Повелитель воронов

Когда он спускается с горы, шлейфом за ним тянутся палые листья, облезлые перья и испуганный шёпот. Стоит только промелькнуть на узкой тропе краю чёрного рукава, как люди разбегаются во все стороны, неся в свои крохотные одинокие дома дурные вести. Колдун облизывает узкие бескровные губы и чувствует на языке дым осенних костров, затаенный страх, и имя, что эхом повторяется раз за разом с ненавистью, граничащей с подобострастием. Его собственное имя, звучное, красивое, рассыпающееся на тысячу крохотных жгучих углей, когда его произносят вслух.

Кромахи. Повелитель воронов.

Когда тропа заканчивается, россыпью мелких камней вливаясь в русло более широкой дороги, его уже ждут. Люди стоят вдоль обочины, не смея поднять на него взгляд и уж тем более — приблизиться. Право слово, каждый раз, взирая на их паническую покорность, Кромахи хочется снисходительно рассмеяться, жмуря впалые веки от тонкого удовольствия. Вместо этого он медленно поднимает руку, жилистую и узловатую, как ветвь старого истощенного дерева, и из тяжёлых грозовых облаков падает размытая тень. Ворон раскрывает крылья почти у самой земли, но на руку повелителя опускается мягко и осторожно. И молчит, правда, беспокойно вертя головой по сторонам. Колдун делает один единственный жест — нервно дёргает мизинцем — и птица перепархивает ему на плечо. Кромахи обводит взглядом землю до горизонта, и ворон повторяет это еле заметное движение. Всё, что можно увидеть, так это лоскуты полей, разделяемые полосой жалких иссушенных деревьев, скальной грядой, а иногда и просто кривым неуклюжим забором. Злая здесь земля, каменистая, и она не дарит людей, но они все равно не отступаются. Колдун слышал, как они говорят: — Это моя земля. Мой дед здесь жил, мой отец здесь жил, и я здесь умру. Гордые, самонадеянные слова. И все же, под ветром чуть шелестят листья пыльных однообразных кустов. У их слов есть подтверждение. Кромахи поднимает голову. На лице его дрожит недружелюбный оскал. — Как интересно, — замечает он, и сухой, чуть дребезжащий голос разносится по округе подобно горну. — Похоже, в этом году и правда будет солидный урожай картофеля. Пальцы его рассеянно почесывают горло птицы. Люди вокруг чувствуют, как задыхаются. Если колдун говорит, то его слова сбываются. Это правда, которую невозможно оспорить, только принять. Его предсказания всегда верны, сколь бы ужасны они не были. Ему больше не нужно слушать никаких богов, чтобы представлять собой что-то и униженно собирать крохи их мудрствования. Теперь он сам если не бог, то по крайней мере дьявол, которого они так боятся, и все будет так, как он скажет. Он молчит ещё несколько полновесных минут. — Как жаль, что некоторые будут слишком заняты, чтобы это отпраздновать. Лица окружающих вытягиваются и сереют. — Это же очевидно. Если хотите забрать что-то из земли, нужно будет отдать ей нечто ценное в обмен. Словно разочаровавшись в уме крестьян, Кромахи качает головой и роняет ехидный смешок, похожий на кашель. Ещё один жест, и лес взрывается оглушительно чёрной стаей, что рассыпается по крышам окрестных домов с поистине дьявольским хохотом. Эти птицы будут следить за тем, как воплощается его пророчество (проклятие). Сам же колдун вновь оглядывается, словно любуясь результатами страшных слов и продолжает свой путь неспешно, пока обречённые на достаток и горе не скрываются из вида. Ворон на его плече пронзительно каркает. — Кларк! Кромахи останавливается, чтобы щёлкнуть его по клюву. Он хмурится, и льняные бинты на его лице приходят в движение, а жёсткие бурые пятна топорщатся острыми вершинами гор. — Гертруда, — отчитывает он птицу. — Ты должна давно уже забыть про это имя. Та только качает головой, будто возражает, и колдун недовольно качает головой. — Глупая птица. Глупая, старая птица...зачем он вообще держит её при себе? Только из-за ностальгии? Он дёргает плечом, но ворон не спешит слушаться своего хозяина, вместо этого пытаясь окликнуть его ещё раз. — Кларк! Кромахи выдыхает устало. — Что я тебе говорил? — спрашивает он с равной долей досады и горечи. — Кларк! — Совсем другое, верно? Я говорил совсем другое. — Кларк! Он медленно-медленно поднимает ладонь. — Что ж, ты не хочешь слушать. Пальцы его с неожиданной силой смыкаются на пернатой шее, так, что сиплый отчаянный крик завершается резким хрустом позвонков. Колдун брезгливо стряхивает на землю остатки. Он идёт дальше, один, и тяжелые первые капли дождя вмешивают в грязь чёрные перья.