максимофф

ногти у ванды острые, кошачьи. она царапает больно, кажется, ещё чуть-чуть — оставит рваные раны по всей спине. питер двигается до безумия медленно, медленно, ускорится бы, да нельзя. с вандой нельзя, ванда хрупкая — сломается. поэтому питер до одури медленно толкается в неё, выбивая из легких воздух и тихие стоны. сейчас они близки как никто и никогда. их связь больше, глубже. они не друзья, не семья и даже не возлюбленные. их тела, сердца сшиты друг с другом кроваво алыми нитями самой судьбы. сейчас не существует ванды, не существует питера. сейчас они дальше, больше. одно целое. максимофф. их связь несравнима ни с чем. их кровь — яд и услада, бремя их фамилии — проклятье и дар. сейчас для них нет ничего лучше, чем раствориться друг в подруге, сгинуть от притяжения, переломать все кости — не отпускать. никогда. никогда, никогда, никогда. ванда никогда не отпустит питера. спасать мир или находить усладу в их брате — неважно. никогда не отпустит, будет удерживать крепко, как сможет. держать его алыми нитями, сильнее сшивая их сердца одно с другим. сошьет ноги и руки, тело и голову, но не отпустит. превратит их в франкенштейна, разрежет тела на кусочки, сошьет в новое. чтоб они были только одни, не подпустит к ним никого. никогда. питер начинает двигаться быстрее, быстрее обычного, быстрее положенного, пока не достигает разрядки. его спина сейчас вся в темно алых следах, но это неважно. он ложится к ванде, пытается отдышатся, прижимается губами ко лбу и шепчет «не отпущу». ванда смотрит в его до одури красивые, бездонные, черные глаза, медленно утопая в их тьме. поднимает уголки губ, совсем немного, улыбаясь так ласково, что питер не знает, куда девать чувства. и целует. целует пухлые, розовые губы брата, такие бархатные и мягкие, что не хочется отрыватся никогда. будто беззвучно повторяя слова питера. не отпустит. она его никогда не отпустит.