While your lips are still red

Вокруг ног ютился дымчато-серый кот, упитанный и довольный жизнью. Про своего любимца Ирвин не забывал и всегда утаскивал ему последние крошки со стола. Как получалось, чаще – через день. А кот и охотиться умел, поэтому Ирвин позволял себе забывать про него иногда. Умная животинка. Ирвин втянул, словно затягиваясь сигаретой, терпкий вечерний воздух, напитанный летом, и улыбнулся. Улыбка выглядела искусственной, казалась блеклым отражением настоящей человеческой улыбки, но в том не было вины Ирвина – происходящее в мире не способствовало появлению улыбок на изможденных людских лицах. Но Ирвин не забывал улыбнуться каждый вечер перед сном – в лицо подстерегающей каждый день смерти. Легонько поддев котяру ногой, он вошел в ангар позади. Там сидел Райвель и начищал оружие, по обычаю, до блеска. Лезвия хищно посверкивали, играли бликами на блестящей от неверного света свечей коже капрала. - Ты слишком жестко обошелся с Йегером. Не находишь? – присаживаясь рядом, произнес Ирвин. Райвель не удостоил его ответом, и мужчина продолжил: - Он ведь мальчишка. Глупый, напуганный и в своем страхе на все способный мальчишка. Обращаться с ним подобным образом – себе дороже. Ирвин вспомнил отблески нечеловеческой ярости, полыхавшие в глазах Эрена, когда сапог Райвеля прижимал его избитое лицо к полу. Райвель тяжко вздохнул, словно его донимал маленький докучливый ребенок, и отложил оружие в сторону. Наградил надоедливого сослуживца мрачным взглядом сумеречно-серых глаз и отчеканил: - Это необходимые меры. Твоя мягкотелость вряд ли могла бы способствовать удачному исходу предприятия. - Как скажешь, - примирительно промолвил Ирвин. Он мог бы говорить и дальше, наговорив до того, что капрал вышел бы из себя, но настроения для ссоры сегодня не было. - Знаешь, кого мне напомнил Йегер в тот момент? Тебя. Лет эдак пять назад. Когда ты еще не стал… таким, - помявшись, изрек Ирвин, вложив в последнее слово все то, что не мог выразить более внятно. – Ты тоже когда-то был диким мальчишкой, дисциплину в глаза не знавшим… - Чушь порешь, Ирвин, - отрезал Райвель. Он отложил оружие в сторону, аккуратно сложил тряпицу и мимоходом посмотрел Ирвину в глаза, вставая со скамьи. - Подожди, у тебя плечи напряжены, - заметил Ирвин, поднимаясь вслед за напарником. Положил руки на угловатые плечи, нащупал напряженные мышцы и начал разминать. Райвель не любил телячьих нежностей, поэтому Ирвин жесткими пальцами мял, сдавливал его шею и плечи, не сбавляя силы. - Спасибо, Ирвин, - тихонько выдохнул Райвель. Все тело расслаблялось под умелыми движениями приятеля. Ирвин, пользуясь состоянием Райвеля, подвел его к скамье и усадил обратно, пристраиваясь сзади. Опуская руки ниже, он приблизил лицо к затылку капрала и поцеловал теплую ямку. - Пустяки. Ирвин случайно набрел пальцами на судорожно бьющийся на шее пульс и, на мгновение оставив жесткость, мягко погладил его большим пальцем. Райвель, вздохнув, откинул тяжелую от истомы голову на плечо Ирвина. Они не нарушают тишины звуками своих голосов. Молчат, когда неспешно раздевают друг друга. Не видят нужды в словах. Сегодня они живы, и это единственное, что имеет значение. А о завтрашнем дне такого не скажешь. Они ведь предпочитают не загадывать. Райвель опускается на стоящий член Ирвина, придерживаясь за его плечи. Закусывает губу, когда горячая головка проникает в него, отпускает тихий вздох, когда садится полностью. Ирвин приникает губами к точеной шее, с упоением целуя чужую кожу. Он насаживает на себя Райвеля, сжимая его ягодицы, но Райвель постепенно берет инициативу в свои руки, усиленно двигая бедрами. Он любит, когда неудобно, когда напряжены все мышцы, когда близость становится запредельной. А Ирвину хочется уложить его на спину, чтобы его ноги обвились вокруг талии… чтобы лицо к лицу, грудь к груди, губы к губам. Чтобы взгляд плутал в тумане удивительных глаз напротив. Но Ирвин не позволяет желаниям стать явью. Непозволительно питать надежды в такое время… поэтому действо лаконично и считается лишь удовлетворением естественной человеческой потребности, вовсе не актом любви. Они обнаружили друг в друге не только хороших напарников, но и партнеров для близости. Поэтому ценили свои отношения чуть более, чем отношения с другими. Ирвин чувствует, что близится к пределу. Райвель позволяет себе негромко постанывать, фрикции становятся быстрее, а дыхание жарче. И Ирвин осмеливается прижаться губами к приоткрытому рту товарища. Целует горячо, нежно, жадно, ловит чужой язык своим, делая поцелуй глубоким и непозволительно страстным. Ирвин хочет запомнить, сколь интимным был этот момент, когда они были так близки, как бывают близки только настоящие любовники. Райвель позволяет целовать себя и не выталкивает чужой язык из своего рта. Он кладет ладонь на свой член и нетерпеливо обхватывает его. А Ирвин обнимает руками его талию и прижимает к себе, обжигаясь горячей кожей его живота. Он кончает, рыча в рот капралу. Ему так ослепительно хорошо, что он забывается: нежно, как деву, он укладывает Райвеля на скамью, как и хотел, на спину. Своей рукой он массирует его член, ведь от чужих прикосновений наверняка приятнее. И правда, через полминуты Райвель выгибает спину, ловит ртом воздух и с мелодичным стоном кончает. Ирвин исподтишка любуется им. Точеное тело – словно произведение искусства, над которым скульптор трудился несколько лет: тонкая талия, крепкие мышцы, широкие ладные плечи. Гармоничная красота: правильное лицо, темные, круто изогнутые брови, густые ресницы, чувственные губы. А когда Райвель открывает глаза, эти сумеречно-серые глаза… Даже большую привлекательность он приобрел, когда его взгляд стал носить вечную томность, надменность и холодность. Но наваждение быстро заканчивается. Равнодушный по обыкновению взгляд Райвеля не теплеет, когда Ирвин кончиками пальцев проводит по его щеке. И мужчина отстраняется. Осторожно выводит свой член из напарника, проклиная себя за слабость. Недавняя нежность была совершенно неуместна. Кем он себя выставил перед Райвелем? Они не любовники. И Райвель за такое наверняка больше не позволит Ирвину прикоснуться к себе. Одолеваемый мрачными мыслями, он не заметил, как ладонь капрала легла на его плечо. Другая рука властно повернула лицо Ирвина, и губы Райвеля накрыли его губы. Поцелуй вышел жестким, но до оторопи приятным. - Мне понравился твой поцелуй. Целуй, пока губы еще хранят алый цвет, - произнес Райвель. А у Ирвина сердце зашлось в гулких ударах о грудную клетку, когда он услышал эту странную фразу. - С радостью, - не покривив душой, ответил он. Спохватился, пожалев, что брякнул, не подумав, и тут же несказанно удивился, увидев, как проскользнула улыбка в уголках губ Райвеля. Через минуту они были одеты. Вышли из ангара, и аккурат с их уходом в небе начали зажигаться первые звезды. В ушах Ирвина еще стояли последние слова Райвеля. Он предпочел не уделять внимание чувству безысходности, что закралось в его грудь, подтачивая коготки. Для Райвеля все это не более, чем способ снять напряжение. Как и для Ирвина. И неважно, с каким совершенно чуждым ситуации отчаяньем тот порой ждал его объятий. Он усмехнулся. Они живы, это главное. А сентиментальная, ненужная дурь, поселившаяся в нем – она пройдет. Надо только успевать целовать губы Райвеля, пока они еще хранят свой дерзкий цвет.