Cigarettes and music.

Всё проходит бесследно. Некогда дорогие люди покидают тебя также быстро, как и появились. Только вот после этого образуется новый шрам на сердце, кровоточащий при упоминании причины его появления. Кто-то не обращает на душевную боль никакого внимания, а кто-то — наоборот загибается от неё. У кого-то её вообще нет, и у этого всего четыре причины. Первое — человек никогда никого не терял, но вероятность этого настолько мала, что я не могу поверить в эту версию, в эту жалкую причину. Второе — человека кто-то когда-то предал, и он больше не подпускает к себе никого, но и её можно оспорить. Его же предали, не так ли? Значит шрам-то на сердце всё же есть, разве нет? Третье — человек никогда не подпускал к себе никого настолько близко, чтобы после потери болела душа. Такое бывает, хоть и не часто, но и среди моего "прекрасного" окружения были такие люди. И последнее, самое вероятное, как мне кажется — человек, сам по себе, ничего не чувствует и использует людей просто как расходный материал. Впрочем, у него, у этого человека, всё-таки могут быть мизерные угрызения совести, но обычно на них не обращают ни капли внимания. Кажется, ни к одной из этих групп я не отношусь, а хотелось бы. В груди неприятно жгло при одном лишь упоминании Зоя, совесть ненавязчиво скребла по сердцу и шептала на ухо, что я неправильно поступила. Разве я могла поступить по-другому? Да. Никита вернулся домой раньше меня, отмахнулся от моей мамы, а та, в свою очередь, начала звонить мне. Брать трубку не хотелось долгое время, я даже несколько раз сбрасывала, и в голове пролетала идея выключить сотовый, но так нельзя. Совесть меня сгрызёт тогда полностью. Спустя двадцать минут беспрерывных звонков мои нервы не выдержали, я взяла трубку и на меня сразу же полетели вопросы о том, где я, почему Никита пришёл один и почему он собирает вещи. Я молчала, нервно постукивая по соседнему сиденью в метро. Мама что-то ещё сказала, но это было прослушано. Она сбросила, напоследок сказав, чтобы я возвращалась домой, чем я в принципе и занималась. Станция за станцией пролетали для меня словно за одну секунду. Ещё чуть-чуть и я могла пропустить свою остановку, но, благо, не растерялась и выбежала практически в последний момент, сбивая всех на своём пути. Пустая голова хотела заболеть, позади кто-то кричал моё имя, но был успешно послан куда подальше. Не хочу никого видеть, слышать и тому подобное. Подарите моей убитой душе чёртово одиночество, поверьте, я буду безмерно благодарна вам. Я думала, что этот кто-то благополучно отстал от меня, но слишком быстро я обрадовалась, от этого даже плакать захотелось. — Что, чёрт возьми, случилось? — раздаётся над самым ухом. Голос поразительно знакомый, родной, отчего даже оборачивается и смотреть, кто это, смысла не было. — Ничего необычного, Яр. — бубнит себе под нос Коурай, сжимая руки в кулаки и искренне надеясь, что вопросов больше не будет, но нет, где же. — Рассказывай. — обнимая меня и ведя в сторону выхода из метро произносит, размашисто шагая вдобавок. — Ты же сама знаешь, что я упрямый и не отстану, пока ты не расскажешь мне, что случилось. — Яр, я серьёзно. — заглядывая в его глаза просит Алеся, стараясь надавить на своём. — Тем более, тебя это не касается. — Значит что-то всё-таки произошло. — победно усмехается парень, а я лишь хочу удариться головой о стену пару раз от собственной тупости. — Продолжай в том же духе, дорогая. Я тебя внимательно слушаю. — Отстань, дурья ты головёшка. — тщетно стараясь отмахнуться от настырного парня цедит, супя нос и поджимая губы. — Неправильный ответ. — парень, казалось, в открытую веселится над происходящим, но я-то прекрасно понимаю, что будет, когда он вернётся домой и узнает, что Ник уехал. Конечно, меня винить он не будет, но расстроится очень сильно. — Чтоб тебя, достал уже. — выпаливает Коурай, пихая его локтём в рёбра. — О, какой худющий! — И что? — фыркает он, отворачиваясь и что-то тихо ворча. — Мы сейчас не об этом говорим. Кстати, а где Никита? Ты же вроде бы с ним пошла гулять? Он пристально смотрит на меня, ожидая ответа, который не получит даже спустя минуту, две, три и ровно до того момента, пока сам не догадается. Ярик тяжело вздыхает и только открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же затыкается, опуская голову. — Он решил уехать, не так ли? — шепчет брат, делая вид, что считает камни по пути до дома. — Не молчи. — А как иначе? Он пытался уговорить меня уехать с ним, я отказалась. В итоге он обиделся, я в слезах убежала. — стараясь помягче донести до него всю информацию говорит девушка, спотыкаясь о поребрик. — Потом мне звонила мама и спрашивала, что случилось, почему Ник собирает вещи и всё в этом духе. Я не думала, что всё так далеко зайдёт, чесслово. Ярик, мне жаль, я серьёзно. — Успокойся. — тихо шепчет он, останавливаясь в нескольких кварталах от родного дома. — Интересно, он уже ушёл? — Наверное. — от безысходности хочется плакать. Вдох-выдох-сдох. Всё, финишная. Дальше уже просто некуда. — И что теперь делать? — Хрен его знает. — со свистом выдыхая бросает, пытаясь кому-то дозвониться. — Чёрт, да он даже трубку не берёт! Чтоб тебя, Никитос... — Хватит. — выдавливает из себя Коурай, шаркая ногой по асфальту. Времени прошло достаточно много, чтобы он уже успел улететь домой. Как никак, а два часа пролетели впустую — в слезах и саморазрушении. — Он всё равно не возьмёт. — Ну и хуй с ним. — психует брат, довольствуясь лишь моим согласным кивком. — Не грусти. Не так фатально как кажется. — Почему ты так легко отпустил? — старается сдержать накатывающие на глаза слёзы и одновременно с этим давит в себе крики, отдающиеся болью где-то под грудной клеткой, прямо за костями. — Ты думала, что существует вечная дружба? — бросает на меня осуждающий взгляд, крепче сжимая в объятиях. — Моя дорогая сестрёнка, ты слишком наивна. Ничего вечного не существует. — Это ты наивен. — отрезает та, хмуря личико и оставляя тщетные попытки выпорхнуть из кольца его рук. — Не пытайся скрыть бурю в своём сердце от меня! Я уже давно вижу, что не отпустил, что и ты теперь меня ненавидишь! — надрывно кричит Алеся, попутно утирая стекающие по лицу слёзы. — И не надо говорить мне, что я и тварь, и мразь, и гнида, и что сдохнуть мне короче надо! Нет, спасибо, уже наслушалась! — срывается ещё больше и бьёт маленькими кулачками парня по груди, который старается уныть её истерику. — Давай же! Скажи мне это, будь очередным предателем! — горло уже болит от истошных криков, прохожие смотрят, как на сумасшедшую, Яр хватает меня за руки и тепло прижимает к себе. — Чего ты молчишь?... ​Скажи хоть слово, пожалуйста...​ Дыхание окончательно сорвано, кислорода катастрофически мало, голова потихоньку начинает болеть, а тело бешено колотит. Ярослав медленно и нежно поглаживает по спине и что-то нашёптывает на ухо, что-то успокаивающее и жизненно важное именно сейчас, в этот проклятый момент. Он не отталкивает, не бьёт, не кричит. Не причиняет боли, которой я от него ожидала. — Пойдём домой, солнышко. — шепчет он, аккуратно ведя меня. — У тебя есть сигареты? —в надежде спрашивает она, до сих пор трясясь от произошедшего. Парень слабо кивает, роясь в кармане тёплой осенней синтипоновой куртки. Спустя некоторое время в его руке рисуется пачка Marlboro Fuse Beyond, вежливо протянутая в мою сторону. — Где взял? — Тебе только и скажи. — фыркает, подкуривая зажигалкой. — Есть за углом нашего квартала магазинчик, там и продали. — Спасибо. — пропуская сквозь себя ментоловый дым сипит девушка, задерживая ненадолго дыхание. — Мои уже на исходе. — Нервы? — колет он в самое-самое, ухмыляясь и суя руки в карманы куртки. — Я давно заметил. — Я не об этом, придурок. — цедит она, выдыхая прямо ему в лицо, а он морщится так, словно в первый раз ощущает этот дым. Он врос в его кожу, одежду, во всё, что было с ним связано, и уже не замечался никем, даже родителями, которые полагали, что это его фирменный запах. Глупцы. — Я про сигареты. Завтра схожу в тот магазинчик, так что в долгу не останусь. — Я уже думал намекать тебе на то, что ты мне должна, а ты вот сама додумалась. — обиженно фыркает он, будто она сейчас разрушает всё веселье. — Ну что, готова к хорошей встряске от маман? Перед моими глазами образовался коричневый фасад здания, за последние недели ставший родным и уже скрывающий тонну моих тайн. С горечью вздохнув, я ступила на первую ступеньку небольшой лестницы перед домом, не решаясь идти дальше. Сзади толкал Яр, а в голове возникла мысль, что сейчас мама стоит на кухне и смотрит на это безобразие из окна, смеясь и хлопая руками. Как когда-то...​ В памяти изредка всплывали моменты счастливого прошлого, когда наша семья была дружной и весёлой, а что сейчас? Отец —замкнутый бизнесмен, ищущий выгоду во всём и не уделяющий внимания никому, кроме своей любимой работы. Мать — обычный обозлённый на жизнь офисный планктон, теряющий её в одной из многочисленных высоток шумного мегаполиса. Ярослав — школьник, бросающийся надеждами налево и направо. И этим всё сказано. А я...​ а что я? Видимо, мне одной суждено смотреть на этот цирк со зрительского места, потому что я единственный член семьи, который нихера не изменился. После этого грёбаного случая они все с катушек съехали, прекращая замечать мир вокруг себя, превращая его в узкую консервную банку из-под сайры — и всё, это весь их кругозор на сегодняшний день. Сейчас меня толкают сильнее, чем прежде. Яр уже хотел было тащить меня волоком, но я пошла и сама, распахивая дверь настежь и бросая куртку куда попало. В доме приятный запах вишнёвого пирога — единственное существенное воспоминание о прошлом, которое, вероятно, не было утеряно. — Ну наконец-то! —кричит с порога в кухню мать, сложив руки в бока. Сейчас она не похожа на злую Медузу Горгону, каковой может быть иногда, но это совсем меня не обнадёживает. — Что случилось? — Ничего необычного, мам. — бросает, совершая несбыточную попытку улизнуть в комнату. — Стоять, арестанты. — железным голосом тарабанит она, указывая на кухонный стол. Приходится повиноваться и идти, мысленно молясь о хорошем исходе. Позади фыркает Ярик, которого мама тоже припрягла и усадила возле меня, сама сев напротив нас двоих, стушевавшихся от её тяжёлого взгляда. — Рассказывайте, где опять накосячили. В голове только танцующие верблюд и белый медведь — ничего более. Оправдываться никогда не входило в мои планы, потому я и молчала, как партизан на допросе. Ярик от нервов стучал по столу пальцами, пихая меня ногой. — Ничего мы не накосячили. — бубнит под нос парень, нервно кусая губы. Мама цокает и закатывает глаза, показывая своё недоверие. — Мне ещё раз спросить? — кидает она, прожигая взглядом уже не брата, а меня. — А, Леся? — Тебе всё в красках рассказать или покороче. — огрызается девушка, получая половником по лбу. — Ай, больно! — Рассказывай уже давай, партизан. — бурчит маман, убирая половник в кухонный шкаф со столовыми приборами. — Он предложил мне улететь вместе с ним в Россию. Я отказалась, он обиделся и всё — тараторит Леся, бросая голодный взгляд на пирог. — Всё? — повторяет мама, выгибая бровь и наливая воду в электрический чайник. — Всё. — подтверждает Коурай, тихо вздыхая. Мама ставит пирог на стол, медленно и предельно аккуратно разрезая его на маленькие кусочки. Аромат запечённой вишни становится ещё ярче, чем был раньше. – Дуйте переодеваться, а потом вниз — пить чай с пирогом. — вертясь по кухне говорит она, успевая подгонять нас по дороге в комнаты. — Давайте живее! — Мам, а в честь чего пирог? — настороженно спрашивает брат, застывая в проходе. — Неужели мне нельзя вас побаловать? — вопрошает она, а на её лице растягивается улыбка. — Нет, конечно можно! — радуется парень, по привычке жмуря глаза. — Спасибо, мам! — Идите уже, а-то всё остынет, пока вы корячитесь! — от её счастливого голоса в душе всё расцветает, кажется, что всё возвращается на круги своя после одной семейной катастрофы.

***

В комнате пахнет сиренью и мятой, всё смешивается и создаёт просто умопомрачительнвй эффект. Атсуму лежит, сгибаясь от эйфории Глаза полуприкрыты, а губы распахнуты в немом стоне. Его чёртова фантазия. Рука на пульсирующем органе сжимается и хочется двинуть, но дверь с жалобным скрипом открывается и на пороге появляется Осаму, держащий в руке пиццу. — Я так и думал. — усмехается он, бросая коробку на стол и хватая нерадивого братца за руку. — Опять встал? — Ты будто не понял. — расплывается в хитрой улыбке Тсуму. Ресницы подрагивают, на щеках заметный румянец, а на члене рука брата, неторопящегося действовать. Осаму ведёт рукой медленно, заставляя близнеца жалобно хныкать и умолять его ускориться. Парни сталкиваются взглядами, пожирая друг друга лишь ими одними. Саму слегка давит на головку, вырывая из уст брата стон, ловя его губами и теряя в поцелуе. Атсуму хочет больше. Хочет его всего и без остатка — ему банально мало даже этой близости. Он кусает губы партнёра, тут же слизывая поступающие капли крови. Тянет его за шею к себе, разрывая всё приличное между ними, что вообще могло существовать. Рука на члене замедляется, Саму опускается перед братом на колени и возбуждающе облизывается. Сделав парочку движений, он облизывает головку члена и бросает взгляд на брата, который умоляюще хлопает ресницами. — Пожалуйста...​ — сдавленным шёпотом умоляет Тсуму, ероша волосы и запрокидывая голову, чтобы не видеть этого взгляда. И Саму повинуется, вбирая член практически по основание, заставляя брата несдержано стонать и хвататься за матрац кровати дрожащими руками. "Всё было бы более спокойным, если бы не его причмокивание! Чтоб тебя!.. " — думает Атсуму, сдерживая себя от того, чтобы не схватить Саму за волосы и не вогнать полностью. Осаму будто читает его мысли, берёт уже полностью и прикусывает у основания, заставляя близнеца болезненно вскрикнуть. Тсуму не сдерживается, хватая партнёра за волосы и теперь управляя процессом самостоятельно. Саму приглушённо мычит, закатывая глаза от его грубости. Для разрядки блондину хватает ещё парочки точков, и вот он с хриплым стоном кончает в рот бедного братца, отвернувшегося, чтобы выплюнуть сперму. — Стой, Саму. — шепчет Тсуму, хватая брата за подбородок. На лице Осаму так и читается: " Если ты сейчас не отпустишь — плюну прямо в лицо", но другого это не останавливает. — Проглоти для меня, это ведь не так трудно? — по-лисьи щуря глаза просит он, облизывая губы. И Саму глотает, морщась от горького вкуса. — Чтоб я...​ — начинает он, но его внаглую перебивают. — Ты лучшая сучка в мире. — шепчет на ухо близнецу Атсуму, облизывая его мочку и проводя носом по виску. Он цепляется за его губы и снова целует, падая на брата.