Поражение Рохана

— Что он в ней нашел? — Аркед, служанка и наперсница Эовин Роханской, жалуется госпоже на злую судьбу — страж гондорской цитадели Берегонд не замечает ее, ухаживает за простой пелленорской девицей. — Чем она лучше меня? — Ничем не лучше, — утешает ее Эовин, гладит по волосам, прижимает голову к своему плечу, чувствуя, как мокнет от слез тонкое платье. — Ты еще найдешь свое счастье. Глаза Эовин сухи, а взгляд устремлен за окно, к горам, за которыми лежат бескрайние роханские равнины, а еще дальше, за другими горами — Ривенделл, знакомый ей лишь по рассказам. И мысли ее далеко. Не об Аркед думает она сейчас, а о том, что ей самой не найти утешения. Чем лучше та, другая? Эльфийской благодатью, вечной красотой юности, бессмертием, что готова отдать ради гондорского короля — как ни ответь, а Эовин в проигрыше. Аркед сошьет себе новое платье, купит яркие бусы у заезжего торговца, вплетет цветы в волосы — и, глядишь, Берегонд заметит ее нездешнюю, неброскую, как ковыльные просторы, красоту. Эовин хоть золотом покройся, а рядом с эльфийской принцессой быть ей бледной тенью, серой пичужкой — ей, деве-воительнице, дочери королей Рохана. Обида грызет Эовин, обида и жгучее желание увидеть ту, что занимает сердце и мысли Арагорна, сравнить, смириться и успокоиться. Эльфы прибывают, и Эовин смотрит, во все глаза смотрит на Арвен Ундомиэль — и не находит смирения. Лишь беспокойнее становятся сны, темнее — тени под глазами, глуше — голос. Фарамир, верный друг, спрашивает, что с ней, но Эовин нечего ответить. Днем и ночью стоит перед глазами светлое лицо, сияющие глаза, темные кудри, что льются по плечам, тонкие пальцы, сжимающие древко стяга. Вот если бы сжать так запястья — с той же силой, что рукоять меча, дернуть на себя, увидеть, как темнеет от непонимания и гнева синева глаз… Опомнившись, Эовин плотно сжимает губы и покидает белокаменный дворец, словно воздух там отравлен гнилостными испарениями, как некогда в Медусельде. Улицы белого города кажутся ей безлюдными, Эовин не замечает никого, будто опять пеленой застелило глаза и разум, но сейчас рука короля не в силах ее исцелить. О прикосновении другой руки запрещает она себе думать, другое пламя пожирает деву Рохана, и нет от него спасения. Она возвращается в сумерках, измученная не прогулкой, а сражением, что идет в ее душе, спешит в свои покои длинными коридорами и не сразу замечает, как заступает ей дорогу та, что стала причиной всех бед. — Что с тобой, Эовин? — музыкой звучит голос, а глаза сияют звездами в ночи, и Эовин кажется, будто эльфийка видит сейчас все уголки ее сердца, как на ладони. Стыд и ярость охватывают Эовин, давая силы вскинуть голову. — Со мной все хорошо, владычица, — отвечает она и, поклонившись в знак благодарности за заботу, отступает в тень, прячется, бежит — она, Эовин Роханская, не дрогнувшая перед назгулом, бежит от более страшного, непобедимого врага, не слыша летящего вслед: — Не называй меня владычицей…