там он себя не видит. И пока он в женском теле, нужно кое-чем воспользоваться. Множественные оргазмы. Дин вздыхает. Они почти компенсируют эти ужасные сиськи. Он пытается заставить соски затвердеть, но они расплющиваются между пальцами и никак не хотят твердеть. Он слегка разочарован, но ласкает себя рукой между ног и испытывает оргазм номер шесть. Он уже выруливает на седьмой заход — никакого отдыха, круто, но тут Сэм барабанит в дверь. — Мне тоже нужно в душ, знаешь ли, — жалобно говорит он и сбивает Дину весь настрой. У него была в самом разгаре фантазия: между ног Дженнифер Лав Хьюит — у нее не только шикарные сиськи, но и длинные пальчики, а сзади — Дженнифер Лопез. И имена не перепутаешь, ведь они обе Дженнифер. Он неохотно выбирается и оборачивает полотенце вокруг талии, а потом снимает и перемещает на фут выше. Теперь оно едва прикрывает задницу, по крайней мере задница — он рассмотрел ее в зеркале — не так уж и плоха. Не то чтобы соблазнительная, но вполне ничего. У него всегда была хорошая попка. После душа Сэм уходит, пообещав искать ответ до победного конца. Дин запирает за ним дверь — с него на сегодня уже достаточно неприятных сюрпризов. Сэм возвращается поздно, Дин уже просто умирает с голоду. Он было решился сам сходить за едой, но посмотрел на себя в зеркало в обычной одежде и решил: на улице днем в таком виде показываться нельзя. Это за гранью унизительного, и он представляет, какими бы взглядами его провожали люди. Сэм принес еду, много еды, и Дин сразу на нее накидывается. — Не очень-то женственно, — замечает Сэм, когда Дин заглатывает сразу целую горсть картошки фри. Дин свободной рукой показывает ему средний палец, а другой хватает бургер. — Пошел ты, — говорит он с полным ртом, и пара кусочков падает на кровать, но кровать-то Сэма, так что все в порядке. — Ты растолстеешь, и весь жир отложится на твоей заднице, — говорит Сэм, но к счастью для него, Дин очень голоден, так что просто бросает на него свирепый взгляд. И Сэм еще купил приличное пиво — все не так уж плохо. После еды хочется спать, хотя, может, дело не только в углеводах и выпивке, но и в экспериментах с оргазмами. Однако Дин не идет спать, не узнав, что выяснил Сэм. — Ну что, откопал что-нибудь? — спрашивает он и рыгает. Он сыт и доволен, насколько это возможно в данных обстоятельствах. По крайней мере, ему достался здоровый женский желудок — он бы сдох, если бы оказался любительницей салата. — Ну, может, это снова Трикстер, — выдвигает гипотезу Сэм, и если это все, до чего он додумался за день, то он не заслуживает звания умника. — Но послушай, а что было со всем остальным — ну, с крыльями и щупальцами? Они исчезли на утро. Может, нам сегодня стоит лечь пораньше? — И с чем я, по-твоему, проснусь завтра? — Со своим членом, надеюсь, — хихикает Сэм и съедает оставшуюся картошку. Дин, может, и женщина (временно; дорогой кем бы или чем бы ты там ни был, пусть это будет временно, или, по крайней мере, позволь мне сделать пластическую операцию), но не леди. И по-прежнему драчлив. Не успевает Сэм проглотить картошку, как оказывается придавленным к полу. Но у Дина что-то не так с равновесием, вроде и сиськи не такие большие, чтобы сдвинуть центр тяжести. Улучив момент, Сэм оказывается сверху и прижимает ладони к груди брата, но тут до него доходит, что он сделал, и он отшатывается, словно сиськи у Дина ядовитые (а что, круто! один раз надавишь, они распылят яд, чтобы все враги поумирали; Дину очень нравится эта идея). Дин пользуется преимуществом, перекатывает Сэма на спину и садится верхом. Потом сползает чуть вниз и начинает пахом — женским, черт возьми, пахом — тереться о Сэма. — Только попробуй кому-нибудь проболтаться, и я тебе башку откручу. Понял? Никакой пощады, никаких вторых шансов. Ясно? Мои ядовитые сиськи прикончат тебя! — Твои — что? Мда, Дин не просветил Сэма относительно ядовитых сисек, но нужно расставить все точки над «i»: — Ты. Труп. Компренде? [1] Но даже в женском обличье у Дина свирепое лицо, так что он соглашается. — Ни одной живой душе не скажу. — Мертвой тоже. И бездушным тварям, — добавляет Дин. Сэму нельзя оставлять ни малейшей лазейки. — Заметано. А теперь слезай с меня. От твоей толстой задницы у меня ноги онемели. — Нормальная у меня задница, — ворчит Дин, но все равно встает — у Сэма такие тощие ноги, что на них неудобно долго сидеть. Ему нужно отлить, перед тем как лечь спать — после четырех-то бутылок пива; сидеть на унитазе, скрестив ноги, глупо (так он еще больше понимает, чего ему не хватает), но в туалет он так или иначе идет. — Неудивительно, что женщины всегда покупают так много туалетной бумаги, — сообщает он, залезая на кровать. — Там внизу всегда мокро. Сэм стонет и накрывает голову подушкой. *** Дин еще во сне засовывает руку в трусы. Он никогда не был так рад утренней эрекции, как сегодня. Он ощупывает грудь — сисек нет. Он спрыгивает кровати и тормошит Сэма, пока тот не просыпается. — Гляди. Сэм с трудом открывает глаза и тут же зажмуривается. — Блядь, Дин. Не тряси этой штукой перед моим лицом. Это самое ужасное утро в моей жизни. Дин смотрит на свой член и не соглашается. — А по-моему, отличное зрелище, — говорит он и устремляется в ванную, чтобы как следует отпраздновать возвращение своего лучшего друга. Они уезжают из города тем же утром. Дин держит руль одной рукой, другой время от времени поглаживая пах. Он счастлив, и ему кажется, что в дороге с ним ничего не случится, а когда они окажутся на безопасном расстоянии, то проведут расследование и остановят эту хрень. А потом Сэм начинает напевать. Дин сначала не узнает мелодию, а потом до него доходит. «Чувак! Я чувствую себя женщиной». [2] Ладно, он был бы счастлив, если бы смог убить Сэма. Или кастрировать. У него есть прекрасная коллекция ножей, и он умеет с ними обращаться. Зато в таком случае Сэм всегда сможет брать высокие ноты. — Чувак! Клянусь, если я найду того, кто это все устроил, то заставлю его проделать то же самое с тобой, только на постоянной основе, — рычит Дин. — Ты станешь огромной уродливой телкой, и тебя в жизни никто не трахнет. Конец -- [1] Испанско-американский слэнг. Переводится как «Понял?» [2] Песня "Man I Feel Like a Woman!", поет Шенайя Твейн.