Оленьи глаза

Не так много дел могут призвать владычицу царства мертвых на грешную землю. Но иногда случается нечто выдающееся, что и ее может привлечь и заинтриговать. Связно это с любыми явлениями, как с рождением человека, так и с тем, что может потрясти Олимп. Последнее случается редко. А вот первое вызывает легкую дрожь, ведь до сих пор Геркулес не очень рад, когда видит свою родную тетю. Потому «выдающееся» ей приходится искать самостоятельно, а иногда — рискуя всем… Рождение этих невзрачных детей ничем ее не потрясло, кроме странных обычаев тех краев, где это событие имело место быть. Отец у всех детей один, а матерей великое множество. Ни на что непохожий, почти сказочный лес — отличная декорация к тому, чтобы разыграть пьесу. Незримо для других Аида во время прогулки по местности заглянула одному из представителей в глаза… и почувствовала нечто странное, сравнимое с ударом молнии в темечко. Такого с ней еще не случалось, и это было странное, противоестественное ощущение. Юная женщина шестнадцати лет, если верить ощущениям. «Олененок», — подумала Аида, припоминая с десяток похожих глаз, что вместе с телами томились в Стиксе. Ничего особенного. На следующей неделе она занималась уже совсем другими делами, никак не связанными со странным поселением в лесу… В один из славных часов на реке мертвых, прогуливаясь вдоль течения, она замечает отдаленно знакомую женщину, с огромными, ни на что не похожими глазами. Аида замирает на месте в размышлениях, что-то с трудом припоминая. Может быть, это тот момент, когда она дразнила одну мать тем, что заберет ее дочь к себе в насмешку над ее трудолюбием, может быть, день рождения «любимого» племянника, а, может быть, нечто намного близкое по времени. Аида размышляет некоторые минуты, огонь, обрамляющий голову, в какой-то миг вспыхивает обеспокоенным белым цветом. С мыслью: «Неужели прошло столько времени?» она внимательно всматривается в томящуюся душу. Вновь оказываться в реке ей не хочется вовсе, чувствуя чужой гнев и досаду, потому она подзывает своих идиотов, Боль и Паника, чтобы те как можно осторожнее специальной палкой двинули это призрачное тело. Когда помощники справляются, Аида выдыхает спокойно — это всего лишь та женщина, которая держала ребенка за руку. Мать. Природу своего беспокойства она не обдумывает, вновь возвращаясь к мыслям о том, как вернуть себе место на Олимпе, если такое вообще возможно, но мысли эти безрадостные, потому что в этот момент ей кажется, что она слышит чей-то горестный плач. Жмурясь, она видит перед собой два огромных, карих глаза. «Перебор», — подытоживает она, пуская губами воздух, вдруг накинувшись на сивилл с их нитями. Но глаза являются ей все чаще и чаще, особенно во снах. Аиде так и хочется ковырнуть эту томящуюся душу женщины, расспросить обо всем. Вызнать какие-то тайны. Аида не понимает себя. «Да что такого в этой оленихе?» — задается она вопросом, подперев подбородок. — «У нее такая же судьба, как и у всех эти лесных жителей — помогать продолжению рода. Жизнь не моя специализация». А душа в Стиксе так и манит… «Совсем от скуки умом двинулась», — раздражается Аида, пуская огненные шары в разные стороны. Через месяц она сдается и возвращается в то поселение, чтобы вновь увидеть свою олениху. Не понятно зачем. Не понятно для чего. Она пробирается сквозь людскую толпу крадущейся тенью, рассматривая с десяток похожих оленьих глаз, не зная почему ей вдруг приглянулись одни-единственные. Она замечает олениху на опушке леса, та стоит рядом с каким-то мужчиной, который говорит о чем-то. Странное волнение сопровождает эти наблюдения, очень похожие на зеленоглазое чудовище ревности. Аида замирает на месте, забывая про странный трепет при столкновении с той, кого она называет оленихой. Только когда эта юная женщина произносит: «Я понимаю, отец», в душе Аиды наступает спокойствие, но разум в то же время кричит о глупости подобного эмоционального отклика. Какая-то часть разума хочет любоваться девчонкой, но… «Крепись, Бэмби», — мягко произносит отец и уходит, оставляя девчонку одну в следующий момент. Губы Аиды перекашивает косая усмешка, а глаза наполняются искренним весельем. — Бэмби? Что за имя такое? — девчонка заметно вздрагивает, когда слышит незнакомый голос. Она разворачивается, а в следующий момент рот ее раскрывается от удивления, почти в немом крике. — Не кричи, а ответь мне, что оно означает. Бэмби сглатывает ком, застрявший в горле, после чего произносит: — Так называла меня моя мама. На самом деле меня зовут Барбара… — Хм… А твоя мама, насколько мне известно, умерла, малыш? — усмехается Аида, забавляясь ее нарастающему страху. — Да… — хмурится Бэмби, ощутимо вздрагивая. — А как… Кто вы? — Скажи, — полируя ногти о накидку, игнорирует вопрос Аида, лишь бы вновь не натыкаться на эти глаза, — почему такую симпатягу мама называла Бэмби? Девушке, кажется, возвращается самообладание. Она немного хмурится, а потом робко произносит: — Я впервые вижу вас, чтобы отвечать на такие вопросы… Аида реагирует на это моментально, задетая словами по неизвестной причине, в миг она нависает над девчонкой, прижимая ее к дереву, специально сталкиваясь с этими глазами, специально смотря в них. «Ничего особенного. Ничего». Дыхание ее учащается, девушка же ощутимо напугана и замерла в ступоре. — Ты должна знать, что такие, как я, не являются к таким, как ты, просто так, — молчание. Все существо Бэмби обращено в слух. Аида хмыкает и протягивает руку, чтобы коснуться щеки девчонки. — Ты говоришь с царицей мертвых. Ты должна оказывать мне должное уважение… или я подсуечусь, чтобы твоя линия жизни оборвалась внезапно. Не так. Совсем не так ей хочется вести речь. Вовсе не так. Ох… Глаза Бэмби наполняются ужасом. Лишний ингредиент. — Что вам нужно? — еле слышно шепчет обычная дочь егеря со странным понятием о семейных ценностях. — Твои глаза, — в тон ей шепчет Аида единственное, что удерживается в ее голове, а после, пугая еще больше, делает то, чего не позволяла ни с одним человеком — припадает к ее губам. Она расслабляется всего на миг, а после так же резко отстраняется и в жутком смущении возвращается в свое царство. Бэмби так и стояла пораженная, не в силах двинуться с места, с ужасом трогая губы, которые обдало нечеловеческим холодом. Все внутри нее тревожно натянулось. С этого момента она стала бояться смерти. Аида же мерила шагами свой кабинет, чувствуя, что ей стало легче, она с усмешкой думала о том моменте, когда явится к оленихе вновь. К этому примешивалось волнение и невесомая тоска, так как впервые она подумала о том, что поступила неправильно. Но разве она может позволить себе на этом задержаться? «Навещу. Лет через тридцать», — нервно усмехается она, стараясь оттолкнуть мысли о той, кто ее ненавидел всеми фибрами на Олимпе. Об Афродите, которая никогда не будет к ней благосклонна.