***
Они познакомились, по сути, случайно. Просто идя домой со школы Паннакотта Фуго столкнулся с ураганом в лице Наранчи Гирги, отчего первый весьма неприятно плюхнулся задом на асфальт, а второй отлетел и столкнулся затылком с железным ограждением. — А-й-й-й… — болезненно шипел мальчик, хватаясь за затылок. — Эй, ты в порядке? — поднялся Фуго, обеспокоенно рассматривая мальчика, которому, на первый взгляд, больше 10 и не дашь. Не первой чистоты и аккуратности небрежно заправленная рубашка в бежевые шорты, колени, все в пластырях, видимо, не впервые пацан так по улицам носится. — Да нормально… — пробубнил парнишка, немного недоверчиво осматривая протянутую ему руку, и хватаясь за нее, поднимается. — Тебе в медпункт не надо? — скептически рассматривая брюнета, сказал Паннакотта. — Да нет, я как-то сам. — проворчал Наранча, и уже хотел было развернуться и убежать от чересчур заботливого незнакомца, как слышит громкое: — Да у тебя кровь идет! А после этого его грубо хватают за рукав рубашки, и чуть ли не насильно тащат в ближайшую аптеку. А потом аккуратно и нежно обрабатывают рану на затылке. И всё как во сне, почему Гирга не сопротивляется? Почему он не вырвался и не убежал? О нем только что, что, позаботились? После этого общаться и начали. С раннего детства Наранча был один. Город маленький, все друг про друга всё знают, а Гирга родился в, мягко говоря, не самой богатой и не самой благополучной семье. Вот никто особо с ним общаться и не хотел. А мальчик и не был особо дружелюбным, ну, может был бы, если его любили. Всем грубил, часто огрызался на замечания. А что его семья? А они ничего. Гирга часто возвращался домой под самую ночь, чуть ли не с 9-летнего возраста, ведь зачем возвращаться в дом, где тебя встретят крики и битая посуда? Орущий отец, и забившаяся в угол, плачущая мать? Питался он тоже не особо хорошо, ибо дома чуть ли не только спал и завтракал. Бывало, воровал у соседки фрукты из сада, бывало, крал что-то с магазина, а бывало, что за весь день только позавтракать и успел. Школу тоже посещал крайне редко, но всё изменилось с появлением Фуго. Появился тот, кто начал о нем заботиться, тот, кому не всё равно, тот, кому не в напряг находится рядом. Появился тот, с кем всегда хорошо, и легко на душе. Паннакотта же, в свою очередь, был из вполне себе обеспеченной семьи, казалось бы, счастливой, но как жаль, что только казалось. С самого детства на него давили образованием и учебой, заставляли заниматься музыкой, пытались вырастить «полноценного» человека, достойного этого мира. И не дай бог он шевельнется не в ту сторону — сразу же семью опозорит. А в маленьком Фуго тем временем росли гнев и обида. Обида, что пока все дети его возраста гуляют и развлекаются, он дохнет в 4х стенах над очередным этюдом, что он сидит по несколько часов над задачами по геометрии и алгебре, что он обязан читать неинтересные ему книги, просто потому что: «Это классика, это знать надо». И эта обида его душила, пробуждала самые темные, из всех возможных, мысли, которые потом было очень сложно отгонять. Но всё изменилось, с появлением Наранчи. Он дал ему решимость, что он чего-то стоит, что он достоин многого, что он достоин свободы. И Паннакотта начал проводить слишком много времени вместе с Наранчей, иногда, даже пропуская занятия, о чем сразу же узнали родители. — Это ещё что такое, Фуго, как ты это оправдаешь, мелкий паршивец? — шипел на него родной отец, пока на фоне театрально вздыхала и хваталась за сердце мать, приговаривая: «Что же будет-то теперь, что же будет…», — мы на тебя тратим свое время, ресурсы, души в тебе ни чаем, а ты нам высказываешь такое вот «спасибо»? Вот что я тебе скажу, Паннакотта, больше ты из этого дома не выйдешь, даже не то, что из дома, а из своей комнаты. Ты меня понял? — Выплюнул мужчина слова вместе со всем ядом, что таился в интонации, и наклонившись, ткнул в грудь своего сына пальцем, заставляя того немного попятиться назад. — Понял. — с пустым взглядом и невозмутимым лицом отчеканил Фуго. — А теперь пошел вон. Паннакотта, уж было, приготовился до самого поступления в университет медленно гнить заживо у себя в комнате. Как тут послышался стук. Повернув голову в сторону окна, тот с удивлением заметил, что кто-то бросает в него мелкие камешки. Подойдя ближе, он увидел, кто это делал. Снаружи стоял Наранча, уж было, замахиваясь для нового броска, но приметив своего друга, который непонимающе смотрел на Гиргу, заулыбался и жестом начал звать спустится к себе. Фуго же начал пытаться жестами объяснить, что он не может. Быстро поняв, что к чему, брюнет уж было погрустнел и собрался уходить, но не тут-то было. Вдруг, в его глазах что-то проскользнуло. Решительное, хитрое и безумное. Непонятно как, парень перелез через забор, позже прокрался по двору под окно комнаты Паннакотты, и, благодаря выступающим кирпичам и трубе неподалеку, подлез под окно и начал стукать уже своим кулаком, прося открыть. Фуго же, не особо осознав, что только что произошло, уставился на Наранчу взглядом, полным непонимания, растерянности, и восхищения, и, в удивлении, даже немного приоткрыл рот. А потом резко опомнился, и замотав головой начал, паникуя, чуть ли не срываться на крик: — Ты что творишь? Слезай оттуда быстро и уходи, тебя же поймают и, бог знает, что сделают, уходи скорее! Он открыл окно и хотел уже силой сгонять со своего окна, как Гирга прошептал: — Идем со мной, пожалуйста. И Фуго пошел. На следующий день его выгнали. Он вернулся домой утром и ему сказали: «Проваливай». Больше у Паннакотты Фуго не было дома, не было семьи. Благо, его интеллектуальные способности помогли ему найти хоть какую-то работу (если это можно так назвать) и заработать за какое-то время деньги на съем дешманской халупы, с бумагами вышла волокита, но выкрутиться вышло. Это всё ещё было лучше, чем ночевка под открытым небом. Идти к Наранче было не вариантом, тот сам дома бывал хоть раз за неделю.***
Им было по 16. Фуго лежал на красном покрывале, которое сам же и принес по просьбе Наранчи. Он распластался на мягкой поверхности, греясь на солнце и прикрывая глаза, вот-вот готовясь задремать под мягкими и теплыми лучами среди лужайки на опушке леса, которую нашел Гирга во время своих похождений на рассвете за городом. Тот долго уговаривал Фуго выбраться туда, и не просто посидеть, а именно переночевать и дождаться рассвета. По его словам, тогда там было необычайно красиво. С горем пополам блондин согласился спустя какое-то время. И вот они тут. Наранча же лежал рядом на боку, внимательно рассматривая расслабленное лицо своего друга. Осматривая каждый изгиб, каждую неровность. Нет, даже не рассматривал, а любовался. — А ты красивый. — буднично сказал темноволосый, будто бы ничего в этом выражении к своему лучшему и единственному другу такого и не было. Фуго, щурясь, приоткрыл глаза, и непонимающе, с вопросом во взгляде, посмотрел на Гиргу. Наранча же сидел так, будто бы ничего такого и не сказал. Погоду просто прокомментировал, а не внешность Паннакотты. — Что? — спустя какое-то время молчания всё ещё непонимающе переспросил Фуго. — Красивый ты. — спокойным тоном сказал Наранча и перекатился на спину, уставившись в небо, раскинув руки в стороны. — С-спасибо?.. — блондин заметно смутился и отвернулся от парня, скрывая свой румянец. — Ага. Может быть, Наранча нравился Фуго. Ну, совсем чуть-чуть, буквально немного, ну, не в дружеском плане чутка… Паннакотта был влюблен. Только рядом с Гиргой ему было спокойно, он чувствовал себя в безопасности. Он единственный счастливый момент в его жизни, и как бы он жил без него — загадка. Очень часто Наранча был сбивающим с толку, предлагал абсолютно случайные и сумасшедшие, неуместные идеи, которые потом воплощал в жизнь. Говорил случайные и безумные вещи, вот как сейчас. И Фуго нравилась эта свобода, раскрепощённость, которой ему так не хватало. Как бы он порой не закатывал глаза, не противился, не пытался отговорить и призвать к хоть какой-то рассудительности, он всё равно сдавался, ведь в глубине души он этого хотел. Но спустя года общения он всё ещё не понимал, что у Гирги на уме. Очень сложно предугадать ход мыслей человека, всем, чем руководствуется который — случайными мыслями, вспышками энергии и ещё Бог знает чем. И он боялся узнавать***
14-летний мальчик боязливо постучался в старую деревянную дверь. По ту сторону — тишина. Он постучался ещё раз, но уже настойчивее. За дверью послышалось шуршание. Ему открыла женщина лет 30-ти, но на ее лице уже виднелись морщины, а на лице застыла усталость. — Привет, мам. — смотря в пол, пробубнил Наранча. Ответа не последовало, только кивок. Мальчик прошел в дом и направился на кухню. Осторожно идя, с опущенными вниз глазами, наступая на скрипучие, иногда прогнившие доски. — Приперся. — Послышалось угрюмое и злое. За столом сидел отец семейства, рядом с ним стояла бутылка водки, кто бы сомневался. Тем временем, мать уже положила Гирге его порцию еды и пригласила жестом к столу. Тот, всё ещё не оборачиваясь на отца, сел, взял вилку и начал ковырять ей в гречневой каше. Такое ощущение, что она была… недоваренной что ли? Набрав немного на столовый прибор каши, он закинул её в рот, неприятно захрустело. Кое-как дожевав, тот взял ещё, голод давал о себе знать. Пока мальчик ел, он чувствовал на себе пристальный взгляд о отца, но всё ещё не оборачивался и старался делать вид, что его нет, не существует, он не сидит с ним за одним столом. В доме всегда было напряжение, всегда царил страх. Наранча хотел бы уехать отсюда с мамой, навсегда, но некуда, не на чем, не к кому. Родители матери умерли несколько лет назад, сестер и братьев у нее не было. Никто не мог им помочь. — Мам, а почему мы просто не уедем от папы? – поинтересовался маленький Гирга, смотря за обрабатывающей свежие раны матерью. — Мы не можем, солнышко, — грустно улыбнулась женщина, — мы зависим от папы, да и в глубине души он всё ещё любит нас и заботиться, просто устает на работе немного, вот и всё. — Но ведь он… — Наранча, — уже суровее прервала его мать на полуслове, — мы не можем. Просто не можем. Я всё ещё люблю его, в конце концов. Больше они в тот вечер об этом не разговаривали. — Ну, чего уселся и молчишь, пришел в родительский дом. Рассказывай давай, как дела, как учеба? Являешься раз в год, и то, просто поесть и отоспаться в тепле, тварь неблагодарная. — Прорычал с другого конца стола отец. Гирга молча жевал сухую кашу. — Я с кем разговариваю, ублюдок? — Привстал из-за стола мужчина и уже направился к своему чаду. Но на его пути появилась мать семейства, остановив его хрупкой рукой. — Дай ребенку поесть, потом он с тобой поговорит. — Мягко начала та. Послышалась звонка пощёчина. — Мама! Наранча не смог дальше держать напускное равнодушие и бросился к упавшей женщине, закрыв её телом от отца. Обеспокоенно осматривая даму, которая придерживалась за горящий красным след на щеке, и позже оборачиваясь лицом к мужчине, бросая на него полный гнева и агрессии взгляд, смотрел как хищник, который готов вот-вот напрыгнуть на свою жертву, пока за ним пряталась мать, испуганно смотря то на сына, то на мужа. — Вы оба… Выгораживаете друг друга, — пораженно прошептал мужчина, — что, небось уже свалить от меня собираетесь? Вдвоем, бросить меня тут одного? Вы… Двое неблагодарных… Он уже замахнулся для нового удара, как на его руку наставили раскладной нож. — Только попробуй тронуть ее — я отрежу твою руку сразу же. — Угрожающе прошипел Гирга. — Да как ты… — Уже собирался ударить. Лезвие проскользило по ладони. На пол упало несколько якро-красных капель. Прозвучал женский вскрик. — Я предупреждал. — Тяжело дыша, прошептал мальчик. За окном прогремел гром, по окнам затарабанили тяжелые капли. — Я тебе ещё покажу. — Пригрозил мужчина и удалился из комнаты. Проследив за отцом, Наранча обернулся к матери, которая пустым взглядом смотрела куда-то в стену. — Мам? Женщина пыталась подняться с пола, хватаясь за край стола. Гирга сразу же вскочил, дабы помочь встать. Встав, мать уже было направилась за мужчиной, но мальчик схватил её за руку, остановив. — Пойдем отсюда, мам. Больше нет смысла тут оставаться, пожалуйста, мы справимся, мы сможем уехать и убежать от этого. — Начал умолять Гирга. — Наранча, нет… — Устало, уж было, начала женщина. — Да он же тебя в могилу сведет так, как ты не поймешь! — внезапно завопил мальчик, ибо знал, какие слова пойдут дальше, — ты же умрешь! Умрешь! — Наранча! — Сурово отрезала резко огрубевшим голосом мать, отчего Гиргу словно током прошибло, и он попятился назад. А за окном разбушевалась гроза. Женщина сорвалась с места и ушла в спальню, куда удалился мужчина. Наранча не понимал, вообще не понимал, почему она всегда возвращается, почему продолжает терпеть, и никогда не поймет. Он чувствует себя беспомощным, таким беспомощным, что не может помочь этому человеку и сам не понимает по какой причине. Уже не было смысла продолжать уговаривать и молить, ведь не получится. Это будет продолжаться бесконечно, но он всё ещё пытался, раз за разом терпя неудачу. Гирга вышел из дома, аккуратно прикрывая дверь за собой. На улице разбушевался самый настоящий ливень. Был только один человек, к которому он мог сейчас прийти и тот его выслушает, поддержит и не оттолкнет. И Наранча побежал к нему, под ливнем, на другой конец города. Нет, он не сможет сбежать из этого дьявольского города один. Не сможет, если это будет значить, что он потеряет Фуго, что они никогда не будут больше видится. Что они никогда больше не будут гулять вместе по городу ночью, не будут пробираться в сад к надоедливой и вечно ворчливой соседке, что ему больше никто не отвесит легкий подзатыльник за неправильно решенную задачу после множества объяснений, что никогда в этой жизни больше не обнимет его, пытаясь успокоить, слегка неловко, нерешительно, но в этих объятиях будет так тепло и мягко, как ещё нигде не было.***
Прошло три года. Мать Наранчи погибла, но не от рук отца, как пророчил тот, а от обычной инфекции, на лечение которой их великодушный папаша выделить денег не соизволил. После смерти матери Гирга в тот дом больше не возвращался, не было причин. — И что ты будешь делать теперь? — грустно поинтересовался сидящий рядом Паннакотта. Они сидели на той же лужайке, что и два года назад. Спустя какое-то время это стало уже их традиционным местом для вот таких вот посиделок вдвоем, а когда хорошая погода и ночевок под открытым небом. Всё же, тут было красиво. — Свалю из города. — Как-никогда серьезно сказал Наранча. — Куда и как? — Не без скептицизма поинтересовался блондин. — Папа продал мамины вещи и купил новую машину. — И?.. — Уже понимая, к чему это всё идет, осторожно поинтересовался Фуго. — Заберу её и свалю отсюда к чертовой бабушке. — Оправдал все опасения Гирга. — Куда? У тебя прав-то даже нет, тебе ещё 18 нет, ты хоть раз в этой жизни водил машину, и куда ты на ней, позволь задать нескромный вопрос, отправишься? — Ну, я пару раз угонял какие-то старые тарантайки… — Ты… Что?! — Шокировано возмутился Паннакотта. Нет, он, конечно, понимал, что Наранча способен на всякое, но угон? И как он это проворонить умудрился… — Это случайно выходило, клянусь! — Видя, как уже заводится его друг, замахал руками Гирга. — Случайно что? Нарушить закон и поставить свою жизнь под угрозу?! — Изо всех сил пытался не завопить Фуго. — Да не кипятись ты, начальник! Всё же в порядке по итогу! Паннакотта обречено вздохнул, потирая переносицу. Когда-нибудь он прибьет Наранчу. — Да и не один же я поеду отсюда… — Уже слегка стеснительнее начал Гирга. Фуго вопросительно посмотрел на своего друга, неужели у него появился ещё кто-то? — …Ты же со мной? И опять он его выбивает вот так просто из колеи. — Я… Я не знаю. — А что тебя тут держит? Меня уже ничего, я хотел сбежать отсюда с мамой ещё давно, но, как видишь, не смог. — Паннакотте необязательно пока что знать, что он основная причина, почему Наранча ещё здесь, и если тот откажется ехать с ним, то он и не свалит никуда. А у Фуго тем временем пронеслось в голове: «Ты меня тут держишь, в этом городе, в этой жизни» — Я… Эм… Мне надо подумать… — Замялся Паннакотта. — Фуго, пожалуйста, идем со мной. — Начал Гирга, постепенно подползая ближе к своему товарищу. — Нет, Наранча, нам же некуда идти, даже если мы и поедем, то куда мы денемся? У меня вообще нет нормальных документов, нет ничего, что ты предлагаешь делать? — Ему хотелось согласиться, хотелось. Хотелось сбежать от всего, остаться лишь с этим человеком в этом мире, но здравый смысл просто вопил, что не надо этого делать. — Я не знаю и не могу знать, что нас ждет в будущем, но, блин, а что нас будет ждать, если мы останемся? Мне кажется, что ничего хорошего точно. У нас больше нет тут дома, так в чем смысл оставаться? Скажи мне, зачем? — Он находился в опасной близости от лица Паннакотты, внимательно наблюдая и выжидая ответ. Фуго нервно вздохнул, отодвигаясь подальше, стараясь скрыть легкий румянец. — Назови мне ещё хотя бы одну причину, по которой я должен уехать с тобой. — Ты мне нравишься. — А знаете, пошло к черту, о чем там он не должен догадываться, уже нечего терять. В ту же секунду и Паннакотта, и Гирга, залились яркой краской. Наранча от того, что таки ляпнул эти три слова, Фуго от того, что их услышал. Они вдвоем сидели и непонимающе смотрели друг на друга. — Я тебе что?.. — Смог первым подать голос блондин. — Нравишься. — Отступать уже было некуда. — Нет, погоди, в каком ключе? То есть… Любишь меня? — Ну… Просто я же… Я не смогу отсюда выбраться, если это будет значить, что я прерву любое общение с тобой и потеряю тебя. — Еще больше заливаясь краской лепетал Гирга, стараясь не смотреть в глаза Паннакотте, который сам выглядел ненамного лучше. — Ну, так выходит, что… — Фуго кашлянул в кулак и отвел взгляд куда-то в сторону, — у меня, это, тоже самое немного, да. — Так ты… Поедешь со мной? — Наранча смог поднять свои глаза на парня напротив. — Мне некуда деваться. — Вздохнул Паннакотта, здравый смысл побежден. Лицо мальчика рядом просияло, в глазах загорелись огоньки счастья и воодушевления. Он бросился с объятьями на своего друга, крепко обхватывая его руками и прижимаясь всем телом. Тот робко приобнял его, поглаживая по голове. — Эй, Фуго, — на секунду отстранился Гирга, — можно я?.. — И показал пальцем на свои губы. Паннакотта сразу же смутился ещё больше прежнего, хотя, казалось бы, куда ещё больше, и сдержанно кивнул. За следующие несколько секунд Наранча сократил оставшееся между ними расстояние. Поцелуй вышел смазанным, неумелым и неловким, но нежным. Первым разорвал поцелуй Фуго, резко отпрянув от Гирги, восстанавливая дыхание. Они сидели друг напротив друга, до жути смущенные, раскрасневшиеся, но в то же время счастливые. Они были счастливы, что нашли друг друга тогда, в тот день. — И что теперь? — поинтересовался Наранча, положив свою голову на грудь Паннакотты, прислушиваясь к чужому сердцебиению, — кто мы теперь друг для друга? — Вряд ли уже друзья. — Лучшие друзья? — Тоже не особо подходит. — Неужели мы теперь никто друг другу?! — Театрально возмутился Гирга, на что Фуго прыснул. — Ну, позволь подумать, — задумался Паннакотта, — мы только что признались друг другу в любви и поцеловались, ни незнакомцы, ни друзья, ни даже лучшие друзья себя так не ведут, а заклятые враги и недруги так подавно, кто у нас ещё остается? — Родственники! — Радостно воскликнул Наранча. — Ты безнадежен… — Сдерживал смех, и пряча за, якобы фейспалмом, улыбку Фуго. На это Гирга лишь хитро ухмыльнулся, и отпрянув от чужого тела повалил Паннакотту на траву, нависая сверху. Тот изумленно посмотрел на оживившегося товарища, не зная, чего теперь от него можно ожидать. Наранча же в свою очередь, опустился к самому уху Фуго и прошептал: — А может, мы теперь любовники? — Так, а-ну слезай… — Поспешно начал отворачиваться и отодвигаться блондин от своего уже дру… парня? Гирга на это лишь звонко рассмеялся, ловя и обнимая всё ещё пытавшегося сбежать Паннакотту, который почувствовав, как его крепко обхватывают и тянут назад, всё же сдался. Теперь у них будет вся жизнь на и для друг друга. Они уедут из этого дьявольского города и неважно, что встанет у них на пути, вместе они со всем справятся, со всем.