* * *
Дни в Лориэне тянулись медленно, словно стаи гусей на юг. Арагорн замечал их, но не считал. Они говорили с Боромиром — прогуливаясь ли в рощах мэллорнов, прислушиваясь ли к напевам эльфов, устроившись ли бок о бок на ночлег. Сначала разговоры крутились вокруг обороны Минас-Тирита и древней истории гондорских королей: от Элронда Арагорн узнал многое об Исилдуре и Анарионе, Амандиле и Элендиле, о брате ривенделлского владыки Элросе, чьим выбором стал удел смертного и чья кровь текла в жилах самого Арагорна. Боромир хмурился — очевидно, сравнивая годы правления наместников с веками истории, что зримо вставала перед его глазами, — но не мог не слушать, и Арагорн часто замечал его внимательный взгляд, который Боромир тут же прятал, привычно сдвигая брови. Но все чаще от дел прошлого и грядущего они обращались к настоящему, к их миссии, к возможности защитить Средиземье – либо земли Гондора. Жаркие споры вспыхивали между ними, словно пожар в степи, и как ни старался Арагорн сохранять самообладание, пыл речей Боромира заставлял его порой быть откровеннее, чем когда-либо, в мыслях и словах. Истинный воин, Боромир не стеснялся в выборе оружия и силе удара; спрашивая, почему потомок Исилдура бродяжничал в северных землях, в то время, как Минас-Тирит сражался с нечистью, пришедшей из-за Андуина, он ждал такого же прямого ответа. Он сомневался в том, что эльфы хоть сколько-нибудь заинтересованы в процветании рода людей, и Арагорну недоставало слов, чтобы убедить его в обратном. И лишь когда опускалась ночь, между ними воцарялось согласие, прерываемое с первыми лучами рассвета. Покидая Лориэн, они чувствовали себя куда ближе друг другу, чем были, уезжая из Ривенделла, и в то же время словно узкая бездонная пропасть пролегала между ними. Не раз вспоминался Арагорну Исилдур, которого даже Элронд не убедил отказаться от Кольца, и тревога омрачала его лицо. Течение Великой реки быстро несло лодки, так что гребцам приходилось лишь направлять их, обходя мели и водовороты. Боромир смеялся. Мерри и Пиппин что-то рассказывали ему наперебой. В двух других лодках было тихо. — У меня плохое предчувствие, — сказал Леголас, когда лодки сблизились. Гимли хмуро смотрел на него. Фродо будто не слышал разговора, уставившись на воду. — У меня тоже, — ответил Арагорн. Это было правдой. Но вид смеющегося Боромира грел его сердце.* * *
Кажется, этот смех и полная солнца река были последним, что запомнил Арагорн до того мгновения, как подбежал к Боромиру, истыканному черными стрелами, и упал рядом на колени, понимая, что безнадежно опоздал. Боромир сбивчиво говорил о Фродо, о Кольце. Арагорн едва слушал его. Все было неважным — даже Кольцо — перед тем ничтожно малым временем, что им осталось быть вместе. Лоб Боромира был горяч, когда Арагорн коснулся его губами, но рука, сжимавшая меч, уже холодела. А последние его слова, признававшие право Бродяжника на трон, были бесценны — и стоили меньше, чем сухая листва под ногами. Арагорн обменял бы это право на жизнь Боромира легче, чем снес голову орку, — но никто в Средиземье не мог совершить подобный обмен. Боромир ушел навсегда. Ни Леголас в своем сиянии вечной юности, ни Гимли, которого ждали за порогом вечности чертоги Ауле, не могли понять, что означает для людей это «навсегда». Арагорн не винил их. Боль его была так велика, что он не мог никого винить, пока они готовили для Бормира погребальную ладью, доверяли ее водам Андуина и провожали гондорского воина песней. Серой тенью ладья скрылась в завесе Рэроса, и Арагорн без сил опустился на мокрый песок. На рассвете он понял, что умер. Он уже был мертв, когда рассудительно отпускал Фродо и Сэма навстречу их судьбе. Он не хотел идти вместе с ними навстречу смерти, которая уже забрала его один раз; он хотел сам нести смерть, быть охотником, преследовать и убивать — потому что не видел другого пути. Люди не ведали своей участи; но, может быть, если он погибнет, как и Боромир, в бою, они встретятся где-нибудь за звездным пределом и уже не оставят друг друга. Он был мертв, когда к нему обратила взор роханская дева, и не заметил бы ее внезапно вспыхнувших чувств, если бы не обмолвка — скорей нарочная, чем случайная — Леголаса. Он был мертв в сражении за Хельмову падь и потому не знал страха. Он был мертв, когда отряд шел Стезей Мертвецов, и те с усмешкой признали в нем своего по пустоте в груди и темному огню во взгляде. Он был мертв, когда королевской рукой дарил жизнь в Палатах врачевания, не имея сил и времени задуматься о том, как это противоречит здравому смыслу. Его сердце не дрогнуло, когда он поднес благоухающую чашу к бледному, измученному смертельной болезнью лицу того, кого назвали Фарамиром. Ацелас в руках короля оказался и впрямь целительным: единственный оставшийся в живых наместник Гондора открыл глаза и чуть слышно произнес то, что заставило Арагорна вздрогнуть. — Вы звали меня, государь, и я пришел. Что вы прикажете мне? — Вернись из страны теней, — не слыша своих слов, произнес Арагорн. — Вернись к жизни. Отдыхай и жди меня. Он видел, что Фарамир совсем другой, нежели брат, и все же они были похожи больше, чем можно было ожидать. Выходя из палаты Фарамира, Арагорн чувствовал, как сильно бьется сердце. — Что с тобой? — спросил его Леголас, когда через два дня воинство выступило к Черным вратам. — Мы отправляемся на верную смерть, а ты будто обрел какую-то нежданную радость. Арагорн покачал головой. — Мы победим, Леголас, — сказал он. — Не знаю, как, но мы победим и вернемся домой. Мы победим, потому что мне есть зачем возвращаться. Так и свершилось. Враг был повержен, народы Средиземья праздновали победу. Два династических брака скрепили союз дружественных земель, и государь Элессар был желанным гостем и в Ривенделле, и в Эдорасе, и в Агларонде, и в Эрин-Галене. Но чаще и охотнее всего навещал он Итилиэн, и холмы Эмин Арнен не раз были свидетелями долгих бесед государя и наместника. И грусть, с которой Элессар смотрел на воды Андуина, исчезала, стоило ему перевести взгляд на Фарамира. — Если бы вместо брата на совет в Ривенделл приехал ты, все могло бы быть совсем по-другому, — сказал он как-то раз, когда вечернее солнце заливало Андуин алым. — А я рад, что мы дороги тебе оба, — ответил Фарамир. — Пойдем, здесь холодает.