Все плохое

Каждый раз, приходя сюда, встречаю ее. Она зарывается в этих книжках, все выше и выше забирается по шаткой стремянке, кажется, что скоро и стеклянный потолок может своей головой пробить. Над нами ученые ходят и ходят, в солнечные дни читать невозможно, только тени бегают. А она все читает. Она смешная. Тонкая, звонкая — я таких совсем не люблю. Совсем ребенок еще, хоть и старше меня. Витает в своих мирах и людей обычных, как я, совсем не замечает. Ну и пусть не замечает, я же тут ненадолго. Подхожу к полке и беру первую попавшуюся книжку, плюхаюсь в кресло. Поручений сегодня нет, счастье-то какое, передохнуть можно. А то последнюю четверть сезона некогда было и спину разогнуть. Но не посидеть мне сегодня спокойно. — Мира, Мира! — забежал в наше уютное гнездышко, воздух сотрясает, как в самых тривиальных книжках, ей-богу. Не пожар же, зачем так кричать? — Там кто-то приехал, его не пускают, а он все тебя зовет! И кто это может быть? Дай же подумать, не кричи… Наверное, дядюшка приехал, как обещал, но что-то рановато. Не матушка же ко мне пожаловала, она и с кровати не встанет. Откладываю потрепанный томик, а человек-то уже убежал. Что мне остается, кроме как выйти к воротам? — Не ходи. Смотрю: она встревожена. Странно, ой как странно! Теперь уж точно пойду, хочу узнать причину ее беспокойного взгляда. Боится гнева охранника? Не хочет сидеть в одиночестве? Никогда не поверю! Прости, лапушка, я скоро приду. В здании знатная суматоха, наверное, охранник как раз стоит за воротами. И правда: вот он, как белый волк охраняет наше милое жилище, как-то сохраняя остатки своей грациозности и умиротворения. Все, кто остаются здесь так долго, становятся такими спокойными? Забавно! Тихо-мирно спускаюсь по ступенькам и направляюсь к воротам. До жути интересно, кто же приехал, ведь сквозь толпу и не поймешь, даже голос его услышать трудно. Но не могу же я позволить себе сломя голову побежать к воротам. Хотя хочется, очень хочется… — Вот она! А друг мой сердечный, оказывается, в первых рядах стоит. Зачем же обратил на меня всеобщее внимание? Даже волк, вижу, посмотрел на меня с недовольным лицом, ведь знают здесь все: приезжать никому нельзя. Но я же не сама позвала. Какая в том моя вина, если дядюшка перед отъездом и слушать ничего не желал, только повторял: «Приеду»? — Значит, ты и правда здесь. Ох, зря я не послушалась ту девчушку. Забываешь о том, как может быть плохо, находясь в таком чудесном месте. Хвала моей почтенной матушке, что меня сюда отправила, да только, похоже, не спасло меня это от гнева отцовского. Но поднять на него взгляд у меня хватит смелости, точно хватит. — Зачем ты приехал? — голос твердый, сама себе удивляюсь. Боялась всегда, хвостик поджимала, только отцовские шаги услышав, а тут такие новости! — Сюда нельзя приезжать, если ты не житель. — Мне даже дядюшка твой по доброте душевной рассказал, где ты находишься… Не сразу, не сразу, но в конце концов обстоятельства вынудили. — Так что случилось? Говори или уезжай, — тревога, как червячок, вот-вот, еще минуточка, и проползет дальше и дальше, мой голос тогда уже не будет таким твердым, я заплачу. А при нем плакать нельзя, только хуже будет. Говори же скорее и убирайся по-хорошему! — Мираэлла, просто скажи, и я его… — Она все-таки умерла. Перебивает волка, вот наглость. Вопиющая наглость, просто уму непостижимо! Да и вообще, приезжать же нельзя. Совсем-совсем, никак-никак нельзя! — Никогда больше не давай ему приближаться к заведению. Все молчат. Разворачиваюсь и так же медленно, как пришла, ухожу. Ну же, говорите, галдите, давайте! Вокруг же целая толпа. — Она умерла, слышишь? И ты подохнешь, сукина дочь!.. Эй, эй, не трогай меня, ты! — похоже, волк силой его от ворот оттаскивает. Здесь я уж точно в безопасности с таким-то охранником, не зря же все его волком кличут. Он-то со всеми нарушителями справится, точно справится! Справится… Только в комнате могу упасть на пол и больше не сдерживаться. Слезы падают, но не слышно совсем, пол же деревянный. А в голове все «умерла». Как же… Не может быть, просто чушь собачья! Матушка должна была встретить меня в конце сезона, дядюшка бы писал о ее состоянии… — Черт, черт, черт! — вряд ли соседка услышит. Даже если и так, то не расскажет, она ведь такая хорошенькая, никому не расскажет! Но кричать было плохой затеей, грудь вся сжалась от подступающего кашля, но нет у меня ни сил, ни желания его сдерживать. Одеяло придется отнести к прачкам. Не будут они спрашивать, что за красные пятна, ведь сами же девушки. О недуге моем знают только мой сердечный друг и лапушка, что на кухне заведует. Ведь она же мне каждые утро и вечер приносит из погреба одну из тех зеленых бутылок, которые мне дал врач, и крынку молока. Но сегодня, похоже, придется выпить больше обычного. Главное: чтобы хватило на сезон, а дальше уж как-нибудь соображу. Лицо все в крови и слезах, хорошо, что никто меня здесь не увидит. Было ли у матушки когда-нибудь такое же? Не смогла я с ней проститься, как подобает, эх, не смогла. Может, поехать с отцом обратно, домой? — Нет, солнце, нельзя, — голос сиплый, слабый, тихий. — Она сама тебя отправила, чтобы помочь. Нельзя расстраивать матушку, она ведь такая хорошая, да? Разве можно здесь сидеть и только слезы лить? И правда. Встаю, подхожу к умывальнику: все не так уж и плохо. Пока умываюсь, складываю одеяло в кулек и достаю запасное — краснота с лица проходит без следа, будто ее и не было. Из комнаты — прямиком к прачкам. Пусть для всех у меня будет все хорошо. И даже соседка моя ни за что не услышит ни звука по ночам, когда я буду оставаться одна. Нужно будет потом вернуться к лапушке из библиотеки, она ведь, наверное, ждет меня. Да и книжка вроде была хорошая, хочу дочитать…