Сказ о добром молодце Нечае Колыванове да о змее-царе Жильвинасе

Ой вы гой есте, люди добрые! Слушайте сказ дивный, сказ дивный да старинный — о добром молодце Нечае Колыванове и о змее-царе, моря Варяжского повелителе! Не жилось Нечаю Колыванову во родной стороне. Опосля Смуты великой, Русь-матушку опалившей, остался добрый молодец без кола, без двора, без гроша ломаного. Всех богатств у бывшего стрельца — сабля острая со службы государевой да дитя малое в память о жене-покойнице. Но пришла зима лютая, и прибрал Господь дитя за грехи Нечаевы — шести годков сынок на свете не прожил. Упокоилась на небеси душа чистая, Софийке-боярышне в ручки вернулася. А Нечаю с того кручина великая — на свет белый глаза не глядят, каждая березка, каждый камушек о горе-беде поминают. Хоть в петлю лезь, да грех велик есть. И надумал Нечай Колыванов идти во чужую сторону — во княжество Литовское, искать службу у панов тамошних и сложить в сече ратной буйну голову. Раздобыл Нечай коня доброго, коня доброго-быстроногого, Буркой прозванного, и пустился в путь. Долго ли, коротко ли, добрался молодец с Божьей помощью до моря Варяжского. Настала пора на землю сойти, дать коню отдохнуть, самому развеяться. Токмо вынул он ногу из стремени, глядь — волнами пошло море синее. Почуял Нечай недоброе, хотел дальше ехать, а нога в стремя не идёт — будто силой волховской к долу тянет. Делать нечего, спешился молодец. Тот же час налетели из-за гор ветра сильные — внуки стрибоговы, зашумели, засвистели, закуражились. Отвязали от седла саблю стрелецкую, унесли под облака и давай по небу носить — носили-носили и в море закинули. Что тут делать? Кому головы не жаль, по шапке не плачет — повечерял Нечай, чем Бог послал, перекрестился истоком да спать пошел. Лёг на пригорочке между елью и осиной, кафтаном накрылся, захрапел. И привиделось во сне добру молодцу, что не ель с осиною в выси шумят, а баба с дочкой плачут. Не смола яхонтовая по стволу течёт, а баба слезами горючими обливается, мужа своего поминает: «Ой ты муж мой еси возлюбленный, царь змеиный, на кого покинул жену с детками малыми? На кого оставил царицу свою Эгле?» Баба голосит, а дочка ей вторит: «Сгинул, батюшка, свет наш ясный! Извели его люди злые! Косами острыми порубили, в пучину морскую схоронили! Горе нам, горе! Горе-то какое!» Пробудился молодец с зорею, поискал окрест — ни бабы, ни дочки, токмо ель-красавица да осинка-отрочица на ветру качаются, морю-батюшке кланяются. Отломил Нечай по веточке и от ели, и от осины, оседлал коня и пустился в путь. По холмам, по долам ехал молодец, да как стало темнеть — дорожка сама к морю вывела. Так тому и быть, порешил Нечай. Только вынул он ногу из стремени — до небес взнялось море Варяжское. Испугался Нечай — хотел дёру дать, да не сдюжил с силой неведомой. Будто жёрнов незримый на шею лёг — гнёт к земле молодца, с коня стаскивает. Покорился Нечай, спешился. Налетели тотчас ветры лютые — заревели и завыли, что звери дикие. Не по воле своей, но их волею упустил Нечай узду Буркину, и не стало у него сотоварища — увлекло коня морской волной, будто б никогда и не было. Без коня всё одно пропадать, что поделаешь? Помолился стрелец, да без тщания, и забылся сном меж трёх молодых дубов. И привиделось ему во сне, что не дубы то ветвями шумят, а три парня молодых дубинами грозят. Грозят да приговаривают: «Уй вы, родичи! Уй, лихие! Обагрили море синее, извели царя Жильвинаса! Мы за то вас сечь почнём, мы за то вас жечь почнём, да за батюшку сполна поквитаемся!» Пробудился Нечай на рассвете — голова что котёл гудит. Обошёл вокруг молодых дубков, отломил от каждого по веточке и пустился в путь. Целый день шел Нечай да по берегу — и пешцом инда сильно умаялся. Только сел на песок дух перевесть — выходили из бору жемайтане, погане балтийские, веры Христовой не ведавшие. С ними жёны их шли со отроце, а следОм и дети их малые, и холопы, и прочая, и прочая. Вот пришли жемайтане к морю синему, и взнялся промеж ними плач великий и всякое причитание. — Что за горе у вас, люди добрые? — их Нечай с участием спрашивал. — Чем помочь вам, коль сподобит Господь? Отвечали ему жемайтане: — Ой ты гой еси, добрый молодец! Мы от века мореходы искусные, и кормились мы рыбной ловлею, да торговлю вели мы немалую, и ристали наши куренасы да по волнам моря Варяжского. Не поможет никто горю нашему, не развеет недолю суровую. Прогневили мы не бога, но демона, нанесли ему обиду великую. Уж минуло с тех пор три десятка лет, а царь-змей только пуще гневается — ему служат внуки стрибоговы, корабли наши топят без устали. Горе-горе нам, горе великое — нет нам ходу в море Варяжское! Отвечали так Нечаю жемайтане, пуще прежнего причитали и плакали. — Что за змей таков? — стрелец их спрашивал. — Никогда о таком я не слыхивал. И почто на вас он прогневался, чем обиду нанесли, горемычные? Отвечали ему жемайтане: — Сочетался Велзевел, князь демонский, со царевной морской, душой Балтики. Родила царевна дитя скаредное, нарекла змеем-Жильвинасом. Стал царём он во срок положенный, и пришла пора жениться проклятому. Сотню дев морских отверг Жильвинас не глядючи, бо пленилось сердце Эглеею. То была дщерь земная, жемайтская, красотою предивной блистающа. Обернулся царь-Жильвинас да ужиком, заманил Эглею во морюшко. Девять лет по ней братья плакали, а как вышла Эглея из волн морских, да с приплодом от змея-Жильвинаса, не стерпели люди жемайтския — ополчились на мерзкого демона. Вот и плачем теперь мы, молодец, бо не вышло со змеем справиться, и как есть мы смиренные данники — во всём воле царской послушные, и оброк платим лиху проклятому, еда боры и поля плодородные змей потопит вместе со сёлами. — Что ж взыскал он с вас, неудольные? Отвечали на то жемайтане: — Чтобы помнили люди жемайтския, как с сынами отцу разлучатися, да как мужу с женой век не видеться — каждый год ему жертву великую мы приносим на этом на береге. Отдаем мы Жильвинасу юношу, да не абы какого, а знатного, благолепьем предивным цветущего, разуменьем и телом блистающа. На закате придут слуги змеевы, уведут его в пучину холодную — будет век вековать у царя в челяди, не видать ему света белого. Оттого мы и плачем, молодец, оттого наши жены невеселы. — Вы не плачьте, люди жемайтския, — им Нечай на то ответствовал. — Что скажу вам, прежде послушайте. Унесли ветра мою саблю стрелецкую, увела волна коня черногривого — мне б добро своё из моря выручить, да и вам помочь не мешало бы. Сам пойду вместо юноши знатного — и жемайтам добуду прощение, а управят Господь с Богородицей, заберу свою сабельку острую и коня-черногривку веселого. Не поверили Нечаю жемайтане — где стрельцу простому со змеем справиться? Говорили ему: — Ой ты гой еси добрый молодец! Зрим ума в тебе меньше, чем буести! И себя ты погубишь в тщетности, и беду на нас накличешь великую. Не тягаться тебе, смертному, да со змеем, морским повелителем. Не отдаст он тебе ни полушечки, ни песчинки морской, ни травиночки. Усмехнулся Нечай невесело: — Кто не жил доднесь в Московском во княжестве, не вкушал тот жита полынного. Вы от змея черного стонет, а на нас сам Пресветлый прогневался — насылал на Русь смуту великую, осемь лет не имал покаяния. Ни в церквах, ни в домах спасу не было, опустели деревни со сёлами — кого глад склевал, аки ворон злой, кого страх стерзал, аки пёс чумной, да поляки сверху добавили. Я во смуте той, что в огне калён — у козла молока допрошусь, коли надобно. Понапрасну вы мнетесь, жемайтане. Отчего избавленья не примете, егда в руки само идет? — Прозорлив царь моря Варяжского! — отвечали со страхом жемайтане. — А ну как разгадает блазнение? — Разгадает — мне и ответ держать, не вам. Зашумели жемайты, заспорили. Как пришли в согласие, говорили Нечаю таковы слова: — Дело доброе замыслил ты, молодец, пусть по слову твоему и сбудется. Говори, чем за службу отплачивать, чем уважить тебя, чем порадовать? — Ничего наперед мне не надобно. Не вернусь цельный год — на пригорочке возведите часовеньку малую. Нареките Честною Софийкою — вот и будет плата мне добрая, во грехе душе озябшей согретие. Отвечал так Нечай жемайтанам, и на том у них дело и сладилось. Обрядили молодца как юношу, да не абы какого, а знатного, дождались, когда солнце закатится, и свели его к самому берегу. Налетела тут буря великая, помутилося море Варяжское. Вышли на берег слуги змеевы, чешуей золотной блистающи. — Где оброк? — грозным голосом спрашивают. Им жемайтане на то ответствуют: — Вот оброк пред вами, слуги змеевы. Забирайте и царю от нас кланяйтесь. Не спознали слуги блазнения, на хребет Златой рыбы Нечая саживали и с великим шумом в море канули. Натерпелся страху добрый молодец, как влекли его в пучину во тёмную. Только проку бояться, коль жив пока? — попривык в пути, освоился, головой по сторонам почал вертеть да с рыбы Злато-перо свешиваться. Много дивного увидал стрелец на дне морском — и поля, и леса, и города с сёлами. А уж как до хором его царских доставили да к крыльцу подвели красному — потерял дар речи добрый молодец и застыл в великом изумлении. Да и как не дивиться чуду такому: у дворца царского стены хрустальные, чешуёй жемчужной кровли крытые, кирпичом янтарным крыльца мощены. Восседает в том дворце во чертогах златых сам Жильвинас-царь, господин моря Варяжского, а боярами при нем бури грозные, воеводами при нем ветры лютые, а сестрицы его — волны вольные. Привели слуги добра молодца во чертог златой да пред очи царские поставили. Царь как есть Велзевелов сын, царицы морской отрадушка: в одном оке у него огонь демонский горит, а в другом плещет хлад василисковый. Погляделся в те очи Нечай украдкою — обуяла его робость великая. Да и как не робеть ему демона? Росту в нем — пять вершков с саженью, да сложения он богатырского. Бронзой белою кожа сиятельна, а власы с бородой — что смоль чёрные. Разодет царь в кафтан перламутренный, кушаком припоясан лазоревым; а чело венец венчает трезубчатый, да с каменьями с самоцветными. — Буде здрав, государь Жильвинас, душа Балтики! — говорили царю слуги верные. — Привели мы оброк от людишек жемайтанских, да просили они тебе кланяться! Поглядел царь Жильвинас на тот оброк — помрачнело чело его ясное, заблистали очи что мечи булатные. — Вы кого привели, окаянные? — царь у слуг тихим голосом спрашивал. — То не сын от знати жемайтския, а подмена без роду без племени. Вот уж славно вы мне службу служите, вместо злата грязь подносите. Задрожали слуги, заплакали, в змей со страху все обратилися. — На гневись, государь наш заступленник! Не лиши своей царской милости! Сослужим тебе службу верную, что угодно скажи — всё выполним! Укротил царь свой гнев, призадумался. Говорит: — Отправляйтесь-ка в землю жемайтскую и пожрите их мужей, сколько сыщете. Такова моя воля царская, не исполните — быть до веку вам змеями. Услыхал то Нечай-добрый молодец, не стерпел и вперёд выступил. Говорил царю моря Варяжского он с поклоном таковы слова: — Не губи, царь, люди жемайтския, наказать их всегда успеется. Не губи свои слуги верныя, их вина вся на мне лежит. Удивился такой дерзости Жильвинас-царь, округлил брови соболиные. — Кто таков? — Нечая спрашивает. — Али сила в тебе сокрыта великая, али глупость твоя несметная, что посмел мне советы советовать? Мне, царю морскому Жильвинасу? — Не сойти мне с этого места, великий государь, коль хоть словом пойду против истины. Звать Нечаем меня Колывановым, и пришёл я к тебе доброй волею, чтоб от роду жемайтского низко кланяться. Коли будет на то твоё дозволение, ко словам прибавлю пару веточек... И подал Нечай царю ветку еловую. Изумился царь, такой дар увидевши. — То не веточка еловая, то царица Эглея мне весточку шлёт. А Нечай уже вторую ветку ему с поклоном протягивает — осиновую. Побледнел царь с лица, увидав тот дар — заблистали слёзы, что хрусталь, в очах змеевых. — То не веточка осинова, — молвил он. — То дочь неразумная Дребуле отцу весточку шлёт. Смекнул Нечай, что смягчилось сердце морского царя, и повёл речи тихо да вкрадчиво: — Нету горше доли, чем жене без мужа жить, нету горше слёз, чем дщери по отцу лить. Не сироти жён и детей, великий государь, яви данникам смиренным не лютость твою, но милосердие. Нахмурил брови морской царь, да ответил не сразу, подумавши. — Ай да жемайтане, щучьи дети — подослали просителя умелого. Что ж, будь по-твоему, Нечай Колыванов. Передай народу балтийскому, что за первый обман главы не секу: пусть оброк мне как прежде уплачивают — и не будет на них моего гневления. Что ж до тебя, молодец — за вести добрые и плата добра. Жалую тебя волей. Садись на рыбу Злато-перо и катись на все четыре стороны. Повеселел Нечай от таких слов, набрался храбрости и с поклоном царю ответствовал: — Послужил я стрельцом при трёх царях земных да князей чистородных видал бесчисленно, но такого правителя, как ты, великий государь, на всём свете белом не сыщется! Дозволь, прежде чем откланяюсь, кой об чем твою царскую милость попросить? Подивился царь-змей таковым словам. — Поглядите, каков наглец выискался! — боярам своим да сестрицам молвил. — Со дна морского живым отпущаем, а всё мало ему милостей. Да ведаешь ли ты, человечишко, что никому досель того не позволялось, окромя жены и детей моих? Страшны очи царя Жильвинаса, василисковым хладом полнятся, опаляют огнем демонским — а стрельцу московскому хоть бы что. Задрожал легонько от взора змеева, да на своем стоит. — Ты прости, государь свет Жильвинас, не гневайся. Не силён я грешный в обычаях здешних. А всё ж таки дозволь попросить кое-что? Видит царь — смелый молодец, не отступится. И пришелся по нраву ему Нечай, Колыванов сын. — Что с тобою делать, буйная головушка — проси, коль не боязно. А Нечаю только того и надо — говорит: — Унесли ветра мою саблю стрелецку да забросили в море глубокое. Не под силу мне её сыскать, государь, велики твои владения. Кабы кликнул ты слуг, да сыскалась бы сабля та — за ценой бы не постоял, уплатил бы втридорога. Услыхал царь-Жильвинас те слова — и ну хохотать, ну покатываться. И все ветры, и бури, и волны морские ему вторили. — Насмешил, стрелец, порадовал. Человечишко смертный, костей горсть да плоти кусок, а со мной, владыкой морским, торговаться вздумал! Ну-ка, слуги верные, разыщите, что стрельцу надобно! Хлопнул царь в ладоши, да так звонко, что все рыбы и гады морские по норам попрятались. И явились тот же час слуги змеевы и доставили саблю стрелецкую. Покосился Нечай на своё добро, обрадовался и дальше речь повёл: — Не прогневайся, великий государь, душа Балтики, ещё одна просьбишка у меня имеется. Услыхал то царь — лишь рукой махнул. — Говори, чего ещё тебе надобно? — Увела твоя сестрица-волна моего коня. Кабы явил ты милость царскую да велел сыскать Бурку на дне морском, уж я бы за ценою не постоял — уплатил бы вдвое больше, чем за сабельку. — Ох, гляди, стрелец, не сносить тебе головы, коль не расплатишься! Приложил царь морской персты к устам, да как свистнет — по всему свету звон пошел, разыгралась буря на море Варяжском. Тот же час раздалось со двора конское ржание. Подбежал Нечай к окну, глядит — то Бурка, товарищ его верный, по песку гарцует, узду грызёт. Обрадовался Нечай, поклонился в пояс морскому царю. — Велика власть твоя, государь свет Жильвинас, а щедрость — и того велие. Был в разлуке с конём да с булатом, и тоской зелёной сердце полнилось. Ныне вместе мы, как три брата родные, светлой радостию сердце рдеет. Прими плату за то, великий царь! И подал Нечай царю морскому три дубовые веточки. Охнул царь Жильвинас прегромко, а вместе с ним и все его подданные разохались. — То не веточки дубовые, — молвил царь. — То сыновья мои — Ажуол, Уосис и Бержелис. Тридцать лет не было от них вестей, ни один ветер их не сыскал. Как же ты, стрелец простой, умишком своим додумался? — Не гневись, государь, на правду, — ему Нечай с поклоном отвечал. — Креста на твоих боярах да воеводах нету, вот и не сыскали. Кто Царя Небесного чтит во Троице — тому любая тайна в нужный час открывается, а кто демонской силе поклоняется — тот и днём с огнём правды не сыщет. Услыхал царь демонской слова праведные, развеселился пуще прежнего. — Как тебя, стрелец, Жемина-земля такого прямого да поперечного выносила? — Сам не знаю, государь Жильвинас. Не мил я матери-земле — да она мне мила. Дозволь теперь воротиться к ней. — Не спеши, стрелец, к Жемине, успеется. На заре велю пир собирать во гриднице, почну праздновать вести добрые. Быть тебе дорогим гостем на том пиру, а уж после на берег отправишься. Воля царская сильней слова данного — поклонился Нечай царю поясно да пошел во конюшни во царские, коня Бурку-черногривку проведати. И не знал Нечай-добрый молодец, что замыслил царь Жильвинас блазнение. Восхотел стрельца храброго в своём войске имети, велел готовить брашно особое и нести из погребов вино заговорное. Вот свели Нечая слуги во горницу, как боярину ему прислуживали и на мягку постель укладывали. Осенил себя Нечай крестным знамением да уснул сном тихим и праведным. И тотчас вполз на грудь ему чёрный уж, в три кольца вокруг сердца обвился. То Жильвинас был, змеиный царь — хотел ведати тайные умыслы. Да Нечай-молодец не имел таких, и уполз змей хлебавши несолоно. И видал в ту ночь Нечай сон такой: что пришла на брег морской царевна именем Дребуле. Выкликала она отца своего, выкликала да горько плакала. А отец ея — сам Жильвинас-царь, повелитель волн, душа Балтики. Услыхал Жильвинас глас крови родной, поднялся из глубин и молвил: — Что случилось с тобой, моя горлица? Кто обиду нанёс тебе горькую? Ничего не ответила Дребуле, токмо горше царевна заплакала. — Не печалься, звёздочка ясная, слёз не лей, былиночка тонкая. И опять не ответила Дребуле. В третий раз её царь уговаривал: — Воротись домой, душа чистая, обниму тебя — тотчас утешишься. Но не слушала батюшку Дребуле, токмо ручки к нему тянула белые. Не спознал в том блазнения царь морской, вышел на берег дочку утешити. А в бору уж поджидали шурины со шуричи, да все с косами и кольями острыми. Выходили из бору шурины со шуричи и язвили смертно Жильвинаса. — Где же сила твоя демонская? — так с издёвкой они приговаривали. — Где же мудрость твоя змеиная, что повергли тебя люди смертныя? Налетели тут ветры лютые, набежали волны сердитые, перебили супостатов до единого и по соснам прибрежным развесили. Истекали кровью раны глубокие, обагрились окрест пески белые. И царевна над телом изрубленным сокрушалась и горько плакала: — Ты прости меня, свет мой батюшка! Не своею блазнила я волею! Не хотела творить дело чёрное, да дядья меня силой заставили! Не ответил ни слова ей батюшка, лишь слезами очи змеевы полнились. Приходили из волн слуги змеевы, уносили тело изранено, и где шли они — море мутилося, стали чёрными воды Балтийские. Тяжёл сон, да легко пробуждение — подняли на заре добра молодца, приодёжили его да по-новому — и сорочку надели шёлкову, и кафтан с расшитием бисерным, и кушак атласный узорчатый. Хлопотали слуги усердные, угождали гостю со тщанием, а Нечаю от того ни жарко ни холодно. Вспоминал он Софийку-боярышню — как поясала мужа покромкою, и слова любЫ приговаривала, и, красою дивной цветущая, целовала его да без скромности. Приводили Нечая во гридницу, на почётное место саживали. А гостей уж там видимо-невидимо: и боярство царёво, и воинство, и морские девы-красавицы — жемчуга в чёрных косах россыпью. Вот и сам царь Жильвинас пожаловал и гостей дорогих тепло чествовал, и давал им наказ веселитися, чтоб взнялось до небес море Варяжское. Как пошёл пир горой да на дне морском! Ели гости яства предивные, пили вина самые лепшия и царя Жильвинаса славили. А как грянули барабаны да рели, как запели свирели веселыя — пошёл пляс великий, пляс великий да буйный, и сам царь Жильвинас выходил из-за стола и отплясывал с сёстрами-волнами. И с того глумного веселия возмущалось море синее, возмущалось море Варяжское — и топило корабли без жалости, и тянуло люд в пучину холодную. От тех бед царю пуще весело, пировал ярО, да со присными. Один Нечай как на поминках сидел, в окно пялил очи лазоревы. Подзывал царь стрельца, спрашивал: — Что не весел ты, гость дорогой? И одежды на тебе новые, облекли красу молодецкую. И власа белым златом блистающи, и румянцем щеки налиты — инда мужу такому да первому и веселие водить, и в пляс идти. А ты тих да угрюм. Аль обидели тебя чем слуги мои, сослужили скверно? — Нет обиды на слуги твоя, великий государь. Как боярина меня пестовали. Продолжал царь допытываться: — Отчего ж ты вина не пьёшь? Али кисло вино? — Как же пить его, великий государь, ежели хочу чарку перекрестить, а рука не подымается? Отмахнулся царь. — Невелика беда. В моём царстве и закон мой демонский. Да неволить не буду, пей воду ключевую и отведай брашна особого. — Ты прости, великий государь, не в укор скажу, в оправдание: как мне есть, ежели хочу те яства перекрестить, а рука долу тянется? Покачал царь головой, рассмеялся. — В новом кафтане по старому мосту! Воля твоя, стрелец, сиди на пиру голодным. Да скажи, отчего не пляшешь с девами морскими, сестричками моими? Али не хороши они? Али закон крестианский и дев крестить велит, прежде чем на пляс звать? — Благолепны сестрицы твои, великий государь, краше их во всём свете не сыщется. Да жена моя мне к сердцу родней, с ней одной мне и плясати. Увидал царь, что не прельстить ему стрельца, не сблазнити. Махнул рукой. — Не хочу тебя неволить, добрый молодец. Отправляйся восвояси, заждалась чай жена мужа верного. Повесил голову Нечай. — Твоя правда, государь, ждёт-пождёт меня Софийка-боярышня, не одна, а с сыном Иванушкой. Только нету мне ходу к ним, в царстве горнем они насельники. Пока жив я — они далече, а как помру — не знаю, свидимся ли? Греха много на мне, тяжёл грех — во ад потянет. Тронуло царя исповеданье сердечное, говорил в ответ таковы слова: — Сердце мужа что камень твёрдый, жены сердце что речка быстрая: полонит вода камень дролевый — и подточит, и расколет надвое. Сам такую печаль я ведаю — разлучён навек с царицей Эглеею. Проросла жена елью во сыру землю, не вернуть ея в мои объятья. Только вот что скажу тебе, молодец, и уж ты лица не криви, послушай. Нету чести в кручине безустальной, не идёт она мужам в украшение. Доведётся с боярышней свидеться — не признает она мужа рОдного, от печали да жажды иссохшего. Молвит: кто ты таков, гость неведомый? Не тебя любила я девицею, не тебе отдала сердце трепетно. Соглашался Нечай с тем речением: — Нету чести мужу в тоскливости. То и сам, государь, я ведаю. Да откуда стяжать мне веселие? Научи меня неразумного, поделись великой премудростью — как прожить на свете с язвою, что сточила сердце до донышка? Заблистали тут очи змеевы, заиграли уста улыбкою. — Инда сильно язва прищучила, коли просишь совета у демона. Ну так слушай сюда, добрый молодец, расскажу две тайны премудрые. Чтобы жить бескручинно да весело, средство есть — вино заговорное. Кто испьёт его чаркой глубокою — пятьсот лет не будет печалиться. Позабудутся кручины да горести, и дороги к ним прахом покроются. А прибавь к вину брашно особое — не спознает плоть твоя старости, пять веков молодецкой удали пролетят, словно птицы по небу. Не по нраву пришлись речи царские, посмурнел Нечай-добрый молодец. А Жильвинас-царь голосом ласковым, окаянным змеиным речением точно сетью Нечая опутывает, на погибель манит душу, что рыбицу. — Ты испей вина, добрый молодец, и забудется печаль неизбывная. Ты вкуси того яства заветного, и отступится доля смертная. Станешь вровень ты с ветрами лютыми, быть на море тебе воеводою. А последним моим изволением станешь другом моим разлюбезным. Покраснел до ушей добрый молодец, изумился такому речению. Аль смеётся над ним царь демонский, аль на грех содомский окушается? — Отпусти, государь, подобру-поздорову, буду век тебе благодарствовать! Не знавал я в Москве тех царских милостей, а теперь и подавно не надобно! Отпирался Нечай преумеючи, да куда от соблазну сокрытися, коли сам Велзевелов сын ему в очи глядит и ведет речи сладкие да прельстивые? — Не спеши, молодец, отрицати любление моё. Только вкусишь его — и забудешь иное, что сон дурной. Кто берёзовицы испьёт, а потом сладкий мёд — ужель вспомнит тогда берёзовицу? И глядит Нечай на царя во все глаза — демонской власти пуще предаётся. Поглядит в правое око — огнём стыдным опаляется, поглядит в левое — что студёной водой омывается. И уж мил и пригож ему Жильвинас-царь, что накажет — все исполнить хочется. Смекнул демон-царь, что дело спорится. Подозвал молодца ближе подойти и перстами бесстыдными по щеке ласкал, волховал устами нечестивыми: — Обращался вечор я чёрным ужом, на груди твоей кольца вил да слыхивал, как бежит по жилам удалая кровь, как бурлит и к уду просится. Так зачем же держишь себя в узде? Али мерзок я в обличии мужеском? Отвечай, стрелец, чего молчишь? — Ты в обличье мужеском, что калинов цвет, государь. Точно уголь во ночи пылающи... Сам не знал Нечай, что язык молол, да царю ответ понравился: — То ты верно спознал, что согреть могу. Да не все то будут милости. Что заботит тебя — то в волне утоплю, что печалит — спалю и развею по ветру. Оставайся со мною на дне морском, обретёшь во всём житье беспечальное. Слаще мёда были те речи змеевы, и не сдюжил Нечай с искушением. — Эх, была не была! — одним махом прикончил стрелец яндову вина заговорного, а потом принял брашна особого. И тотчас позабыл на пятьсот долгих лет он и веру свою, и боярышню. Заиграли тут гусли звончаты, загудели рели веселыя, и пошел плясать Нечай-молодец да с морскими вольными девами. И таков был пляс его яр да лих, что сама красавица Чернава шелковЫм платком жаловала. А как кончился пир и настала ночь, приходил молодец во покои государевы. Раздевал его Жильвинас-царь, да на ложе клал, да правую руку молодца в свою крепко брал. Водил перстами по груди изрубцованной, на каждой отметине приговаривал: — Тут секли меня косы острые, тут секли меня мечи булатные, а тут зубы чудищ морских вонзалися. Вот до чресел дошло изученье нескромное — оробел Нечай, заневолился. Отпустил царь молодца ладонь, начал сам его ласкать да точно девицу красную пестовать. И забыл себя молодец в том ласкании, растерял весь стыд отпущенный. А как почал царь его ниже пояса целовати да по стёгнам крепким оглаживать — взнялся уд молодца, твёрд да прям, что дубовое стружие. Тут уж Нечай совсем освоился: что ложе царское, что поле ристальное — так себе смекнул. А где двое ристаются, там и ответ держать — почал Нечай царю отвечать, лаской за ласку отплачивать. Так любились они всю ночь до зари и спали потом до полудня. И проснулся Нечай о ту пору беспамятным да счастливым, и не знал не гадал, что на земле за ту ночь десять лет минуло. — Почивалось как тебе, свет Нечай-буйная головушка? — гладил царь молодца по златым власам да о снах его истоком расспрашивал. Отвечал Нечай: — Я видал, государь, токмо этот сон — сине море у берега плещется, а на белом пригорке часовня стоит. Одиноко ей без службы — мается. Вот и кончен сказ, было всё то встарь, как царил на море змей Жильвинас-царь, и Эглея-ель росла на пригорочке; как стояла на песку Софийка Честна, и служил Нечай морским воеводою; как платили жемайтане царю-змею дань, каждый год об том горько плакали. Пролетело с тех пор пятьсот с лишком лет, а что дальше было — кто ж ведает?..

Конец.

Примечания. (1) гой есте — досл. «будьте здоровы» или «будьте живы», приветственно-величальная формула, характерная для устного народного творчества и былин (чаще можно встретить «Гой еси», то есть «Будь жив») (2) море Варяжское — Балтийское море (3) Смута великая — Смутное время. Период в истории России с 1598 года по 1613 год, ознаменованный стихийными бедствиями, гражданской войной, русско-польской и русско-шведской войнами, тяжелейшим государственно-политическим и социально-экономическим кризисом. (4) Всех богатств у бывшего стрельца — сабля острая со службы государевой да дитя малое в память о жене-покойнице — отсылка к 8-ой и 9-ой серии 2-го сезона сериала «Годунов». София Колыванова погибает во время снятия Троицкой осады, муж хоронит её и уезжает из тех мест с маленьким сыном на руках, далее о нём ничего не известно. (5) силой волховской к долу тянет — магической силой тянет вниз, «волховать» — заниматься магией, колдовать (6) внуки стрибоговы — Стрибог, славянский бог ветра (7) истоком — мимоходом (8) На кого оставил царицу свою Эгле? — здесь и далее в тексте будет много отсылок к сюжету сказки «Эгле, королева ужей». Литовская народная сказка, считающаяся одной из самых старинных в литовском и балтийском фольклоре. Насчитывается более сотни различных версий сказки, интерес к которой проявляется литовскими и зарубежными исследователями индоевропейской мифологии. По мнению Г. Бересневичюса, эту сказку можно расценивать и как литовское сказание о происхождении балтийских богов. Имя «Эгле» достаточно популярно в Литве и в переводе с литовского означает «ель», а имя «Жальтис» или «Жилвинас» (лит. Žilvinas) в переводе с литовского означает «уж». (9) поискал окрест — поискал вокруг (10) до небес взнялось — до небес поднялось, «взняться» — подняться вверх, на высоту (11) без тщания — без старания (12) пешцом — пешком, на своих ногах, «пешец» — пехотинец (13) жемайтане, погане балтийские, веры Христовой не ведавшие — «поганин» — язычник, идолопоклонник. Жемайтия — историческая область и этнографический регион на северо-западе современной Литвы. Население Жемайтии упорно отстаивало самобытность своей культуры, верований и традиций (некоторые успешно сохранились до наших дней). Считается, что Жемайтия была одним из последних регионов Европы, отказавшихся от язычества. Например, в 1418 году произошло восстание языческого населения, в результате которого были изгнаны жемайтский епископ и священники, разрушены костёлы, сожжены дома бояр, принявших католичество, создавались языческие капища и ставились идолы. (14) ристать — двигаться, ездить, бегать, скакать (15) куренас — парусная деревянная рыбацкая плоскодонная лодка, использовавшаяся в Куршском заливе до второй половины XX века (16) Велзевел — в древнерусском языке «Дьявол», в Новом Завете Вельзевулом зовется глава демонов (17) скаредное — мерзкое (18) приплод — потомство у животных. Соотв. в тексте — жемайтане презрительно считают царя-змея животным, его детей тоже не бог весть кем. (19) оброк — в данном случае имеется в виду принудительный сбор «натурой» с зависимого населения (20) еда (ударение на е) — иначе, в противном случае (21) неудольный — обделённый, несчастный (22) Мне б добро своё из моря синего выручить — настойчивость, с которой Нечай стремится вернуть саблю и коня, объясняется их высокой стоимостью и тем обстоятельством, что обладание оружием и конём давало огромное социальное преимущество любому, кто формально имел право и/или реально умел ими владеть — это защита своей жизни и достоинства, неплохой заработок и т. д. (23) себя ты погубишь в тщетности — погибнешь напрасно (**) доднесь — до этого дня, до сих пор (**) жито полынное — дословно "хлеб из полыни", имеется в виду несъедобная/отсутствующая еда, тяжёлая судьба (**) с беспроторицы — от безысходности (**) егда — когда (24) рыба Злато-перо — сказочная рыба, встречается в былинах про Садко-купца. Авторской волей переселилась из Ильмень-озера в Варяжское море. (25) хоромы — совокупность строений в одном дворе. Все строения ставили отдельными группами, которые соединялись сенями или переходами. Таким образом, хоромы состояли из нескольких особняков. Цари (князья) жили на верхних этажах. Хоромы строились без определённого плана. Избы, горницы, сени, крыльца пристраивались к существующим зданиям по мере необходимости и там, где это было удобно хозяину. (26) василисковый — змеиный, «василиск» — опасная змея, наделённая мифическими чертами (27) Росту в нем — пять вершков с саженью — приблизительный рост царя Жильвинаса составляет 2 метра 36 сантиметров (**) гораздый — искусный, умелый (28) гридница — в древнерусской архитектуре IX—XVII веков — большое помещение в княжеском дворце, для рядовых дружинников (гридей) и где вообще могло поместиться много народа. Использовалось также для праздничных пиров. (29) блазнение — обман (30) брашно — еда, пища, угощение (31) шурин — брат жены, «шурич» — сын шурина (**) язвили смертно — очень сильно изранили (32) покромка (пояс-покромка, опояска, кушак) — необходимый элемент русского мужского/женского костюма. Без пояса человек считался раздетым, во что бы он ни был одет («распоясаться» — вести себя неприлично). В контексте — Нечай вспоминает интимный момент семейной жизни, сакральную супружескую близость. (33) лепший — лучший (34) реля (рыля, колесная лира, хёрди-гёрди) — струнный музыкальный инструмент, встречается у многих народов Европы, в том числе и у славян. Звучание специфичное: дребезжащее, скрипуче-протяжное. Слушать 1 (современное): https://www.youtube.com/watch?v=PBmzzrU3gR8&ab_channel=Sparks%26Shadows Слушать 2 (аутентичное): https://www.youtube.com/watch?v=naQopGoPnig&ab_channel=AndreyVinogradov (35) глум — громкое, шумное веселье (36) инда — частица речи, служит для выделения и усиления того слова, перед которым она стоит. Ещё может выражать отношения следствия: «так что, так что даже». (37) прельстить — обмануть (38) в царстве горнем — на небе, в раю, «горний» — находящийся в вышине, небесный (39) дролевый — любимый, «дроля» — романтический возлюбленный/возлюбленная (40) на погибель манит душу, что рыбицу — рыба является распространенным евангельским символом, ассоциируется с Христом, христианской душой. Соотв. в тексте — уловки царя-демона угрожают христианскому благочестию Нечая. (41) на грех содомский окушается — пытается завязать гомосексуальные отношения, «окушатися» — пытаться что-либо сделать. Для справки — в средневековой Руси с «грехом» гомосексуальности были знакомы не понаслышке, отношение общества было сравнительно терпимым и мягким, смертной казнью не карали, к пьянству относились жестче. (42) берёзовица — напиток из берёзового сока, зачастую «пьяный» т. е. слабоалкогольный (43) вечор — вчера вечером (44) калинов цвет — дословно «как ягоды калины». В контексте заданного Нечаю вопроса ответ звучит примерно так: твоя мужественная внешность таит в себе нечто по-женски привлекательное и вместе с тем мрачное, сулящее мне переход в духовную смерть, а возможно и подарит новые силы, возрождение. Символика калины в славянском фольклоре разнообразна и неоднозначна. Ягоды и древесина калины ассоциировались у славян со смертью и похоронами, свадебным обрядом, молодостью и счастьем, с переходом с одного жизненного этапа на другой, с женской красотой, с крепким здоровьем. (45) яндова (ендова) — низкая и широкая посуда с отливом в виде желобка. Используется для подачи алкогольных напитков на праздничный стол. Вместимость бывает самая разная — от двух чарок до нескольких вёдер. (46) стегно — бедро