Кинестетика

Это была долгая ночь. До рассвета оставалось много часов, и Мегуми Фушигуро ещё никогда в жизни так сильно не хотел просто уснуть — провалиться в счастливое небытие, где его сознание было бы занято кошмарами, а не тем, как поудобнее лечь, чтобы меньше болела голова, или как вдохнуть три раза подряд и не зайтись в приступе кашля. Дело в том, что Мегуми Фушигуро никогда не болел: в его расписании, где между школьными занятиями, кружками и уроками Годжо едва втискивалось время на обед и ужин, не было места болезням. Мегуми старался быть ответственным за своё здоровье, и обычно его случайные простуды ограничивались насморком или непродолжительной головной болью, но такого с ним не было никогда. Его веки горели, горло резало, будто кто-то царапал его изнутри, а грудную клетку, как бы глубоко он ни пытался вдохнуть, стягивало обратно сухим болезненным кашлем. Глаза слезились от усталости и недосыпа, покусанные губы болели, а в голове была сплошная вата — Мегуми не мог ухватиться ни за одну дельную мысль, которая вырвала бы его из реальности хотя бы на несколько часов. Он в очередной раз перевернулся с одного бока на другой, смерил недовольным взглядом часы — цифры расплывались, хотя он силился прищуриться, — и, недовольно уткнувшись носом в подушку, зашёлся в новом приступе дерущего горло кашля. Он затих на несколько секунд и дёрнулся из-за звука поворачивающейся ручки — кто-то приоткрыл дверь, но Мегуми не нашёл в себе сил даже приподняться на локте; он притворился спящим, надеясь, что ночной гость не станет его будить, — даже если на самом деле это был не гость, а грабитель, убийца или проклятье особого уровня. Мегуми был в отчаянии. Он просто хотел спать. Возможно, нужно было попросить Годжо дать ему сковородкой по голове, чтобы его наконец вырубило… — Фушигуро? Тихий голос Итадори прокрался в сознание Мегуми, не причинив ему никакого дополнительного вреда, — Мегуми горячечно подумал, что это нечестно, потому что дискомфорт приносило даже шуршание собственных простыней. Голос Итадори казался успокаивающим, хотя интонация явно была встревоженной. Мегуми отвлеченно удивился тому, что в его разуме ещё теплились остатки аналитических способностей. — Фушигуро. Я знаю, что ты не спишь, я слышал, как ты кашляешь. Ах да, Мегуми забыл ответить. Он прохрипел что-то невнятное и накрылся одеялом до подбородка — ему вдруг показалось, что в комнате слишком холодно, хотя веки по-прежнему горели. Мегуми шмыгнул носом. — Ты выпил таблетки? — Какие? — пробормотал Мегуми. — У меня только обезболивающие. — А что ты пьешь, когда болеешь? Мегуми услышал звук закрывающейся за Итадори двери и мягкие шаги к своей кровати — когда Итадори хотел, он мог быть удивительно тихим. — Я не болею, — сказал Мегуми и снова закашлялся. Итадори сел на корточки рядом с кроватью и внимательно посмотрел на Мегуми, хотя наверняка мало что видел в темноте. Мегуми натянул одеяло до самого носа — не хватало ещё заразить Итадори. — Что у тебя болит? — всё также тихо спросил Итадори. Мегуми закрыл глаза, потому что ему было больше некуда деться от внимательного взгляда Итадори и дурацкой неловкости, сковавшей и без того медлительный мыслительный процесс. — Ты со мной в доктора решил поиграть? — пробубнил Мегуми. Одеяло приглушило его слова, но недостаточно, чтобы Итадори не разобрал. Мегуми пожалел об этом ещё до того, как закончил говорить. — Я просто хочу помочь, — пожал плечами Итадори. — Если хочешь, я пойду. Итадори шевельнулся, и, хотя в его голосе не было ни намёка на обиду, Мегуми запаниковал. Он представил, что снова борется с желанием выкашлять лёгкие, путается в простынях и бестолково всматривается в темноту собственной комнаты, уже даже не мечтая уснуть. Итадори мог бы ненадолго скрасить его никчемное существование. — Горло, — выпалил Мегуми. — Болит. И голова. — Температура? Мегуми промолчал. — У тебя даже градусника нет?.. — Я не болею. Итадори поднялся с корточек, и Мегуми подумал, что это как-то нелепо — обижаться на друга за то, что у него нет градусника. — Я схожу за лекарствами и чаем, не умирай. А. Хорошо, Мегуми мог пережить ещё несколько минут унизительного одиночества. И он не собирался умирать из-за какой-то глупой простуды — после всех тех проклятий, с которыми он успел расправиться, это было бы просто нелепо. Несколько минут отсутствия Итадори пролетели почти незаметно — на девяносто процентов они состояли из сухого мерзкого кашля. Итадори мягко толкнул дверь бедром, уронил таблетки рядом с подушкой Мегуми и, поставив на тумбочку кружку с чаем, сказал: — Мне придётся включить ночник. Прости. Щёлкнул выключатель, и Мегуми зажмурился — тусклый свет бил по глазам. Он кое-как разлепил веки и достал руку из одеяльного кокона, чтобы взять протянутый Итадори градусник и сунуть его под мышку. Комната погрузилась в молчание: Итадори выудил из кармана своей толстовки пластиковую баночку мёда, которую два дня назад на глазах Мегуми стащил из соседнего кафе, и вытряхнул всё содержимое в чай. Запищал градусник, и Мегуми завозился, чтобы его вытащить. — Подожди ещё минутку, так будет точнее, — подсказал Итадори. Он потянулся к таблеткам и сразу отложил те, что почему-то показались ему неподходящими. Мегуми думалось, что он впервые видит Итадори таким сосредоточенным и притихшим — в приглушенном свете ночника всё происходящее едва ли было реальным. Возможно, он просто придумал себе всё это в лихорадочном бреду. — Давай. Мегуми достал градусник и сунул его в руки Итадори; тот, только взглянув на него, покачал головой и цокнул языком. — Почему ты еще вечером не сказал, что тебе плохо? — Не знаю, — хрипло отозвался Мегуми. — Спасибо, что принёс таблетки. И чай. Он хотел сказать что-то вроде «можешь идти», но это прозвучало бы грубо — Мегуми не хотел грубить человеку, который, возможно, сейчас спасает его от жалкой смерти в собственной кровати. Он знал, что от простуды редко умирают, но риск ведь есть всегда… Мегуми молча выпутался из одеяла и сел — голова закружилась, перед глазами поплыли цветные пятна. Он почувствовал ладонь Итадори на своём плече и слепо поддался легкому давлению. Его затылок мягко стукнулся о стену в изголовье кровати, сквозь белый шум в ушах голос Итадори слышался далёким, но всё ещё хорошо узнаваемым. Мегуми послушно взял из его рук чай и глотнул — вкус имбиря приятно обжёг язык. Итадори сел на пол у его кровати, упершись в неё спиной, и достал из кармана телефон. Через его плечо Мегуми рассмотрел знакомые странички манги; наверное, Итадори не хотел много говорить, чтобы не тревожить и без того больную голову Мегуми. Он мог бы беспрепятственно положить руку Итадори на макушку и запутаться пальцами в его волосах, подушечками задеть отрастающий тёмный ёжик. Мегуми отпил чай и неловко прокашлялся. Тишина и температура давали его мыслям свободу, которую он не хотел. — Я никогда не болел, — сказал Мегуми, уставившись на плавающий в кружке лимон. — Наверное, Цумики забрала себе все болезни. Он не планировал уводить разговор в эту степь, но слова вырвались сами, — Итадори поднял голову от телефона и повернулся к нему, уложив подбородок на согнутый локоть. — Но ты же был отморозком в школе, — несмело улыбнулся он. — Неужели ходил в шапке? Мегуми закатил глаза и молча отпил чай — его щёки горели, и, ладно, может быть, Итадори был прав и ему действительно требовались лекарства. — Я часто болел в детстве, — тихо продолжил Итадори. — Дед со мной возился. Скажи спасибо, что я не заставляю тебя надевать носки и не отбираю мобильник. Мегуми улыбнулся; Итадори выглядел уютно, смотрел снизу вверх мягко и вкрадчиво, как будто мог что-то сказать, но понимал, что Мегуми и без слов всё почувствует. Мегуми испугался потока собственных мыслей — почему-то ему казалось, что Итадори смотрит на него с нежностью, — и в несколько глотков допил оставшийся чай. Он шмыгнул носом и поставил кружку на тумбочку, а Итадори снова поднялся на ноги, чтобы налить Мегуми воды и вытряхнуть на его ладонь три таблетки. Годжо бы не стал гордиться Мегуми, узнай он, что тот не спросил ни название, ни состав, — но его здесь не было. Мегуми проглотил таблетки и закашлялся — внутри всё ещё неприятно царапало, и он не мог остановиться добрую минуту. Он даже не заметил, что Итадори успел сесть на край кровати и положить ладонь ему на ногу — сквозь одеяло не чувствовалось тепло его кожи, и Мегуми был страшно этим недоволен. Ему всё ещё было стыдно за своё состояние, за свой внешний вид и особенно за свои мысли, но это Итадори — Итадори никогда не стал бы его осуждать или жалеть. Он всегда был готов помочь или, наоборот, дать Мегуми необходимое пространство. — У меня есть беспроигрышное средство от кашля, но ты должен мне пообещать, что не ударишь меня, если я предложу, — выпалил Итадори на одном дыхании. Мегуми нахмурился; если это был какой-нибудь народный отвар или присказка в духе «излечишься, как только семь раз попрыгаешь на левой ноге и зажмёшь третью фалангу мизинца», он разочаруется. — Что за средство? Итадори молчал несколько секунд. — Проще показать, чем рассказать. Он сбросил с ног тапки и замер в нерешительности, кивнул на свободную половину кровати у стенки и вопросительно посмотрел на Мегуми. Медленно забрал у него из рук стакан. Мегуми, плохо соображая, что тот пытается сделать, тоже кивнул. Время застыло; словно в замедленной съемке Мегуми смотрел, как Итадори ложится возле него. Сильные руки потянули Мегуми вниз, и ему пришлось лечь обратно на подушки. Из-за простуды и температуры Мегуми мог бы сдаться этим рукам, потащи они его куда угодно, и мысль о том, как Итадори с ним аккуратничает, не принесла ожидаемого дискомфорта. Наоборот: зная, насколько плачевны были все попытки Итадори осознать и контролировать свою физическую силу, от такой осторожности становилось теплее. Итадори подлез под одеяло, и Мегуми не успел запротестовать — через мгновение сильные руки протиснулись под его локтями, и Мегуми спиной почувствовал грудную клетку Итадори. Мегуми чувствовал себя тряпичной куклой — в нём было столько же бессилия и безволия. Он не нашёл в себе ни капельки протеста, ни одного процента возмущения, за который можно было схватиться, чтобы исправить ситуацию. Центр ладони Итадори давил Мегуми на солнечное сплетение — сквозь тонкую ткань домашней кофты кожа Итадори казалось Мегуми раскалённой. Итадори прерывисто выдохнул, щекоча шею Мегуми, — словно до этого задерживал дыхание от волнения. — Со мной в детстве работало, — совсем тихо сказал Итадори и завозился, не получив от Мегуми никакой реакции. — Прости, я что-то совсем, наверное, п… — Спасибо, — перебил Мегуми. Он потянулся к светильнику и щёлкнул выключателем. Итадори замер — остался на месте, но всё ещё был напряжённым, будто в любой момент был готов спрыгнуть с кровати и убежать. Мегуми спиной чувствовал быстрое и сильное сердцебиение Итадори, и знал, что тот, в свою очередь, чувствует его под ладонью — такое же загнанное и взволнованное. Мегуми осторожно зацепился за ладонь Итадори похолодевшими пальцами, и тот на мгновение сжал их сильнее, прошелся подушечкой большого по сухой коже костяшек. Было тихо и тепло; лекарства начали действовать — Мегуми почувствовал разом свалившуюся на него сонливость, веки стали тяжёлыми, и он закрыл глаза. Кашель ещё несколько раз подступал к горлу, но Итадори только сильнее прижимал руку к его груди. Мегуми с ног до головы укутало теплом, и он наконец закрыл глаза. В голове стало тихо. Мегуми сосредоточился на чужом сердцебиении. Он уснул раньше, чем успел насчитать хотя бы сотню ударов. * Утром он проснулся от дикого желания осушить все существующие в колледже бутылки с водой — на языке было мерзко, горло всё ещё царапало и в груди было несвободно; но кашель унялся — Мегуми был благодарен хотя бы за это. Он открыл глаза — за окном только-только начинало светать, и было разумно дать себе ещё несколько часов отдыха. Он потянулся к тумбочке, но не нашёл там стакана воды, оставленного Итадори, и растерянно повернулся — самого Итадори тоже не было на другой половине кровати. Мегуми зябло повёл плечами и лёг на спину, уставившись в потолок. Итак, из всех людей, которые потенциально могли бы ему помочь, его подсознание выбрало галлюцинацию Итадори — Итадори, который был с ним так обходителен и даже сделал чай с лимоном и имбирём, Итадори, который сходил за градусником и таблетками, Итадори, который лёг рядом и… Чёрт. Мегуми снова почувствовал жар на щеках. Наверное, поднималась температура. Он ещё немного покатал в голове тяжёлый вопрос о том, почему из всех претендентов лихорадочный сон выбрал Итадори, и почти провалился в полудрёму, когда услышал звук поворачивающейся дверной ручки. В этот раз ему не могло показаться; раннее утро, пускай и было самым наивным временем суток, не пускало в сознание ватный морок, который сумел прокрасться в его голову ночью. Мегуми приподнялся на локтях. В дверном проёме стоял Итадори — в руках у него были новые блистеры таблеток и стакан воды. Он выглядел заспанным, и оттого его черты лица казались мягче, чем обычно. Мегуми подумал, что сходит с ума. — Я тебя разбудил? — спросил Итадори. — Прости. Мегуми мотнул головой. — Нет, я… Вместо слов вырвался невнятный хрип, и Итадори активно замотал головой, сделав пару шагов вперёд. — Не говори. Тогда Мегуми жадно вытянул руку — стакан с водой в ладони Итадори завладел всем его вниманием. Он осушил половину залпом, проигнорировав неприятные ощущения в горле. На его свободную ладонь Итадори выдавил маленькую таблетку и леденец для горла — первую Мегуми запил второй половиной воды из стакана. Леденец на вкус оказался кисловатым, но мята немного успокаивала боль в горле. Итадори замер в нерешительности, и Мегуми испугался, что он сейчас засобирается уходить к себе, — и кивнул головой на свободную половину кровати. Приподнял брови в немом вопросе, игнорируя вопящие гордость и самоуважение. Итадори пожал плечами и улыбнулся; Мегуми показалось — облегчённо. Он, как и ночью, лёг рядом, и Мегуми повернулся к нему спиной — ладонь Итадори сразу прокралась к его груди. Мегуми взял его за руку и выключился быстрее, чем его успело затопить густым и липким чувством стыда. * Они не говорили об этом вот уже целую неделю — и, несмотря на то, что Мегуми успел выздороветь, он всё ещё время от времени чувствовал, как краснеют его щеки или как сильно бьётся сердце в груди. К сожалению, Мегуми не был идиотом. Ему пришлось нос к носу столкнуться с фактом своей симпатии, — её больше не получалось удачно игнорировать, не выходило откладывать дурацкие чувства на потом и убеждать себя, что им вообще не до этого. Они не просто глупые школьники из сёдзе-манги, и даже если чувства взаимны (в чём Мегуми сомневался) — отношения были бы не к месту. Он вздохнул и посмотрел на Итадори — тот валялся в невысокой траве и тяжело дышал; Годжо и Маки грозились загонять его до смерти и планомерно выполняли своё обещание. Солнце в зените грело его покрасневшие щёки и не давало остудиться после тренировки. Мегуми тоже устал сегодня, как и Нобара, тяжело приземлившаяся рядом с ним на каменные ступеньки у учебного корпуса. Она дотянулась до бутылок с водой, стоящих в тени перил, и кинула одну в Итадори — тот благодарно махнул ей рукой и вылил половину себе на голову. Приподнялся на локте и осушил вторую в два глотка. Снова упал на землю. — Эй, — Нобара пихнула Мегуми в плечо. — Будешь? Мегуми забрал бутылку из её рук и приложил к щеке. Он отстранённо подумал, стал бы Итадори так же возиться с Нобарой, если бы та заболела — и не смог даже представить себе что-то похожее. Нобара производила впечатление человека, которого боятся даже болезни, и иногда Мегуми был рад, что ей не досталось никакой сверхсилы, какая была, например, у Годжо. Она и без этого могла быть довольно устрашающей. Итадори поднялся с земли и тряхнул головой, как большая собака, — капли воды стекли по его шее под футболку, и Мегуми приложил свою бутылку к другой щеке. Нобара рядом цокнула языком. Как будто издалека до Мегуми доносились голоса Годжо и Маки — его сознание даже не пыталось разобрать слова. Итадори устало почесал шею и двинулся к ним с Нобарой, сел на ступеньку ниже и бесцеремонно облокотился спиной на их ноги. Нобара брезгливо поморщилась. — Мерзость, — пробормотала она, и, пихнув Итадори коленкой напоследок, ушла к себе. Итадори так и не двинулся с места, а Мегуми, очевидно, прирос к полу — шанс подыграть Нобаре ушёл вместе с ней, и теперь Мегуми был вынужден смотреть на розовую макушку и прилипшую к плечам футболку. Странно, но он не чувствовал никакого волнения — только тепло, плавно затопившее его от ног до кончиков ушей. — Ты знал, что она уйдёт, — тихо сказал Мегуми без намёка на вопрос в голосе. — М-м, — утвердительно промычал Итадори. Мегуми почувствовал улыбку в уголках губ и обречённо вздохнул. Он осторожно коснулся пальцами мокрой макушки Итадори, и тот бессловно поддался прикосновению — немного съехал по ступеньке и вытянул шею. Его голова теперь лежала у Мегуми на колене, и он рассеянно запутался пальцами в розовых волосах. Это ему точно не привиделось — и фотографии в телефоне Годжо-сенсея позднее станут ему доказательством. * Мегуми и раньше знал, что Итадори очень тактильный, но та ночь в комнате словно снесла между ними какой-то барьер. Итадори постоянно касался его: безобидно хлопал по спине или тянул за локоть, иногда пихал в бок или бодал в плечо. Итадори облокачивался на него во сне, если они долго куда-то ехали, развалившись на задних сиденьях автобусов или автомобилей, он не стеснялся брать Мегуми за руки или поправлять на нём одежду: заправлял торчащую из-под ворота кофты бирку или застёгивал пуговицу на манжете рубашки. Он клал голову ему на плечо, пока они смотрели фильмы и не отдёргивал руку, если они одновременно тянулись к миске с попкорном. Мегуми казалось, ещё немного и он просто сойдёт с ума. Поначалу он думал, что постоянный физический контакт с Итадори немного отрезвит его: Мегуми был готов привычно закрыться и дать Итадори понять, что тот перебарщивает. Осознавал Итадори или нет — на эмоциональном уровне он отлично считывал людей, и Мегуми не сомневался, что ему удастся выйти из этой ситуации, не задев его. Но увеличившееся количество прикосновений Итадори — или фиксация на них Мегуми, — играли с ним злую шутку: распаляли его сильнее, заставляя Мегуми желать большего. Он действительно хотел взять лицо Итадори в свои ладони и провести подушечками пальцев по скулам, задеть ими шрамы, не дававшие забыть, что в заботливом и мягком Итадори всё ещё сидело их главное проклятие — во всех смыслах. Мегуми хотел прижимать его к себе — во сне и в сознании, когда ему вздумается. Хотел рассеянно играться с завязками капюшона его толстовки и зарываться носом в облако розовых волос, хотел чувствовать горячее дыхание на своей щеке. Хотел целовать Итадори — долго и сосредоточенно, позволяя ему вести и перехватывая контроль. Хотел чувствовать руки Итадори на себе — на своих бёдрах и груди, на шее, в непослушных волосах. Мегуми хотел касаться губами его солнечного сплетения и слушать ровный стук его сильного сердца. Он не знал, как с этим справляться, и не был готов от этого отказываться — поэтому просто принимал тактильность Итадори и иногда несмело тянулся к нему в ответ. * Был тёплый вечер — Мегуми сидел на деревянном полу у распахнутого окна в своей комнате и читал. Он привык, что вытянутая площадка перед окнами в студенческие спальни принадлежит ему одному, но был готов делиться ей с Итадори — хотя тот нечасто присоединялся к Мегуми в вечерних посиделках. Утомившееся за безоблачный день солнце затопило округу тускнеющим золотистым светом и последними лучами, словно прося прощения на прощание, ласкало страницы книги в руках Мегуми. Было тихо; Нобара ещё днём уехала в город, а Итадори не заходил к нему с самого утра. Эта мысль неприятно скреблась у Мегуми на подкорке, но он пытался её игнорировать — естественно, безуспешно. Мегуми Фушигуро считал себя мастером в игнорировании и отрицании, однако существовало две вещи, не поддавшиеся его мастерству: Итадори — и его отсутствие. Его взгляд не бегал по книге вот уже пару минут, когда он услышал, как отъезжает панорамное окно в комнате Итадори, — тот босыми ногами прошлёпал по деревянным доскам и опустился рядом с Мегуми, сложил ноги по-турецки, коленкой задев его бедро. Мегуми не хотел думать, сколько свободного места было перед их комнатами, чтобы не представлять, как нелепо они смотрелись со стороны. Итадори молча уставился в телефон, пролистывая видео и тихо смеясь над очередной мангой — Мегуми не был против фонового шума и даже сумел снова сосредоточиться на книге. Ему до сих пор казалось странным, что шум, почти постоянно сопровождавший Итадори, нисколько его не раздражал. Он не заметил, как на улице начало темнеть, и почувствовал, как замёрз, только когда перестал разбирать написанное. Ноги неприятно кусала ночная прохлада, а руки покрывались мурашками из-за холодного ветерка — Мегуми повёл плечами. Итадори оторвался от телефона и посмотрел на Мегуми. — Холодно, — объяснил очевидную вещь он. — Тебе нельзя мёрзнуть, ты недавно болел. Мегуми кивнул. Он болел полтора месяца назад. Мегуми поднялся на ноги, потянулся и посмотрел на Итадори сверху вниз, приподняв бровь — в последнее время они оба поднатаскались в невербальной коммуникации, поэтому вместо слов Итадори просто кивнул в ответ на его немое “Идёшь?”. Никому из них не пришло в голову разойтись по разным комнатам. Итадори задвинул окно, и Мегуми щёлкнул выключателем ночника на тумбе у кровати. Он смотрел себе под ноги. Ему было спокойно и хорошо — так, как не было давно, — и это казалось абсурдом. Над ними каждый день дамокловым мечом висела угроза смерти — от проклятий, чьих-то неверных решений, Сукуны или казни, — но Мегуми словно навсегда распрощался со своим инстинктом самосохранения. Рядом с Итадори ему не хотелось думать о том, что произойдёт через день, неделю или многие месяцы, его желания были примитивными и все сводились к человеческому “быть рядом”. Мегуми подумалось, что он, наверное, готов к разговору. Он скажет Итадори, что двинулся головой и эгоистично вывалит на него ответственность выбора — потому что свой Мегуми сделал уже давно. — Давай просто… Мегуми поднял глаза, и слова погасли сами собой — Итадори смотрел на него прямо и открыто, без вопроса во взгляде. Он не закрывался: не сложил руки на груди и не сунул ладони в карманы толстовки, чтобы нервно сжать их в кулаки. Он просто ждал, и на его лице было это предчувствие улыбки — выражение, которое Мегуми видел каждый раз, когда происходило что-то радостное, и которое так любил. Вместо того, чтобы продолжить свою речь, Мегуми шагнул к Итадори и коснулся рукава его толстовки — поддел его пальцами, потянул на себя. Он наконец-то говорил с Итадори на его языке — и тот понимал каждое его движение. Итадори поддался, сделал небольшой шаг вперёд и обнял Мегуми, с каждым мгновением прижимая его всё ближе к себе. На Мегуми обухом свалилось облегчение — он прерывисто выдохнул, когда Итадори коснулся его шеи холодным кончиком носа, и зарылся пальцами в его непослушных волосах. Свободной рукой Мегуми забрался ему под капюшон, ногтями царапнул у первого позвонка и повёл касания вниз. Итадори горячо выдохнул ему в шею, и Мегуми немного подался назад — руки Итадори тут же слегка разомкнулись, и он приподнял подбородок, встревоженно заглянув Мегуми в глаза. Мегуми положил ладонь ему на щеку и подушечкой большого пальца прошёлся по шраму под глазом. — Я хочу тебя поцеловать, — тихо сказал он, склонив голову чуть ниже — так, что они почти касались носами. Итадори едва уловимо кивнул, и следующее, что почувствовал Мегуми — это тёплые потрескавшиеся губы на своих, широкие ладони на пояснице и разлившееся по телу равномерное, спокойное тепло. Итадори целовал его, никуда не торопясь, и Мегуми старался запомнить каждое его движение, каждый дрожащий выдох и каждый взгляд из-под ресниц. Он и правда любил Итадори — любил бы его, даже если бы Итадори не чувствовал ничего похожего в ответ, наверняка любил бы его, даже если бы они встретились не из-за проклятого пальца Сукуны, а просто так — где-то на улице или в метро. Мегуми не мог больше представить себе иной расклад — он и не хотел представлять. До рассвета оставалось много часов, и Мегуми Фушигуро ещё никогда в жизни так не хотел, чтобы течение времени немного замедлилось. Итадори был податливым и тёплым в его руках, грел и грелся в его объятиях, был рядом и не собирался никуда уходить. Мегуми любил его. Это была долгая ночь.