Наваждение

Дилюк всегда картинно морщился, когда Кэйа напивался. Дилюк вообще не любил алкоголь и то, что тот делал с людьми. Морщился, но ничего не делал, сам себя ненавидел за это, но не делал. Потому что пьяным Кэйа выделывал самую потрясающую хрень, прямо как сейчас. Прямо как сейчас развязно улыбнулся, а потом стёк на колени перед ним, дернул за пуговицу на штанах, вжикнул ширинкой, сдвинул вниз бельё и тут же прижался губами к возбуждённому от одного его вида органу. Пьяный блеск в глазу, блестящие карминовые от прикусываний и облизываний губы, слегка растрёпанная причёска... Само воплощение порока, не иначе. Толкнуться вперёд было самым естественным и правильным решением. Толкнуться вперёд к горячему языку, облизывающему член, будто самый сладкий леденец: по головке вокруг, вдоль вздувшихся венок, по чувствительной уздечке. А потом Кэйа и вовсе пропустил его в рот, медленно, дразняще, плотно обхватывая губами, продолжая щекотать языком. Дилюк не сдержал стона и вплёл пальцы в гладкие как шёлк синие волосы, чуть потянул те у корней, в ответ слыша стон уже снизу, приглушённый из-за занятого рта. Занятого его членом, о, Архонты... Пьяным Кэйа выделывал потрясающую хрень. Пьяным он терял всякий стыд (хотя, казалось, это слово вообще было ему неизвестно), пьяным он без всяких просьб брал его член так глубоко в горло, скользил по нему губами с нажимом, упоённо, с небывалой самоотдачей. Иногда казалось, что все мозги хочет через член высосать, право дело. И почему он не мог быть таким, когда трезвый? С другой стороны, полностью трезвым вне работы Кэйа почти не бывал, так что подобные моменты были частыми, очень частыми. Долго Дилюк не смог продержаться, да и не пытался на самом-то деле. Приятно было до Бездны, до поджимающихся пальцев в сапогах, до звона в ушах. Кэйа развязно ухмыльнулся, стёр оттопыренным большим пальцем белёсую каплю из уголка губ, плавно поднялся, ухмыльнулся ещё раз, потянул с плеч меховую накидку. Ночь только начиналась.