Теперь и навсегда...

'Торба-на-Круче - Глаза'

      Осознание любви порождает занятные эмоции, которые просто невозможно хоть как-то назвать. Это не банальное счастье или спокойствие. Это чувство теплилось где-то под грудью за ребрами, может, в области диафрагмы. Оно разрасталось из маленькой искры со скоростью равной, или даже больше, скорости света. Это било в голову. Это пьянило до невозможного меньше чем за секунду. Меньше чем за секунду, человек полюбил весь мир, и не важно, любит ли мир человека в ответ. Меньше чем за секунду, человек утонул в этих эмоциях. А они все разгорались в груди, наровясь вырваться наружу истошным криком, но в итоге представляющим из себя какой-то визг, потому что слишком хорошо, слишком правильно. Это словно извергающийся вулкан внутри, вот сейчас он, кажется, сгорит от этих чувств. Словно внутри ядерного реактора, где давление в полтора раза больше предела, именно в полтора, и он может рвануть с минуты на минуту, а ты сидишь внутри и со страхом ждешь этого взрыва, потому что уже не вывозишь, уже хочется выплеснуть это и вздохнуть нормально, без приятно давящего чувства любви. Потому что еще чуть-чуть и, кажется, это сожрет его изнутри, вплавит в себя полностью.       Часа через два эмоции утихают, но так же греют изнутри. Просто усталость взяла свое, уже поздно, вставать рано. Но, стоит только лечь, они снова накатывают, возможно, даже с большей силой. Хочется обнять кого-то, желательно, его, но его здесь нет, увы, но сейчас пойдет и подушка, потому что слишком много эмоций. Просто обнять, не до хруста костей, а, скорее, до стирания границ между телами, до четкого осознания близости. Это чистое сумасшествие. Эмоции не дают уснуть, хотелось биться головой о стену, потому что слишком хорошо, так не бывает. Как минимум, так кажется.       Дофамин, серотонин, эндорфин, окситоцин — гормоны счастья, вырабатываются головным мозгом. С точки зрения науки, все, что он сейчас испытывал, это чисто комбинация из этих компонентов, самовнушение, стимулирующее их синтез. Банальный химический процесс. Как 2+2, только немного сложней. Не может быть все так, не может все испытываемое им быть чисто химией, биологией восьмого класса. Это было бы слишком просто. Почему тогда он чувствует это только по отношению к нему? Почему он тонет именно в этих серо-зеленых глазах? Почему ему хочется быть именно с ним? Если это просто комбинация гормонов? Нет, все точно не так просто. Не может такого быть, что абсолютно все — обычный синтез какого-то вещества, просто на него мозг резонирует больше, чем на других. Не бывает так. Это не объяснение, сто процентов это придумали, чтоб люди не думали об этом больше. Но он же все сразу понял. Это не гормоны эмоций, это что-то выше, возможно, как религия. Это необъяснимо, но это есть. Поэтому, закрыв глаза, он видит его. И утром, первой мыслью является он. Теплится приятным огнем в груди двадцать четыре на семь.       Миша называл это состояние «приступом любви». Приступом яркой неконтролируемой безвозмездной любви. И Юра к этому привык, то есть, это уже норма, что Шибанов на работе, даже на выезде, стоит отметить, может поймать в объятья, бормоча что-то о том, какой он у него хороший, как ему повезло, и хрен выберешься, пока опер не удостоверится в том, что муж точно знает, что его любят, ценят, в обиду не дадут, что он всегда может на него положиться, что Миша всегда рядом. И в этом была своя красота, какой-то домашний уют.       Но одно дело, если они рядом, ну или, хотя бы в одном городе, тогда можно было обменяться парой милых сообщений и вечером обрушить друг на друга свою любовь, как они обычно делали. И совсем другое дело, когда одного послали разгребать завал в отделении другого города, а другой тем временем дома работает в обычном режиме, не имея возможности как-то помочь. Юра уже месяц торчал в каком-то городе Ярославской области, ломая голову над тем узлом, который завязали местные своим бездействием. Миша молчал, пару раз предлагал приехать, помочь, но они же понимали, что так будет только сложней, нельзя было все так тут бросить и рвануть к следователю. Но хотелось, да.       Хотелось быть рядом, обнять, уткнувшись носом в шею и шепча какие-то бредовые нежности, и Юра бы как всегда тихо смеялся, гладя по голове. Как же этого все-таки не хватало, и Миша правда отвык от того, что они могут работать порознь да еще и в разных городах. Шибанов терпеливо дождался вечера, чтобы набрать по видеозвонку Юру, увидеть его нереальные глаза, самому до боли в щеках улыбаться. И так всегда было, стоит им установить зрительный контакт дольше, чем на пару секунд, и оба сыпятся, потому что во взглядах столько любви, что иначе просто нельзя.       Набрав нужный номер, Шибанов ждал ответа, считая гудки. У полковника рабочий день точно закончился, уже поздно, одиннадцатый час, тем более он написал, что уже едет в отель, но все равно на секунду показалось, что этим звонком Миша как-то отвлекал его, а в рамках следствия его лучше не дергать, а то только затянется больше. И, когда опер уже хотел вешать трубку и написать сообщение с просьбой перезвонить, как сможет, прозвучало заветное:       «Да, Миш?».       Качество связи ужасное, картинка заторможенная, а атмосфера уюта и домашнего тепла все равно заполнила две комнаты в разных городах за полсекунды. Юра поставил телефон на тумбочку, ненадолго выходя за рамки обзора камеры и почти сразу же возвращаясь. — Ты чего помятый такой? — Миша улыбнулся шире, вглядывались в каждое Юрино движение, — Совсем они тебя загоняли, ЮрИваныч… — Да ты ж меня из душа выгнал, я только голову помыл, а тут ты звонишь, — растирая полотенцем влажные пряди, Брагин придвинулся ближе к экрану, садясь на кровать. — Ну извини, — он саркастично рассмеялся, — Я может тут от тоски умираю, а ты не отвечаешь.       Юра улыбнулся, не отводя взгляд. Умел Миша так утрировать описание своих чувств, что от этого было так тепло на душе сразу, было в этом что-то личное, только для них. Так как-то давно повелось, если Шибанов говорил о своей любви, то говорил так, как казалось следователю, гипертрофировано, что невозможно не улыбнуться. Хотя Миша всегда говорил, что он наоборот умаляет все описания, потому что, «если бы мир знал, как я тебя люблю, то он бы утонул в слезах». — А ты не тоскуй, — он снисходительно улыбнулся, — приеду же скоро совсем.       Это «скоро» с ними весь этот несчастный месяц. И оба же понимали, что за ним ничего не стоит, но честно делали вид, что верят, потому что хотелось верить, тешить себя глупой надеждой, что этот гордиев узел сам по себе разрубится, или развяжется, или даже просто исчезнет — не важно что, и они снова будут рядом, будут чувствовать родное тепло, вслушиваться в удары сердца. Но так же оба понимали, что нужно время и терпеливое ожидание. — Я соскучился, Юр, сильно… — Я тоже, Миш, — чтобы разбавить неприятную висящую тоску, Брагин улыбнулся без капли грусти, все же было в этом что-то, приятно дразнящее ожиданием встречи, — Я тоже… А ты-то как там? На работе нормально все? — Воюем, — на секунду он принял горделивый вид, — да нормально все, не переживай. Работа — дом — работа, иногда даже без графы 'дом'. — А вот это ты зря, Миш, нельзя так, — его шуточные причитания были прерваны бархатистым смехом с ноткой какой-то иронии. — Знаю, знаю. Но ты же понимаешь, что это работа. Тут даже кэп согласился с этим, — Шибанов саркастично улыбнулся этому.       Брагину вспомнилось, как Миша муштровал Рожкова за любой рабочий косяк, за то, что табельное почти в первый день посеял в драке с подозреваемым, за то, что этим самым пистолетом потом Юре угрожали, а это весомая причина для последующей злости. Потом еще собаку в офис притащил, повезло, что Женя впрягся, утащил из кабинета до того, как Шибанов его и Артамона этого матом покрыл. У подполковника вообще характер взрывной, а, если дело касается Брагина, то не дай бог под этот праведный гнев попасть. А, когда Юру в подворотне зажали, он вообще рвал и метал. На Антошку ни за что в итоге накричал, он все рвался с Мишей и Женей мразь эту брать, Шибанов психанул, к машине приковать хотел, чтобы под ногами не крутился. Извинился потом. Просто сложно Мише полагаться на кого-то кроме себя, если это касается следователя, его следователя. Он Комарова-то до этого всего допустил, лишь бы Юра потом не волновался, что он один все это делал. Не со зла же каждый раз так реагировал. — Ты чего, Юр? — Видимо он так сильно углубился в воспоминания про Мишу и их тонкости общения с Антоном, что молчал непозволительно долго, — все хорошо? Ты не волнуйся, я лишнего не беру, все в рамках нормы. Знаешь, только вот иногда как находит вечером, вроде и работать устал, а домой не хочется, — он резко рассмеялся, — как-то тоскливо получилось. Но на самом деле все хорошо. Мы кстати задержали подозреваемого по тому делу, ну где патрульный девушку прирезал, ну помнишь, я рассказывал.       Не то, чтобы опер говорил что-то конкретное да и не мог просто, но Брагину и этого было достаточно. Как не странно, но почти все их разговоры сводились к работе, хотя это не напрягало, все-таки работа была важной частью их жизни, иногда они даже шутили, что она была их жизнью. Иногда Юра говорил о своих делах, иногда Миша, они обменивались мыслями об этом. — Помню. Ну что, на арест будете выходить? — С привычным интересом спросил полковник, явно запамятовав, что ему эта информация недоступна, и прилег на кровати, нереально узкой и просто неудобной, хотя самой приятной всегда будет кровать дома, и сравнивать бессмысленно, — или на психологии настаивает? — А вот это я сказать тебе не могу, — оба синхронно рассмеялись, смотря с глаза. — По твоему делу так же глухо? Я тут договорюсь, может мне приехать? Вместе покопаемся там. — Миш, — как-то снисходительно протянул Брагин, подполковник уже предлагал приехать, предлагал почти каждый их разговор, и каждый раз Юра отказывал вопреки собственному желанию скорой встречи, — ты в Москве нужен, я тут сам уж справлюсь. — Хорошо, только, если вдруг что, Юр-       Шибанов уже хотел начать свой монолог на тему того, что он всегда рядом, что Юра может на него положиться, может всегда позвонить, и он обязательно приедет, поможет и просто напросто будет с ним. Но все эти речи были прерваны ласковой улыбкой и спокойно протяжным «Знаю». Конечно, он знал, да и все знали, что Шибанов в лепешку разобьется, а для Юры все сделает, но главное, что это знал сам Юра, знал и иногда бессовестно пользовался, требуя невозможного. На удивление, это «невозможное» Шибанов всегда выполнял, но выполнял, только когда об этом просил именно Юра, только он. Можно сказать, что это «умение делать невозможное» и Брагин шли в комплекте. — Знаю, если вдруг что, ты узнаешь об этом первым, обещаю. Кстати, я все спросить хотел, — на секунду он почему-то стал серьезней, — а что с собакой? — С какой собакой? — В первые мгновения ему почему-то сразу вспомнился тот щенок, которого они под Верины возмущения благополучно подарили Максиму на день рожденья. Но, прежде чем опер что-то ответил, Юра продолжил. — Ну ты говорил, что стажер приволок в отдел собаку с убийства. Что в итоге? Кэп ее к себе забрал или как? — А, понял о чем ты. Да, забрал. А ты, собсна, чего интересуешься? Просто уже месяц наверное прошел, я уже и думать про это забыл. — Ну а я вот вспомнил, — он усмехнулся, — увидел тут дворняжку в подворотне и вспомнил, прикинь. А как назвал хоть? — Бродяга.       Миша рассказал еще что-то про то, как они всем отделом собаку провожали, как он брал с Рожкова обещание, нормально кормить собаку, а не этой овощной бурдой. А Юра все слушал, изредка кивая на особенно важных фразах, и честно старался бороться с усталостью, замечая, что Миша точно так же устал, хотя это было не так уж и видно. Но на нем в принципе усталость слабо отображалась, он мог сутки гоняться по городу, а потом вырубиться на первой попавшейся горизонтальной поверхности по приезду домой, даже силы переодеться не всегда находились. Чуть позже с рабочих разговоров они перешли на просто какие-то истории, точнее опер что-то рассказывал, а Брагин слушал, усмехаясь каким-то моментам. Но, когда перевалило за полночь, в голове словно что-то щелкнуло, и начало буквально рубить, причем так нещадно, что ужас просто. И, опять же, если Шибанов спокойно это все переносил, издержки профессии, то полковнику казалось, что он сейчас закроет глаза и реально уснет, даже не завершив звонка. — Юр, тебе бы поспать, — сказал Миша, как бы подводя к завершению разговора, — а то смотреть на тебя уже больно. — Так заметно? — Он скованно зевнул, — извини. Тогда до завтра? А то правда, так рубит, что уже ничего не соображаю. — Спокойной ночи, Юрочка, — Шибанов улыбнулся в привычной манере, выключая люстру в комнате, оставив только прикроватный светильник, — люблю тебя. — Я тебя тоже.       Да, этот звонок не сократил расстояние между ними, не ускорил их встречу, но стало легче. Как минимум на душе стало легче. Кровать в Ярославском номере не стала удобней, а спальня в Москве теплей, но сохранялось ощущение близости, ощущение, что они рядом друг с другом. И это главное, а временные трудности они преодолеют, обязательно