Часы

— По-моему, ты стал ходить ко мне в гости чаще, чем на работу. Я ведь даже, — тут он усмехнулся, хлопнув себя ладонью по бедру. — На другой берег перебрался. Тебе что, вечером пойти больше некуда? — Скажи, что со мной не так?       Простой вопрос. Улыбка тает, а в глаза в момент становятся серьезными. Опустошенными.       Он замирает в кресле. — То есть? — Да, я не Бред Питт, — он наблюдает, как темный силуэт замирает у окна. — Не олигарх, не кто-то там еще. Но мужик ведь нормальный. — В голосе он слышит горечь, какую-то обиду. Даже страх. В воздухе фонит одиночеством. А ведь раньше он считал это — свободой. — А что случилось?       Глупый вопрос из его уст. И он и сам знает, что у Виктора много девушек на один раз, да и те иногда не все соглашаются. Не дают, как бы грубо выразился бы сам Виктор. — Да нет, ничего… Мне пора.       Виктор резко разворачивается. И на краю сознания мелькает мысль. Кто бы ему сказал, что эта мысль отвратительная и не стоит всей кутерьмы, он бы просто не поднялся тогда с кресла и не остановил друга за плечо.       Вопрос в глазах, толчок в грудь, руки на бедрах — то ли в попытке оттолкнуть, то ли наоборот, прижать крепче. Все тот же страх, а где-то там подальше — удивление и интерес.       Он смотрит в глаза, нависая над ним. Не дает одной руке опуститься ниже, перехватывая кисть сильными пальцами. Второй опирается о спинку дивана. И ловит себя на мысль, что он — полный идиот. Чего он собирается этим добиться?       Лебедев решает за него. Опрокидывает на спину — теперь уже нависает именно он, усмехается. И от этой ухмылки тяжело. Морально тяжело и не уютно.       К его запаху он давно привык. Привык к любым запахам, исходящим от Виктора в разные моменты его жизни. Но как привыкнуть к запаху друга, да и друга ли теперь, когда тот забивается в нос, а глаза против воли закрываются?       Они сталкиваются зубами поначалу, примериваясь друг к другу. Неловкость быстро забывается. Но на грани сознания все еще временами вспыхивает мысль о неправильности происходящего.       Куртка уже давно валяется на полу в компании с джемпером, а жадные до прикосновений ладони шарят под оставшейся одеждой. Как подростки, ей богу.       Лебедев отстраняется, стараясь восстановить дыхание, когда в грудь упирается ладонь. Его глаза напоминают глаза сумасшедшего. Он как-будто пьян. Пьян от эмоций? — Ты внезапно решил передумать? — Так не должно быть. — Да ладно? — недовольно фыркает Виктор, выпрямляясь, сидя на его бедрах, не перенося, правда, весь вес. — И об этом ты задумался только сейчас? Когда у нас обоих стоит так, что хоть гвозди забивай? — Могу предложить тебе уединиться с твоей правой рукой в туалете, — он огрызается, спихивая Лебедева на диван, резко садясь рядом. — Уходи. Это ошибка. И она не должна повториться.       Голос ровный, без эмоций. И смотрит он ровно перед собой.       Он уже не замечает, что Виктор, долгое время переваривая сказанное, наконец встает с дивана, поднимает его джемпер, кидает на кресло, поднимает куртку, натягивает ее на себя и медленно идет к выходу, даже не оборачиваясь.       Спустя время он запускает очистку воздуха.       И совершенно без сил опускается спиной на диван. Ровно там, где еще недавно его оседлал Виктор.       А в конце расследования он покупает ему часы.       И Виктор просто улыбается, кивает и надевает часы взамен своих, старых.