Россия для грустных

Уланс устал. Устал держать кнопочный у уха и тысячекратно повторять своей маман «да» без разбору, иногда сменяя на «угу» для разнообразия и создания иллюзии, что он внимательно слушает. Хотя, вероятнее всего, женщина даже не успела закончить некоторые из предложений, как сын уже полностью с ней согласился. – Мы только на пять сек зайдем, – будничным тоном заверяет Уланс после того, как ему наконец-то удается отвязаться от заботливых вопросов беспокойной матушки, которая неизменно начинала с уточнений о том, не связался ли её не-такой-как-все сынок с какими-нибудь сектантами и заканчивала безобидным «ты хоть покушал?». Эмо Педовка Роберт и Будек Гопник Гриша, что гордо носили звание кентов Уланса Гота Дракулы, и за счет которых образовалось родное трио неформалов, сейчас сверлили своего друга непонимающим взглядом. Ну и во что он успел бессознательно вляпаться, наивно полагая, что отвечать на отъебись сойдет ему с рук? – Куда? – интересуется Гришаня, с чувством ковыряя носком тканевого кроссовка мокро-грязную мешанину, что несколько недель назад еще можно было назвать снегом, а щас это больше походило на олицетворение Гришиного ментального состояния. Можно быть уверенным, что все те незнакомые лица, что проплывали мимо, внутри чувствовали себя точно так же. Люди снуют туда-сюда и растворяются в толпе, а поводом для всей этой мышиной возни являлась календарная дата первого месяца весны со знаком бесконечности. Восьмое марта. И по привычным скрепам русских реалий женщин с громадными тюками в виде продуктовых пакетов было намного больше, чем мужчин со цветами. В этом-то празднике, собственно, и заключалась причина сегодняшнего визита пацанов к… – К бабуле, значит… – по-свойски тянет Ляхов. Надувает губы и поднимает брови так, будто ему это о многом говорит. Гопчарские законы гласили братву и семью уважать, район защищать, а девушку любить. И пусть Гришка не нашел еще ту единственную, но первым двум пунктам следовал исправно, поэтому ласковые «матушка» и «бабуля» выжжены у него в мозгу равносильно выражению „в ботинки не харкаю – сразу в ебало”. Принципы. – А мы туда с пустыми руками пойдем, что ли? Покажемся, поздравим одной фразой и до свидания, как говорится, спасибо за гостеприимство!? – подает голос Роберт, которому меньше всего хотелось идти на этот малинник с перезрелыми ягодами. И не особо понятно, это детская травма со всех семейных застолий так сказалась на тонком душевном устройстве Робчика или он сам не хотел травмировать пенсионеров своим нестандартным внешним видом. Вдруг они не успеют порог переступить, как бабулетту тут же инфаркт схватит, и что дальше? Ну это в противном случае, а при наиболее благоприятном исходе она может… порчу какую-нибудь навести, предварительно запретив Познаксу общаться с этими обтрёпышами. Насчет порчи не уверен, правда, но кто знает, на что способна бабушка человека с ритуальным погонялом Уланс Гот Дракула? Да и мутные все эти старики, не без скелетов в шкафу. – Ну а че? Лучший подарочек для бабушки – ее внучек, ёпта, ха-ха, – навеселе произносит пацан и красноречиво шмыгает красным носом. Если бы с ними был Федос, он бы поржал, но, к сожалению одного Гриши, Инсаров рядом не фигурировал, и его бритая, аки зэк, голова не наблюдалась среди серой массы. Ляхова не прикалывает, что никто не поддается его попыткам разрядить обстановку, поэтому он, будучи воспитанным как Настоящий русский мужик Джентльмен с большой буквы, действует по-другому: стаскивает портфель со сгорбленного Роберта и небрежно закидывает на левую руку, тем самым облегчая задачу изнуренной педовке-омежке. Плаудис из-под эмарской челки косится на него и реально не понимает почему Гришу не перевесило от такой ахуевшей тяжести. Мямлит благодарность и пытается расправить плечи, но угробленное однажды не убьешь дважды – он, сколько себя помнит, всегда был сутулым. – Вообще Робчик прав, надо бы и подарок какой-нибудь сообразить, – соглашается Уланс и крепко сжимает плеер в кармане черной, как его душа, куртке, вспоминая не очень приятный случай. Хоть Уланс и не считал цветы удачным подарком в принципе, учитывая то, как быстро они увядают (так же подобно его душе), а что поделать? Из давних традиций это все еще оставалось оптимальным презентом на восьмое марта. Да и выбора у него нет. Денег на букет, кстати, тоже. Но и принести самого себя просто так пацан не может – совесть аукает, бабушка ведь регулярно ему денюжку на "всякие небожеские кресты" подкидывала! Плюсом в голове вьетнамскими флешбеками все еще отдается ситуация, когда Уланс ничего не подарил своим кровным родственничкам на пасху, так как уважающие себя готы такие праздники игнорировали. Игнорировали ровно до того момента, пока маман не конфисковала плеер с драгоценными треками Мэрлина Мэнсона и не надавала по шее за такое хамство, после чего Познакс угрюмо шаркал до соседнего ларька против воли. Повторения столь трагичного дня совершенно не хотелось, поэтому с тех пор Уланс Гот Дракула делает исключения своему ледяному образу, но самому себе не признается. У всех трушных неформалов есть проблемы с родней, воспитанной советскими понятиями, и это не самовнушение, это правда жизни. – Ну подари ей пояс из собачьей шерсти. – Зачем? – От радикулита, – Гриша пожимает плечами, а Улансу даже знать не хочется, откуда он этого нахватался. – А че? Моей помогает. – Такими темпами пояс будет из твоей шкуры сделан. С логотипом паленого адидаса на боку. – Зря ты, Робчик, на мой адик залупаешься… Он тебя не один раз в шараге от холодрыги спасал! – А нечего тебе дебильные подарки придумывать. – Да четкий подарок, не выебывайся. Главное, что полезный! А то подарит ей Уланс место проживания своего паучелы и будет она этой коробкой ножку у стола подпирать. Хотя... тоже штука заебенная, если честно, шататься зато не будет. И чаевничай себе на здоровье, хоть преферансы раскладывай! Ну, че думаешь? – Ляхов вопросительно уставляется на Уланса, по которому без слов понятно, что последний вариант – это его единственная надежда. Но, тем не менее, он все равно решает уточнить: – А сколько пояс стоит? – Э-э… рублей триста, – подсказывает Роберт, а после осмысления своего проёба с опаской зыркает на Гришу, который, ожидаемо, уже готовится выпалить его излюбленную и всегда уместную шутку про «триста». Во взгляде Плаудиса читается умоляемое Будек-молчи-ради-блока и Будек, смирившись, смыкает губы в тонкую линию. – Мне не хватает. – Сколько? – Триста. Гришаня завис. Ну и зачем он спрашивал тогда? Вообще, Ляхов не мог найти для себя ответов на многие вопросы касаемо личности Уланса Гота Дракулы, включая предысторию этого загадочного прозвища и появления паука Федора, что подозрительно являлся теской всем известному Инсарову и проживал в «скромной коммуналке», которую ему выделил хозяин – спичечная коробка из-под набора в десять штук. – Дык давай я те подсоблю, а то чёт панибратски получается. – У тебя есть чем? – Не-а, но могу культурно одолжить, – Гриша заговорщически тянет лыбу, но никто не оценивает этого порыва от чистого сердца… – Не-не-не, Гриш, даж не думай, – протестует Роберт, прекрасно зная наперед, к чему приведут его "культурные" выступления. – Давно фингалов в падиках не получал? А Гришка-то невзначай и призадумывается. И правда, когда в последний раз он отважно выступал на забиве, защищая не только свою честь, но и честь района? Должно быть, больше полугода утекло с тех пор. Конечно, Ляхов не остыл в плане пылких нравов. Молодая кровь, адреналин и юношеский максимализм внутривенно закипали и пузырились, подобно борщу на огне, призывая не останавливаться на достигнутом, но как только в его жизни появился Роберт, вместе с ним за ручку приплелась искренняя мальчишеская опека. И сердце так сжималось из-за этого, болезненно отдавая в ребрах, на фоне чего даже пиздюли от неприветливого гоп-стопа казались каким-то анекдотом. Бывало, стоишь себе под козырьком, палишь на знакомую пиздобратию и снисходит озарение того, что сегодня самый подходящий день, чтобы запустить парочку маслин в быдло. Даже костяшки на руках начинают чесаться, но это, скорее всего, служило напоминанием о Робчике, нежели стремлением пустить в ход кулаки. «Изведется ведь потом поцык», он точно знает. – Тогда остается только одно… – патетично произносит Гриша и резко останавливается, с задумчивым видом вглядываясь в табличку «осторожно, сосульки!». Судя по тому, что Уланс задержал свой тяжелый ботинок на ступеньке пред одной из панелек, они уже дошли до нужного места. И все еще без подарка. Хотя, по мнению Гришани, потенциальный подарок всю дорогу находился у них. – Удиви нас, – Познакс дергает уголком рта. Будек дотягивает до того уровня ебанутости, чтобы предложить сейчас, например, рыться в поисках подснежников, но его взгляд прямой наводкой устремляется на рюкзак за спиной друга, после чего тот меняется в лице, понимая очевидную вещь. – Ты чего? На Федю не думай даже. Он один из нас. За братву топишь, а как своего отдать – так пожалуйста?! – Я понимаю, что за все это время ты привязался к нему, стал считать частью семьи, но нужно уметь держать себя в руках, ведь рано или поздно дети все равно покидают родительское гнездо, отправляясь плыть по течению жизни. Мудрость такая есть, – отчеканил Гриша не своим голосом, чему остальные больше испугались, нежели удивились, но, когда в заключение тихо слышится привычное «ё-моё…» все вернулось восвояси. Хоть Уланс обычно и не выглядел как человек, которого хоть что-то ебет в этой жизни, сейчас в глазах пацана маячила ясная грусть. Гриша звучал настолько убедительно, что сложно было сдержать скупую мужскую слезу, но пути назад нет – фатальный выбор, от безысходности, был сделан. Познакс по памяти набирает код домофона, отвечает многозначительное «я» и с тяжелым вздохом шагает в тёмный подъезд, дверь которого любезно придерживал все тот же Настоящий Джентльмен с большой буквы, что делало его звание вдвойне достоверным. Внутри не видно ни зги, ни отдыхающего бомжа в углу, поэтому, когда Гриша случайно спотыкается об него и выплёвывает очередное «блядь», а из пустоты доносится еле связное «ты кого блядью назвал?», внезапно, преодолеть расстояние от второго до четвертого этажа за пять секунд не составляет труда. Уланс еще долго держал коробку с пауком у груди, разрешая Феде в последний раз пробежаться вдоль ладони и обогнуть запястье. Скорее всего сейчас он думал о чем-то философском, о проблеме выбора, о судьбе, которая диктует свои железобетонные и неизбежные условия. И о том, что пора бы собирать деньги на пояс из собачьей шерсти около какого-нибудь вокзала, чтобы больше не подвергаться подобным жертвам. На своих ошибках учатся, как никак. «Тяжелый гроб несли к могиле, крутого парня хоронили», – добавляя драматизма, думает Ляхов, и ободряюще кладет ладонь на плечо юноши. Уланс выискивает поддержки в глазах друзей, а после двух утвердительных кивков – одного от инициатора и одного за компанию – решает постучать в дверь. Смешанные чувства одолевали его. Странные. Настолько странные, что перекреститься захотелось. Да нет, наверное, показалось. – Иду-иду-иду, уже все, уже щас открою! – приглушенный голос по ту сторону становился громче, отчетливее. Старушка лихорадочными движениями щелкнула замком, еще раз, потом еще раз. Тихо выругнулась непослушному механизму, и, наконец, отворила гостям. – Вечер в хату, – Гришаня первый ступает в прихожую, по привычке протягивает руку перед знакомством. Весь такой довольный, стойкий, розовощекий, прям удалец, на фоне которого главный виновник торжества на пару с педовкой скромно стоял сзади как задохлик. Что-то не сходится. Уже с порога почувствовался некий бриз атмосферы типичного русского праздника в большинстве семей: алкогольное амбре и хмельное ржание, от которого неподготовленного человека нихуево так подкинуть может. Роберт несмело косится на угловую кухню, оценивая обстановку: там сидел какой-то лысый фраер, один пьяный дед... А, нет, не один. И этого в принципе хватило для осознания того, что малинник, на который он изначально рассчитывал, сейчас казался бы везением высшего уровня, а теперь придется готовиться к нотациям о «гнилой» молодежи. Пройденный материал. – О-о-ой, Уланс, сладусик, а ты че ж не предупредил, что друзей своих приведешь? Я не против, конечно, да вот сходила бы к соседке еще разок, табуреток-то не хватает на всех, – бабулька мило улыбается до морщинок вокруг глаз, дрожащей рукой Гришкину пожимает. – Ну ба, не называй меня так, – сдержав недовольное цоканье, тянет Познакс. – А как ж тебя называть, родной? Гриша хотел было просветить старушку в темно-пафосную сторону её ненаглядного внучка, ака Уланса Гота Дракулы, но вовремя вспомнил, что о конфиденциальности своих корешей заботиться нужно, поэтому благоразумно промолчал от греха подальше. Уланс выдохнул. – Это тебе, – он вручает подарок с грузом на сердце, упорно переступая через всю «воду» с поздравлениями. – А шо там в коробчонке-то, а? Ни-че-рта без очков не видать. – Федук, – поясняет юноша и, выдержав небольшую паузу, добавляет: – Паук. – О-о-о, как славно-то а, спасибо! У меня как раз последние рыбки, заразы, повымирали три дня назад, а тут такая прелесть! Хоть аквариум пустовать не будет. Прабабка-то твоя не зря всегда говорила: Бог не Тимошка – видит немножко. Все трое переглянулись, когда следующим моментом с кухни донесся удушливый кашель, мат и многоголосное «пей, Толик, пей!». Вот – стояло мимолетно бабку помянуть, называется. – Ну проходите-проходите, не стесняйтесь. А-то дверь распахнули и стоят, сквозняк во всю! Ой, если рассаду мою загубите, не знаю че с вами сделаю. – Да мы это… пойдем уже, наверное. – Это кто там такой торопливый? – выглядывает бабулька. – Робчик, ты что ль притаился? Вырос-то как, батюшки! И патлы отрастил. Я ж тебя последний раз видела, когда ты совсем мальчонкой был, на стульчике стишки рассказывал. – Здрасьте? – он расплывается в тупой улыбке смущения и слабо кивает. Тут за мыслю о порче даже неловко как-то стало. – Не помнишь совсем бабушку? Ну даешь. Рано тебе еще вроде, для склероза-то… – Ба, ну хватит, – вымученно повторяет Уланс и сводит брови к переносице. – В следующий раз останемся. Там, вон, кому-то уже плохо стало, от того что мы пришли. – Ты мне тут поговори еще. Давайте, разувайтесь и бегом за стол, я с девяти утра над окрошкой корячилась! Старушка мельтешит носочком тапка, пытаясь расправить уголки входного ковра, да только промерзшие лодыжки Уланса – совсем не та вещь, которую пропустит слабое пожилое сердце. Она тычет пальцем вниз и с ужасом восклицает на пустом месте, заставляя пацанов невольно вздрогнуть: – Это чего у тебя лытки голенёхоньки, ты мне скажи!? Кожа вся, как у гуся общипанного, а ему и до лампочки! Мамка-то что, не следит совсем за дитятком своим? – Она знает, – меланхолично ответил Познакс, которому можно было поставить высший балл за невозмутимость. – Ага-ага, знает. Она знает, что мы на Урале живем, тут до самого лета подштанников не снимай – сегодня минус три, а завтра минус тридцать. Горе ты луковое, эх!.. Бабулька устало машет рукой, мол, загрузили ее страшно, и бежит стучаться к соседке, кидая напоследок «руки помыть не забудьте!». После этих слов Гриша, потупив взгляд, рефлекторно оттряхнул их о спортивки – считай, помыл. Уланс лениво подержал ладони под стекающей водой, потому что заранее знал, что есть ничего не будет, а вот Роберт, в свою очередь, хозяйственного мыла не жалел, параллельно пытаясь стереть собственную помаду. – Помочь? – Гриша опирается одной рукой о бортик ванной, предлагая подержать другу мешающие волосы. Он видит, как смольные прядки липнут к скулам, а тот пытается заправить их за уши влажными пальцами. Роб отрицательно что-то промычал в ответ – сложно разговаривать с плотно сжатым ртом. По шее под кофту потекли холодные струи, отчего тряхнуло мурашками. Они вдвоем теснятся в крошечной ванной, разглядывая друг друга через отражение зеркала. Точнее, так делает один Гриша. Роберт лишь изредка посматривает на него, потому что есть задача поважнее. – Стесняешься их, что ли? – Гришка, из чистого интереса, подымает башку кверху и щурится от неприятного света, горько думая о том, что еще несколько секунд перед глазами будут скакать характерные блики. Хотя, казалось бы, чего там высматривать? Все как у всех. – Да опять начнется же. – Робчик… Я бы там заступился, ты ж знаешь. Раз предки никак не могут привыкнуть к нефорам на улицах, значит учить будем, ебаный в рот! – Какой же ты, Будек, революционер у нас. Из-за стен раздался криповый, урчащий звук бегущей воды по трубам, напоминая о дорогих соседях. – А то! Вот бы и выступил против панелек этих ебучих. Как в коммуналке, реально. Это же пиздец какой-то, каждый раз слушать, что рядом с тобой кто-то чё-то на телек жалуется, ссорится, стоне- – Бля-я-ять… – Че такое? – Ты, бля, полюбуйся, – Роберт кривит губы в темных разводах. – Как я в таком виде выйду?! Как будто в подворотне с кем-то… Закончить фразу не дали, подгоняя громким голосом из другой комнаты: – Ну вы там долго еще, мальчишки? На кухню-то сегодня зайдете али как? Пацаны молчат, как партизаны. Печься об этом нет смысла. Они скоро непременно что-нибудь придумают и выйдут. Вряд ли вообще на ответ рассчитывали, учитывая ебейший шум во всей квартире. –…сосался, – спустя долгую паузу договаривает за него Гриша и получает твердый кивок. – Подойди-ка сюда, ближе. Я попробую че-нибудь. Он свою мордашку строит по курьезному серьезно, подбородок острый напротив себя приподнимает. Движения смазанные, прямо как помада на губах, а Гришины подушечки пальцев ощущаются наждачкой. По правде говоря, Роберт уже ни на что не надеется, но зеленые глаза действительно сосредоточены, а нынешнее положение так приятно гипнотизирует, что он бы еще долго вот так простоял в Гришиных руках, пока тот не сдался, начиная верить в то, что мутузит следы перманентного маркера. – Не-а, ниче не оттирается. Вцепился как сука и хоть убейся. – Да чтоб я еще раз… – Ну-у, зато тебе чувак хороший попался, всего себя в работу вкладывает! И товар у него как печатка чернильная – влепил и на сто лет сразу, о! – Тха, Гришка… Нравится мне в тебе это. – Конкретно? – Такое… отношение ко всему, – Роберт поспешно выходит из ванной комнаты, по возможности прикрывая рот, и его моментально захлестывает вал всевозможных звуков: звякающие столовые приборы, шипящее радио, мужской бас и… – А я подумал вы там массово утопиться решили, – подает голос Уланс, который все это время ждал их за дверью. – Хоть бы меня позвали. Его можно было понять. Еще толком ничего не началось, а все уже заебало. Голодные, потные, напрочь выпотрошенные после пар, они плетутся к остальным гостям, предпочитая не обращать внимания на искрометные тюремные шутки со стороны кухни. – О, а вот и пацанчики подоспели! Андрюха, погоди, я налью! – один из мужчин в забавной фуражке сразу оживился, протягивая руку за бутылкой через весь стол. Гостей, а в частности пенсионеров и заводчанинов за сорок, оказалось больше, из-за чего приходилось сидеть битком, словно селедки в бочке. Большую часть стола и кухонных столешниц занимали трехлитровые банки, которые в привычной повседневности покоились на балконе для огурцов, но сегодня им выпала роль импровизированных вазочек под цветы. Не поскупились. Может и к лучшему, думает Уланс, что букет не принесли, как в воду глядели. – Какой «наливай», а? Вот какой наливай!? Пусть поедят сначала как нормальные люди, а то ведь худющие, прям дистрофики, на улицу выйдут – ветром же сдует! – Еще и в черном с головы до ног, у вас что ль траур какой случился, мальчики? Познакс хотел было кивнуть, ибо он воспринимал потерю своего паука как траур. Точно от сердца оторвал. – Один ваш друг отличился, вон, в спортивках богатырь какой. Как звать-то? – Гриша. – О-о-о, Григорий, еще один русский! Ну, сегодня не застолье, а дружба народов, ей богу! – Вы, кстати говоря, Игоревича не видели? Мы его за закуской отправили с моей сука зарплатой, а этот хрен с горы все никак не вернется. Два часа сидим ждем, уже все пиво закончилось! – Сразу видно: с Житомира мужик приехал, заплутал в магазах-то нашенских. – А может и не дошел вовсе, эх, алкашня… – Не выражайтесь при мальчишках! Стеклянные глаза Гриши топорщатся в уебищные узоры на обоях. Он чешет кудрявый затылок и старается не думать о том самом бомже из подъезда, который слишком уместно вязался с вышесказанным. Мысли о том, что это все-таки был бомж, и что Гришаня видел его первый и последний раз в жизни, звучали более… обнадеживающе. – Да ла-а-адно, ну че уж там! Не маленькие уже. Или все еще в шкалку бегаете? – После девятого в техникум пошли. Первый курс, – поясняет Уланс, предварительно прокашлявшись для максимальной серьезности. – Ага, ПТУ значит. На кого поступили-то хоть? – На сварщиков! – не без гордости заявляет Будек, припечатывая кулак к груди. – А Робчик у нас слесарь будущий. – Не позорь нас. – Внучок, ну а че ты так? Нечего тут стыдиться, хорошие профессии. – Вот-вот, пральна. Умелые руки всегда в быту пригодятся. Отучатся пацаны и как раз холодильник в предбаннике починят, доброе дело сделают, а то че он там уже полгода стоит. – А чего это у вас слесарь такой тихий? Ни слова сказать, ни ложку в рот взять. – Да я это… – Чего-чего? Ладонь-то убери, да не бубни под нос, – старичок, рядом сидевший, подростковую ручонку Роберта оттаскивает и ловит ментальный инсульт от смазанной помады. – Господи! Чернила у ручки разгрыз не дай бог? Хозяйка, салфетку давай! – Не нужно, я- – Целовался что ль с девчонкой какой? – Да какие девчонки, ты погляди на него! Сам баба бабой, невинный пацан так и грех на себя взять может, – а вот это голос уже незнакомый. Из глубин мрачной спальни, после знатно затянувшейся сиесты, выходит он – дед. Явно недовольный дед в замызганном халате с долларами. Старик, будто умышленно выжидая своего часа славы, держал путь на кухню, намереваясь разъебать младшее поколение великой философией и всемогущим разумом. Он считал это своим долгом. Каждый праздник, каждое застолье. – Мать, это че, целое сборище сатанистов у нас? Аль рокеры какие? Мы представлений не заказывали, мне Аллегровой по ящику хватает, уж спасибо. – Да не серчай на молодежь-то. Щас время другое, шо-ж поделаешь, – бабулька разводит руками. – А перевоспитывать надо! Я ведь надеялся до правнуков дожить, а меня тут вот такой сюрприз под дверью ожидает, как газета «Аргументы и факты». Внучок-то мой, оказывается, прям смерть вылитая ходит, еще и глаза намалевал каким-то углем активированным, тьфу ты… – Дед, – высказывает свое недовольство Уланс одним словом, намекая на то, что становится душновато. – А че это я сразу? Ты себя-то видел? И дружка своего туда же утащил, я ведь Роберта еще короткостриженым помню, а щас че? Правильно говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. – Э-э, дедуль, вы чёт попутали может? – вмешивается Гриша. – А ты, бандит, зря этих сектантов выгораживаешь. Тебя туда же скоро занесет, сам не заметишь. – Это все потому, что они с нами в баню не ходили, но эт поправимо! Давайте я вам налью, – предлагает тот самый мужик в фуражке, которому уже не терпится испробовать заветную настойку. Жалко его, долго ждет мужик. Игоревича из магазина ждал и когда пацаны поедят – тоже ждал. – Нет, Толян, щас я им налью. Щас я им так налью… – зловеще вторит дед, параллельно выискивая что-то по кухонным тумбам. – Научатся уму разуму… Предстающая взору бутылка самогона и оказалась заначкой деда, которая хранилась под раковиной, за мешком картошки. Отпита всего четверть – кажись, мало кому доводилось испить из этого священного сосуда, действительно ли это настолько ценная вещь? Жидкость внутри переливалась перламутровыми красками, прямо как маслянистые лужи бензина на солнце. – Нам же нет восемнадцати еще, – столбенеет Роберт, наблюдая, как стремительно наполняется уже второй советский, граненый стакан. – Жалкий трус. Каждый должен познать вкус моего самогона, в независимости от того, сколько тебе лет. Его рецепт передается из поколения в поколение, тут нужна особая пропорция сахара и спирта, особый подход! И твой отец, Уланс, делал этот самогон в свои лихие подростковые года, и я, и дед мой, светлая ему память. Лишь отведав этот напиток богов начинаешь воспринимать свою жизнь совершенно по-другому, переосмысляешь собственную сущность… Другого шанса уже не будет. Речь была внушающей, но видимо недостаточно, чтобы пацаны разом осмелели. Они прожигали дыру в злосчастных стаканах перед собой, чувствуя, как гости вокруг затаили дыхание, с предвкушением ожидая последующих действий, будто смотрят чемпионат по футболу Россия-Латвия. – Да пейте уже, салаги! – рявкнул дед, после чего все трое, как один, переглянулись друг с другом, выдохнули, точно алкоголики со стажем, и опрокинули самогон в себя. «Дают – бери, гонят – беги» В груди на секунду почувствовался жгучий сгусток, отдаваясь жаром в предплечьях и голове. Горечь. Блядская горечь заставляет сморщиться до неузнаваемости, по инерции прижать ладонь к горлу. Пока обзор заслоняет темная пелена, кажется, что вся жизнь проносится перед глазами. Когда организм более-менее нормализовался, Роберт решает оценить состояние своих кентов, промежуточно вытирая с глаз невольно выступившие слезы. Даже Уланс Гот Дракула, что вечно пребывал в ледяной непоколебимости, скорёжил лицо, брезгливо облизывая горькие губы, хоть и осанка его оставалась прямой. Гришка же, судя по всему, попал в астрал, поскольку отрешенный вид и пустой взгляд куда-то в скатерть говорили о том, что пацан потихоньку начинает внимать суть дедовских слов. Будек сидел с ними, но душой, наверное, сейчас находился на каких-нибудь турничках. После окончания столь невероятного сеанса, первое слово поступило не от деда, что удивительно, и даже не от переполненных завистью гостей, а от матушки Славы, которая позвонила Роберту в довольно обеспокоенных чувствах: – Роберт, привет, а Славка мой не у тебя случаем? – Э-э-э, здрасьте, – тупит он, медленно переваривая вопрос. – Нет, не у меня… – Видишь, время-то позднее уже, а он все никак в избу не возвращается, на звонки не отвечает. Тяжко как-то сердцу материнскому. Боюсь, как бы не случилось чего. Славка – младший сын в семье Михайловых, с коими Плаудису свезло жить по соседству. Сколько он себя помнит, всегда возился с этим малым. «Робчик, посиди со Славой часика два» – не откажется; «Если гулять пойдешь, то Славку с собой возьми» – вместе шли. Пацаненок был младше на три года, но тянулся к Роберту сильнее, чем к своим ровесникам; всегда увязывался за их «бандой нефоров» хвостом. Время шло и незаметно для обоих они переступили ту стадию, когда открыто считали друг друга родными братьями – не с пеленок, конечно, но бок о бок растут. – Ладно, ты уж прости тогда, что побеспокоила… – Теть, только не накручивайте себя, щас я все улажу. Спасибо, что сказали! – юноша мобилку сует в карман джинсов, резко на ноги подымаясь. Тело покачнулось, ватные ноги могли в любую секунду подвести. Он перебирается сквозь табуретки и кастрюли с водой (должно быть, грозились горячую отключить в скором времени), игнорируя массу встревоженных вопросов со спины. Уж слишком Роберт дорожил воспоминаниями со Славкой, чтобы не печься о его пропаже. Не один раз мальчишка, все-таки, патрулировал на шухере у гаражей, пока они пиво 0,3 дегустировали. Собственно-то, вот примерное местонахождение этого балбеса и само на ум пришло. Неужто мудрость от самогона так проявляется? – Ты че, ты куда? – поспешил за ним Ляхов, между делом включая свет в коридоре. – Кто звонил? – Да Славка где-то проебался, трубку не берет, – повествует Роберт, пытаясь быстро обуться. Штормит нехило, из-за чего приходилось опираться рукой о тот самый холодильник, что седьмой месяц в предбаннике стоит. – О-о-о, картина Репина «Припиздовали», называется. Я с тобой, – Гришаня хватает свою, как ему кажется, куртку, потом одумывается и берет точно свою, накидывая на плечи. Под громкие недовольства бабульки, что доносились с кухни и звучали как: «Опять ты, старый хрыч, все испортил! Мальчишке, видать, плохо стало от твоего пойла!», выходит спокойный Уланс, складывая руки на груди: – Вы за Славой, как я понял? – С нами не пойдешь? – Кто-то же должен за вас отдуваться, – вздыхает Познакс и еле заметно улыбается, потирая синяки под глазами. – Я завтра к третьей, потом все расскажете. Судя по выжатому состоянию у каждого, к третьей паре завтра собирается не только он. – Мальчики, а вы чего там возитесь? Уходите уже? В дорогу-то взяли бы моих гостинцев домашних, мамкам передадите! – Ба, они уже ушли! – спасает пацанов Уланс, выталкивая обоих на лестничную клетку, а затем громко хлопает дверью, как бы в подтверждение своим словам. – И че это было? – Гриша хуеет, не успевая постичь всю динамичность происходящего. – Пиздец? – Зато с пакетами таскаться не будем. Давай, ты же у нас на позитиве, спускайся. Однотипные этажи сменяются один за другим, как пулеметная очередь. Мальчишеская беготня сопровождается эхом, бронзовыми бликами в пролетах и периодическим хрустом стекла от разбитых бутылок, которое так любит попадаться под бедные Гришины кроссовки. Теперь уж точно новые покупать придется. На этот раз вся злоба и отборный русский мат свалились именно на несчастные осколки, ведь Гришаня точно знал, что ответных угроз в свой адрес не получит. – Ты бы поаккуратнее был, – советует Роберт, неуклюже заматываясь в шарф на ходу. – Ёпта, Робчик, а ты б хоть остановился! Сам не оделся и хуярит тока в путь. – Так Славка же- – Да не пропадет твой Славка, ё-моё! Ровный он пацан, из любой хуйни выберется, главное, чтобы ни на каких мясных уёб не наткнулся. А ты остановись уже, бляха муха, сколько бегать от меня будешь? Когда они оказываются во дворе, Гриша молниеносно припечатывает друга к металлическому столбу одного из брусков, на которых жильцы обычно выбивали свой поживший советский ковер, начисто пропитавшийся запахом плесени. Ляхов, не нарушая парящую тишину и зрительного контакта, позволяет своим бессовестным рукам хозяйничать – заправляет волосы Роберта за ухо, неаккуратно натягивая на него шапку; застегивает до верха куртку нараспашку и более плотно перевязывает шарф. Движения его выглядели талыми. Со стороны больше походило на попытку пьяного папаши одеть свое чадо, ведь корпоратив корпоративом, а детский сад закрывается скоро. – Ты прямо как моя мамка, – Роберт находит в этом более светлое сравнение. Он прикрывает свинцовые веки и лениво тянет вверх уголки губ. – Может еще и поцелуешь? – А… это вызов? – Риторический вопрос. – Не умничай, – Гриша заулыбался и стал сокращать расстояние меж их лицами. Роберт заметно напрягся и даже зажмурился, сначала ощутив меж бровей теплое, секундное прикосновение чужих губ, эдакий звучный «чмок», а после… ничего? Он в недоумении распахнул голубые глаза, что Гриша трактует как немой вопрос, однако вместо ответа Будек заливается смехом – во взгляде Роберта не читалась грусть, обида, разбившаяся надежда или блестящее предвкушение, сейчас он точь-в-точь выглядел как персидский кот – такой же безмятежный и обреченный. Спать хочет. Нужно найти Славку. Пацаны шароебились по спальным районам, лавируя вокруг сталинских пятиэтажек с рыжими окнами и дворовыми магазинчиками, которые были пристроены к домам. Вывеска «Продукты» пестрит кислотно-зеленым светом, отбрасывая цветные лучи на снег. Неправильно как-то, думает Гриша, зеленый должен у аптеки гореть, ну, или у банка какого. А еще Гриша думает о том, что зря он сегодня панельки хуесосил, ведь чувствуется все-таки в этих обшарпанных зданиях своя атмосфера, родная, а звуки соседей через панельные плиты всего лишь дополняют картину, придавая особого шарма. Роберт же ни о чем не думал, он просто шел. – Пизда мне от бати, – смиренно произносит Гриша, наблюдая за иссиня-черным небом, что говорило о скором приближении полночи. – Можешь у меня перекантоваться. – И опять буду тебе ногти красить? Ну уж нет, чувак, я таким больше не занимаюсь, а то как обычно разведу пиздецкую… грязь. – Прямо-таки грязь? – Роб демонстрирует растопыренные пальцы с черными ноготками. – Если и грязь, то лютая. Поверхность местами облезлая, где-то на кутикулу попал лак – Ляхов узнает собственную ювелирную работу и внутри что-то вспыхивает, заставляет отвернуться в сторону и фыркнуть смущенное: «ну даешь». Он не может поверить, что это "искусство" Роберт не стёр с ногтей в первый же день, ведь, вроде как, Гриша по фану делал, да и не умел никогда. Но Плаудису, как оказалось, внешний вид сея шедевра был не так важен, как сам автор – ценил он Гришку, рука не поднималась. Приятно. Менее приятно было, конечно, Славке, которому напополам сломали сигаретку и влепили подзатыльник за курение в подворотне. – Изверги! Это единственная была! – капризный топот в огромных ботинках «на вырост» выглядел достаточно угрожающе. – Совсем не жалеете ребенка! – В том то и дело, что ты мелкий еще, а уже бедокуришь, – последнее было от слова «курить», вероятно, но сам Гриша этого каламбура не заметил. – Вот я в твоем возрасте!.. – Ты у кого нахватался добра этого, ёбик? – Роберт недолго рассматривает никотиновую палочку на своей ладони, пытаясь угадать марку. – У одноклассника попросил… Неважно! – Еще как важно, йопте! Мамке твоей тем более, – Гриша в два счета поднимает Славку за капюшон, пока тот барахтался и пытался че-то сделать, чтобы не позориться. Шапка с патлатой башки падает на землю, болоньевая куртка издавала характерные звуки при активных движениях. – Пусти-и-и, у меня… у меня уже зависимость! – нарочито трагично вкидывает Славка, тяжело сглатывая слюну. – Да че ты из себя строишь, строитель, бля, нашелся. – Шапку дай! – На, бери свою пидорку. – Да нормальная шапка! – бурчит Слава, вытирая влажный лоб от налипших волос. На веки падают розовые и голубые прядки – это он сам вчера покрасил. Сам! Когда мальчишка ловит на себе косой взгляд Роберта, то понимает, что «челка в глаза лезет» не только ему. – Тебе за такую челку, разукрашенную, могут за гаражами потом лицо разукрасить. – Ну ты же ни разу с таким не сталкивался. Зато я теперь как ты! Я – эмарь! – кичится Михайлов, следом получая снежок в спину. – Э, Гришак! За что? – А чтоб от куртки табаком не несло, – тот широко улыбается, попутно комкая в руках снег. – Я вот снегом растирал – помогало, базарю! – Да хорош! Мне и так мамка вломит за мокрые варежки. Второй снежок в плечо – знак протеста. Нет, это уже наглость! Пока снежный бой только набирал свои обороты, Роберт глядел в пространство и обдумывал Славкины слова. Эмарь, значит. Подражает. «С кем поведешься, от того и наберешься» – ненароком путается одна из мыслей, тем самым убеждая Роберта в правоте деда и его самогона.