Незнакомец в зеркале

На задний двор выходит низкое крыльцо, большую часть которого занимают два старых кресла-качалки и старый шезлонг с домашней распродажи, а также кованая железка, о которую нужно чистить обувь, но никто этого не делает. Дерево перекосилось и потрескалось, белая краска выцвела и облупилась, как и на остальном доме; доски скрипят и стонут, как только чуть меняется погода. Сэм медленно поддевает пальцем облупившиеся хлопья краски, пока один не попадает под ноготь и не начинает идти кровь. Он морщится и раздраженно сосет порез. Жарко; мокрая футболка прилипает к подмышкам, царапает там, где швы касаются кожи. За последние несколько месяцев Сэм вырос на три дюйма — кожа да кости, и всегда хочется есть. Доски на крыльце сильно нагрелись даже на том маленьком участке тени, что Сэму удалось отыскать. Большинство ночей Сэм спит на крыльце, положив спальный мешок так, чтобы поймать легкий вечерний ветерок. Он легко перестает обращать внимание на кваканье и щебетание непривычных созданий — ничего зловещего, просто цикады и лягушки в ближайшем лесу, издержки жизни на окраине города. По утрам Сэм просыпается и видит вокруг себя круг из соли — Дин, бесшумно и неустанно, всегда за ним приглядывает, хочет того Сэм или нет. А особенно когда Сэм не хочет. * Отец где-то пропадает почти целое лето. Иногда ему подворачивается нормальная работа, и он возвращается домой с туго набитым бумажником и не таким мрачным взглядом, но по большей части охотится. Сэм слышит, как он пару раз рассказывает Дину о других охотниках, но не похоже, что он с ними много работает. А может, даже ведет ожесточенную борьбу, и когда Сэм сочувственно фыркает, то уж явно не из сочувствия к отцу. Дин не охотится, и Сэм тоже. В его обязанности входит работа по дому — отец заключил сделку с парнем, которого спас в восемьдесят восьмом: они приводят в порядок дом и палисадник, и плата за дом будет минимальной. И вот у Сэма появилась работа — он жаловался, говоря, что ничего в этом не понимает, но отец как отрезал: пришло время научиться. Дин посмеялся и сказал, что можно сгонять в библиотеку и взять книгу по данному вопросу: «Представь, что это домашка, и тогда тебе понравится», но по выходным помогает Сэму, учит пользоваться инструментами, как быстрее и лучше что-то сделать. Дин просто как заноза в заднице, но Сэм не против, даже наслаждается всем этим, хоть никогда в этом не признается. Конечно, Дин хочет на охоту, он умоляет отца взять его с собой каждый раз, когда тот заглядывает домой — Сэм слышит аргументы: «Семейный бизнес», — настаивает Дин. Но его заставляют присматривать за Сэмом — которому это не нужно, который уже взрослый и может сам о себе позаботиться — и немного подзаработать. Дин устраивается на стройку где-то в Зволле[1], но приносит домой гораздо больше, чем должен. Сэм бесчисленное множество раз пытается спросить, но взгляд Дина ясно говорит: не надо. Они мало разговаривают в эти дни, особенно о всякой ерунде. Разница в возрасте в четыре года сейчас значит больше, чем обычно. * Сэм не понимает, как о ком-то можно так заботиться — до мокрых снов, но это тайна, в которой он никогда не признается — и все время ссориться. Когда они, он и Дин, повзрослели, стало только хуже; ребяческие стычки перешли в жестокие слова, которые ранят больше, чем кто-то из них готов признаться; «индейская крапивка»[2] уступила место открытым дракам, они молотили друг друга кулаками, оскорбляли друг друга сильно и яростно, оставляя на память синяки и порезы. А потом прикладывали к ним мокрые полотенца и лед, по-прежнему не разговаривая. Кажется, все потеряло всякий смысл. * Сегодня он опять ночует во дворе из-за очередной стычки. Вот же глупость. Все началось с разборок на тему, кто выпил последнее молоко, а кончилось тем, что Сэм крикнул, что не может дождаться, когда свалит отсюда, прочь от этой жизни. Дин вышел из кухни и так шарахнул дверью, будто его ударили. Сэм не собирался лежать с Дином в одной комнате и слушать, как тот молчит. Поэтому отправился на крыльцо, и неважно, что вот-вот пойдет косой дождь с ветром. Лучше промокнуть. Он опрыскивает себя спреем от насекомых. В первую ночь на новом месте он об этом не подумал, и москиты чуть не сожрали его живьем — больше он точно не забудет. Где-то неподалеку играет радио, из открытого окна доносится музыка. Он не может разобрать мелодию, но басы грохочут у него в животе; Сэм чувствует тревогу и слабость. В последнее время он часто чувствует себя так, будто собственное тело восстает против него, сражается с ним. Он барабанит пальцами по деревянным панелям, по-прежнему мокрым от дождя — и надеется, что это все пройдет и он снова почувствует себя самим собой, а не незнакомцем в собственном теле. На прошлой неделе, стоя перед зеркалом, он говорит: «Кристо», глядя на свои губы и глаза, повторяет это слово несколько раз. Проверяя, не превратятся ли глаза цвета лесного ореха в черные, но нет, ничего не происходит. Будь он одержим, было бы легче, можно было бы все исправить. Он не может ничего поделать с взрослением. Он не замечает, как стихает музыка — пошел дождь, он барабанит в своем собственном ритме, слишком тихо, чтобы показаться маминой колыбельной. Когда Сэм просыпается, ветер сменил направление; его не намочило, и спал он хорошо. * В основном за покупками ходит Сэм. Лучше он, чем Дин (тот вечно покупает всякую фигню), и он находит странное удовольствие в том, чтобы купить по возможности лучшую еду за те небольшие деньги, что имеются в его распоряжении. Он даже вырезает купоны, хоть Дин над ним из-за этого издевается. Сегодня в магазине очередь, работает только одна касса. За ним мать с тремя детьми, и Сэму ее жалко, он видит, как она пытается разобраться с малышами и вынуть продукты, и помогает ей разгрузить тележку, но ее нервы давно уже на пределе, она лишь небрежно роняет: «Спасибо», — вытирая сопливый нос одного из отпрысков, а потом бежит за старшим мальчиком, пока тот не вышел из магазина и не выскочил на дорогу. Женщина, стоящая в очереди перед ним, поворачивается и говорит: «Это очень мило с вашей стороны», и у Сэма перехватывает дыхание. Она красивая, и когда она улыбается ему так, будто он единственный человек в магазине, его сердце замирает и начинает истошно биться. Он не помнит, как заплатил за продукты, не помнит, как вышел из магазина и шел обратно по главной улице. Он помнит, как представился (она должна была спросить, как его зовут), но не знает ее имени. Сэм точно не помнит, как она выглядит; но если бы кто-нибудь его спросил, то ответил бы: она самая красивая женщина, которую он когда-либо видел. На следующий день он о ней забыл. * Дин предупреждает его, но он не слушает. Они снова поссорились, и он старательно игнорировал брата и только потом, после, вспомнил его предостережение. * На заднем дворе они держат нескольких цыплят — в кроличьей клетке, которую обнаружили, въехав в дом. Она была полна вонючей соломы и высохшего кроличьего помета; дом какого-то детского питомца. Сэм вычистил ее, а Дин починил. Они впервые так надолго оседают где-то и занимаются подобными вещами. Сэм обычно кормил птичек Калеба, когда отец их к нему закидывал. По утрам он выбегает во влажный от росы двор и собирает еще теплые яйца. И глазунья на теплом тосте — идеальный завтрак. Эти домашние куры заперты в клетке, у одной нет перьев на спине, когда отец приносит ее в дом, а у другой на голове. Сначала они жмутся в углу, не смея выйти из клетки и ночами высиживая яйца, будто не знали, что должны делать, не знали, что могут летать. Проходит время, и они учатся, начинают клекотать и суетиться, а одна однажды даже перелетела через забор к Родригезам на соседний участок. Девочка из соседнего дома, крепко сжимая руками крылья, чтобы курица не улетела, принесла ее обратно. Девочка страшно смущается и не говорит ни слова открывшему дверь Сэму. Глаз почти не видно под челкой, она протягивает ему курицу и неловко семенит обратно, будто хочет убежать. На ней всегда ботинки, какая бы ни стояла погода, черные ботинки и сарафан, даже в церкви. От нее пахнет сладкими помидорами и солнцем, и она шумно разговаривает на испанском со своей матерью, слишком быстро, и Сэм не понимает. Он думает, что ее зовут Эва. Иногда он передает им коробку с яйцами, благодаря и извиняясь. И однажды миссис Родригез зовет их через забор, приглашает зайти — она сделала паэлью, слишком много для своей семьи, и хочет с ними поделиться. Сэм настаивает, чтобы Дин сначала переоделся и привел себя в порядок. Тот ворчит, но слушается. Еда вкусная, горячая, острая — просто восхитительная. Они съедают столько, сколько могут, и то, что остается, миссис Родригез потом вручает им в пластиковом контейнере, но Сэм чувствует себя потерянными, сидя за столом, молясь перед обедом и когда вокруг разговаривает семья. Они говорят на английском из-за Дина и Сэма, младшие бегло, старшее поколение медленнее, но Сэму по-прежнему неуютно. Он мечтает о такой жизни, но как же хочется поскорее уйти. Они с Дином едят яйца с тостами каждое утро, все лето. Иногда омлет, иногда жареные, но с жидкими темно-оранжевыми желтками, посыпанными молотым перцем. Дин готовит так, как нравится Сэму. * Несколько дней назад Дин снова его предупредил, а Сэм опять не послушался. Дин ничего не объяснил, просто отдал приказ, а Сэм был уже сыт по горло его приказами. — Сэм, спи сегодня в доме, — требует он, даже убирает спальный мешок Сэма с крыльца и прячет его. Это взбесило Сэма, едва не вынудив — к черту удобство! — все равно заночевать на улице, но он лежал в собственной постели, прислушиваясь, как Дин храпит и ворочается от жары в три часа ночи. Он тихо проклинал Дина за каждый звук, уткнувшись в подушку, будто бы не он жил с ним много лет и с легкостью не засыпал при любых условиях. Но эта жара… от нее было тяжелее, воздух становился затхлым, а звуки более четкими. Поэтому Сэм немного поворочался, а потом надел шорты и кроссовки и тихо, чтобы не разбудить Дина, вышел во двор посидеть на крыльце. Недолго, чтобы остыть и почувствовать, как прохладный ветер обдувает голый торс, позволить приглушенным ночным звукам Луизианы успокоить себя. Он не видел, как она пришла, и не помнит, что случилось после. Он просыпается, скорчившись в углу пустой промозглой комнаты, со связанными за спиной руками, перевязанными веревкой лодыжками. Уже утро, за грязным окном забрезжил рассвет, но Сэм не помнит, что было ночью. * Большую часть времени он дремлет. Он не специально; ему хочется сражаться, как отец, как Дин, они бы вырвались отсюда. А Сэм уже взрослый, его больше не нужно спасать, как маленького ребенка. И он ловит себя на том, что смотрит, как сороконожка ползет по белой отштукатуренной стене — кругами, в никуда, медленно двигаясь по хаотичному рисунку. Он презирает ее за беспомощность, она даже не может прямо ползти к цели; он ощутимо ненавидит ее, но, отведя на миг глаза, или закрыв их — Сэм не уверен, он теряет ее из виду, тут же сожалея об этом. Он задирает голову так высоко, как только может, и вглядывается в трещины на стене, выискивая движение. Такое ощущение, будто он что-то потерял, и он даже не может заставить себя понять, какая это чушь. Он не чувствует ни рук, ни ног. Иногда Сэм задумывается, а есть ли они еще у него, но по крайней мере ноги он еще видит: палец, который он сломал прошлым летом, немного искривлен, под ногтями грязь, ведь он забывает их подстригать; тонкие волоски начали расти на больших пальцах. Знакомое зрелище. Это успокаивает. Он надеется, что руки тоже на месте. * Он пытается не облизывать губы — когда слюна высохнет, они станут еще суше. Он и раньше страдал от жажды — во время внезапных длительных поездок, когда не было времени сделать остановку, он угрюмо сидел на заднем сидении и не хотел жаловаться. Но такого как сейчас никогда не испытывал — язык кажется слишком большим, губы вот-вот потрескаются, а он ничего не может сделать. * Она приходит к нему после заката. И тогда Сэм вспоминает ее — женщину из очереди в бакалейной лавке, а потом он прошел мимо нее на углу Сабин и Ист Оук — сначала он заметил ее волосы — длинные, темные, и блестящие, и черные, как вороное крыло; она обернулась и ослепительно улыбнулась. Она потрясающе красивая, будто сошла с картины эпохи Ренессанса, безупречные линии и яркие цвета — мягкие алые губы, темные глаза. Это должно было его насторожить, ведь такая красота не может быть реальной, и тогда он смотрит ей в глаза, прямо в глаза, и понимает, что вся красота иллюзорна. Он раньше видел такие глаза у призраков и других адских тварей прямо перед тем, как отец или Дин стреляли в них или сносили им головы. Ее взгляд почти пустой, но если вглядываться долго — а Сэм вглядывается, ничего не может поделать, не может двинуться, когда она на него смотрит, — в нем что-то есть, что-то неправильное. Будто красное наливное яблоко, кишащее червями. Он думает: нужно что-то сказать, спросить, чего она хочет, кто она — сделать что-то, хоть что-нибудь, но язык отяжелел и не двигается, и голова заваливается набок, когда она садится рядом на колени. Когда она уходит и Сэм наблюдает за ней, походка кажется неправильной. У нее вывернутые стопы, а он и не заметил. * И снова серый утренний свет; солнце еще слишком низко, чтобы его лучи добрались до Сэма, и хотя в комнате тепло, ему холодно. Он голый, хотя и не помнит, почему, и на его лодыжках теперь цепь. На затекших ногах еще осталось ощущение призрачной веревки, тяжесть цепи совсем не чувствуется. Сэм не выспался, устал, и все, чего хочет, это оказаться в своей постели кровати рядом с Дином и заснуть под его храп. Ночью он напрудил в штаны, но умудрился, зажав член между ног, не загадить все вокруг. Сейчас он сидит на высохшей луже и обделается по-большому, если просидит здесь дольше. Чувства стыда, как ни странно, нет, лишь обреченность. С ее возвращением приходит облегчение, она трогает его, говорит на непонятном, странно-свистящем языке. Когда она рядом, он не видит ничего вокруг, не думает ни о чем и ни о ком больше, забывает, что надо уходить, о Дине и о том, кто он. Он не пытается отодвинуться, даже она когда освобождает от цепей его руки, притягивает к себе и прижимает ладонь к своим губам. Он просто сидит и смотрит, на нее и на солнечные блики в ее волосах. Хочется спать, но он не может отвести от нее взгляда. Когда она уходит, солнце уже село, но Сэм не чувствует, что прошло хоть сколько-то времени. Он хочет, чтобы она вернулась, чтобы время шло быстрее, но она не приходит. И только позже, когда он замерзает и пытается обхватить руками ноги, Сэм понимает, что снова связан. * Она больше не приходит. Зато приходит Дин. * — Маленький тупой ублюдок, — приговаривает Дин. — Можно подумать, у тебя только ноги выросли, а мозги так и остались, как у младенца. — Он нежно проводит по лицу Сэма ладонью и тянется к связанным рукам брата — может, не так уж сильно он его ненавидит. Сэм не видит лица Дина, но какая разница. Иногда он читает чувства брата, будто они написаны у него на лбу, а иногда, когда Дин не смотрит ему в глаза, тут столько всего, столько противоречий и путаницы, что Сэм не может разобраться. Но когда Дин так мягко ругает его, когда слова и тон так отличаются, Сэм вообще не может ничего понять. — Может, все-таки раскуешь ноги? — спрашивает он, еле ворочая языком, и Дин нежно прижимает голову Сэма к своему плечу, крепко обнимая, — и Сэму кажется, что Дин целует его в макушку, но, должно быть, это только кажется; а потом вынимает из сумки топор и бьет по цепи. Он подползает к Сэму и растирает его руки — Сэм не понимал, как они заледенели, пока Дин не начинает их растирать; он едва чувствует прикосновение, и вдруг они начинают болеть, к ним приливает кровь, и каждое нервное окончание готово взорваться. Он всхлипывает, и Дин тут же останавливается и неловко похлопывает его по плечу. — Сможешь встать? — спрашивает он, и Сэм кивает, но не отказывается от протянутой руки брата. Он позволяет Дину обвязать талию рубашкой, но никто из них не упоминает, что он голый. Сэм отвык стоять и некоторое время качается, как если бы вылез из лодки. Дин поддерживает его, он тут, он не отпускает, и Сэм благодарен ему за это. Они перешагивают через нее — это — на обратном пути. Ее ноги раскинуты под странным углом, на руках дырки. — Все в порядке, Сэмми, ее больше нет. Это всего лишь оболочка, от нее ничего не осталось. — Как ты ее убил? — спрашивает Сэм — по большой части оттого, что должен, а не потому что хочет. — Нашел ее труп — пришлось вести расследование самому, пока ты тут торчал, — со слабым упреком говорит Дин, по-прежнему таща на себе Сэма, хотя тот уверен, что может идти уже самостоятельно. — Сломал ноги над лодыжками и вбил гвозди между пальцами, в общем, твари досталось по полной программе. Хватило бы чего-нибудь одного, но нет же ничего плохого в том, что я немного вышел за пределы необходимости, а? — Дин ухмыляется и пинает тело. — Приду попозже и избавлюсь от трупа, не хочу, чтобы любопытные соседи вызвали копов. — Все в порядке. Если хочешь, сделай это сейчас, — говорит Сэм, хотя ему ужасно хочется уйти, оказаться от этой твари как можно дальше. — Да не. Вряд ли кто-нибудь в ближайшее время сюда заявится, — отвечает Дин и придерживает дверь для Сэма, нежно подталкивая его в спину. Сэм оглядывается, безразлично и устало, он просто рад, что снова вдыхает свежий воздух и видит луну. Дом похож на тот, что они снимают, только в гораздо худшем состоянии; спереди его окутывают заросли одуванчиков, чертополоха и высокой травы. Неподалеку другие дома, в окнах горит свет — если бы он кричал, кто-нибудь его бы услышал. Он не хочет об этом думать. * Только в машине Сэм замечает кровь. Сначала он чувствует запах. Решает, что это у него, но не может вспомнить, был ли ранен. Он раздумывает на эту тему пару минут, мозги работают мучительно медленно, а потом бросает взгляд на Дина и видит отметины на руке, разорванные джинсы и кровь на ноге, порез на подбородке. — Ты ранен, — он слабо констатирует очевидное. — Да не, фигня. — Я чувствую запах, — говорит Сэм, но не уверен, есть ли в этом смысл. Когда он сидит, голова кружится точно так же, как когда он стоял. — Удивительно, что ты чувствуешь что-то, кроме собственной вони, — заявляет Дин и включает радио. * — Что это было? — наконец спрашивает Сэм, когда наконец-то добрался до душа, а Дин обработал рану на подбородке. Он не соврал, остальное оказалось просто царапинами. Они легли, выключив свет. Сэм безропотно спал в доме, на кровати рядом с Дином. Ему даже не хотелось спорить, хотелось быть как можно ближе к брату, хоть немного. Пусть это трусливо с его стороны — плевать, он чувствует себя в безопасности, слыша Дина. Когда он может поговорить с ним и услышать ответы. — Чурель[3], — отвечает Дин. — Любят мелких и вкусненьких, но, полагаю, если выбор невелик, мелкие и костлявые тоже сойдут. Любят выпивать кровушку своих жертв до дна. В общем, тебе повезло, что они делают это медленно. — Ты знал, что эта тварь тут объявилась? Дин пожимает плечами. — Отец позвонил неделю назад и сказал быть внимательнее. Он подумал, что, может быть, она направляется сюда. Сэму хочется кричать: Дин мог бы и рассказать об этом, а не отдавать приказы, никак их не обосновывая. Он больше не ребенок, он знает, что происходит в мире, хотя ему этого и не хочется. Сэм просто не может достучаться до Дина, не может сделать так, чтобы тот перестал так маниакально его защищать. Он уже почти засыпает, когда Дин говорит: — Надо было тебе сказать, — и это почти то, что Сэм хочет услышать. Но и так сойдет. * Его снова охватывает чувство полной беспомощности; он лежит на кровати, а над ним что-то огромное и темное. Оно становится все больше и больше; оно наблюдает — Сэм знает, хоть и не видит глаз — и пришло за ним. Сэм сейчас не связан, но все равно не может пошевелить ни руками, ни ногами, не может закричать. Оно спускается к нему, все ближе и ближе, холод проникает в его тело — такой, что он не может даже задрожать. Он лежит так неподвижно, что, кажется, вот-вот рассыплется на осколки, и вокруг только непроницаемый ледяной воздух Сэм кричит до тех пор, пока теплая рука не накрывает его губы. Дин. Он кусает руку, и Дин, тихо выругавшись, отпускает его. — Я уже проснулся, — говорит Сэм, и это почти правда. — Холодно? — спрашивает Дин, и Сэм понимает, что дрожит. — Да, — отвечает он. Ему не холодно, ночь сырая, но легче сказать, что да. Дин склоняется над своей кроватью. Света, пробивающегося сквозь тонкие занавески, достаточно, чтобы Сэм увидел, что он собирает постельное белье. Сэму нужно что-то сказать, но он молчит. Трус. Дин плюхает свои одеяло и подушку на кровать Сэма, небрежно расправляет, а потом толкает брата локтем. — Перевернись, — говорит он, и Сэм поворачивается к Дину спиной. Дину достается мало места, перед Сэмом гораздо больше и он мог бы подвинуться, — но Сэм не ожидает никаких последствий; Дин плотно прижимается грудью к его спине, положив руку на бок и придерживая Сэма. Или сам держась за него, Сэм не уверен. Слишком жарко, но неважно: ему хорошо, и Сэм неосознанно ерзает вперед-назад, пока Дин не бормочет ему на ухо: «Твою мать, угомонись уже». А последствия не заставили себя ждать. Он чувствует, как в паху все нарастает жар; у Сэма встает, и это худшее из того, что может случиться. Он тянется рукой вниз, медленно и осторожно, чтобы не возбудить у Дина подозрений, и хватается за выпуклость на шортах. Он крепко зажмуривается и отчаянно стискивает член, сжимая ноги вместе; Дин лежит слишком близко, он не должен узнать, догадаться, но стон все-таки срывается с губ Сэма. Он закусывает губу, но не может сделать ничего, чтобы остановиться, единственная существующая реальность для него: боль в паху, член в руке и ощущение каждого участка тела, где его касается Дин. Он пытается не шуметь, сжать зубы и дышать медленно, чтобы все постепенно исчезло, как будто и не было ничего. Он так сильно старается не шуметь, что телу хочется вернуться к неспешным движениям, хочется разрядки. Он ничего не может сделать, поэтому, двигаясь, пытается представить все так, будто просто ворочается, пытаясь лечь поудобнее. Дин шевелит рукой, и Сэм решает, что тот собирается отодвинуться, устав от ерзаний брата. Но тот обнимает брата, скользя рукой по плавному изгибу бока к животу, и останавливается. Сэм замирает, боясь дышать, лишь делая неглубокие вдохи, но все остается по-прежнему. Рука Дина пробирается под резинку шортов, его пальцы кажутся ледяными по сравнению с разгоряченной кожей Сэма, и обхватывает член. Сэм сомневается, что может дышать — его член в руке Дина! — грудная клетка слишком мала, чтобы сделать хоть один полный вдох. Член продолжает наливаться кровью, Сэм, конечно, знал, но не мог представить каково это — когда тебе дрочит кто-то другой. Даже не догадывался. — Я не знал, — говорит он, — я… — Все нормально, я понял, Сэмми, — шепчет Дин, подтверждая свои слова долгими ласками. Сэм вжимается спиной в Дина, теперь нет никакого смысла притворяться, и чувствует около своей задницы член брата. Это странно и… потрясающе. Он чувствует, как поднимается и опускается грудь Дина, теплое дыхание на шее, каждый раз когда тот говорит. — Дин, — говорит Сэм, и это даже не шепот и, может, даже не слово. — Скажи, что тебе нравится, — просит Дин, — скажи, чего ты хочешь, — и Сэм не уверен, что может говорить, когда все тело в огне и невозможно даже дышать, а Дин делает с ним это, Дин делает это для него. — Например, так? — спрашивает Дин, находя нужный ритм, длинно проводя от основания члена к головке, и Сэм задыхается, кивает, и Дин продолжает — так, словно понял, о чем он. — Сейчас я сделаю так, что ты кончишь, — сообщает он Сэму, — и это будет круто, круче, чем все остальное, — и Сэму хочется сказать, что сейчас ему так хорошо, что он сомневается, что может быть лучше. Сэм вжимается лицом в подушку и закрывает глаза. Просто концентрируется на ощущении руки Дина, словах, которые тот по-прежнему шепчет ему в ухо — всякая чепуха, которая по идее не должна еще больше возбуждать Сэма. Он подносит руку к лицу, прикусывает кожу, чтобы почувствовать что-то еще, что-нибудь, что продлило бы это ощущение, но Дин понимает все не так. Он замирает и отодвигается, и Сэм чертовски хорошо чувствует его неуверенность, будто это туча в небе, и вновь прижимается к Дину, трется задницей о его член и умоляет: «Дин, пожалуйста», и Дин выдыхает, ловит воздух так, словно не дышал последнюю минуту, и начинает сначала. Сэм стонет в руку и кончает в ладонь Дина. Он понимает, что отчаянно стонет и снова ерзает туда-сюда, но не может остановиться, ведь это лучшее, что он когда-либо испытывал в своей жизни. Позже ему тепло, он чувствует себя вялым и удовлетворенным, будто проспал год; он проводит рукой Дина по своему телу, не отпуская его, и Дин не отстраняется, пока нет. Он не знает, сколько времени прошло — может быть, он задремал или немножко поспал, когда чувствует, что Дин начинает отодвигаться. У Сэма мало опыта, но не настолько, и он знает, что так будет честно. И знает, что хочет этого сам. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает он и поворачивается к Дину. Тот отводит глаза, и Сэм все понимает, правда, но он хочет сделать это для Дина; хочет, чтобы Дину было так же хорошо. — Заткнись, Сэм. Пора спать. Сэма бесит, когда Дин начинает командовать, и он не позволит этому случиться сегодня. — Нет, — возражает он и тянется рукой под простыней, касается Дина. Он нащупывает край футболки и скользит рукой под нее, касаясь горячей кожи, и его член вздрагивает. — Перестань, Сэм, — неубедительно протестует Дин, и Сэм тянется к его поясу. — Ну пожалуйста. — Мне это не нужно, — словно признается Дин, но Сэм не понимает почему. — Так будет честно. И, — теперь пришло время Сэма признаться, — я этого хочу. Дин стонет, и на миг Сэму кажется, что брат согласится; он волнуется, хочет сделать все правильно, но потом… — Я уже кончил, все в порядке, — говорит Дин так, словно ему стыдно, и поворачивается к Сэму спиной. Он не возвращается на свою кровать, а Сэм не говорит ничего, что могло бы его прогнать, ведь несмотря на то, что ему сейчас слишком жарко, липко и неуютно, ощущение близости Дина гораздо важнее удобства. * В ванной есть небольшое круглое зеркало для бритья — с одной стороны обычное, а с другой увеличительное стекло. Сэм залезает на бортик ванной, чтобы достать до зеркала, и, балансируя на керамической поверхности, пытается рассмотреть себя в обычной половинке. Там отражаются лишь тонкая талия, выпирающие косточки на бедрах, уже начинающая появляться дорожка волос внизу живота. Член вялый и безжизненный, словно чужой. Сэм такой же, как раньше Он дотрагивается до члена, обхватывает рукой и чувствует, как тот медленно возбуждается от прикосновений. В зеркале видно как член наливается кровью и встает. Всего пара касаний плюс воспоминания о прошлой ночи: рука Дина на нем, а член брата у его задницы — и у него полноценный стояк. В последний момент он разворачивается и кончает в ванну, сперма течет по покрытой пятнами эмали, пара капель остается на бедрах. Сэм вновь смотрит на свое отражение и не узнает себя. Из зеркала на него смотрит незнакомец. * Однажды хмурым утром возвращается отец — еще слишком рано и солнечные лучи не успели их разбудить. Он заходит тихо, но, не успевает Сэм открыть глаза, как Дин вскакивает с кровати при скрипе двери, стиснув в руке нож. — Привет, парни, — говорит отец, и Сэм вспоминает, как бросался к нему с криком: «Папа!» Тогда самым лучшим в мире было то, что отец вернулся и Сэм может кинуться в его объятья. Теперь же он просто кивает. — Хочешь кофе? — спрашивает Сэм, ведь тогда у него будет предлог уйти на кухню и успокоиться, что гораздо лучше, чем начать с: «Ты почему не вернулся домой, когда меня чуть не убили?» Он хочет спросить об этом — вопрос уже готов сорваться с губ, но Дин предостерегающе смотрит на него, и Сэм сдерживается. Потом. На этот раз отец не ранен, просто устал, и спит большую часть дня, просыпаясь, только чтобы проверить, все ли в порядке с домом и с ними. Дин не заговаривает о Чурель, и Сэм тоже молчит. Отец опять возится с машиной — занятие из той серии, когда Дин понимающе кивает, а Сэм не понимает, о чем речь. Дин на работе, а отцу не нужна помощь Сэма. Он один раз спросил, внесена ли арендная плата («Да, сэр», — отвечает Дин) и продвигается ли работа по дому («Да», — проворчал Сэм), и ушел. И неважно, что большую часть времени его нет в доме, он лишь заходит в обед, чтобы взять холодное пиво и сэндвич; неважно, что Сэм, занятый делами на заднем дворе, редко его видит. Сэм по-прежнему чувствует присутствие отца, не может игнорировать его так, как ему бы хотелось. С возвращением отца все меняется. Сэм перестает злиться на Дина, будто ничего и не было, и начинает бросаться на отца, хотя совсем этого не хочет. Он мечтает встречать отца с радостью, чтобы вся семья собиралась за одним столом, но не получается, только не с ними. Дин все время сверлит Сэма взглядом, а Сэм отводит глаза. Дин все больше напоминает сжатую пружину — миротворец, попавший между молотом и наковальней, но Сэму наплевать, ведь брат сам виноват, что не может смело, как Сэм, высказать отцу все в лицо. * В пятницу Дин задерживается на работе допоздна — без отца он так никогда не поступает. Когда он возвращается домой, от него воняет пивом, сигаретами — Сэм знает, что Дин не курит — и духами, дешевыми отвратительными духами, от которых Сэма мутит, даже когда он вжимается лицом в подушку. Дин трахался с девчонкой, это очевидно. Сэм так сильно сжимает руки, что впивается ногтями в ладонь. Сэм злится — он только что заснул, а Дин без зазрения совести его разбудил, ввалившись в комнату и даже не пытаясь не шуметь, и теперь Сэму удастся заснуть только через несколько часов. Да, именно поэтому он и злится. * Все вздыхают с облегчением, когда однажды утром отец встает раньше, чем обычно, и собирается в путь. — Напал на кое-какой след, — говорит он. Той твари, что убила маму, Сэм уверен, хотя отец не говорит. Ему и не надо — у него снова этот взгляд, одержимый, тот взгляд, после которого он отсутствует несколько дней, а потом заваливается домой — пьяный и злой, потому что снова тупик. Но Сэм не будет об этом беспокоиться — он просто рад попрощаться. На этот раз Дин не просит и не предлагает взять его с собой, просто машет вслед рукой, а Сэм молча стоит за его спиной. * В тот день Дин пропускает работу. — Ну, чем хочешь заняться? — спрашивает он. — Чем угодно, решай, — Сэм оставляет выбор за Дином. — Пошли поплаваем. — Что, в открытый бассейн? Да в нем куча детей, которые туда писают. — Ну, — размышляет Дин, — да, хотя там могут тусить достойные цыпочки. А еще, быть может, какая-нибудь застенчивая милашка для тебя, чтобы отточить фразы для первого свидания. Держу пари, тебе нужна практика. А что, неплохая идея, — с восхищением заключает он. — Точно, Дин, это и был мой план, — закатывает глаза Сэм. — Ведь я не могу придумать ничего лучше, чем провести день, делая вид, что я тебя не знаю и никак с тобой не связан, потому что ты не можешь не клеиться к замужним женщинам и держать свои причиндалы в трусах. — И куда же наша самодовольная принцесса хочет отправиться? Сэм не обращает внимания на насмешку. — Можно проехаться до Толедо Бенд. [4] Может, там даже ветерок будет, если поедем в объезд. — Ты не знаешь, от чего отказываешься. Да-да, именно это я и хочу сказать, — говорит Дин, но не пытается настаивать, и через пять минут они уже бросают полотенца в багажник Импалы. Даже утром и даже с открытыми окнами жарко, даже скорость не помогает охладить воздух, хотя Дин начинает гнать на двадцать миль быстрее ограничения, как только они выезжают из Зволле. Сэм по возможности вытягивает ноги и задремывает. Он может спать даже так — просто под движение и звук двигателя. Он просыпается, когда Дин съезжает с дороги, на пересеченной местности трясет. Сэм рад, что проснулся — ему снилась Чурель и то, что Дин не пришел, никто не пришел; снилось, как она наклоняется, не сводя с него алчного взгляда, а он снова не может пошевелиться. Он потягивается, чувствуя, как встают на место позвонки, и зевает. Дверь открывается с усталым скрипом. Сэм на миг приваливается к машине, прикрывая глаза одной рукой, и смотрит на водную ширь. Как просто сейчас плюхнуться туда и забыть обо всем на пару часов — он уверен, именно такая у Дина цель, но лучше спросить. Отец приехал домой только через десять дней после того, как его спас Дин. — Ты звонил папе? Когда я пропал? — Сэм, ты же знаешь, с ним не так-то просто связаться, когда он на охоте, — Дин с грохотом захлопывает дверь, будто жалея, что не может с такой же легкостью захлопнуть рот Сэма. — Да, но ты попытался? — настаивает Сэм, опираясь на машину, несмотря на то, что под голыми руками раскаленный металл. — Ну почему ты всегда до меня докапываешься, а? Почему просто не можешь оставить все как есть? — Дин отводит взгляд и трясет головой, будто Сэм — муха, жужжащая под ухом. Сэм ждет. Дин прикусывает губу и отвечает: — Ага, я звонил, нашел его мотель и оставил сообщение. Попросил перезвонить, сказал, что ты пропал, — ровным голосом говорит Дин, но Сэм знает, что он злится — на отца, на Сэма, может, даже на весь мир — но не покажет этого. — Ну и что, Сэм? Я нашел тебя, и с тобой все в порядке. — Ты был ранен. Нужно, чтобы кто-нибудь был рядом с тобой. — Царапины и пара синяков, вот и все. У меня, да и у тебя тоже, раны бывали и посерьезней. Так что кончай вести себя как девчонка — нам не нужно, чтобы отец с нами все время нянчился. Дин идет к воде, сбрасывая по пути одежду. Вот и все, все слова сказаны, все точки над «i» расставлены. Его плечи напряжены, и Сэм знает, что сейчас можно промолчать — ведь даже шепота было бы достаточно, — но не выдерживает: — Не нужно, но было бы мило, не будь ему все равно, — кричит он — не на Дина, а небу, Богу, кому-то или чему-то, что его послушает. Не нужно, но гораздо приятнее знать, что ему не все равно. Дин не кричит в ответ. Он смеется — настроение у него всегда меняется молниеносно. — Ну что, получше стало, когда выговорился? И, странно, но да, по крайней мере до следующего раза. Сердце все еще терзает мучительная смесь обиды, злости и разочарования, но уже не так сильно. — Ага, — неохотно признает он, снимает футболку и бросает ее на землю. Он раздевается до плавок — они старые и выцветшие, и слишком маленькие, им уже три года, но какая разница, все равно тут нет никого, кроме Дина, — и вбегает в воду. Вода ледяная. Сэм бежит изо всех сил, пока не становится глубоко, и он останавливается; теперь, когда вода доходит до живота, уже не так мучительно холодно. Он рад, что не снял трусы, член и яйца сжимаются от холода. Дин предсказуемо пытается поймать под водой Сэма за ноги и утащить за собой, а вода такая темная, что Сэм не замечает пузыри, пока не становится слишком поздно и рука не хватает его за бедро, утаскивая вниз. Он брызгается и вырывается, и они барахтаются под водой, выныривая глотнуть воздуха и снова погружаясь в воду, и легкие Сэма горят, но первым он не сдастся. Только Дин тоже не собирается сдаваться, так что в конце концов Сэм вырывается и выплывает на поверхность. Они бок о бок тяжело дышат, но Дин ликует, что продержался дольше. Потом они выбегают из воды: Дин впереди, Сэм за ним. Он старается не пялиться, в конце-то концов он видел Дина голым и раньше, и вряд ли увидит что-то новое и необычное, но ничего не может с собой поделать. Сэм разглядывает мышцы на его ягодицах, кривые ноги, которые Дин ненавидит, и Сэм никогда не дразнит брата, потому что тот действительно их ненавидит. Сэм не может отвести взгляда от его задницы и чуть видной мошонки, и снова как в ту ночь, о которой они не говорят, его затапливает возбуждение, а трусы слишком маленькие, чтобы это скрыть. Дин возвращается к машине, ругаясь, что не захватил пиво. — Бля, как я мог забыть? — вопрошает он, и Сэм как можно быстрее берет полотенце из багажника и задумывается, когда все зашло настолько далеко, что даже такое обычное дело, как день на озере, может стать таким запутанным. * На следующий день за окном проливной дождь; Сэм радуется, что ему не надо выходить из дома, а Дин, уходя на работу, придирается к нему, напоминая обо всей не сделанной по дому работе, будто пытаясь испортить день и брату тоже. Через час от запаха дешевой краски невозможно дышать, а все окна закрыты из-за дождя. Вентиляторы на потолке лишь разгоняют застоявшийся воздух, но не приносят облегчения. Из-под мышек уже пахнет, несмотря на то, что Сэм утром вымылся и побрызгался дезодорантом; по спине течет пот. Сэм тоскливо думает об озере, ну или о бассейне. И о кубиках льда, но у них нет ни морозилки, ни ледогенератора. В конце концов Сэм выходит на задний двор в сланцах и шортах, которые в момент промокают. Он вдыхает дождь, позволяет каплям стекать по себе, смыть все разочарования этого дня. Куры кудахчут на него из своего курятника, и он фыркает в ответ. Вернувшись в дом, он надевает футболку на мокрое тело, вода испаряется, и становится прохладнее. Он красит плинтуса и двери и получает «Хорошая работа, Сэмми» от Дина, когда тот возвращается. Вечером они берут еду на вынос, слишком много для двоих, но все равно ее съедают; буррито, горячие и острые тамалы, картошку фри и растолченную фасоль, пепси жадно проглочены одним махом, и потом они сидят на диване, соревнуясь, кто громче пукнет. Дин забивает запахом — как обычно, а сегодня он съел большую часть фасоли, а Сэм звуком — дольше и гульче. Он подпрыгивает и вертит задницей перед лицом Дина, пока не пукает, и Дин ругается и швыряет его на пол, садится ему на лицо и не двигается, пока не проделывает то же самое, а Сэм вырывается и затыкает нос. Им легко и удобно молча сидеть колено к колену, лишь кричать во время бейсбола, когда Иволги играют с Бобрами[5], и издеваться над ошибками в «Ночи живых мертвецов»[6]. Дождь кончился, легкий ветерок дует во все открытые окна. Завтра опять будет жарко, но сейчас все тепло ушло в землю, вместе с дождем; воздух свежий и чистый. Чурель мертва, Сэма больше не беспокоят странные звуки, но он по-прежнему спит рядом с Дином. * Он забыл, что сегодня суббота и Дину не надо на работу. Вот как все происходит: брат натыкается на него, а он думал, что его нет. Он спустил трусы до лодыжек, вытащил член. У Сэма стояк — без всякой видимой причины, он возбудился, снимая трусы и просто ходя по комнате, дурацкое тело вновь само по себе; он достал пластмассовую школьную линейку и вжал в пах. Он вытягивает свой член по ней, как вдруг открывается дверь, и он, выронив линейку, оборачивается. Дин сгибается от хохота, и Сэм не хочет краснеть, но вот он тут, с голым задом, опадающим членом, торчащим перед ним, и линейка валяется на коврике, и Дин не мог ее не заметить, не мог не понять, чем Сэм занимался. Он лихорадочно натягивает штаны, сминая трусы и даже не устроив в них член как надо, и едва не прищемив его молнией. И во время всего этого Дин стоит, ухмыляясь, будто увидел самую смешную вещь на свете. Будто Сэм для него сам по себе один большой прикол. — Может, стучать научишься? — шипит Сэм, одевшись. — Отъебись. Дин ухмыляется и собирается уходить, но на пороге поворачивается: «Знаешь, он вырастет», — и Сэм не понимает — пытается ли он его ободрить в своем мудацком стиле или снисходительно поддерживает. Для Сэма оба варианта неприемлемы, и он хватает первое, что подвернулось под руку — «Над пропастью во ржи» в твердом переплете, — и швыряет книгой в Дина. Промахивается, и брат, хихикая, захлопывает за собой дверь. Переплет сломался, и оторвавшиеся страницы летают по комнате в поднятом закрывающейся дверью сквозняке. Они падают на пол, как мертвые чайки. * Он не помнит, что ему снится на этот раз, но просыпается снова от того, что Дин трясет его за плечо. — Кончай есть сыр на ночь, — устало вздыхает Дин, собираясь вернуться в свою кровать. Сэм тянется к нему и останавливает прикосновением. Дин ложится позади него, вот прямо так, без вопросов, будто сделает все, что нужно брату. На этот раз Сэм не отворачивается. В прошлый раз не получилось — Сэм даже не знал, что должно было получиться, что все произошло не случайно, до него дошло только потом. И сейчас он смотрит Дину в лицо. Похоже, Дин воспринимает это как какой-то знак. Он не придвигается ближе, остается в нескольких дюймах под простыней, вытянув руки по бокам, как и Сэм, но он смотрит на него так, будто пытается проверить что-то. Сэм не знает, какой ответ видит Дин, кроме скрытого тенью лица Сэма на подушке; просто знает, что брат целует его. Сначала касается лба, так, как мог бы поцеловать Сэма много лет назад, и Сэм бы вытерся с полным отвращения возгласом, но потом осыпает поцелуями лицо Сэма и целует в губы. Дин целует его в губы, и Сэм, в оцепенении, отвечает. Но это неправильно. Поцелуи Дина словно надтреснутые прерывистые извинения, произнесенные шепотом. Он целует будто против воли, против желания, просто ничего не может поделать, а для Сэма это неприемлемо. Он в ярости отталкивает брата. Так сильно, что Дин едва не падает с кровати. Сэм сглатывает, делает глубокий вдох, потому что не хочет, чтобы его голос дрожал, не хочет хоть как-то показать свою слабость. Он лишь хочет, чтобы Дин услышал, как он зол, вот и все. — Никто тебя не заставляет этим заниматься, Дин, — говорит он, и у него вырывается больше, чем он хочет сказать, больше, чем он намеревался сказать. — Не хочу, чтобы ты трахнул меня из жалости или неловкости. Или, может, это твой долг? Дать маленькому Сэмми то, что ему нужно? Да? Иди и займись этим с кем-нибудь другим, парь мозги кому-нибудь другому. Лицо Дина кривится, словно отражая гнев Сэма, и он сильно, сильнее, чем нужно, толкает брата в грудь. — Пошел на хуй, — говорит он и встает. Он уходит, хотя особо некуда, в эпицентр еще одного ливня. * Одно правило для Сэма. Другое для Дина. Он зол и раздражен, ему горько, он мрачен от недосыпа. В изножье кровати Дина валяется куча мокрой одежды, и от воды темнеет ковер. Брата не было всю ночь, хотя он сам убил бы Сэма за такое, и сейчас он свернулся под одеялом. Сэм хватает его, со злостью сдергивает (Дин тут же пинает его по руке) и идет в душ. * Однажды утром, когда Дин сонно трет глаза, Сэм начинает этот разговор. Брат выглядит моложе, когда такой сонный. И Сэм почти испытывает угрызения совести, пытаясь застать его врасплох. Но он все равно спрашивает. — Ты не поймешь, — отвечает тот небрежно, будто это неважно, будто Сэм ребенок. Сэм возмущается, ему хочется вытрясти из брата правду. — Ты будешь использовать эту отговорку всю оставшуюся жизнь? Когда не захочешь о чем-то разговаривать, будешь говорить эту херню про «Ты не поймешь»? Что за фигня, Дин? — он смотрит брату в глаза, понимая, что Дин пытается обойти его и взять носки, одеться, но ему все равно. — Я слишком маленький, слишком тупой, слишком — какой? — Пошел ты в жопу вместе со своими выводами, — Дин отталкивает его с дороги и поднимает с пола носки. — Ага, потому что ты гораздо взрослее, точно. Дин поднимает на его обиженный и раздраженный взгляд. — Я всегда буду старше тебя, Сэм. Всегда. Ты — моя обязанность, мой… — Ну, слава Богу, не вечно я буду рядом, оставаясь для тебя тягостной обязанностью. Дин уже в другом конце комнаты, он приваливается спиной к стене и откидывает голову, будто намереваясь ею побиться, и ссутуливается. — Я не это имел в виду… — А что? Ты не хотел, чтобы это прозвучало как желание заполучить другую жизнь, где тебе не надо будет все время утирать мне сопли. Дело не в том, что ты имел в виду, Дин. — Дин оборачивается, и Сэм смотрит ему в глаза. — Хреновый из тебя врун, когда ты злишься. — И иногда это стоит того, разозлить Дина, чтобы выведать правду, когда тот не подумав выбалтывает какие-то откровения. — Ну так что. Ты по правде думаешь, что все так и есть? — Сработало же в этот раз, да? — Ты хочешь правды? Ты действительно хочешь правды? Сэм не отвечает сразу. Он боится сказать да, хотя знает, что все равно скажет. Но он все равно боится, он хочет сохранить то, что у него есть. Наконец Сэм кивает, а потом еще раз, более уверенно: «Да». Он ждет, что Дин что-то скажет, но нет. Брат пересекает расстояние между ними длинными шагами, но так медленно, что комната кажется больше, чем есть на самом деле. Сэм замечает всякие глупости: царапину под носом, желтую линию от шляпы, белую кожу в прорехе джинсов. Сэм по-прежнему ждет слов Дина, даже когда тот оказывается слишком близко и толкает Сэма к стене, прижимаясь к нему, слишком близко для разговора. То, что сейчас случится, — очевидно, но Сэм все еще не верит. Пока Дин не подается к нему. Правда, в последний миг он передумывает и не целует Сэма. Это отражалось в его глазах, он собирался, но нет. Он просто подается к Сэму и кладет голову ему на плечо, будто именно Сэм из них старший. — Может, я не готов к правде, а? Ты никогда об этом не думал? — наконец говорит он, дерзко и, кажется, даже зло. Но нет, Сэм знает, что чувствует брат. Он боится. Дин тоже боится, и он не будет ничего делать. Но Сэм сделает, он хочет, но проходит минута за минутой, а он не двигается, кажется, это совсем не трудно, но все-таки нет. А потом Дин уходит — неловко хлопает его по плечу и скрывается в ванной, и сквозь шум воды пробивается глухой свист. Сэм сползает по стене и, сгорбившись, оседает на пол. * Газеты им приносят на дом. В обязанности Сэма входит просматривать их на предмет подозрительных статей, чего-то, что может привести к охоте, однако порой Дин по вечерам берет газету, делая вид, что читает спортивную колонку или комиксы, когда сам ищет дело. Отца нет уже пять дней, Сэм не хочет браться за дело, не зная, когда тот вернется. Дин слишком нетерпелив, всегда рвется убивать тварей, только Сэм и он, но если Сэм будет осторожен, то охоты можно избежать. И когда он видит вторую за три дня статью о пропавших автостопщиках, исчезнувших на одном отрезке шоссе, он внимательно ее изучает. Это может быть все, что угодно: совпадение, обычный маньяк — зло, конечно, но не по их профилю; это может быть что угодно, люди могут исчезать потому, что им этого хочется. Или это дело рук женщины в белом или другого призрака, охотящегося за путешественниками. Сэм не знает. Но он вырывает статью, весь лист, сминает и выбрасывает в мусорную корзину во дворе. А потом переживает, что Дин скорее заметит вырванную страницу, чем саму газету, поэтому выбрасывает и ее тоже. Когда Дин заваливается на диван после обеда, он не замечает отсутствия газеты, даже не спрашивает о ней, просто вытягивается перед теликом и просит проходящего мимо Сэма переключить канал. Ловец и Ястребиный глаз пожирают глазами медсестру Марджи Катлер[7], равно как и Дин. — Что бы то ни было, даже если я отвечу «да», мой ответ «нет», — говорит Фрэнк с экрана, и Дин с Сэмом во весь голос вторят этому «нет». И в эту минуту Сэм ни капельки не жалеет о своем поступке. * У Сэма опух большой палец, ноготь покраснел и пульсировал. Работа по дому никогда не давалась ему так же хорошо, как отцу или Дину, — Сэм знал об этом достаточно, но со школьными заданиями справлялся не в пример лучше. И он не хотел признаваться, что промахнулся мимо гвоздя и заехал себе по пальцу со всей силы, и от боли так закружилась голова, что пришлось на минуту присесть. И сейчас он прячет руку, надеясь, что Дин не заметит. Он умудряется продержаться целый день, но Дин все равно замечает, ввалившись за братом в слишком маленькую ванную почистить зубы. Сэм на миг забыл о пальце, боль временно утихла от холодной воды, и руку в раковине было отлично видно. — Тупой маленький придурок, — говорит Дин, хватая Сэма за запястье и рассматривая ноготь. — Когда это случилось? — Пустяки, — дежурно отвечает Сэм. — Ага, но знаешь, пустяки могут адски болеть, — отвечает Дин, вытаскивая из кармана перочинный ножик. Вытаскивает пару лезвий и тут же убирает. — Дин, не думаю, что у меня уже стадия ампутации, — возражает Сэм, но Дин выходит из ванной, прежде чем тот заканчивает предложение. Брат возвращается через минуту, с дрелью и сверлом. — Я сейчас просверлю дырку, чтобы ослабить давление, — объясняет он. — Что, правда? Ты именно за этим и схватил дрель? — Заткнись, умник, и стой спокойно! Все занимает минуту, Дин уверенно и осторожно обращается с дрелью, и это помогает. Дин всегда отлично оказывал первую помощь, зашивая отца и иногда приводя в порядок всех троих. — Знаешь, ты мог бы стать врачом, — внезапно говорит Сэм. — Или фельдшером. И тебе не пришлось бы заниматься всем… этим, — и Сэм широко раскидывает руки, будто пытаясь охватить всю их жизнь, их беспокойные маленькие жизни. Дин игнорирует его слова. — Приложишь лед, если начнет ныть, — говорит он и хватает Сэма за руку, осматривая свою работу. — Разве тебе не хочется чего-то лучшего? — Сэм сам не замечает в своем голосе умоляющие нотки. — Что может быть лучше, чем спасать жизни людей? — Дин зло распахивает глаза, отпуская Сэма и стискивая руки в кулаки. — Что важнее, чем найти тварь, которая убила маму, и избавиться от нее, чтобы она не убила кого-то еще? Ну же, Сэм, скажи мне! — Все лучше, чем это, — отвечает Сэм. «Работа, на которой тебя не убьют», — вот что ему хочется сказать. Для него это так просто и очевидно, и он задумывается, почему люди, взрослея, первым делом теряют логику. * Они не разговаривают остаток дня, подчеркнуто и как можно дольше избегая находиться в одной комнате, и ночью Сэм вновь расстилает спальный мешок на крыльце. Ему легче спать, когда Дин рядом не скрежещет зубами от ярости. Но он не спит. Он вспоминает ту ночь, вспоминает горячее тело брата и то, как липко кончил в руку Дина; он стонет, и тело реагирует на воспоминание. Сэм лезет в шорты, чувствует костяшками мокрое пятно и сжимает свой член. Становится лучше, когда он представляет, что это рука Дина, и он делает так, как делал Дин, и кончает. Он не убирает руку, на ладони и в шортах остается вязкая жидкость, которая, кажется, холодит его опадающий член. Уже заполночь, когда за спиной раздается скрип. Это в доме, деревянная дверь открывается, у нее совсем другой звук, не похожий на скрип старых половиц. Сэм слышит, как Дин что-то бросает и ложится рядом, но не поворачивается. Дин спит рядом, утром они встают — Сэм забирает яйца из курятника и делает тосты, пока Дин жарит яичницу. И все это время Сэму хочется прижаться лицом к плечу Дина, хочется обнять так сильно, чтобы ребра затрещали, хочется сказать Дину, что он любит его. — Вкусно, — вместо этого произносит он, Дин перегибается и ерошит его волосы, будто Сэм еще ребенок, и ему хочется кричать. Сэм оставляет недоеденный завтрак и идет на пробежку, радуясь, что у него теперь такие длинные ноги, что можно мгновенно убежать далеко-далеко. Он бежит по незнакомым улицам, кое-как ориентируясь по солнцу, и когда возвращается домой, потный и измотанный, Дин уже на работе. * Дин ведет себя так, будто ничего не изменилось, и Сэма это бесит. Особенно то, что Дин пытается защищать брата даже сейчас, а это полная херня. И Сэм требует от него ответа. Притискивает его к стене — и удивительно, как ему удалось, хотя все дело в том, что он застал Дина врасплох, и теперь их глаза почти на одном уровне — и вжимается в Дина, начиная тереться бедрами о его бедра. — Что за черт? — спрашивает Дин, а Сэм накрывает ладонью его член через джинсы, и жизнь дерьмо, потому что Дин может сколько угодно отказываться от своих желаний, но тело утверждает обратное, когда его возбужденный член касается руки Сэма. И даже сейчас, Дин не собирается ничего делать, просто прислоняется к стене, будто позволяя Сэму удерживать себя — ах да, все так и есть, и смотрит на брата. И Сэм решается. Тянется и целует Дина, прямо в губы, никакой ошибки. Среди белого дня, когда никто не сможет списать происходящее на ночной морок, он смотрит в глаза Дина, а тот смотрит на него. Их тела рядом, это неразумно и неосторожно, но правильно. Щетина чиркает Сэма по подбородку, ничего похожего на то, как он однажды в восьмом классе поцеловал девчонку, целомудренные поцелуйчики со вкусом клубничного блеска для губ; это не похоже на поцелуй с кем-то другим, ведь это Дин, и Сэм вкладывает в него всего себя, пытаясь высказать все накипевшее внутри через отчаянные поцелуи и объятия. — Видишь, не так уж все и сложно, — говорит Сэм, и ему нужно, чтобы Дин понял, что это возможно, что они могут остаться самими собой и делать это, и что мир не развалится, если они будут делать то, что хочется; если они будут вместе. — Ты дурак, Сэмми. Конечно, это должно быть сложно. Это огромное космическое правило, — отвечает брат с таким диким видом, будто пьян. — Ну ладно, может быть. Но мы постоянно имеем дело с всякими трудностями. Мы же, черт возьми, просто мастера в этом деле. У нас получится. Дин фыркает и трясет головой. Может, одобрительно кивает; или нет — может, качает головой, но, что бы то ни было, это неважно, потому что Сэм видит, что он не это имеет в виду. Дин замирает, когда Сэм обхватывает его лицо, и медленно закрывает и открывает глаза. — Сэмми, — стонет он и неуклюже впечатывается губами в губы Сэма, и это ужасно, они одновременно поворачивают головы, сталкиваясь носами, пока Дин, смеясь, не отстраняется, выпутывается из рук Сэма и не опускает их. — Просто стой спокойно, — говорит он и на этот раз сам берет в руки лицо Сэма; он контролирует ситуацию, и все так, как и должно быть. Дин касается его, словно утверждая право собственности, но Сэм не отступает. Он полностью открывается и отдается Дину. Сэм уже почти возбужден, член встает, но это сейчас неважно, пока нет, так что он просто целует брата, пока вкус Дина не растворяется, не исчезает, но даже это его не останавливает. * Они заканчивают с домом за восемь дней до отъезда. У Сэма было время представить его именно домом — книжные шкафы в углу наполнены книгами, фотографии на стене, даже вазочка с фруктами на кухонном столе. И когда однажды отец возвращается домой и выкорчевывает их этой жизни, Сэм клянется, что никогда больше не будет делать ничего подобного. Он относит куриц миссис Родригез, и она кудахчет над ним, как наседка, говоря, что будет скучать. Эва на кухне — Сэм видит ее сквозь открытую дверь, но она не выходит, слишком застенчивая, чтобы заговорить просто так. Он кричит «Пока!», а она взволнованно машет ему рукой. — Ну что за дерьмо, — бормочет он, швыряя вещи в рюкзак, и ему все равно, чьи они — его или Дина. До школы еще неделя, и они, как он полагает, будут в пути все это время, снова останавливаясь в мотелях, и если не повезет — все трое в одной комнате, и это будет совсем невесело. — Точно, Сэм, дерьмо, — отвечает Дин, и Сэм испуган, он ожидал, что Дин возразит, начнет защищать отца. — Что? — спрашивает он, осторожно положив в рюкзак Беретту. — Думаешь, мне нравится срываться с места каждые пару месяцев, или того раньше? — Тогда зачем… — но Сэм знает ответ, даже если не может заставить себя задать вопрос, почему Дин не останется, и будь он проклят, если начнет чувствовать себя виноватым из-за этого. Это решение Дина, и если он не хочет уходить из-за Сэма, пусть поступает как считает нужным. Но он благодарен, и если не может выразить это словами, то придется искать другой способ. — Все не так уж и плохо, — говорит он. — Вся эта жизнь — иногда она не так уж и плоха. И Дин улыбается. * Однако здесь история не заканчивается. Пока нет. Сэм однажды уйдет, и Дин будет бороться с этим, и Сэм не знает, сможет ли все закончиться хорошо. Но сейчас у них пока есть это. Отец снова на охоте, Сэм в школе, но есть ночи — их только двое, они лежат рядом, и Сэм знает тяжесть члена Дина на своем языке, и чувствует, как губы Дина обхватывают его член, и мгновение, когда Дин — нежный и расслабленный. Он не понимает — где он сейчас, в прошлом, настоящем или будущем, время теряет свое значение, когда Дин крепко прижимает его к своей груди и они проводят так всю ночь. Конец -- [1] Зволле — город в Луизиане. [2] Индейская крапивка — в США так называется проделка, во время которой один человек хватает второго за предплечье двумя руками, а потом начинает водить руками в разных направлениях, кожа «жертвы» натягивается, краснеет и саднит. [3] Чурель — призрак из индийского фольклора. Обычно предстает в образе женщины с отвисшими грудями и нечесаными волосами — или молодой красивой женщины, способной очаровать кого угодно. Ее ступни всегда вывернуты задом наперед, черный язык неестественно длинный и толстый. Считается, что Чурель становятся женщины, умершие в родах или во время менструации. Поэтому она и высасывает кровь из своих жертв, а так как в ее смерти виноваты молодые мужчины, она высасывает их кровь, начиная с того, кого любила в юности. Живут около водоемов. [4] Толедо Бенд — водохранилище на границе Техаса и Луизианы. [5] Команды из низшей бейсбольной лиги — Мемфисские Иволги и Новоорлеанские Бобры. [6] Скорее всего, Винчестеры смотрят фильм «Ночь живых мертвецов» 1990 года. [7] Персонажи телесериала «МЭШ».