Бессмертие — есть проклятие

Он, избитый и замученный до смерти, сидел на полу грязного общественного туалета в одном из второсортных мотелей необъятного Техаса. Техаса, по которому они своей дружной и невероятной компанией путешествовали. Проповедник, возомнивший себя Богом (хотя о каком Боге может идти речь, если руки по локоть в чужой крови?), убийственная красавица Тюлип, что с плотоядной улыбкой сожрала их (Джесси и Кэссиди) сердца и чертов эгоцентричный вампир с прикончившей его депрессией и огромной любовью к человеку с синдромом Бога. Или человека, пытающегося найти Бога – Кэссиди уже слабо улавливал конченые замыслы и мысли проповедника. Ну и, слава богу – за сто с лишним лет он уже заебался понимать всё и всех, да и о чем может идти речь, если он даже себя с трудом понимает? Перестал он понимать себя, наверное, в тот момент, когда прекратил с упоением смотреть на Тюлип, перестал ощущать странную эйфорию и бабочек в животе (тех самых, про которых маленькие девочки говорили в году эдак две тысячи семнадцатом). Перестал понимать себя, когда мысли в голове медленно начинал занимать Джесси Кастер – человек грубый, смертельно опасный, да и к тому же с какими-то больными идеями в голове. И если в случае с Тюлип он мог еще вести какую-то вялую войну – словесные перепалки, уговоры и остальные незначительные попытки, что кончались зачастую лишь провалом. То в случае Джесси Кастером это было просто невозможно, Кэссиди почему-то думал, что этот брутальный священник со сдвигом на Боге является еще и гомофобом – вот такой вот коктейль Молотова. Потому пришлось засунуть свой эгоизм глубоко в задницу, наступить себе на горло и молча свыкнуться с мыслью, что до конца жизни (в случае Кэссиди этот конец вряд ли наступит, бессмертие — есть проклятие) он будет одиноким, загнанным в угол плешивым псом с ублюдской привычкой влюбляться в тех, кому до него совершенно нет дела. Вероятно, Эккариус дал некую отдушину, но и тут он ужасно проебался, впустив в свою жизнь еще большего эгоиста, чем он сам – комбо, вновь разбитое сердце, дополнительный пунктик в будущую книгу – «Автобиография Кэссиди Проншенса и 1001 проеб». Книгу бы, конечно, никто не купил – в мире и так слишком много негатива, кому захочется и про никчемную жизнь вампира-неудачника читать? Вероятно, только таким же неудачникам, как он сам, для получения уверенности в себе, что ли. Понять, что жизнь не такое уж дерьмо, если ты, конечно, не Кэссиди Проншенс – спившийся ирландский парнишка в возрасте тридцати лет обращенный в вампира. Примерно такие пессимистичные и тоскливые мысли роились в голове Кэссиди, когда он залпом допивал какой-то второсортный виски, купленный в местном баре, где собирались такие же неудачники, как и сам Кэссиди. Виски на вкус был отвратительным, но вставлял не хуже, чем родимый Джек Дэниэлс. Он закрывает глаза, откидывает назад голову и затылком несильно ударяется о холодный, забрызганный чем-то багровым кафель. Да, идеальным он не был, но действительно старался – отдавал всё лучшее, прося взамен лишь простое участие, но получал затраханое: «Кэсс, отъебись!» с крайне грубой и раздраженной интонацией. Бесспорно, он это заслужил – был слишком навязчивым, как уличный пес, которого мало били. Но били Кэссиди предостаточно и наверняка, у него осталось бы несчетное количество шрамов на татуированной коже, но, спасибо, блять, огромное, регенерации! – Блядские кролики, – на выдохе говорит вампир, на наручные часы с раздолбанным стеклянным циферблатом смотрит, закрывает глаза и отталкивает бутылку из коричневого стекла в сторону, она разбивается о стену и осколки заволакивают грязный плиточный пол. – Да куда там? Любым кроликам фору дадут, как член до сих пор не отсох, спрашивается… Он улыбается, нетренированно, надуманно, представляет, как завтра утром задаст этот вопрос в лицо проповеднику, натянуто улыбнется, увидев минутное замешательство на красивом лице, а после усмехнется, услышав тысячное посылание на хуй. Кэссиди не считал, но предполагал, что сумма посыланий накопилась существенная. Тюлип, вероятно, вздохнет, предположив, что всё дело в ней, но как же она ошибается. Он пытается встать с пола – получается сперва достаточно тяжко – ребра ноют после заварушки с местными байкерами, которая неплохо его подкосила. Он ладонью опирается о пластмассовый стульчак, второй рукой отталкивается от пола, тут же шикает от боли – совершенно забыл об осколках бутылки, по пальцам и ладони текут тонкие струйки алой крови, капают на пол, а Кэссиди едва на боль внимание обращает, сейчас это действительно меньшее, что его волнует. Задумчиво на ладонь смотрит, голову, набок склонив, принимается осколки из ладони доставать, рука дрожит – алкоголь, что вполне сумел занять место крови, дает о себе знать. Последний окровавленный осколок на пол падает, до ушей доносится стук закрывшейся двери в коридоре, а после ручка туалета несколько раз дёргается, Кэссиди слышит стук. – Да подождите, мать вашу, занято ж, – с легким раздражением произносит вампир, оглядывает помещение санузла и наконец-то видит весь хаос созданный его скромной персоной. На мгновение воспроизводит в голове мысли человека за дверью, но потом понимает, что в основном ему насрать на мнение человека, которого он даже не знает, ему было бы насрать даже, если бы за дверью стоял сам Папа Римский с библией в одной руке и с крестом в другой. Срывает несколько листов бумажного полотенца и на руку кровоточащую наматывает, а уж после дверь наконец-то отворяет. При виде человека, стоявшего за дверью, сердце пропускает несколько ударов, а после, как беспокойная птица начинает биться о ребра, словно наверстывая упущенную возможность. За дверью, конечно, был не Папа Римский, а человек более грешный, но не менее возносящий бога. Он неловко отступает на шаг назад, в подошву кед вонзаются особенно крупные осколки. Проповедник следом заходит в помещение, всеми возможными способами нарушая личное пространство вампира, Кэссиди следит за его взглядом, заламывая руки. – Ты что тут делал? – Спрашивает Джесси, носом полуботинка пиная один из осколков, тот отлетает в стену и разбивается. Кэссиди безучастно пожимает плечами, решая, что этот вопрос вполне безопасный и если он ответит на него честно, то ничего существенного не произойдет. – Бухал. – Почему не в номере? – Продолжает свою артиллерию из вопросов Кастер, Кэссиди раздраженно выдыхает, одна из наиболее бесящих черт характера проповедника – желания вытащить абсолютно всю информацию, даже тогда, когда эта информация ему максимальна безразлична и неинтересна. Но Кэссиди просто не мог злиться – проповедник был слишком красив в свете энергосберегающих ламп. – Ну, ебать, падре, ты попробуй нормально выпить под сладкие стоны Тюлип и твой баритон, – крайне недовольно произносит Кэссиди, пытаясь скрыть тот факт, что в основном всё дело как раз таки в баритоне и это получается у него превосходно. – Дай пройти, боже, ты не стеклянный, блять. Он мягко отстраняет от себя мужчину, ладонью проводит по мятой рубашке, якобы разглаживая складки. Кастер отстраняется сам, отходит к двери, пропуская в коридор Кэссиди. – А кровь откуда? – Ты мне мамка что ли? – Кэссиди поврежденной рукой сильнее сжимает бумагу. Возможно, он был самым законченным мазохистом во всем Техасе, но хорошее отношения проповедника бесило. Кэссиди ощущал неискренность в волнение Джесси, и уж пусть лучше он продолжает обращаться с Кэссиди, как с блудным псом. Продолжает думать, что Проншенс ничего не чувствует, словно он не способен на любовь, словно он не достоин любви и заботы. Пусть продолжает считать, что Кэссиди любит жизнь всем своим сердцем, не имеет никаких забот. Пусть думает, что Кэсс пьет и употребляет для веселья, а не для того, чтобы почувствовать хоть что-то новое. Пусть продолжает думать, что Кэссиди законченный мудак, и пусть засунет эту псевдозаботу в свой набоженный зад. – Порезался я, всё, опрос окончен? Кэссиди направляется к двери в свой номер, решая, что больше на вопросы Джесси я-такой-заботливый-и-невероятный-друг Кастера отвечать он не будет, даже если тот предложит ему потрахаться по-быстрому, подрочить поочередно или отсосать. Он больше не на что не купится, но следующий вопрос, заданный Кастером, застает врасплох. – Значит, всё дело в Тюльпан? – Кэссиди грустно усмехается, опускает взгляд в пол, а после поворачивает в сторону Джесси голову, как-то странно скалится, обнажая вампирские клыки, а после выплевывает, вкладывая в свой голос всю иронию больного и озлобленного мира: – Нет, блять, в тебе. – Двадцати секундное молчания, во время, которого Кэссиди упрямо смотрит в глаза напротив, а Кастер взгляд отчаянно отводит. Внутри Кэссиди взрываются блядские планеты, на Землю с грохотом падают метеоры и астероиды, извергаются миллиарды вулканов, стремительно тают ледники, киты утопают в галлонах бензина. Дельфины разбиваются о стены всплывшей Атлантиды, львы и тигры выбираются из блядских джунглей и клыками вгрызаются в шеи проходящих мимо людей, лавины накрывают лыжников, навсегда закрывая им доступ в реальный мир. Америка объявляет войну всему миру, а Россия взрывает атомные борьбы. Внутри Кэссиди происходил самый настоящий ад, со своими грехами и пороками, а он даже слово вымолвить не может, лишь на Джесси смотрит, немного глупо глазами хлопает, даже не чувствуя нарастающую неловкость от вставшей между ними тишины, что сейчас ощущалась как блядская пропасть. Он прекрасно знал, что значит взгляд Джесси – Кэссиди вновь проебался и влез в омут неразделенной любви. – Кэсс, я… – Начинает Кастер, и Проншенс решает, что лучше прямо сейчас его прервать и свести всё в шутку, пока не стало всё в разы хуже: – Матерь божья, какой ж ты самовлюбленный мудень… Отъебись уже, попытаюсь уснуть, пока вы опять не запрыгнули друга на друга, как кролики… – Он говорит что-то еще, но закрытая дверь приглушает все слова. Кэссиди Проншенс никогда не признается в своих чувствах – лучше уж дружить и видеть этого человека каждый день, чем окончательно проебать всё, что имеет.