дьявол из джерси.

Тело Элизабет Грэй обнаружили в шесть двадцать три утра, на окраине Джойленда. Обнаженная, она лежала в неестественной позе на участке мистера Хопкинса и остекленевшими глазами смотрела на серое небо, не находя там ответа на единственный вопрос: почему? Мистер Хопкинс тоже не смог найти ответ на этот вопрос, когда его кокер-спаниель вместо того, чтобы притащить брошенный ему мячик, обнаружил в кустах отцветших белых чайных роз труп. — Господь, помилуй, — мистер Хопкинс трижды перекрестился, завел пса в дом и позвонил в полицию. Полиция приехала на час позже после звонка мистера Хопкинса, но Доусон еще в машине сказал: в понедельник жди федералов. До понедельника оставалось еще пять дней, а то есть сто двадцать часов. Минус время на еду, душ и дорогу. Сон можно не учитывать. Сколько там останется? Около ста часов? За сто часов многое можно успеть. За сто часов можно объехать несколько штатов. За сто часов можно обойти пешком весь Джойленд. За сто часов можно найти хотя бы одну новую зацепку в деле, которое висит мертвым грузом третий месяц. Сто часов — это не так уж и мало, если разумно использовать каждый из них. Доусон согласится дать некоторые поблажки на это время. Он… — Эрик, здесь налево, — Доусон дернул его за локоть, и Эрик крутанул руль. — Да что с тобой сегодня? Выпитый в спешке кофе давал о себе знать — Эрик начинал раздражаться. У него на языке крутилось множество нелицеприятных вещей, но ни одну из них он так и не сказал: все-таки как ни крути, а Доусон не виноват, что Эрик застрял в этом деле, как в болотной трясине. Странное чувство. Все равно что всю жизнь собирать кубик Рубика за две минуты по отработанной схеме, а в один день обнаружить, что у тебя больше не получается. Совсем. Эрика такая перспектива одновременно и пугала, и выводила из себя: ну не мог же это быть абсолютный висяк! Доусон талдычил ему об обратном половину дороги, но у Доусона, несмотря на должность, никогда в жизни не было такой раскрываемости, как у Эрика. Эрик готов был рыть землю носом и верить в самые невероятные вещи, если того требовали обстоятельства, пока Доусон отсиживал себе задницу в душном кабинете. Почему фигура Доусона оставалась такой же привилегированной, как и десять лет назад, когда Джойленд еще не начал изживать сам себя, а Доусон был худее и энергичнее, для Эрика было загадкой. Ответ на нее Эрика не терзал — там наверняка все было банально, правильные связи и деньги, — а вот ответ на загадку про последние пять убийств — очень даже. Поэтому, вместо бесполезных попыток объяснить, что с ним сегодня (сегодня, вчера и еще три прошедших месяца), Эрик отмахнулся: — Не выспался. В понедельник они приедут, значит? Доусон покряхтел, удобнее устраиваясь в сидении, отпил кофе и кивнул: — Не хочу это повторять, но да. Мы больше не можем тянуть кота за яйца, ты и сам это знаешь. Три месяца — и на тебе, пожалуйста, свежий труп. Слишком даже для такой дыры, как Джойленд. Может быть, не так уж и плохо, что приедут федералы. Может быть, они смогут найти что-то новое. — Может быть. В молчании они проехали еще несколько метров. Затем Доусон заговорил снова: — Я понимаю, почему ты так бесишься, и хочу сказать тебе одну вещь, которая противна мне самому, но неизбежна при работе в полиции: ты не можешь спасти всех. Убийства случаются, висяки — тоже. Это дело — висяк. Может быть, федералы помогут. Может быть — нет. Никогда нельзя сказать наверняка, понимаешь? Но так циклиться — опасно. Я слишком хорошо знаю тебя. Сколько мы уже работаем вместе? Лет восемь? — Девять. — Девять, да. Я проработал в полиции двадцать с лишним лет. Я знаю, когда молодняк вроде тебя зарабатывает синдром героя. Вы всегда отчаянно верите в то, что рано или поздно справедливость восторжествует, что помочь можно даже мертвым. Но мертвым помочь нельзя, а Фемида — старая слепая сучка, и черт знает, что творится в ее башке. И пока ты будешь пытаться понять ее логику, пока будешь из кожи вон лезть, чтобы найти хотя бы какую-то зацепку, пока будешь сутками прочесывать лес вместе с парой таких же отчаянных, ты просто выгоришь. Я не хочу, чтобы с тобой это случилось, так что сейчас мы осмотрим труп, опросим старика, который нашел тело, послушаем криминалиста, а потом ты поедешь домой и будешь отдыхать до понедельника. Ты меня понял? Понял, подумал Эрик, понял. Ты, как всегда, будешь сидеть у себя в офисе и раскладывать пасьянс в ожидании федералов, а я буду делать свою работу, нравится тебе это или нет. Но вслух он этого не сказал. Только мягко втопил педаль тормоза в пол на светофоре и кивнул: — Да, сэр. Эрик сразу узнал криво припаркованный черный фургон Фрэнка Бэгби, который, стоя на корточках за пределами туго натянутой черно-желтой ленты, делал снимки тела. — Я практически ничего не трогал, — сказал он, не оборачиваясь, когда Эрик и Доусон подошли ближе, — но чем раньше начну трогать, тем быстрее смогу вам что-то сказать. Эрик перевел взгляд со спины Бэгби на Доусона: — Поговори со стариком, я пока здесь все осмотрю. Доусон кивнул, поправил шляпу и ушел в дом. — С каких пор вы поменялись ролями? — спросил Бэгби, выпрямился и быстро пролистал кадры на фотоаппарате. — То есть? — То есть с каких пор шериф разговаривает со свидетелями, а ты выполняешь основную работу? — А с каких пор криминалистам стало принципиально работать с шерифами? Бэгби негромко гоготнул. — Кто-то сегодня не в духе, а? Ладно, смотри, что у нас есть. Девушка, примерно двадцать пять лет. Тело в отличной форме, так что она, скорее всего, фитнес-тренер или стриптизерша. Склоняюсь ко второму, потому что, во-первых, у нее кружевное белье, а не спортивное, а во-вторых, набита интересная тату на пояснице, — Бэгби пролистал кадры еще раз, остановился на снимке татуировке крупным планом и показал Эрику. — Видишь? Голубая бабочка. Такая есть у всех девочек из «Go-Go Nights», и ты проверил это сам, а не узнал от меня, потому что я порядочный семьянин и, разумеется, в стриптиз-клубы не хожу и понятия не имею, какие там татушки у девочек из «Go-Go Nights». Дальше. Маникюр. Сломано четыре ногтя, указательный и средний на левой руке, указательный и большой на правой. Под обломками ногтей ничего нет, думаю, убийца вычистил всю грязь и потенциальные частички своей кожи, но я еще сделаю анализ образца и скажу тебе точно. На коленях синяки, не свежие — жертва получила их не в ночь убийства. Пролежала здесь примерно три часа, но умерла раньше. Значит, была убита не здесь. Ножевых ранений нет, огнестрельных тоже. По моим предположениям — утопили, гематомы на шее нет, вероятнее всего держали за затылок, а не душили. Волосы вокруг лица слишком пушатся, причем только передние пряди, видишь? И косметика размазалась. А дождя, как ты знаешь, этой ночью не было. Но топили своеобразно, со вкусом. Хочу попробовать найти пальчики, но что-то мне подсказывает, что это наш Мистер Невидимка — приходит и уходит бесследно. Эрик присел на корточки и склонился над телом. Вгляделся в бесстрастное, бледное лицо. Сквозь потеки подводки и размытые пятна теней он видел юную, слишком быстро угасшую жизнь. Шестую не упокоенную справедливостью душу в череде никак не связанных между собой преступлений. Бэгби легко пнул Эрика по ботинку и тем самым вывел из транса. — Скажи, как закончишь тут. — Можешь приступать. Это было так же рационально, как отправить Доусона говорить со стариком — Эрик просто экономил время. Он выпрямился, отошел от тела, перевел взгляд на маркеры. Всего четыре. Следы чужой обуви (старик?) и босых ступней (жертва), отлетевшая серьга (принадлежащая жертве?), кусок бумаги. Маленький, назойливый клочок обычного принтерного листа. Белоснежная пустота. Ни намека на отпечаток. Если бы не это безликое послание, все шесть убийств можно было бы приписать разным людям. Эрик медленно обошел всю территорию, оцепленную лентой. Поискал новые следы, отличные от тех, что уже нашел Бэгби, оброненные в спешке вещи, неграмотно спрятанные улики. Ничего. Как будто пространство выплюнуло из себя тело жертвы, оставив там, где оно лежало, обследуемое Бэгби. — Ну, что там? Доусон вернулся быстро — буквально через пятнадцать минут. Но что мог рассказать старик, который просто вышел выгулять своего пса? — Девушка, предположительно — стриптизерша. Ее утопили, а тело перенесли сюда. Следов нет, отпечатков, полагаю, Бэгби не найдет тоже. Есть следы, но я почти наверняка могу сказать, что они принадлежат старику, а не убийце. Что сказал Хопкинс? — Да ничего особенного. Сказал, что вышел выгулять пса, кинул ему палку. Пес бросился за ней в кусты, а там… Ну, в общем, ты сам только что видел. — Он слышал странный шум ночью? Возню, крики? — Нет. От него разит перегаром за километр, даже если что-то такое и было, вряд ли он бы проснулся. Он сказал, что Эбигейл Лэнс, продавщица в Волмарте, подтвердит, что накануне он покупал виски и закуску. Я в этом не сомневаюсь и своими глазами видел чек. Вряд ли пьяный старик вызвал себе на дом стриптизершу, а потом утопил ее. Тупиковая ветка, Эрик, не трать энергию на ложный след. — Да, соглашусь с тобой. Но пусть Бэбги возьмет у него на всякий случай отпечатки. И проверит мусор. — Мусор? — Да. Пусть ищет рваный лист. — Эрик… — Нет, Доусон, пусть он проверит. Вдруг… — Что «вдруг»? Вдруг все это время старый алкаш хладнокровно, не оставляя ни единого следа, был нашим серийником, а мы и не догадывались? И прокололся на мусоре? Кровь прилила к лицу. Эрик сжал кулаки, вмял ногти в ладони. Медленно выдохнул через нос. — Ты же понимаешь, что в деле, которое мертвым грузом стоит третий месяц, нужно рассматривать любые варианты, даже самые абсурдные? Я не прошу тебя арестовывать старика. Я даже не прошу рассматривать его в качестве подозреваемого. Просто проверить мусор — у него в доме и в баке. Вот и все. Это же не так сложно, верно? На несколько секунд воцарилась тишина. Щелкнул затвор, пискнула вспышка фотоаппарата Бэгби. Внутри дома залаял пес, но Хопкинс почти сразу его успокоил. — Хорошо, — наконец сказал Доусон. — Я поручу Бэгби проверить мусор Хопкинса. С остальным ты закончил? — Да. Поговорю со стариком сам и поеду домой. Эрик направился к дому. Дверь была приоткрыта, но он все равно постучался, прежде чем войти. — Мистер Хопкинс? Это детектив Беккер. Могу я с вами побеседовать? — Конечно. Проходите. Внутри пахло старостью, чаем и собачьей шерстью. Эрик аккуратно прикрыл за собой дверь. Осмотрелся. На дощатых стенах висели фотографии. В основном пейзажи Джойленда: старое депо, ярмарка, центр города, лес. На нескольких были изображены люди — скорее всего, семья: сам Хопкинс, его жена, трое детей — рыжеволосые девочки-близняшки и светловолосый мальчик. Ничего необычного. Даже для икон нашлось место. Значит, верующий. — Я на кухне, детектив Беккер. Эрик прошел вперед, кинул взгляд направо, в пустую гостиную. Пес, кокер-спаниель, развалился на диване, уныло смотря в пол. На Эрика он обратил не больше внимания, чем на почтовый ящик, виднеющийся из окна. «Что еще ты видел, дружище? Что ты видел этой ночью, а?» Эрик сделал было шаг вперед, но почувствовал взгляд на своем затылке и повернулся в противоположную сторону. Эндрю Хопкинс, худощавый, жилистый старик, сидел за столом, молча наблюдая. Он отодвинул стул и сделал Эрику рукой приглашающий жест, мол, располагайтесь. — Дрю немного хандрит. Все-таки не каждый день он находит трупы. Эрик сел напротив, трижды обдумал свой ответ, но все равно сказал первое, что пришло ему в голову: — А вы? — И я тоже. Жалко девчушку, совсем юная. — Мистер Хопкинс, пожалуйста, расскажите еще раз, как именно вы нашли тело. — Ну, — Хопкинс сцепил пальцы рук, положил их перед собой, откинулся на спинку стула. — Это было рано утром, примерно в шесть часов. Накануне я немного перебрал, так что у меня дико раскалывалась голова. Я пытался уговорить Дрю пойти гулять позже, но, вы знаете, собаки — они как дети, если им что-то нужно, они не успокоятся, пока не получат это. Обычно мы гуляем в пять утра, делаем пару кругов по нашему району или идем в парк. Сегодня, как я уже сказал, я плохо себя чувствовал из-за похмелья, так что хотел ограничиться задним двором. Прихватил с собой из дома несколько игрушек для Дрю — резиновый мячик и палку. У нас лежит дома несколько, чтобы не приходилось потом искать, можете проверить, если хотите — справа от входной двери в прихожей. Хопкинс замолк, ожидая, что Эрик захочет убедиться в правдивости его слов, однако Эрик даже не повернулся в сторону прихожей: — Мистер Хопкинс, пожалуйста, продолжайте. Вы вышли с собакой на улицу. Что было дальше? — Мы вышли на улицу, я бросил палку. Она угодила в кусты. Дрю кинулся за палкой, но вместо того, чтобы ее принести, заскулил. Я подошел посмотреть, что случилось — думал, Дрю угодил мордой в шипы или повредил себе лапу, — а в итоге увидел труп. — Мистер Хопкинс, во сколько вы начали пить? — Что, простите? — Вы сказали, что накануне выпили. Во сколько примерно вы начали пить? — Часов в десять вечера. — И сколько вы выпили? — Почти всю бутылку. — Неплохо. Что-то отмечали? — Не совсем. Почитал память моего сына. Он умер год назад. Лейкемия. — Я не знал. Примите мои соболезнования. Эрик замялся. Упрямство боролось с моралью за право задать вопрос: вы вызывали вчера стриптизершу, мистер Хопкинс? Или: это вы ее убили? Или: а того тринадцатилетнего мальчика? А девочку шестнадцати лет в прошлом месяце? Беременную женщину в середине июля? А остальных? Вы всех их убили, мистер Хопкинс? — Хотите спросить что-то еще, детектив Беккер? Пауза затянулась. Эрик постучал пальцами по столу. — Где похоронен ваш сын, мистер Хопкинс? — Его кремировали. — В таком случае, могу я взглянуть на справку о кремации? — Эрик. Он обернулся. Доусон стоял в проеме, скрестив руки на груди. — Езжай домой. Мы закончили. — Если у детектива Беккера есть ко мне вопросы… — У детектива Беккера больше нет к вам никаких вопросов, мистер Хопкинс. Спасибо за содействие и примите наши искренние извинения за беспокойство. — Всего доброго, мистер Хопкинс, — Эрик кивнул и встал из-за стола. Из дома Хопкинса он вышел первым, Доусон шел следом. Бэгби убирал оборудование в фургон. — Подвести тебя до дома? — спросил он, когда Эрик остановился в центре треугольника, главными точками которого был Бэгби, труп и дом Хопкинса. — Да. — Эрик… — начал было Доусон. — Я еду домой, — он забрался на пассажирское сиденье в фургоне. — Отдыхать. — Захлопнул дверь. — До понедельника. — Очень на это рассчитываю. По пути Бэгби попытался его разговорить, но тщетно: слепая ярость звенела внутри Эрика, как пустая бутылка, даже когда он доехал до дома, принял душ и сварил себе кофе. Его изводило все сразу: равнодушие Доусона, отсутствие новых улик, незаконченный разговор с Хопкинсом. А если тот врал? Если его сын был кремирован в другой день? Если это все был хорошо продуманный план? Купить бутылку, заказать стриптизершу, убить ее. Содержимое бутылки вылить, а с утра, перед приездом полиции, выпить бокал или два, для соответствующего запаха. Наврать про собаку. Но как, как так ловко он бы все провернул? И каким был мотив? Надо было осмотреть мусор самому. Доусон ведь забьет. Забьет на это и не станет даже париться. Клочок бумаги, вы подумайте. Его откуда угодно могло намести. Для Доусона это не улика. Просто клочок бумаги — и совершенно не имеет значения, что точно такой же был на каждом месте преступления. Шесть трупов за три месяца. Шесть не упокоенных справедливостью душ. Мог ли Хопкинс убить их всех? Но, вопрос страшнее: что, если Эрик и правда цеплялся за бесполезную соломинку? Порой взять ложный след гораздо хуже, чем не найти этот след вообще. — Твою мать, — Эрик выдохнул, ссутулился, впился руками в волосы. Мертвым помочь нельзя, сказал Доусон. В понедельник приедут федералы, может быть, они помогут. Мертвым помочь нельзя… Нельзя… Де Вилья. Фамилия всплыла в памяти внезапно. Последний раз Никки де Вилью Эрик видел в зале суда. Это было три года назад, в деле о «Дьяволе из Джерси». Никки де Вилья обвинялся в серии убийств, мошенничестве и осквернении могил. И если насчет двух последних пунктов Эрик, в общем-то, был согласен, то с первым — нет. Все улики указывали на де Вилью (связь с семьями жертв, частое посещение клуба, в котором работала одна из них, употребление психотропных веществ, эксцентричное поведение, следы его ДНК на всех местах преступлений), но Эрик нутром чувствовал, что он был невиновен. Они с Доусоном тогда здорово погрызлись, но в итоге де Вилью, который провел двое суток в допросной камере, освободили. А еще через трое суток Эрик нашел настоящего убийцу — им оказался учитель биологии. Как выяснилось позже, тот вел переписки интимного характера со своими жертвами (переписки были отчасти удалены, отчасти запаролены, штатные айтишники здорово попотели, прежде чем смогли взломать учетные записи) и имел садистские наклонности. — Я просто хотел успокоить их души, — сказал позже де Вилья, когда дело было закрыто. В тот день он принимал участие в суде над реальным убийцей в качестве свидетеля. — Вот почему там были следы моей ДНК. Хорошо, что у Джойленда есть ты, детектив Беккер. Маякни, если когда-нибудь понадобится помощь — не люблю оставаться в долгу. Эрик ничего ему тогда не ответил и к помощи так и не прибегнул — просто не возникало такой необходимости. А теперь появилась. Проживал ли де Вилья до сих пор в Джойленде или перебрался в большой город, оставалось под вопросом. Никаких его контактов не сохранилось, а попытайся Эрик сейчас полезть в архив, чтобы поднять то дело и узнать номер телефона де Вильи, Доусон спустил бы с него три шкуры и отстранил от дела — они уже проходили это. Значит, надо было искать другие варианты. Поиск в интернете не дал ничего полезного — все запросы отсылали к делу о «Дьяволе из Джерси». В газете тоже не нашлось рекламы услуг ясновидящего или, как любил говорить о себе сам де Вилья, проводника в иной мир. Оставался только клуб. Люди редко меняют свои привычки, любимые заведения — тем более. «Yoko-Ono» открывался только после шести вечера. Днем он являл собой безликий черный кирпичный куб, зажатый между рядами однотипных шлакобетонных построек. Когда-то здание «Yoko-Ono» было одной из прилегающих частей металлургического завода, но потом промышленность в Джойленде загнулась, уступив место урбанизации и индустриализации. Добыча железа и песка сменились порошками в маленьких зиплоках, рокот конвейеров — басами электронной музыки, а усталые глаза работяг — затуманенными взглядами малолетних дилеров и торчков в узких, темных переулках. Изначально закрытый военный городок, Джойленд должен был чудесным образом метаморфозироваться в настоящую страну удовольствий, этакий парк чудес для людей любых возрастов: аттракционы, магазины сувениров, зеленые парки, бары и ночные клубы, городские мероприятия. «Джойленд — с нами каждый день как праздник!» — вот каким был девиз этого города. Но что-то пошло не так, поток туристов сошел на нет, половина клубов закрылась, послевоенное уныние вновь сжало своими стальными, пропахшими порохом объятиями весь город. А чего можно было еще ожидать? Население — в основном старики или бывшие работники заводов. Молодежь рвется в Атлантик-Сити или Кейп-Мэй, самые смелые — прямиком в Нью-Йорк. Джойленд — он не про веселье, он про Фортуну. Если повезет, выберешься. Если нет, застрянешь и увязнешь в безвременном течении череды дней. Никки вытянул короткую спичку. В смысле, проиграл, облажался и увяз. Местное уныние стандартного сонного городка тягучей пеленой окутывало его каждый божий день, придавливало тяжелой подошвой Хода Времени к земле и почему-то не позволяло уехать. Может быть, из-за регулярных похорон — в Джойленде каждую неделю колокола по кому-нибудь да звонили. Это играло Никки на руку: больше мертвых — больше по ним скорбящих; больше скорбящих — больше клиентов. Первые полгода дела с этим не ладились. Джойленд был едва не образцовым городом — все сплошь ярые католики: походы в церковь каждое воскресенье, запеченная индейка на День Благодарения, овощная запеканка в качестве соболезнования по (очередному) усопшему, истовая вера в то, что «все мы под Богом ходим». Никки в такой уклад жизни не вписывался и веру в Бога носил где-то глубоко внутри себя. День Благодарения он не праздновал, овощные запеканки пребываюшим в трауре соседям не приносил, а в церковь его пускать отказывались — мол, пугает прихожан своим внешним видом и родом деятельности. Сам Никки ни в том, ни в другом ничего ужасающего не находил — яркие цвета ему были к лицу, а род деятельности просто имел свою специфику и был малоизвестен, оттого — на грани невероятного и запретного в католическом зашоренном мировосприятии, — но спорить со священнослужителями не стал. Нет так нет. Как там, все мы под Богом ходим? Каждому по его грехам воздастся. И по заслугам — тоже. Никки воздалось по заслугам в канун Хэллоуина. Он только отоспался после ночной смены в «One Eyed Jack» (бар на окраине города, странное местечко, пользующееся популярностью у бывших рабочих заводов; платили там скверно, но на жизнь, за не имением лучших вариантов, хватало) и раздал конфеты назойливым детям, когда к нему пришла миссис Перегрин. — Добрый вечер, — сказала она, аккуратно заглядывая Никки за плечо, как будто там стоял кто-то еще. — Никки де Вилья? Я наслышана о вас и услугах, которые вы оказываете. — Добрый вечер, мэм, — он отступил на пару шагов в сторону и пропустил миссис Перегрин в дом. — Проходите, пожалуйста. Миссис Перегрин была на удивление лаконична, не стала размениваться на пространную историю своей жизни, попытки оправдаться или ядовитые ремарки, в духе: «я-то в это все, конечно, не верю, но» или «выглядит это все совершенно не по-католически». Она сообщила следующее: два с половиной месяца назад у нее от инсульта скончался муж. Сегодня она узнала одну вещь, о которой хотела бы с ним побеседовать. Это возможно устроить? Никки кивнул. — Да, мэм. Я проведу особый ритуал, в ходе которого дух вашего покойного мужа займет мое тело, и вы сможете поговорить. Время подобных бесед ограничено, вам удастся задать всего два или три вопроса. Сам процесс выглядит довольно пугающе, но если вы доверитесь мне и будете соблюдать необходимые меры безопасности, все пройдет хорошо. — И еще такой момент… — здесь она впервые замялась, пытаясь, по всей видимости, как можно более корректно сформулировать мысль. — Насколько подобные беседы, понимаете… конфиденциальны? Никки подмигнул ей: — Я ничего не помню из того, о чем говорят клиенты с усопшими. Здесь он соврал. Но какой бизнес держится на чистой правде? Никакому клиенту не было бы комфортно платить деньги за оккультные услуги, сомневаясь не только в действительности происходящего, но и в сохранности личной информации. Прийти на кладбище, поучаствовать в оккультном ритуале, поговорить с покойником и до конца своей жизни знать, что содержание этой беседы будет вечно храниться в памяти человека, который представился современным Хароном, проводником в мир духов, ясновидящим, аниматором, оккультистом и много кем еще, на кого в здравом уме и трезвой памяти полагаться не стоило? Сам Никки, конечно, не вспомнил бы и половины всех разговоров при всем желании — слишком грузит хранить столько информации о посторонних людях у себя в голове, — но отдельные из них забыть так и не смог. Например, разговор отца-педофила с его покойной дочерью — он просто плакал все три минуты и бесконечно повторял «прости». И хотя девочка сказала, что прощает, Никки все тело прошивала горячая, детская ненависть. Ему тяжело далось тогда не прибавить на ту сторону телефонной горячей линии еще одну беспокойную душу. В больших городах подобного дерьма оказалось навалом, поэтому, ради спасения своей психики, Никки в конечном итоге переключился на сонные городки вроде Джойленда — в таком тихом омуте черти тоже водились, но они хотя бы не изъедали виной, стыдом и злостью по ночам с такой бесперебойной стабильностью. Миссис Перегрин оказалась в своих намерениях безыскусна: свои три минуты она потратила на то, чтобы попрекнуть мужа за курение. Оказалось, она нашла совсем новую пачку под половицей на кухне, хотя муж клялся, что не курил уже год. Такая клиентура Никки устраивала. После миссис Перегрин была ее школьная подруга, знакомая этой подруги, ее дочь, подруга этой дочери — долгая, путанная цепочка знакомых и друзей, которая тем больше разрасталась, чем больше людей переставало смеяться и шутить насчет происходящего. Обычно шутил молодняк, старики относились к ритуалу со скепсисом, затаенным стыдом и страхом. Однако и те, и другие, если им удавалось уложить разговор с покойным как нечто только что реально произошедшее в своей голове, хотя бы к третьей встрече начинали себя вести уважительно. В общем, все складывалось хорошо. А потом кто-то в Джойленде начал убивать подростков. Обвинили, конечно же, Никки — всех жертв он знал лично (Кристина приходила поговорить со своей бабушкой, Саманта — с дядей, Кэтрин — с отцом, Дженнифер — с младшей сестренкой), по выходным посещал клуб, где по стечению обстоятельств работала одна из жертв (и хотя они с Никки лично никаким образом не контактировали, местную полицию это не волновало), а вдобавок уже успел приобрести славу человека, занимающегося сомнительными вещами, как то: мошенничество, употребление психотропных веществ, оккультизм. Когда его рано утром притащили в участок, Никки даже не сопротивлялся, только попросил кофе, в котором ему любезно отказали. Всю прошедшую ночь он успокаивал пребывающие в ужасе души на местах преступлений — вернее, фантомы. — Что-то вроде эмоциональных остатков души, когда человек пережил сильное потрясение. Или вы думаете, вместе со смертью это исчезает тоже? Фантомы — они как запахи, которые большинство обычных людей не чувствует, а интуиты вроде меня — да. Успокоить душу умершего гораздо сложнее, если на месте гибели остался фантом. И, конечно, никто эти слова не воспринял всерьез. Для всего участка наличие следов ДНК оправдывалось только непосредственной причастностью к преступлениям, что означало: Никки виновен по всем статьям. Его послушал только один детектив, самый мрачный, скептичный и молчаливый из всех, кого Никки успел увидеть в течение сорока восьми часов бесконечных допросов в маленькой, душной камере-коробке. — Отпустите его, это какой-то цирк, — сказал тот детектив. Самый полный офицер (кажется, он был главным) скривился: — Эрик, это неразумно. Все улики сходятся. — Доусон, улики не сходятся. Это тебе хочется, чтобы они сходились. Нельзя посадить человека только потому, что этого хочет половина города из-за своего мировоззрения и личной неприязни. Дай мне три дня, ладно? А с него возьми подписку о невыезде. Я тебе гарантирую, что де Вилья не виновен в том, за что ты пытаешься его посадить. Мотивация Эрика верить в его невиновность была для Никки загадочнее сотворения мира, но факт оставался фактом: он оказал большую услугу. За три дня Эрик Беккер сделал больше, чем вся полиция Джойленда сделала бы за месяц: нашел настоящего убийцу, снял тем самым все подозрения и обвинения с Никки и дал жителям Джойленда вздохнуть с облегчением. — Хорошо, что у Джойленда есть ты, детектив Беккер, — сказал Никки, когда они вышли из здания суда. Джеспер Уилкокс, учитель биологии, действительно виновный в потрясших город своей жестокостью преступлениях, на следующее утро отбывал в тюрьму Нью-Джерси на пожизненное заключение. При чем там была танцовщица из стриптиз-клуба? Она имела близкие дружеские отношения со старшей сестрой одной из жертв, которая рассказала, что у ее младшей сестры, Кристины, роман с одним из учителей. С кем конкретно — не ясно. Кристина была влюблена по уши, и ее старшая сестра, не зная, что делать, предпочла поделиться этим с подругой — не хотела преждевременно шокировать родителей такими новостями и создавать большие проблемы младшей сестре. Танцовщица пришла в бешенство, каким-то образом выяснила, с кем именно завела роман Кристина, написала учителю письмо на электронную почту. А на следующий день ее убили. — Я еще раз осмотрел комнату Кэролайн Харрис, потому что она слишком сильно выделялась из цепочки жертв, — сказал Эрик, присев на скамейку. Никки сел рядом, торопиться ему было некуда — после такого громкого дела поток клиентов обещал значительно снизиться. — Все были школьницами, и только она — совершеннолетней, вдобавок работала в клубе. Я поговорил с ее коллегами. Кто-то из них упомянул, что в последнюю встречу они с Кэролайн смотрели фильм у нее дома, и, так как телевизора там не было, я подумал о ноутбуке — это же логично, верно? Но ноутбук я тоже не смог найти. Значит, кто-то смог его выкрасть. То есть, знаешь, конечно, Кэролайн могла просто отдать его в ремонт, но это было маловероятно на фоне всех событий. Поэтому я начал искать. Перерыл все профили в ее соцсетях, узнал номер, электронную почту. Специалисты из IT-отдела помогли мне взломать несколько аккаунтов. Там-то и нашлось письмо. Думаю, Уилкокс просто не успел сделать то же самое и замести следы. Кто знает, как все сложилось бы, если бы он оказался быстрее. Никки улыбнулся и легко ткнул Эрика локтем в бок: — Но не оказался же, верно? Видимо, ты любимчик Фортуны, детектив Беккер. Маякни, если когда-нибудь понадобится помощь — не люблю оставаться в долгу. Клеймо «Дьявола из Джерси» еще долго ходило за Никки по пятам. Он чувствовал косые взгляды, прикованные к его затылку, когда заходил вечером в магазин, или появлялся в кино, или приходил в бар на смену. Вслух никто ничего ему не говорил, но вот вам еще одна проблема родиться интуитом: ты все равно чувствуешь. Чувствуешь невысказанное, подуманное про себя, чувствуешь чужую боль, агрессию, ненависть. Против своей воли начинаешь эмпатировать. Становишься чем-то вроде открытого водосточного канала, куда люди, не задумываясь, скидывают весь мусор. Мама очень долго учила, как избавляться от этого мусора, но даже к своим двадцати пяти Никки так до конца и не научился. Как будто, стоило отмахнуться от этого мусора, титул современного Харона, ясновидящего, проводника на тот мир сразу обесценится. Твой крест — тебе его и нести всю жизнь. Люди даже представить себе не могли, насколько тяжело это было. Никки, когда мама только начала посвящать его в экстрасенсорику и ясновидение, тоже. Первые пять лет его мучили кошмары. Мертвые приходили к нему во снах, стонали от горя и боли, просили помочь. Сводили с ума. Фантомы мерцали дымными, матово-черными вытянутыми остатками душ повсюду. Безликие, безымянные, всегда кричащие. Миллиарды раскрытых ртов. Каждому хотелось помочь. — Тебе надо научиться ставить барьер. Видеть эти вещи только тогда, когда ты хочешь их видеть, — говорила ему мама каждый раз, когда он, изнывая от усталости, лежал у нее на коленях и пил травяной чай. — Их слишком много, больше, чем ты уже видел, больше, чем ты можешь себе представить. Это как… Как радио, которое играет сразу все программы, понимаешь? А тебе нужна одна частота — твоя собственная, немая, чистая, без лишних помех и шумов. Когда ты ее нащупаешь, то со временем сможешь переключаться на другие частоты и концентрироваться только на них. — И когда я ее нащупаю? — Скоро. Его «скоро» случилось только спустя три года после их разговора. Никки пребывал в состоянии постоянного раздражения, ненависти к себе, людям вокруг и Вселенной в одном своем концепте. Иногда, лежа без сна в своей кровати, он мечтал о том, чтобы радио в его голове, играющее на полной громкости на всех возможных частотах, взорвалось. Впилось мелкими осколочками ему в мозг и наконец оставило в покое. Летом, во время школьных каникул, он, бывало, успокаивал по тридцать фантомов за день. Но миру мертвых всегда было мало. Старые фантомы исчезали, новые появлялись. И в один момент Никки просто начал их игнорировать. Злоба мешалась с чувством вины, но все-таки побеждала, потому что основывалась на бесконечной усталости: с восьми лет он начал постигать изнанку мира и весь ее психотропный ужас. Добавьте пять лет кошмаров — каждую ночь, каждые полчаса полудремы, каждую минуту робкой мысли о том, что, может быть, сегодня все будет иначе. И накиньте сверху три года выдрессированной ненависти. В какой-то момент Никки почти захотел все это бросить. Обратиться к психотерапевту, чаще накидываться алкоголем, жрать больше колес (на тот момент в доме периодически имелись банки с ксанаксом или валиумом) — что угодно, чтобы мозг перегорел и вырубился, как один огромный компьютер, который вдруг отключили от питания. Никки было шестнадцать, он хотел радоваться жизни, тусить с друзьями, кадрить хорошеньких девочек и мальчиков, а не слушать истерические, назойливые вопли мертвых людей. И это сработало. Несколько месяцев озлобленного, упрямого игнорирования — и он нащупал свою частоту. Просто дух захватывало, насколько тихо, оказывается, бывает в собственной голове. Это ощущение вставляло круче ксанакса или паленого алкоголя. Все равно что слепому человеку дать возможность увидеть этот мир во всех его красках после долгих лет вынужденного заточения в монотонной черноте. Никки ловил кайф с каждого мелкого ощущения. Шум крон массивных дубов от легкого ветра. Звяканье колокольчика на чужом велосипеде. Лай дворовых собак у мусорных баков поздно ночью. Шелест страниц газеты. Едва слышный плеск на глянцевой поверхности реки после «блинчиков». Шипение холодной кока-колы и звон кубиков льда в запотевшем стакане. Хруст снега. Пение птиц. Джаз в мелкой кафешке. Жужжание ос и пчел. Взмах крыльев вечно голодных голубей. Треск иглы граммофона по виниловым пластинкам. Скрежетание мела по свежевымытой доске — мягкое, влажноватое, тихое. Столько вещей вдруг предстало перед Никки в совершенно другом ракурсе. В тишине, на своей частоте, он начал замечать повседневные, простейшие звуки, которые в течение восьми лет его сознание попросту не воспринимало, подавляемое постоянными криками. Как же хорошо это было. — Я смог, — повторял он матери, нервно сжимая пальцами край ее юбки, в первый вечер своего открытия. — Смог, ма, смог! Нащупал свою чистоту. Она такая… Такая… Белая. Чистая. Только моя. Так тихо. Так потрясающе тихо, ма! Это была его первая ночь без кошмаров. Ему ничего не снилось, но пустота, обычно пугающая, давящая, мрачная, предстала чем-то уютным и мягко обволакивающим — как шерстяной плед, накинутый на плечи, когда ты совсем недавно пришел домой и отогреваешься перед камином горячим чаем, а за окном беснуется вьюга. С того момента кошмары беспокоили его редко, и после каждого из них Никки точно знал: что-то грядет. Сначала случился пожар в их доме. Никто не выжил, кроме самого Никки. Слепой случай: он остался ночевать у друга, будучи слишком обкуренным, чтобы прийти домой. Проснувшись рано утром от воя сирен пожарной машины, Никки уже знал, по ком этим вечером будут звонить колокола в их городе. Затем было дело о «Дьяволе из Нью-Джерси», но интуиция и до кошмаров подсказала, что Никки в дело об убитых школьницах обязательно приплетут, и неважно, как он будет оправдываться. И вот сейчас. Никки проснулся в бреду, потный и растерянный. Ему все казалось, что пространство вокруг него — вытянутая коробка гроба, а кислород на исходе. Только Типси, его кот, запрыгнувший к нему на колени, заставил Никки окончательно проснуться, прийти в себя и осознать, где он находится. — Все хорошо, я дома, — сипло выдохнул он, гладя влажноватыми пальцами Типси. Тот лениво ластился и тихо урчал. — Все хорошо. Пока что, услужливо подкинуло сознание. Что-то грядет. Но что? Никки прокрутил в голове сводку последних новостей в городе. Ну конечно. Если опять началась непонятная жестокая резня, его лучший друг шериф Доусон уже чистит свои ботинки, чтобы нанести визит. Нет, вряд ли… Этот жирный обмудок не стал бы тянуть целых три месяца ради такого. Хотя, сегодня же обнаружили новое тело... — Черт. Никки откинулся обратно на помятую подушку и закрыл глаза. Новое тело — новый фантом, так ведь? Надо сходить успокоить его. Только не сегодня, попозже, когда никто не будет видеть. Когда не будут так тщательно контролировать новое место преступления. Может, через несколько дней. Да, хорошая идея. Разумная. А пока следует сходить в клуб. Отвлечься, накидаться, расслабиться и успокоиться. Что-то неизбежное грядет, грядет непременно, и что бы там ни было, Никки предпочтет встретить его достойно. В «Yoko-Ono» Никки притащился после восьми вечера. Была среда, а народу было столько, сколько не бывало порой и по вечерам пятницы. Пьют за упокой души последней жертвы? Никки обменялся приветственными кивками с Колином, барменом. — Как обычно, Ник? — Ага. Мартини помог окончательно прийти в себя. Горячая сладость осталась послевкусием на языке. Никки выпил еще порцию, затем еще одну. А затем кто-то тронул его за локоть. — Никки де Вилья? Никки раздраженно дернул рукой, поднял взгляд от пустого бокала и замер. Перед ним стоял Эрик Беккер, тот самый детектив, благодаря которому Никки три года назад в конечном итоге не загремел за решетку по ложным обвинениям. — Детектив Беккер? Какая честь видеть тебя тут. Не знал, что ты фанат таких заведений. Тоже решил расслабиться? — Не совсем, — Эрик присел напротив. Колин подошел к нему, чтобы принять заказ, но Никки сделал жест рукой, мол, не нужно пока. Такие люди, как Эрик Беккер, появлялись в «Yoko-Ono» явно не ради выпивки, светодиодного шоу или полуголых танцовщиц. — Мы можем поговорить в другом месте? — Так сразу? — алкоголь, пусть и в таком малом количестве, уже начал действовать. Никки осклабился, подался вперед, похлопал Эрика по плечу. — Ты хоть на свидание для начала пригласи, детектив Беккер, а там и «в другом месте» можно будет «поговорить». Эрик мягко дернул плечом, сдержанно улыбнулся. И молча ждал. Очаровательная, но ненавистная Никки тактика: так частенько делала его старшая сестра, когда ждала от Никки смены реакции и ответа на более подходящие. Никки закатил глаза, лениво сполз со стула. — Ладно-ладно, зануда, пойдем. Здесь все равно слишком душно. Свежий воздух ударил в легкие притоком кислорода, отголоском бензина и приторной сладостью с клумб — честное слово, в Джойленде люди были словно помешаны на своих садах. — Давай-ка прикинем, — сказал Никки, когда они с Эриком отошли от клуба и направились в противоположную сторону. — Восемь вечера, ты пришел в клуб, но не за выпивкой, а чтобы поговорить со мной, потому что я очень хорошо знаю посетителей «Yoko-Ono» и ни разу тебя среди них не видел, следовательно, да, ты искал именно меня. А когда люди ищут именно меня, у них только одна цель: поговорить с мертвыми. Так с кем ты хочешь поболтать, детектив Беккер? — Ни с кем. То есть… Помнишь, ты как-то сказал мне, что я могу попросить тебя об услуге? Когда я помог тебе доказать твою невиновность. — Мне казалось, вы, ребята, работающие в полиции, этим и должны заниматься, — как бы невзначай вкинул Никки, однако быстро словил себя на мысли, что подобная едкость была уместна скорее с шерифом Доусоном, чем с детективом Беккером, поэтому сделал вид, что это была всего лишь грубая шутка. — Ну, помню. И какого рода помощь тебе нужна? — Ты, вероятно, читал о последних убийствах в Джойленде. Прошло три месяца, а у нас до сих пор нет никаких зацепок, кроме маленького кусочка белой бумажки на каждом месте преступления. Сегодня я разговаривал с Хопкинсом, у дома которого нашли труп. Обычный старик, ничего такого, но я почти полез в его мусор. — Чтобы найти лист, от которого оторван маленький клочок? — Именно. — И почему не полез? — Потому что, полагаю, тогда меня точно отстранили бы от этого дела. В понедельник должны приехать федералы, а такое происходит только при самых паршивых раскладах. Доусон убеждает меня, что висяки — дело нормальное, и иногда мертвым помочь нельзя, но я уверен, что у тебя на этот счет совсем другое мнение. — Окей. Только один вопрос: Доусон одобрил подобные практики? Потому что я готов поставить сотню долларов на то, что нет, и мне не жалко будет проиграть, если я окажусь не прав. — Как бы тебе сказать… По факту я сейчас не на службе. Доусон отправил меня отдыхать до понедельника. — Но отдыхать ты не собираешься. — Но отдыхать я не собираюсь. — Подведем итог: по факту тебя временно отстранили от службы, но тебя такой расклад не устраивает, поэтому ты пришел ко мне, чтобы я провел оккультный ритуал и помог тебе, хотя мы оба знаем, как в Джойленде относятся к моей деятельности и как могут отнестись в суде к моим показаниям, но тебя это не волнует, потому что, по всей видимости, отчаяние достигло такого предела, что требует помощи с изнанки мира. Я все верно сказал? — В общем-то, да. Никки остановился посреди дороги и расхохотался. Эрик, не понимая его реакции, нахмурился. — Что смешного? — О, нет-нет, ничего, но я адски сильно хочу увидеть лицо шерифа Доусона, когда он узнает, как именно ты раскрыл это дело. Эрик закатил глаза. — Ладно, офицер Беккер, не куксись, — Никки обнял его за плечи и потянул следом за собой. — Я обычно на первом дейте такого не говорю, но пойдем-ка ко мне. Квартира Никки де Вилья представляла собой нечто среднее между комнатой студента в общежитии, любительским притоном и музеем повседневных вещей в постмодернистском стиле. Пахло шалфеем и мятой, у окна горели ароматические палочки, на подоконнике выстроился ряд неизвестных Эрику растений. Черный кот, идеальный прототип фамильяра, лежал на кухонном столе в окружении карт Таро, рун и мелких костей. Эрик подцепил одну из них двумя пальцами и рассмотрел в приглушенном свете единственной кухонной лампы, болтающейся на шнуре под потолком. — Это что, птичьи ребра? — Не обращай внимания. — Никки забрал у него кость, улыбнулся и мягко похлопал по плечу — так обычно обращаются с не слишком сообразительными детьми. — И желательно ничего лишний раз не трогай. Эрик не стал уточнять, что будет в противном случае, выставил раскрытые ладони перед собой в полном смирении и отошел от стола в два широких шага. Никки потребовалось примерно десять минут, чтобы перерыть всю квартиру, почти разбить небольшую вазу, сменить одну цветастую рубашку на другую, снять множество колец с пальцев и распихать по карманам несколько маленьких пузырьков и склянок, парочку амулетов и что-то очень напоминающее портсигар. У Эрика не было никаких сомнений, что, нагрянь сюда в один прекрасный день полиция Джойленда с ордером на обыск, некоторые обвинения в сторону де Вильи — употребление психотропных веществ, например — оказались бы не такими уж голословными. — А как это вообще происходит? — спросил Эрик. — Ты про ритуал? — Никки, запыхавшийся, зачесал пятерней непослушные темные кудри со лба назад, но они все равно вернулись на прежнее место. — Конкретно этот будет… весьма специфичным, так что тебе лучше иметь крепкую психику, детектив Беккер, или заранее записаться к своему психотерапевту. Мы найдем фантом, я позволю ему использовать мое тело как сосуд, и ты увидишь что-то вроде реконструкции преступления. Я такое еще ни разу не делал, потому что не было необходимости, и слабо представляю, как оно будет на практике, так что, на. Это на худший случай. Эрик протянул руку, и Никки вложил в нее шприц. — Запустишь мое сердечко, если я реально коньки отброшу. — Стой, стой, стой! Что это значит? — А на что похоже? Вот то и значит: есть небольшая вероятность, что я умру в процессе. Две-три минуты — ничего страшного, но если спустя сто восемьдесят секунд я не приду в себя, окажи мне услугу еще раз, ага? Я на тебя полагаюсь, и тебе лучше бы меня не подводить, я злопамятен, и кто знает, какие силы у меня будут на том свете. Как легко Никки рассуждал о своей смерти! Как будто он практиковал такое тысячи раз, как будто сама мысль о том, чтобы потерять себя, свое тело, ничего не значила, ничего не стоила — так, рутина, точно такая же, как стирка белья, готовка обеда, принятие горячей ванны после рабочего дня. Впервые Эрик посмотрел на него совершенно в другом свете. — Что? — наконец спросил Никки после затянувшейся паузы. — Я не уверен, что в этой сфере существует такая вещь, как статистика, но все-таки: как часто подобные ритуалы после ста восьмидесяти секунд и укола в худшем случае имеют летальный исход? Никки невесело хохотнул: — А это как повезет, детектив Беккер, как повезет. Ладно, пойдем, у нас много дел в мире мертвых сегодня. Шприц с эпинефрином грузом нежелательной ответственности оттягивал ему карман, даже когда они вышли из дома. Для Эрика страшным был не факт возложенного на него доверия, а вероятность летального исхода даже после укола. Две-три минуты — ничего страшного, сказал ему Никки. Но ведь их еще нужно выдержать, верно? Не вколоть адреналин раньше времени. И не опоздать с этим. Когда Эрик только начал работать в полиции, у них был короткий курс первой помощи. Уколы эпинефрина туда тоже входили, но ни разу за девять лет работы так и не понадобились. И Эрик искренне надеялся, что и не понадобятся. — Где нашли тело? — спросил Никки. — У дома мистера Хопкинса. — Ага-ага, знаю его, неприятный тип. А что сказали криминалисты? — Что девушку утопили. Под вопросом остается место. — Мгм. Ну, сначала-то мы все равно заглянем к старине Хопкинсу, а там уже будем думать. Фантомы обычно очень ярко себя проявляют, так что если мадам убили внутри дома, я услышу ее крик. — Так, значит, это происходит и выглядит? Как звук? — Ты про фантномы? Не совсем… Представь себе черную дыру, только размером поменьше. Скинь непрозрачность до пятидесяти процентов, растушуй края, заглянцуй, вытяни и оставь болтаться в воздухе. Так примерно выглядит фантом. Ты и представить себе не можешь, сколько их существует, детектив Беккер. Черные — самые страшные, они остаются на местах убийств и самоубийств. Красные — на месте бурных чувств, от любви до ненависти. Одно из двух или и то и другое вместе взятое. Они поменьше, не такие плотные, как дымка. Еще есть желтые, мои любимые — они остаются от пережитка сильных позитивных эмоций. Я встречал их два или три раза, пропускал через себя. Прикольная штука. Как будто пьешь алкогольный коктейль, но вместо градуса получаешь заряд позитивных эмоций. Желтые фантомы безопасны, если что, в отличие от остальных. Еще есть темно-синие — они похожи на грозовое облако, только молнии там черные, как нефть. Это тоска. Тоска, грусть, горе, траур — называй как хочешь, суть одна. Таких очень много на кладбищах и рядом с домами людей, которые недавно перенесли утрату кого-то из близких. Если у меня есть возможность, я успокаиваю такие фантомы. Постепенно они выцветают, испаряются и исчезают, и людям становится легче. — И сколько сейчас стоит ускорить пережить горе? — Я не делаю это за деньги. Это — нет. Чистый альтруизм. Или типа того. Когда есть силы. В основном я даю людям поговорить с умершими. Обсудить какую-то проблему, нерешенный вопрос, лишний раз сказать банальные фразы вроде «я скучаю по тебе» или «я люблю тебя». Звонок по межгороду, короче, только на тот свет. — А чем еще ты занимаешься? — Когда не взываю к мертвым? Подрабатываю в баре иногда, если с клиентами по основной работе все тухло, и читаю книжки по ясновидению — в смысле, не те, которые в магазинах сейчас продаются, а те, которые по наследству достались. А ты чем занимаешься, детектив Беккер, когда тебя вот так отстраняют от службы и нет нераскрытых дел? — Катаюсь на байке по безлюдным частям Джойленда, волонтерствую, по воскресеньям хожу размяться в местный клуб скалолазания за неимением настоящих гор. — Где такие цветные штуки на стену налеплены? — Да, именно. — Круто-круто, детектив Беккер. Смол-ток о фантомах, работе и увлечениях немного его расслабил. Эрик сделал несколько глубоких вдохов и с тоской осознал, что в кармане лежит только шприц с эпинефрином и зажигалка, а пачка сигарет осталась то ли в машине, то ли дома. Жаль, доза никотина сейчас бы не помешала. — К слову… — Да? — Ты, кажется, взял с собой портсигар? Что там? Какие-то специальные курительные смеси? — Какой ты внимательный, детектив Беккер. Вопрос с подвохом? — Из любопытства. — Поверю на слово. Да, там специальные курительные смеси. Не могу сказать, что входит в их состав, потому что это профессиональная тайна, но экспертиза подтвердила бы наличие опиатов. И, отвечая на еще не заданный вопрос, скажу сразу: нет, это не для кайфа. Смесь помогает расслабиться, словить определенную волну и выйти на контакт. Настроить телефон для звоночков по межгороду. — А если это выкурит обычный человек? — Для обычного человека по ощущениям это будет как очень слабый джойнт. Что-то в голову, конечно, даст, тело станет как будто ватным, в голове слегка помутнится, но в целом оно того не стоит. Угостить тебя? — Нет, спасибо. — Бросил курить, значит? — Я и не начинал. Это звучало совершенно неубедительно, но, с другой стороны, не являлось ложью. К заядлым курильщикам Эрик не относился, а пара сигарет в месяц со стресса — как бы и не считалось. В подобных рамках сами трактовки таких понятий как «бросил курить» и «начал курить» звучали слегка абсурдно, так что, да, Эрик не бросал и не начинал. Легкое чувство паранойи, тем не менее, укололо его подростковой стыдливостью: раз Никки с такой беспечностью спросил, то, вероятно, видел своими глазами, как Эрик курил? А он только что соврал ему. Черт. Но самого Никки, кажется, это не волновало — он уже переключился на другие вещи. — Я же верно помню, что дом Хопкинса на отшибе? — спросил он. — Да, вон там, — Эрик указал пальцем вдаль. — Идеальное место для преступления, но скажу тебе честно: если бы фантом был там, я бы его уже услышал. Убедимся лично, что я не ошибаюсь, а ты пока подумай, куда мы пойдем дальше. Насколько я знаю, есть два публичных места, полных воды, где можно было бы утопить человека: озеро и мотель. — Мотель «Спэрроу», имеешь в виду, для туристов? — Ага. Там некоторые номера звукоизолированы, а еще в каждом есть ванная комната. Не стоит отметать этот вариант: одинаково хорошее место как для ритуальных практик, так и для убийства. — Тогда поступим так: сейчас обойдем дом Хопкинса, если там нет фантома, пойдем к озеру. Затем в мотель. Фантом же не испаряется? — Ах, если бы, детектив Беккер, если бы. Будет кричать так же громко, как и все время до. Они остановились у кромки свежескошенного газона. Пахло травой и бензином. Эрик обратил внимание на пустой, голый квадрат подъездной дорожки — только утром здесь стоял пикап Хопкинса. — Если ты дашь мне проникнуть в дом и осмотреться, я сделаю вид, что не замечаю, как ты роешься в мусоре, — сказал Никки, и звучало это так, как будто они выбирали, что заказать в забегаловке. — Ты же понимаешь, что это взлом и проникновение на частную собственность? Проще говоря: нарушение закона. — Как и все то, что ты делаешь сейчас, ведь официально ты не на службе, а звонок другу-ясновидцу едва ли будет одобрен твоим начальником, не так ли? Давай, детектив Беккер, тебе же хочется проверить, есть там бумажка или нет. На тебе наличие или отсутствие бумажки, на мне фантом. Вот и выясним, причастен Хопкинс или за тебя говорит паранойя и три месяца отсутствия новых улик и подозреваемых. — Засранец. Туше. Ладно, давай только быстро и аккуратно. И не наследи там. — А ты не привлеки енотов. Если не вернусь через пять минут, вызывай пожарных, скорую и полицейских. — Очень смешно. Эрик сделал вид, что не заметил набора отмычек у Никки, как и то, с какой легкостью и профессиональной точностью он вскрыл замок, снял у порога обувь и в одних носках прошел в дом. В ту же секунду сознание щелкнуло световой вспышкой: собака. Если Хопкинс уехал, кто мог гарантировать, что он взял пса с собой, а не оставил его дома? Но лая не послышалось, лишнего шума тоже, свет нигде не зажегся, а значит, все было в порядке. Не теряя времени, Эрик открыл мусорный бак и развязал полиэтиленовый узел. Подсветил себе фонариком, надел резиновую перчатку (годы службы привили привычку всегда иметь при себе хотя бы парочку) и стал аккуратно ворошить мусор. Пустая бутылка из-под алкоголя, скомканные упаковки от фастфуда, пластиковая бутылка из-под воды, кусок этикетки от собачьего корма, мелкий мусор из пылесоса, грязная тряпка (крови нет, только въевшиеся пятна грязи и пыли), несколько огрызков от яблок, очистки овощей. Вот и все. Никакого белого листа. Но ведь был еще мусор в доме, верно? И кабинет, где можно было бы хранить бумагу. Эрик завязал узел обратно и закрыл крышку бака, поднялся на крыльцо, снял с себя кроссовки и поставил их рядом с ботинками Никки. Затем прошел в дом. Пустота в сочетании с темнотой обволакивала неприятной, холодной пленкой. Запах старости никуда не делся, а запах собачьей шерсти только усилился. Эрик прошел на кухню и, не включая свет, аккуратно открыл дверцу, скрывавшую мусорку. Тщательное обследование и анализ ее содержимого также не дал никаких результатов. — Вздумал упечь меня за решетку? — послышался тихий, полный концентрированной ненависти голос над ухом. Эрик машинально отпрянул и ударил неизвестного локтем. Тот отшатнулся на несколько шагов, а затем рассмеялся. Ну конечно. — Ты бы видел свою ауру, детектив Беккер, — задыхаясь от смеха, сказал Никки. Сердце у Эрика все еще колотилось как бешеное. — Де Вилья, ты идиот, — сказал он, чуть помедлив, но даже в темноте можно было разглядеть легкую улыбку. Напряжение, густо витавшее в воздухе с самого момента их встречи в баре, немного рассеялось. — Нашел что-нибудь? — Не-а. А у тебя какие успехи? — Никаких. — Значит, теперь идем на озеро? — Да. С той же профессиональностью, с которой Никки сымитировал пониженный почти до шепота стариковский голос и вскрыл замок, он, несколько раз подергав отмычкой, вогнал зубчики обратно в пазы. — Ну вот. Как будто все так и было. — Понятия не имею, о чем ты говоришь. Дом Хопкинса, не давший никакой полезной информации, и озеро разделял примерно километр. Пешком можно было добраться чуть меньше, чем за двадцать минут, и хотя это было еще одним местом, которое потенциально могло дать новые зацепки, Эрик начинал раздражаться: все-таки теория с Хопкинсом давала хоть какую-то надежду, а теперь приходилось снова вслепую рыть носом землю, полагаясь на свою логику и чужие экстрасенсорные способности. — Я вот думаю, — начал Эрик, когда они с Никки перелезли сетчатый забор, которым спасатели ограничивали посещение озера в ночное время, понижая тем самым риски каких-либо жертв. — Даже если жертву привезли сюда и утопили… Ее ведь надо как-то перекинуть обратно, так? Соответственно, либо убийца очень хорошо подготовлен физически, либо имеет ключ от этих ворот. Второй вариант значительно все упрощает, потому что сужает круг подозреваемых. — А как давно здесь поставили забор, кстати? Помню, я прошлым летом купался здесь голый, когда напился. — Вот тогда и поставили. — Очень смешно. А если серьезно? — В принципе, я не шутил: забор поставили прошлым летом. Компания подростков пришла сюда ночью. Они напились, полезли купаться. Один из них утонул. Дело закрыли как несчастный случай, и иногда мне кажется, что… Никки, не дослушав, остановил Эрика на полпути, вытянув перед ним руку. — Тише, — сказал он, а затем быстрым шагом направился к кромке реки. И только тогда, когда Никки сделал приглашающий жест рукой, Эрик подошел ближе. — Фантом? — Да. Черный. — Вопрос: для того, чтобы успокоить его или пропустить через себя, тебе будет нужно зайти в воду? — Именно так. Прямиком к фантому. Внутрь него, если тебе так больше нравится. — И если утопление произошло здесь… — Я тоже начну тонуть на глубине, да. Реконструкция смерти занимает в среднем пять-семь минут. На суше оно не страшно, но в воде, честно скажу, это та еще задачка. Так что давай договоримся сразу: не тупи. Многим, прежде чем они наконец переходят к разговору с умершими, нужно убедиться в достоверности происходящего, но у тебя будет очень мало времени, и раз ты пришел ко мне за помощью, ты заочно доверяешь и веришь. И все-таки скажу: выбирай вопросы с умом. Два, три вопроса, ответ на которые тебе надо знать, а жертва, с вероятностью в девяносто процентов, может дать. Задавай их, а потом вытаскивай меня, потому что флэшбек занимает очень мало, и ты даже не заметишь, как он перетечет в момент смерти. — Сколько у меня есть времени на вопросы? — Минута. Может, тридцать секунд, или сорок пять. Никогда нельзя сказать наверняка, фантомы такое не сообщают. Они просто хранят внутри себя эту информацию, как жесткие диски — что записалось, то и есть. И пока ты не подрубишь его, не узнаешь содержимого. — Как мне понять, что уже началась реконструкция? Никки усмехнулся: — О, поверь, ты поймешь. И снова та же невеселая, нервная улыбка, что мелькнула при разговоре о летальном исходе. Никки достал из кармана амулет, повесил себе на шею. Затем раскрыл портсигар и подрагивающими пальцами достал один из туго скрученных косяков. — Эй, — Эрик положил руку Никки на плечо, легко встряхнул его. — Все будет нормально, ладно? Я вытащу тебя раньше, чем начнется реконструкция. Задам вопросы — и сразу вытащу тебя. — Если для раскрытия дела будет необходимо посмотреть реконструкцию — посмотри, просто не увлекись процессом. — Нет. Я только задам вопросы. И все. — Хорошо, хорошо, детектив Беккер. В крайнем случае на том свете сочтемся. Все мы там рано или поздно окажемся. Прозвучал сухой щелчок, вспыхнуло пламя. Никки сел на влажноватый песок, раскурил косяк. — Как далеко фантом находится от берега? — спросил Эрик. — Метров пять, может, восемь. Думаю, до дна там ноги в любом случае уже не достают. Надеюсь, ты хорошо плаваешь. — А фантомом, использующим твое тело, как все будет восприниматься? — Да, в общем-то… Ты будешь последним человеком, с которым контактировал умерший. Либо пустотой. То есть, если взять в пример суицид, от которого также остаются черные фантомы, ты будешь восприниматься как пустое пространство. Если убийство — соответственно, будешь убийцей. Фантом, по сути, зацикленная запись эмоций и событий — и ничего больше, но ты можешь успеть с ним поговорить. В обоих случаях восприятия. Темное полотно неба смотрело на них с немым укором, и даже бледный глаз луны затянуло вуалью густых предгрозовых облаков. Никки по-быстрому докурил косяк, стараясь выдыхать дым в противоположную от Эрика сторону, затем снял с себя одежду, покидав ее неровной грудой тканей прямо на песок, потянулся, размял шею и руки. — Что ж, — сказал он. — Время жить и время умирать, да? Или как-то так. Он зашел в воду первым, пока Эрик возился со своей одеждой и, не отводя взгляда, внимательно следил за происходящим. Черная вода медленно поглощала тело Никки, поднимаясь сантиметр за сантиметром выше. В какой-то момент он начал плыть, затем, повернувшись, махнул Эрику рукой. — Готов? — спросил он, когда Эрик подплыл ближе. Дно он едва чувствовал, чтобы коснуться его пальцами ног, требовалось опуститься чуть глубже, но выплыть обратно самому и вытащить Никки было, в теории, реально. Лишь бы тело не начало сводить судорогами от холода. — Да. Никки кивнул, нервно выдохнул, отвернулся. Затем вытянул из воды руку, расслабил пальцы и заговорил быстрым шепотом на другом языке. На латынь это похоже не было — скорее что-то более древнее и могущественное. У Эрика, даже без понимания смысловой нагрузки, побежали мурашки по позвоночнику. Потом все вокруг озарилось черной вспышкой, Никки развернулся и со смехом плеснул водой ему прямо в лицо: — Догоняй, Зак! Видимо, началось. Эрик ухватил Никки за руку, вгляделся в глаза: зрачки расширились, полностью затопив радужку космической чернотой. — Как тебя зовут? — Уильям Колдфилд, — Никки, совсем по-подростковому, шмыгнул носом. Голос его звучал на тон выше и странно вибрировал, отдавая легкой хриплостью. Проблемы с вещанием с той стороны? — Кто тебя утопил? — Никто, придурок, у меня свело ногу, я был пьян, но мои друзья были слишком заняты, чтобы заметить это и помочь. Я не видел этого, но точно знаю, что Элис и Джереми, они, ну, понимаешь, да? Говорил же тебе, чувак, она не просто так крутится в нашей компашке целое лето. И вот они сейчас трахаются, а у меня свело ногу, и я пьяный, и мама не знает, где я и с кем, и… Тут Никки резко потянуло на дно, и Эрик в последний момент успел его ухватить: сначала за запястье, рывком потянув обратно на поверхность, затем обхватил под руками, поперек груди, чтобы не дать пойти ко дну. И начал грести к берегу. В теории это казалось легким, а на практике — невыносимо тяжелым: все-таки утопающие, когда их спасают, не брыкаются и не пытаются вернуться под толщу воды, в отличие от фантома, проигрывавшего свою смерть в чужом теле. От воды пахло солью и водорослями, холод заставлял тело неметь, и в какой-то момент Эрику показалось, что у него самого сводит ногу, и он тоже пьяный. Но это было всего лишь легкое следствие нахождение рядом с Никки и вдыхание остаточных испарений опиатов из косяка, дно уже прочно ощущалось под ногами, а значит, все было не так уж страшно. Наконец они выплыли. Первым делом Эрик аккуратно уложил брыкающегося, задыхающегося Никки на спину, сжал своей рукой его руку, придержал второй под шеей. Глаза у него начали закатываться, веки беспрерывно подрагивали, обнажив белки, на шее от напряжения выступили вены, и под тонкой, бледной кожей змеилась неестественно темная, почти черная кровь, разгоняя по всему телу страх и ужас. Секунда, две, три — веки у Никки перестали дрожать, взгляд замер и остекленел, зрачки застыли двумя черными, глянцевыми блюдцами, лицо выражало бесконечный страх и неверие в то, что все-таки это случилось. Про себя Эрик начал считать: один, два, три, четыре, пять, шесть… Очень медленно, зрачки Никки начали сужаться. Он все еще не дышал. Тридцать девять, сорок, сорок один, сорок два, сорок три… Тело было таким тяжелым, будто уже окоченело, и будь Бэгби здесь, он стопроцентно диагностировал бы следующее: асфиксия, жертва захлебнулась озерной водой. Насильственных признаков нет, а значит… Сто пять, сто шесть, сто семь… Эрик метнул взгляд к своим штанам. Шприц с эпинефрином. Главное успеть. Сто двадцать два, сто двадцать три, сто двадцать четыре… Послышался рваный, хриплый вдох. Никки резко приподнялся, закашлялся, отплевался от воды. Его голые плечи слабо подрагивали от холода и только что пережитой не своей смерти. — Как там анкетка для друзей? Заполнена? — спросил он сиплым голосом. Эрик разжал пальцы на руке Никки и облегченно выдохнул. — Господи, — сказал он едва слышно, не обращаясь ни к кому конкретному, и посмотрел на небо. — Да ладно тебе, детектив Беккер, успел же вытащить. А это иногда играет очень большую роль. Эрика еще потряхивало от нервоза — теперь его тело и психика среагировали на стресс, — но он все равно негромко рассмеялся. Глупая, неуместная шутка, которая от того же Бэгби звучала бы мерзко, а от Никки — как нечто совершенно приемлемое, правильное и даже необходимое. — Тот подросток… Меня мучил вопрос, была его смерть несчастным случаем или в компании был какой-то разлад, который удачно скрыли. Такие дела, знаешь, даже после их закрытия оставляют у тебя в голове маленький крючок, за который ты порой цепляешься, задаваясь вопросом: а что, если? И я испытываю огромное облегчение, зная, что тогда не ошибся. — И это я только пропустил фантом через себя, а ты представь, детектив Беккер, что еще может это юное, шикарное тело. Эрик закатил глаза, но не смог сдержать улыбки. Никки поиграл бровями, негромко хохотнул и подтянул к себе одежду. — Черт, — сказал он, застегивая рубашку, — холодно. Я думал, в это время водичка потеплее. Не удивительно, что поставили забор — люди сами не знают, на что подписываются. — Да, — Эрик кивнул, натянул футболку на мокрое тело, накинул сверху куртку. — Холодно. Теперь фантом успокоен или?.. — Нет, конечно, я же пропустил его через себя, а не успокоил. Но с этим я разберусь позже. Других фантомов я больше не вижу, не слышу и не чувствую, а значит, могу уверенно сказать, что их здесь больше нет. — В мотель? — В мотель. На часах было около трех утра, когда они с Эриком, замерзшие, подрагивающие, в липнущей к влажной коже одежде, пришли в «Спэрроу». Девушка на ресепшене посмотрела на них с легко читаемой неприязнью, и, уловив это, Никки не смог удержать себя от мимолетного удовольствия: — Люкс с одной двуспальной кроватью, — сказал он невыносимо пафосным тоном, оперся локтем на стойку, оценил брезгливым взглядом саму девушку, смотря на нее сверху вниз. — Через пятнадцать минут принесите нам кофе, только нормальный, окей? Он заплатит. Жду тебя, малыш. Никки потребовалось еще три секунды, чтобы демонстративно, слюняво и звонко поцеловать Эрика в щеку. В любой другой ситуации это могло бы обернуться очевидными последствиями, но пережитые ужас и стресс ночи, которая только начиналась, подстегивали механизм самозащиты шутить и отвратно играть на публику еще и еще, пока не отпустит. — Что это было? На ресепшене, — спросил Эрик, поднявшись к лифту. Никки ждал его у там, привалившись плечом к стене и бесцельно тыкая на кнопку раз за разом — она загоралась оранжевым, металлические створки со скрипом раскрывались, кнопка гасла, створки закрывались спустя десять секунд, Никки тыкал на кнопку снова, и все повторялось. Он ткнул на кнопку еще раз, створки раскрылись, и они с Эриком вошли в лифт. — Не знаю, — Никки дернул печами. — Меня просто взбесило, как она посмотрела. Предвзято. Ничего обо мне не зная. Осуждающе. Не люблю таких людей, сразу хочется сделать что-нибудь эдакое, чтобы не понравиться им еще больше. Извини. Очень неприятно было? Эрик, наполовину отвернувшись, щелкнул кнопку четвертого этажа на панели. Лифт легко качнуло, и они с черепашьей скоростью поехали вверх. — Ты про поцелуй или про цену номера-люкс? Второе-то, конечно, неприятнее, чем первое, к такому я точно не был готов. — А к первому — был? — Нет, но от тебя станется. — Эй! — Никки легко шлепнул его ладонью по плечу, и Эрик беззвучно рассмеялся. — И что это значит? — Что ты своеобразный. — Это плохо? — Необычно. — А тебе нравится необычное? — Может быть. Кабину лифта снова легко встряхнуло, створки разомкнулись и выпустили их из клаустрофобной тесноты на четвертый этаж. Коридор делился на две стороны: слева были нечетные номера, справа четные. По три номера на каждую сторону. Всего шесть дверей: 401, 403, 405 слева и 402, 404, 406, соответственно, справа. Стояла такая гулкая тишина, что Никки мог поклясться: либо в занятых номерах-люкс все умерли, либо ни в одном из них по ту сторону никого не было. — Так-так, — Никки остановился в середине коридора. — И какой из них наш? Эрик прижался плечом к стене, крутанул в пальцах пластиковую ключ-карту без каких-либо опознавательных признаков и улыбнулся уголком рта: — Ты же ясновидящий, ты мне и скажи. — Ай-ай, детектив Беккер, бессовестно пользуешься моей добротой. Ладно, пусть будет этот. Никки наугад ткнул пальцем на 404 номер. В нем не было ничего особенного — точно такая же темная дверь с позолоченным номером, как и все остальные, — но мгновенно возникшие ассоциации с красной комнатой из «Сияния», скверное чувство юмора и полное молчание способностей ясновидца потянули именно к нему. Как оказалось — неверно: Эрик приложил ключ-карту к замку, и тот загорелся красным. — Мистер де Вилья, ну что же вы так, — Эрик покачал головой с наигранной раздосадованностью, как будто они с Никки были в прямом эфире на каком-нибудь шоу и даже эта промашка была подстроена и прописана по сценарию. — Попробуете еще раз? Проигрыш поддел эго даже несмотря на то, что Никки не приложил никаких усилий для достижения победы. Он, недовольный таким раскладом, хмыкнул. Затем присмотрелся к номерам, но вот вам очередная проблема быть интуитом: едва ли эта вселенная подкинет тебе хоть какую-то информацию о тебе самом, а не о других, даже если дело касается поиска номера, в котором тебе предстоит провести несколько ближайших часов. Будь это кто-то другой, а не Эрик, Никки счел бы это за своего рода оскорбление: так убого воспринимать и разменивать его способности? Нет уж, увольте. — Этот? — он с сомнением указал ладонью на 401 номер. В нем, как и в предыдущем, не было ни намека на «особую энергетику», но он, как и номер 402, был ближайшим к лестнице, а им с Эриком после короткой передышки предстояло обойти все четыре этажа в поисках нужного фантома. Эрик, чуть помедлив, провел ключ-картой, и хотя морально Никки был готов снова проиграть, замок загорелся зеленым. Забавно, как порой интуиция уступает банальной логике. Номер-люкс не отличался особой изысканностью или роскошностью — поцарапанный сотнями побывавших здесь туристов и местных паркет, выкрашенные в монотонно-кремовый цвет стены, дешевые репродукции картин Дюрера, застиранные простыни, — но у него было несколько однозначных плюсов: пол с подогревом, массажное кресло, мини-бар и огромная двуспальная кровать. У Никки сжималось сердце от одной мысли, что сегодня он на ней не поспит. — Дай мне время на душ и кофе, — сказал он Эрику, на ходу стаскивая с себя сырые, пропахшие песком и озерной водой вещи, — а потом продолжим. Пройдемся вместе по этажам, поищем фантом. Эрик, то ли из приличия, то ли от усталости, растянулся на кровати и уставился в потолок. — Да, конечно, — сказал он. — И… Спасибо. Для меня очень ценна твоя помощь. — Да брось, Эрик, мы же даже ничего не нашли. — Но найдем же? До понедельника еще есть время. Никки, полураздетый, замер, сжимая в руках рубашку. Найдут ли? Мотель, четыре этажа, по шесть номеров на каждый, итого двадцать четыре номера. Сколько людей здесь побывало за все время? Сколько фантомов от них осталось? И как определить, который из них — нужный? Стоит ли делать ставку и на красные фантомы тоже? Последняя жертва умерла здесь? Да или нет? Убийца был спокоен или в ярости? Столько вопросов — и ни одного ответа. Столько вероятностей — и никакой конкретики. И в этот момент, за одну секунду, Никки вдруг четко ощутил, сколько у них с Эриком общего, потому что быть ясновидящим, как и быть детективом, одновременно дар и проклятье. Но вслух он ничего из этого не сказал, только растянул на батарее свою одежду и кивнул, не поворачиваясь к Эрику лицом: — Да. И не стал уточнять, к чему относилось его согласие: к «найдем же» или «до понедельника еще есть время». Усталость давала о себе знать даже после горячего душа и средней паршивости кофе. Каждая мышца в теле ныла так, будто Никки пробежал марафон на тысячу километров — а то есть был одной ногой по ту сторону света. Не метафорически. Ритуалы с черными фантомами никогда не проходят бесследно, и неважно, насколько хорошо ты к ним подготовлен — это всегда черпает энергию. Как ее восстановить? Да никак, в том и прикол. Ты просто чувствуешь себя высушенным и опустошенным в течение нескольких часов. Хотя мама в свое время поговаривала, что ускорить процесс восстановления сил помогает святая вода, но к ее единственному источнику в городе персонально для Никки вход был закрыт. Когда он только приехал в Джойленд, то, даже не успев распаковать вещи, отправился в церковь — собирался помолиться, поставить свечи за упокой родных и попросить о благословении на свои деяния в этом городе. Священник там уже сменился и, если верить слухам на улице, был строже своего предшественника. Молодой, заряженный собственной верой в Бога, разделяющий мир на черное и белое, правильное и неправильное. Никки уже встречал таких людей и знал наверняка: они не поладят. Так и вышло. В первый приход Никки в церковь они не пересеклись, но месяц спустя все-таки встретились. Слава о Никки и его сомнительном роде деятельности уже распространилась по всему городу и мимо священника не прошла незамеченной. — Пришли исповедоваться и покаяться, мистер де Вилья? — спросил он. Никки, ставивший в этот момент свечи за упокой близких, усмехнулся, даже не оборачиваясь. — Никак нет, сэр… Отче. — Тогда прошу вас покинуть церковь. — Сегодня день исповедей? Ну, хорошо, я могу прийти завтра. — Вы меня не поняли, мистер де Вилья: пока вы не осознаете, насколько сильно погрязли в своих грехах, я настоятельно прошу вас не осквернять своими посещениями дом божий. Но если вы передумаете, захотите исповедоваться, я всегда готов выслушать вас и направить на путь истинный. От этих воспоминаний Никки на секунду стало смешно. Он беззвучно хохотнул, потянулся, перевернулся набок, а затем у него в голове словно щелкнул тумблер. — Церковь, — выпалил он, перекатившись к краю кровати. Там, на полу, привалившись спиной к стене, сидел Эрик — чуть менее истощенный. Его ответный взгляд выражал нечто среднее между «ты дурак?» и «а теперь еще раз». — Что? — наконец спросил он. — Церковь, говорю. Ну, знаешь, такое место, куда люди приходят отдать свои деньги за иллюзию связи с Богом, свечки поставить, вот это все. Эрик закатил глаза. — Я знаю, что такое церковь, но не очень хорошо понимаю, к чему ты сейчас ведешь. — Когда я только приехал в Джойленд и еще не был известен так, как известен сейчас, мне довелось посетить местную церковь. И я заметил за одной из дверей фонтан, предположительно со святой водой — что-то вроде вашей местной традиции, там вроде грехи свои отмывают. Эрик нахмурился, затем кивнул: — Так, окей. Ты ведешь к тому, что стоит сходить в церковь и поискать фантом там? — Как бы оскорбительно оно ни звучало для чувств верующих — да. Посмеешься, наверное, но я к этим верующим отношусь тоже, как бы это ни оскорбляло их чувства. — Мгм. Скверный анекдот получился, но нет, смеяться я не буду. Каждому человеку нужно во что-то верить. Просто я из практичных и предпочитаю верить в себя. Как-то надежнее оно будет, чем гадать насчет планов Всевышнего — смилостивится он или нет. — Не знаю, как и что у него по планам, но его предвзятость вашему священнику, видимо, хорошо известна — он запретил мне посещение церкви, пока я не одумаюсь и не захочу исповедоваться. — А ты хочешь? — Одуматься или исповедоваться? Эрик усмехнулся. — Церковь посетить. — Да. Я люблю запах ладана и этот странный полумрак, который есть только в церквях. К тому же, святая вода помогает мне быстрее прийти в себя после ритуалов — что-то вроде ацетилсалициловой кислоты после пьянки. — То есть после ритуалов ты чувствуешь себя пьяным? — Скорее выжатым. Иссушенным. Помнишь дементоров в «Гарри Поттере»? Вот они высасывают радость, а фантомы — энергию. Меня хватит еще на один фантом, но потом понадобится либо отдых, либо святая вода. — Окей, значит, давай побыстрее закончим со всем, что здесь есть, и двинем в церковь. Никки нехотя поднялся с кровати, потянулся, словно долговязый кот, а затем его взгляд зацепился за радио. — Хм. — Хм? — Хм. Сто лет такие штуки нигде не видел. Радио было старым и совсем простым — одна из популярных дешевых моделей, привет из девяностых. Никки наугад щелкнул сначала одну кнопку, затем другую. Ничего. Даже белого шума не было. — По шкале от одного до десяти насколько сильно тебе не хотелось бы участвовать в ритуалах снова, если единица — это «ни за что на свете», а десятка — «только этого и жду»? — Примерно пять с половиной. А что? — Да так, — Никки взял радио в руки и уселся на кровать. — Вспомнил одну технику. Сестра показала мне ее как-то раз в качестве развлечения. В таких местах, как этот мотель, найти фантомы легко — они повсюду. Это не вопрос. Вопрос в том, какой из них нужен конкретно тебе. И вот тогда на помощь приходит Цветное радио. — Цветное радио? — Ага. Ясновидец входит в состояние транса, переключается со своей чистенькой волны на общую, затем находит посреди всех криков и вспышек пульсацию настоящего. Цепляется за эту нить и транслирует развлекательную программку на незанятую волну на радио. Говоря другими словами: я хожу по этому мотелю в другом слое реальности, подслушиваю чужие разговоры и даю возможность подслушать их тебе. Не помню, проворачивал ли подобное когда-то вообще, однако оно менее энергозатратно, чем пропускать через себя каждый имеющийся здесь фантом. То есть, знаешь, конкретно черных фантомов здесь, наверное, мало, если вообще есть, но тех же красных только на этом этаже будет штук двадцать. Так что Цветное радио — лучший вариант для нас. Надо только понять, как эта штука работает. Эрик, все еще сидевший на полу, потянулся к ножкам столика, на котором стояло радио, подцепил пальцами провод и воткнул вилку от радио в розетку. — Попробуй теперь. Никки мягко крутанул колесо с частотами, и поверх шума раздался закадровый смех телезрителей. — Шик, мы уже на полпути к успеху, потому что большинство людей, чей зацикленный смех ты слышишь во всех этих тупых шоу, уже мертвы. — И так как я не хочу, чтобы ты примкнул к их славной компании, скажи мне, как вытаскивать тебя из транса. Или ты выйдешь из него сам? — Типа того. — Типа того? — Да, типа того. Прогуляюсь в другом измерении и вернусь. Ничего сложного. Все, что от тебя понадобится — маяк. Ориентир. У тебя есть сейчас при себе какая-нибудь ценная для тебя вещь? Не в плане денег, а в плане эмоций и воспоминаний. Эрик потянулся пальцами к шее, щелкнул замком на цепочке и вложил в раскрытую ладонь Никки свой крестик. — А я думал, ты полагаешься на себя. — Я — да. Недосказанность повисла в воздухе маленькими электрическими штормами. Никки почудилось, что он слышит запах озона, а температура в комнате повысилась, и на лбу у него выступили капли пота. Он вытер их тыльной стороной ладони, выдохнул, вдохнул поглубже, пока Эрик, всегда такой спокойный и собранный, молча смотрел на него в ответ, и в его серо-зеленых глазах не было ни намека на ответы — только сплошные вопросы. Никки отвел взгляд первым. Достал портсигар, зажал в губах косяк, обмотал еще теплую цепочку вокруг ладони так, чтобы крестик больно впился прямо в центр, а затем щелкнул зажигалкой и закурил. Эрик покрутил колесики на радио и нашел пустую волну. — Так? — уточнил он. Никки молча кивнул, откинулся на кровать и закрыл глаза. На языке у него расцветал горчащий привкус полевых цветов, полыни и опиатов, в голове уже легко туманилось. Он довольно выдохнул: — Всю жизнь бы так. А затем его мягко потащило вниз. Когда он открыл глаза, комната изменилась — как минимум рядом не было Эрика. Никки поднялся на ноги, но пола не ощутил. Может быть, поэтому его не начало тошнить, когда пространство вокруг зарябило. Мелкая, частая дрожь, искажающая и размывающая все вокруг. Никки пытался зацепиться взглядом за картину Дюрера — и не смог. Хотел ухватиться за тумбочку — и пальцы прошли сквозь нее. Лампочки подмигнули пару раз на прощание и погасли, а когда включились снова, все залило монотонным красным светом. Пространство перестало дрожать, вещи обрели четкие контуры. Никки потер глаза. Выдохнул. Ладно, подумал он, могло быть и хуже. Могла быть черная-черная комната, пространство без границ, экзистенциальная пустота, полный аут — и попробуй там найти выход или хотя бы нащупать Историю фантома. В этой комнате хотя бы есть дверь. Никки схватился за ручку, дернул ее раз, другой, третий — дверь не поддалась и на миллиметр. Что это значило? Что надо было найти другой выход? Или ключ к этой двери? Или надо было подождать, узнать Историю, и тогда выход разблокируется? Как там делала Джесс? Она ведь ни черта ему тогда не рассказала, только выкурила косяк и крутила эти звуковые мультики по радио два с половиной часа. Максимум, который Никки тогда смог у нее выпытать — это обязательное переключение на общую волну, необходимость связующей с реальностью вещи и поиск нити к настоящей жизни. И если с первым и вторым пунктами не возникло проблем, то последний оставлял очевидный вопрос: а как найти-то? Комната ответа не давала. Никки перерыл каждый имеющийся в ней ящик, обшарил все полки, проверил шкафы, проемы под мебелью, скудную стопку книг — никакого ключа или чего-то похожего на нить. А затем, в один момент, пространство начало размываться, все вокруг снова зарябило, свет эпилептически моргнул раз, другой, третий, утомивший глаза красный исчез, вернув пространству нормальные, привычные цвета и освещение, и в комнату вошел мужчина. Он что-то неразборчиво говорил себе под нос. — Мистер, — обратился к нему Никки, но Мистер никак на него не отреагировал. Мистер положил портфель на кровать и ослабил галстук. Сверился с часами и нахмурился. Затем снова заговорил себе под нос. Никки подошел ближе, почти вплотную, и тогда до него дошло: Мистер молчал. А вот его подсознание — нет. Бегущей строкой оно изливало потоки сомнений и страхов в прямой эфир этой комнаты. Никки, которому было чуждо само понятие «личное пространство», дернул уголком рта, придвинулся ближе, прислушался. …сама виновата я же все для нее делаю все тачка в кредит дом для детей элитная школа чтобы не как у всех чтобы лучше чем у других ей на маникюр на стрижку на шмотки на что угодно я что я разве так много прошу так много требую нет! но она же и этого не может чуть что сразу истерика скандал битье посуды а ведь эту посуду кто купил я купил ладно бог с ней бог с посудой какая разница кто купил эту дурацкую посуду но вот это отношение это же невозможно постоянно всем недовольна чуть что сразу цокает глаза закатывает к себе не подпускает ни любви ни ласки ничего от нее не получаю а я что я железный нет но на душе все равно скверно мерзко что я здесь делаю что забыл а может она не придет да не придет далось оно ей мне уже сорок я лысею зрение не то пузо отъел что я ей цацки покататься на машине в ресторанах посидеть опять то же самое все равно что проститутку снять старый дурак верю что еще кому-то нужен что кто-то еще может меня полюбить что такой как она нужен я а не мои деньги все вранье все нет надо уйти не надо ждать ее надо закончить все это и… Вот оно! Никки скорее почувствовал нить с реальностью, чем увидел ее — мягкое, слабое касание к подушечкам пальцев, чуть холодноватое, тонкое и настойчивое. Он действовал осторожно, боясь каким-то образом спугнуть, разорвать контакт, упустить. Сжал пальцы, уцепился за нить как за канат и прошел через комнату, насквозь — даже ключ не понадобился. Мистер остался один по ту сторону в ожидании любовницы. Чем все закончилось, Никки было не интересно — у него в приоритетах стояло отыскать Черные комнаты, а не Красные. Нить, чувствуя его мысли, легко зазвенела прямо в ладони. Почти невидимо вспыхнула пульсацией траектория пути. Вниз, на другой этаж. Никки на всякий случай посмотрел отсветы под дверями остальных номеров — желтый, красный, красный, желтый, синий, красный. Не то. Если, конечно, полагаться на теорию о том, что последняя жертва была убита здесь, потому как в ином случае придется обойти все Красные комнаты и посмотреть зацикленное кино последней недели. Неделя — это не так уж и много. Если бы в свое время Никки не научился регулировать частоту общей волны, он бы листал визуальную наслойку всех лет, которые существует мотель «Спэрроу», а так… Просто приглушит практически все фантомы, оставит только те, что появились за последнюю неделю, и дело, считай, в кармане. Или нет. У Бога скверное чувство юмора даже на той стороне. — Будь паинькой со мной сегодня, — Никки легко коснулся губами крестика, вмятого в ладонь, и быстрым шагом спустился вниз по лестнице. Благодаря нити пересекать пространство стало проще. Быстрое обследование третьего этажа тоже не дало никаких результатов, но нить все еще пульсировала, мигала и куда-то вела. Значит, черный фантом все-таки здесь был. Где-то. Открытым вопросом оставалось «где именно?». Никки обошел все четыре этажа дважды, но ни под одной из дверью черного отсвета не увидел. В какой-то момент нить перестала мигать, словно забарахливший фонарик, Никки легко дернул ее пальцами и, остановившись посередине первого этажа, уловил мягкое сияние. Этаж делился на две части — крыло для постояльцев и крыло для рабочего персонала. Никки потребовалось еще несколько секунд, чтобы словить себя на мысли о том, насколько даже в мире мертвых легко игнорировать прислугу. И вместо того, чтобы еще раз бесплодно обойти эконом-номера, направился в противоположное крыло. Там было четыре комнаты: три жилых и одна под оборудование, моющие средства и прочие необходимые вещи. Черный фантом зиял под второй дверью, ведущей в жилую комнату. Никки открыл дверь. Пространство тут же поглотило его в себя, заставив ненадолго ослепнуть. Она сидела в центре, прижимая что-то к груди. Плечи вздымались и опадали, слишком резко для нервного смеха или учащенного от бега дыхания. — Мэм? — обратился Никки, но женщина никак на него не отреагировала. Вместо этого она вытерла ладонями слезы, шмыгнула носом и достала из сумочки револьвер. Дешевая, простенькая модель — в оружейных такие едва ли можно найти, зато купить у кого-то с рук на окраине Джойленда — легче, чем кажется на первый взгляд. Никки подошел ближе. — Мэм, — повторил он. Женщина его не слышала. Ее взгляд ничего не выражал, ровно как и ее лицо — пугающее отсутствие эмоций человека, который уже все для себя решил. Потребовалось всего два щелчка: снять с предохранителя и выстрелить. Видение исчезло быстро, растворилось в этой тягучей, резонансной темноте, и комната начала светлеть. Нить мягко вибрировала у Никки под пальцами, но он все еще видел перед собой ошметки чужих мозгов, уставшую, не сумевшую справиться с обстоятельствами женщину, которая еще неделю назад работала в этом мотеле, мыла окна, заправляла кровати, разносила завтраки, варила кофе, стирала белье — выполняла ту самую грязную работу, за которую не хотят браться остальные, за которую остальным браться стыдно, за которую ей взяться пришлось, потому что других вариантов не было, но страшнее всего было не это, а отсутствие каких-либо мыслей перед этими двумя щелчками, в наносекунду после них — ничего, кристальная пустота. И все-таки… И все-таки это было совершенно не тем, что искал Никки. Он вышел из комнаты, аккуратно прикрыл за собой дверь и начал одну за другой открывать Красные комнаты. Почти в каждой оказывался свой Мистер или своя Мэм, но никакого криминала в их фантомах не было — обычная бытовуха, рутина и неумение разговаривать с другими людьми словами через рот, чтобы не возникало таких вот всплесков эмоций, отчуждения, непонятости и проблем. Люди, люди, подумал Никки. Вечно у вас все так сложно, даже когда вы уже мертвы. Но это было не ново. Ново было открытие, что он не имеет ни малейшего понятия, как отсюда выйти. Нить все, что от нее требовалось, сделала — привела Никки к черному фантому. И исчезла. В итоге у Никки остался только крестик Эрика, но как тот мог помочь? Это же не собака-поводырь в мире мертвых. Крестик-поводырь. Смешно. Никки хмыкнул себе под нос, слегка ослабил натяжение цепочки, вытянул руку и смеха ради легко дернул повиснувшим крестиком. — Веди, моя Ариадна. На удивление сработало. В этот раз никакой нити не было, но невидимая сила мягко повела вперед и вверх по ступеням. Никки вернулся на четвертый этаж и остановился перед номером 401. Красного свечения под дверью больше не было. Ему на смену пришел яркий белый свет. Это хорошо, подумал Никки. В хоррорах белый свет всегда означает выход из какого-нибудь туннеля или лабиринта, а значит… Но он ошибся. Крестик просто сменил кадры зацикленной пленки, комната вновь деформировалась, больше не рябила и не дрожала, но стала вдруг какой-то слишком маленькой, неуютной, не вмещающей в себя никого и ничего, кроме густой, динамичной тоски. Ее источник сидел на диване и смотрел в одну точку. — Мист… Никки оборвал себя на полуслове. У этого Мистера было знакомое лицо, тот же самый крестик и потерянный взгляд. — Эрик? Эрик его не слышал. Его аура пульсировала тоской, болью, раздражением, животной агрессией, снова болью, смятением, неверием в происходящее, дезориентированностью, растерянностью, непониманием, отрицанием, чувством вины, злобой. Глаза у него были уставшие, влажные, с выступившей красной сеткой полопавшихся капилляров. Руки сложены в почти молитвенном жесте, цепочка тонкой серебристой змейкой обвивала подрагивающие от гнева пальцы, крестик трусливо болтался под сводом ладоней. Никки сел на пол прямо напротив, закрыл глаза, прислушался. …учий мудак это же твоя работа ты клялся защищать этот город и что и что и что продался за жирный кусок налички кого ты прикрываешь Доусон кому ты служишь ты же верующий человек и во что ты веришь в Бога или в деньги мудак мудак мудак ты знаешь что тебе ничего не будет совсем скоро займешь кресло шерифа для тебя это просто еще один висяк так пустячок пыльная папка со скудными материалами а что ты можешь сделать ничего не можешь только кормишь меня обещаниями и крепко держишь на цепи типа Эрик не суйся не надо не лезь это не по правилам мы так не работаем а на черта нам правила если у нас висяки скажи почему я не могу помочь людям почему не могу помочь даже себе мы же с ней почти поженились неважно что дела пошли не очень и что разбежались и что она ушла к другому неважно мы были близки мы остались в хороших отношениях я любил ее все еще люблю она не заслужила не заслужила и что я могу теперь сделать Господи ты вообще слышишь хоть кого-то где твоя хваленая справедливость чем Эмили заслужила твой грех церковь каждое воскресенье постилась помощь всем сирым и убогим волонтерство ухаживала за своей матерью хотя та совсем с катушек слетела за что за что за что ты так почему что мне теперь сделать что я… Поток сознания оборвался так резко, что Никки дернулся от неожиданности — хлопнула входная дверь. Он нагнал Эрика уже в холле, ведомый все той же невидимой силой, вышел вслед за ним из мотеля, попытался нагнать на газоне, схватился пальцами за плечо. И всплыл обратно на поверхность. Воздуха не хватало. Попытка вдохнуть, еще одна, мало, мало, закашлялся, резко сел на кровати, пальцы к горлу — как будто душат, на языке горчит от опиатов и полыни, сухо. Эрик сообразил быстрее, подал стакан с водой. Никки выпил его залпом — и вот тогда отпустило. — Порядок? — Да, да, норм. — Ты… что-нибудь нашел там? — И да, и нет. Ты слышал мультики? — Да, но я не услышал ничего, что можно было бы соотнести с нашим делом. Значит, церковь? — Церковь, — Никки кивнул, сполз на край кровати и потер ладонями лицо. Что-то ссадануло его по щеке. Точно. Крестик. Он перевел взгляд на Эрика и задумался: а тот слышал собственный поток сознания из прошлого или такое — все равно что для ясновидца узнать свою же судьбу? — Что? Эрик, воспринявший такую продолжительную заминку на свой счет, нахмурился, ожидая услышать нечто недосказанное. Но оно того не стоило — Никки сыпал соль на чужие раны только за деньги. Поэтому он просто подмигнул Эрику: — Глаза красивые у тебя, детектив Беккер. На вот, — и, по-быстрому размотав цепочку, повесил крестик обратно ему на шею. Небо уже совсем посветлело, когда они подошли к церкви. Ветви голых деревьев дрожали на легком ветру, разреженный воздух копил в себе плавно нарастающее напряжение перед скорым подъемом всех жителей, запах акаций в церковном саду и тонкий отголосок ладана. — Смотри-ка, ты не сгорел, — сказал Эрик, когда они зашли за ворота и пересекли дворик. Никки негромко гоготнул сквозь сомкнутые губы и вдохнул поглубже. — Все же хорошо здесь. Умом я понимаю, что религия сейчас — сплошной бизнес, а душой все равно тянусь в церковь. Вашему священнику, главное, об этом не знать. — Он не из тех людей, кто готов поменять свои взгляды, но я поговорю с ним на твой счет. Попробую объяснить, что он ошибается. — В чем конкретно? В том, что я промышляю оккультизмом? Это ведь правда. И противоречит католическим «правильно». Так что, наверное, я могу его понять. Не знаю, что делал бы сам, если бы был таким глубоко верующим, как он. Может быть, вел бы себя так же, принуждал бы к покаянию в грехах, исповедям, грозил бы всем Божьей карой, Адом и все такое. — Не могу представить тебя в роли священника, если честно. — А в какой можешь? — Скажем, в роли помощника детектива полиции. — О-о, моего лучшего друга шерифа Доусона такие новости явно порадуют: чаще начнем видеться, обменяемся браслетиками дружбы, в перерывах будем сплетничать и пить паршивый кофе из автомата. — То есть ты согласен? — Кольцо купишь — тогда обсудим. Шутка оставила от себя странное послевкусие, легла поверх всех остальных в таком же контексте за эту ночь, смешалась с злонамеренным, демонстративным поцелуем на ресепшене и вызвала внутри легкий диссонанс. Когда Эрик последнее раз такое чувствовал? Когда он вообще что-то чувствовал вне своего долга перед этим городом? — А я думал, ты предпочитаешь сначала сходить на свидание, — вкинул он, наполовину обдумав эту фразу, наполовину — нет, и сам плохо улавливал, какое в ней процентное соотношение шутки и серьезности. Никки отреагировал беспечно и просто, как, вероятно, реагировал на все подобные фразы в свою сторону: — Так ты не зовешь. Позови. — И куда бы ты хотел сходить? — В церковь. Возникшая пауза давала Эрику два варианта развития диалога: отшутиться и воспринять серьезно. Остановившись у ступенек, ведущих в церковь, он выбрал второе: — Хорошо. Пойдем. В это воскресенье. — Хорошо. Взгляд Никки на секунду метнулся к витражным окнам, за которыми мерно колыхалось пламя сотен свечей, перешел на темнеющую арку входа, вернулся к Эрику. Это было быстро, легко, чуть влажно — простое касание губами к губам, без злонамеренности или демонстративности. Никки ничего ему больше не сказал, вошел в церковь первым и был таков. Эрику, чтобы последовать, потребовалась еще минута. Вдохнуть поглубже приторный запах акаций, машинально коснуться крестика у себя на шее, уложить все в голове и переложить подальше — на время. У них в приоритете все еще было найти черный фантом последней жертвы. В церкви было темно и пусто, пахло ладаном и подплавимшимся воском. Никки сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы скинуть напряжение — все-таки он не каждый день у порога дома божьего целовал детективов. Что бы на это сказал священник? Осыпал бы проклятиями и дал гарантию на вакантное место в Аду? Скорее всего. Ну, ничего страшного — Эрик-то будет гореть рядом за соучастие в богомерзких делах. Обстановка угнетала, но мысль развеселила. Никки беззвучно гоготнул себе под нос и наугад двинулся вперед к одной из дверей — за какой-то из них крылся фонтан со святой водой. Еще на входе он, оставив в ящике для пожертвований пять долларов, прихватил бутылку с обычной водой — ее можно будет вылить, а взамен набрать святой. Главное не думать о том, что в этом фонтане умывается почти все население Джойленда. Вода же меняется, да? Фонтан же так работает? Этим можно было себя успокоить, а все остальное — детали. Собственные шаги перекатывались гулким эхо и мягкой вибрацией по старому дощатому полу, но звук не выходил за пределы помещения, как будто сами стены замыкали любой шум внутри себя, не давая возможности нечистым помыслам и прегрешениям утечь еще дальше. Никки остановился рядом с тремя дверьми, потянул на себя за ручку первую. Рокот фонтана казался совсем близким. Никки вошел, дверь захлопнулась. Он прошел пару метров по вымощенной камнем дорожке, свернул налево, и, верно, вот оно — чудо кровосмешения современной архитектуры и религии. Фонтан оказался ниже, чем Никки его помнил. Он подошел к самому краю, встал на колени, чувствуя, как штаны пропитываются влагой от мелких лужиц на мощеной плитке, зачерпнул ладонями немного воды, умылся, выпил с десяток глотков. Полегчало. Даже усталость поблекла и отпустила, хотя это, скорее всего, в ход пошла психосоматика — настолько глубоко Никки верил, что святая вода помогает восстанавливать силы. Он вылил простую воду в кадки с растениями, набрал полную бутылку святой воды и поставил ее на край лавочки. А потом увидел его. Фантом мерцал беспросветной чернотой на той стороне фонтана, а рядом с ним — еще несколько: три черных и четыре красных. Никки аккуратно отошел назад и уперся лопатками во что-то теплое и твердое. Что-то теплое и твердое мягко отодвинуло его от себя. Никки обернулся. — Мистер де Вилья, как неожиданно видеть вас здесь в такое время. У священника было спокойное, сияющее праведностью лицо. Волосы его были гладко зачесаны назад, а в глазах читалась строгость отца, уставшего от воспитания непослушного ребенка. Никки сделал пару шагов, ища глазами другой выход, но куда бы ни посмотрел, находил лишь белый кирпич стен. — Салют, отче. Жажда замучила, а у вас тут вроде фонтанчик с водой. Вот и попил. Было нельзя? — Вы пришли наконец к осознанию собственной порочности? — Да я от нее и не уходил, скорее наслаждался. — Вот как. Свою оплошность Никки осознал секундой позже, когда до него дошло, что он выпалил в лицо священнику неприглядную правду, которую тот не желал слышать. Не лучшее решение в раннее утро, в абсолютно пустой церкви, где стены замыкают звуки в себе, а у фонтана со святой водой уже выстроился ряд черных фантомов. Пазл в голове сложился быстро, интуиция ускорила ход мыслей. Никки засунул руки в карманы штанов, ссутулил плечи — этакая беспечная поза человека, который совершенно не догадывается, что его ждет в ближайшие минуты. — За что вы с ними так, а? — спросил он, легко склонив голову набок. А потом не сдержался и улыбнулся уголком рта. — Разве вы не должны держаться заповедей божьих? Только Всевышнему дано право карать. — Понятия не имею, о чем вы, мистер де Вилья. — Про всех этих людей. Я никак не мог понять, — Никки сделал еще пару шагов назад, начал обходить священника полукругом, — какая же между ними связь. А теперь до меня дошло: они же все ходили в эту церковь. И наверняка вам исповедовались в своих грехах. За это они умерли, да? За неумение жить так, как вам бы от них того хотелось, так, как, по-вашему, они должны жить? — Вы бредите, мистер де Вилья. — А вы лжете, отче. Я же ясновидящий, помните? В этой комнатушке так и пахнет смертью и страхом. Вы знаете, что после, скажем, насильственной смерти от душ людей остаются фантомы? Пережитки их мучений. И такие, как я, эти фантомы могут видеть. А еще проникнуть внутрь их материи. И увидеть историю. Как все было, кто убил. Я даже поговорить с ними могу. Узнать детали. А потом рассказать их, предположим, шерифу Доусону или детективу Беккеру. — И что вы расскажете, мистер де Вилья? Доусон и Беккер простые люди, далекие от вашего сатанизма. Они не поверят. — Но ведь это же правда. — Те люди этого заслуживали. — Чем же? — Своими грехами. Вы хоть знаете, сколько грязи мне приходится выслушивать каждый день? Как это начинает в один момент давить? Как ты сам начинаешь задаваться вопросом: почему Бог все это допускает? А потом приходишь к выводу: потому что он испытывает тебя на прочность. Ждет, когда же ты начнешь помогать. — Ах, так вы помощник божий, тогда прошу прощения, — Никки, вечный фанат театра одного актера, приложил ладонь к груди, легко поклонился и дернул за ручку двери. Но не вышло. Сначала он подумал, что просто приложил недостаточно силы: дернул за ручку еще раз, навалился на дверь плечом. Бесполезно. Дверь была заперта. Взгляд метнулся обратно к священнику: где-то в его рясе были ключи. Никки вернулся по своей траектории обратно к фонтану. На скамейке все еще стояла бутылка с водой. Не слишком тяжелая, но если ей замахнуться и как следует ударить, это даст несколько дополнительных секунд. — Я дам вам возможность покаяться в своих грехах. — Дадите возможность? — Богу неугодно ваше существования, мистер де Вилья. — Это он так сказал или вы так решили? Священник улыбнулся уголками рта почти сочувствующе. — Время, мистер де Вилья, — и с силой толкнул Никки обеими ладонями в грудь. Не удержав равновесия, он упал прямо в фонтан, больно ударился лопатками о бетонное дно, потянулся вверх и не смог всплыть — пальцы священника впились ему в горло, больно сдавили, потянули обратно ко одну. За мягким рокотом воды Никки ничего не слышал, она размывала всю картинку, он задыхался. Цеплялся пальцами за руки священника, сдавливал и царапал, бесполезно брыкался, пытаясь ударить ногами, но не доставал — бесполезно. От недостатка кислорода и стресса мысли путались. думай Никки думай думай думай что сделать что можно сделать Господи помоги мне Господь ему не помог, помогла память. В кармане штанов все еще валялся второй амулет. Остроконечные углы дали о себе знать сразу же, едва Никки нащупал его в кармане. Пытаться достать до лица священника было пустой тратой времени — если на его счету столько черных фантомов, он явно приноровился топить грешников так, чтобы у них не было возможности достать до его лица, — но его руки были в непосредственной близости. Никки оправдал себя заранее — я сейчас умираю, а за это все покаюсь позже, — и, с силой вмяв в ладонь священника один из концов амулета, резко дернул рукой в сторону. Мягкая кожа хрустнула, разъехалась, словно открывая пасть. Вода окропилась красными каплями, хватка ослабла, священник отшатнулся. Никки всплыл на поверхность, откашлялся. В горле неприятно саднило и пульсировало, перед глазами все плыло. Он вытер лишнюю воду с глаз, перелез через бортик фонтана, кинулся к священнику. Ключи болтались у него на поясе, связка из трех штук. Если поторопиться, можно перебрать каждый. — Нет, нет, мистер де Вилья, даже не думайте, — священник перехватил его руку раньше, крепко сжал запястье, дернул Никки на себя. — Я хочу исповедоваться, — хрипло выдохнул он, перестав наконец сопротивляться. — Правда хочу, отче. Отпустить все грехи перед неизбежным. Дайте возможность, а? Обо мне ведь даже никто не вспомнит. Семья погибла, друзей нет. Хоть уйду со спокойной душой. Вы же даете им возможность, да? Исповедоваться, а потом понести наказание. Так дайте и мне тоже. В темных, блестящих от злости глазах промелькнуло сомнение. Никки всем нутром чувствовал, как в этом человеке борются гнев и набожность, правильное и желаемое. — Что ж, — наконец сказал священник, едва ощутимо ослабив хватку. — Если это ваше искреннее желание, мистер де Вилья, мой долг — помочь вам облегчить душу перед тем, как вы отправитесь в Ад. Эрик перекрестился сразу, как только вошел в церковь, мысленно исповедовался за только что совершенное прегрешение на пороге дома божьего и первым делом поставил свечки. Первую — за упокой души Эмили, вторую — за здравие своей матери. Кинул пять долларов в ящик для пожертвований и осмотрелся. Удивительная пустота. Через пару часов самые яростные католики Джойленда заполнят эту церквушку так, что будет не протолкнуться. Следовало поторопиться. — Никки? Тишина. Видимо, уже ушел искать фонтан со святой водой. Где он вообще находился? В последний раз Эрик был в церкви на похоронах Эмили и с тех пор больше сюда не заглядывал. Воспоминания не подкидывали никаких деталей, только больше путали. Он наугад потянул за ручку одной из дверей. Заперто. В замочной скважине не было ни намека на свет по ту сторону. Оставалось еще две двери. За одной крылся фонтан, за другой — исповедальня и кельи. Эрик потянул ручку на себя, и дверь со скрипом обнажила лестницу. Может быть, там? Он быстрым шагом поднялся наверх, прошел по узкому коридору. По левую руку периодически появлялись двери келий. Затем они сменились еще одним поворотом. Исповедальня. Никакого фонтана со святой водой или хотя бы Никки. Значит, все-таки третья дверь. Эрик уже начал спускаться вниз, когда услышал встречные шаги с подножья. Рассинхронизирвованные, одни шаркающие и усталые, вторые — вынужденно-замедленные, уверенные и энергичные. Возможно, кухарки, только что закончившие готовить завтрак? Но как им объяснить, что он здесь делает? Один, в пять утра, хорошо известный своими взглядами на веру в Бога… Нет, нельзя попадаться на глаза. Эрик огляделся. Исповедальня темнела в нескольких метрах двумя проемами — для исповедующегося и исповедующего. Эрик нырнул в первый проем, скрылся за стенкой, присел на корточки. До него донеслись обрывки разговора. —…неправильно. — А то, как вы поступаете, правильно? — Если бы вы знали то, что знаю я, вы бы меня поняли, мистер де Вилья. — Нет, не понял бы. Я не считаю себя Господом Богом или его правой рукой, у которой есть право решать, кому жить, а кому умирать, хотя за все время работы тоже наслушался всякого. В чем была виновата последняя девочка? Она же просто танцевала в клубе. В десяти заповедях нет ничего об этом. — Грехопадение всегда кажется таким, как вы, чем-то «простым». «Просто танцевала в клубе». Нет, мистер де Вилья, она не просто танцевала в клубе. Из-за нее рушились семьи, мужчины бросали своих жен, тратили свои деньги на нее… И знаете что? Ей это нравилось. Она каялась, но делала это не искренне и на следующую ночь снова вышла бы на работу. Этот круг никогда бы не оборвался. — Если бы не вы. — Если бы не я. Вы, вероятно, считаете меня чудовищем, но я всегда даю выбор: отказаться от своей мирской жизни, оставить все это позади, очистить душу и служить на благо Господа и других людей. — И той девочке из клуба предложили? — Предложил, но она только посмеялась. Сказала, что такой образ жизни ей претит, и вот вопрос: такой — это какой? Правильный, безгрешный, никому не вредящий? Я не понимаю современную молодежь. Вас словно тянет ко всему порочному. — Как хорошо, что у этого города есть вы, отче, а то Джойленд просто погряз бы в грехах! — Мистер де Вилья, я бы попросил вас сменить тон. — Ладно, ладно, отче, не дуйтесь. А белые бумажки-то зачем? Метафора? — Это части от бумажек за упокой. — Ах вот оно что… Голоса звучали совсем близко. Эрик уже мысленно собрал разрозненную головоломку, и о последствиях своего решения, если оно вдруг окажется ошибочным, не думал. — Полиция Джойленда, детектив Эрик Беккер, — он наставил пистолет на священника. — Адам Гарупе, вы арестованы по подозрению в убийстве Элизабет Грэй, Лайлы Уорд, Дженнет Миллер, Джонтана Уокера, Питера Симмонса и Джейми Хилла. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вы понимаете свои права? Отец Гарупе замер не месте. — Детектив Беккер, боюсь, возникло некое недопонимание… Никки, весь вымокший, дернулся вперед, встал позади Эрика, достал из кармана телефон. — Господи, впервые за все время не пожалел, что потратил бабки на водонепроницаемый телефон. И он включил запись. «За что вы с ними так, а? Разве вы не должны держаться заповедей божьих? Только Всевышнему дано право карать. Понятия не имею, о чем вы, мистер де Вилья. Про всех этих людей. Я никак не мог понять, какая же между ними связь. А теперь до меня дошло: они же все ходили в эту церковь. И наверняка вам исповедовались в своих грехах. За это они умерли, да? За неумение жить так, как вам бы от них того хотелось, так, как, по-вашему, они должны жить? Вы бредите, мистер де Вилья. А вы лжете, отче. Я же ясновидящий, помните? В этой комнатушке так и пахнет смертью и страхом. Вы знаете, что после, скажем, насильственной смерти от душ людей остаются фантомы? Пережитки их мучений. И такие, как я, эти фантомы могут видеть. А еще проникнуть внутрь их материи. И увидеть историю. Как все было, кто убил. Я даже поговорить с ними могу. Узнать детали. А потом рассказать их, предположим, шерифу Доусону или детективу Беккеру». Никки ткнул пальцем по экрану еще раз. — Там вся версия нашей беседы, если что. Ну, до того момента, как вы, отче, начали меня душить. Отец Гарупе покачал головой и выставил вперед запястья. — Тебе все равно гореть в Аду, сын мой. Они вышли в хмурое утро втроем: Эрик и отец Гарупе впереди, Никки — позади них. Наручников у Эрика при себе не было, и он крепко держал запястья отца Гарупе у него за спиной обеими руками. — Позвонишь Доусону? — попросил он, обернувшись к Никки. — Телефон в кармане. Никки кивнул, молча обшарил пальцами задние карманы на штанах Эрика. — Здесь нет. — Да должен быть, поищи в передних. Короткая заминка с телефоном стоила им дорого: отец Гарупе дернул запястьями, высвободился, выхватил у Эрика пистолет. — Нет, — сказал он, отойдя на несколько шагов назад, — нет, нет, нет. Мы с вами решим это без шерифа. — Отец Гарупе, прошу вас, опустите пистолет, — Эрик, у которого на практике бывали случаи и похуже, поднял руки вверх, выставил раскрытые ладони, не оказывая сопротивления. Никки, который все же успел достать телефон, замер на месте. — Ты тоже. Положи телефон на землю и подними руки, — отец Гарупе указал пистолетом на Никки. Тот, помедлив, кивнул, нажал кнопку блокировки экрана, положил телефон на землю. Выставил руки перед собой раскрытыми ладонями. — Отче, бросьте. Не берите на себя грех, — Никки сделал небольшой шаг вперед, но, заметив напряжение со стороны отца Гарупе, остановился. — Это неразумно. — А что разумно? Сесть в тюрьму за служение Господу? За служение на благо людей? Это разумно? Я вас спрашиваю, детектив Беккер: это разумно — сажать меня, правую руку Господа, пока действительно мерзкие люди вроде де Вильи спокойно живут, дышат, грешат, грешат, грешат. — Де Вилья никого не убивал, отец Гарупе. Он помогает людям. — Он проповедует сатанинское учение, — возразил отец Гарупе, — вводит людей в заблуждение. Он давно продался Дьяволу, а вы ему потакаете. — Отец Гарупе… Вдалеке послышался ленивый рев мотора. Кряхтящий, усталый, кашляющий. Так звучала только одна машина в Джойленде. Машина, за которой никто не следил и не ухаживал, на которой исколесили весь Джойленд, в которой всегда пахло кофе и пончиками, а под зеркалом заднего вида болтался отвратительный ароматизатор с запахом ванили. Машина Доусона. Отец Гарупе обернулся, опустил пистолет. Эрик в несколько быстрых шагов пересек разделяющее их с отцом Гарупе расстояние, ударил его плечом в плечо, схватился за руку, в которой находился пистолет, отвел ее в сторону, но отец Гарупе оказался быстрее. Прогремел выстрел. Эрик посмотрел на плечо через Никки, перехватил его растерянный, испуганный взгляд. Никки трогал пальцами прожженную пулей дыру на рубашке. Обугленные края обрамляли чистую, не тронутую выстрелом кожу. — Господи, — выдохнул отец Гарупе. — Прислужник Дьявола. Эрик с силой приложил его запястье о газон, выбил из ладони пистолет, убрал его за пояс штанов. Поднялся на ноги, помог подняться отцу Гарупе. Машина Доусона подъехала уже совсем близко. — Нет, — сказал наконец Никки, — Дьявол из Джерси. Так же вы меня любите называть? Бумажной волокиты оказалось больше, чем они с Эриком могли себе представить. Шериф Доусон до последнего пытался отмахнуться — недостаточно улик, у Эрика был выходной, кто вообще воспримет всерьез показания ясновидящего? — но в итоге, прослушав запись, согласился: это дело они закроют без федералов. Никки выступил в суде в качестве свидетеля и пострадавшего, стараясь выдать по минимуму информации о фантомах и своей причастности к расследованию — они с Эриком накануне обсудили и тщательно продумали наилучшую версию для всеобщего обозрения. Отцу Гарупе дали пожизненное (шесть убийств, попытка бегства, нападение на сотрудника полиции — краткий список его злодеяний) и отправили в ту же тюрьму, куда три года тому назад отправился отбывать свое наказание Джеспер Уилкокс. — Почти уверен, что меня снова будут называть Дьяволом из Джерси ближайшие полгода. Осень окончательно выместила лето, дожди шли чаще, солнце выглядывало реже. Под ногами хрустела опавшая листва. Никки застегнул ворот куртки, запихнул ладони в карманы, поежился. Хотелось выпить большую кружку хорошего кофе или проспать весь день. Сегодня, скорее, второе — все равно притока клиентов в ближайшее время можно не ждать. — Почти уверен, что у нас с Доусоном будут напряженные отношения ближайшие полгода. Они оба посмеялись, свернули за угол здания суда. Эрик достал из кармана пачку сигарет — «Лаки Страйк» — и закурил. Никки улыбнулся уголком рта: — Так и знал, что ты мне соврал, — а затем стащил из пачки сигарету для себя. Эрик молча щелкнул зажигалкой. — Это не считается, — наконец сказал он. — Я… редко. Солнце, холодное и равнодушное, скрылось за тучами. Вдалеке прозвучал первый раскат грома. — Что ты будешь делать теперь? — спросил Эрик. Никки пожал плечами: — То же, что и всегда: помогать людям разговаривать с мертвыми. Но, думаю, поток клиентов сейчас заметно схлынет. Поэтому поеду куда-нибудь развеяться на пару недель, — и, помедлив, добавил: — После воскресенья. — Ну, если после воскресенья, я знаю одно хорошее место недалеко от Джойленда, там осенью солнце почаще выглядывает. Можно за полдня доехать на байках. Как ты относишься к горам? — Я обычно снизу, но побыть сверху люблю. Хорошо отношусь к горам, да. Красивый вид оттуда открывается. Эрик прикусил щеку изнутри в попытке сдержать улыбку — не вышло. — Тогда можем съездить посмотреть на красивый вид. Никки сделал еще затяжку, затушил сигарету о холодный кирпич здания, потянулся ближе к Эрику. Выбросил окурок в стоящую рядом с ним урну и кивнул: — Может быть. А потом, подмигнув, быстро мазнул поцелуем ему по щеке, развернулся и пошел спиной назад в сторону своего дома. — Увидимся в церкви, детектив Беккер. И не опаздывай — ты же знаешь, что с Дьяволом шутки плохи?