***
Кальперния зачастую смотрит на него с горделивой надменностью, не желая выказывать нечто напоминающее сочувствие или жалость. Она уверена — Ралей Самсон свою судьбу заслужил по праву. Она не признается и самой себе, что порой чувствует болезненное сходство с ним, безысходность, словно меч, пронзающую их обоих и оставляя одну общую рану. Они оба — мнимые борцы за справедливость, и оба недостаточно сильны, чтобы эту борьбу вести; оба погрязли в собственных слабостях, выбрали, кажется, неверный путь… Путь неправильный и порочный. И все же Кальперния же считает Самсона глупцом, почти его презирает. Она уверена, что знает больше. видит, что Самсон наивен. Самсон поверил первому встречному. Самсон готов идти за Корифеем на край света, цепляется за него, как утопающий за соломинку, лишь бы не упасть опять в бездну слабостей, унижения и беспомощности; не испытать, как тогда, в Киркволле, выкручивающую наизнанку внутренние органы, ломку. «Он уже на дне» — отмечает про себя Кальперния Что до Корифея, сама Кальперния относилась к нему со скепсисом. На верность ему она не присягала, а цель для нее была важнее средств. Пока Корифей может оказать ей помощь — она будет с ним. Да и сейчас она держит руку на пульсе, чтобы в случае чего отступить и скрыться. О, а скрываться она умела неплохо — обычные будни Тевинтерского Магистра.***
Кальперния, кажется, почти привыкает к нему. Постепенно. Даже несмотря на то, что Самсон — совершенно безумен. Сложно не привыкнуть к тому, с кем днем сражаешься плечом к плечу, а после ночуешь в одном лагере. Это служит началом их странной связи. Наверное, это не больше, чем обычная временная привязанность. Никаких чувств. Никакой эмоциональной связи. И оба они уверены — когда расстанутся, друг о друге более не вспомнят. Иногда они пьяно целуются на затворках временного лагеря, иногда греются у общего костра и заливисто смеются над невероятно несмешными шутками сопартийцев, и Кальпернии даже начинает казаться, что Самсон, верно, не так уж и плох. Магичка начинает убеждаться в том, что он отличный командир, а его смерть не принесет отряду ничего хорошего. Возможно, когда-то за ним и человека можно было разглядеть… Она бы могла перенести его скверный характер, если бы не заносчивые привычки, которые Кальперния про себя считала непростительно глупыми. А глупость и инфантилизм она не терпела. Кальперния действительно любила говорить о Тевинтере. Самсон сам просил ее, слушал внимательно, а рассказывала она с любовью и легкой тоской. Иногда он сам говорил об Ордене Храмовников, о доме, о Киркволле. Его слова полнились невыносимой ностальгией, за которой можно было прочитать — он все равно верит в лучшее. Это была его отличительная черта — странный оптимизм сродни глупости. К его рассказам присоединялся Мэддокс. — Когда все закончится, я покажу тебе Тевинтер! — Кальперния пьяно смеется, расплескивая янтарные капли эля из кружки — Я не очень-то доверяю стране, которой управляют маги, — он усмехается и нарочито кривится. — Лучше, чтобы всем управляла Церковь, а? — невозмутимо парирует она.***
В утро-которое-изменило-все, заставив относительно спокойную жизнь лагеря перевернутся с ног на голову, у Кальпернии возникает странное ощущение, предчувствие. Со вчерашнего вечера вестей с полей не было, отряд Самсона ушёл в храм Думата, и вернулся только под утро. Он сам не сказал ни слова тогда, а наутро пришли горькие вести. На следующий день Самсон бродит по лагерю полностью разбитый, с таким выражением лица, которое Кальперния у него прежде не наблюдала; и бросает ей лишь два слова — «Мэддокс мертв» Она не задаёт лишних вопросов, но понимает — очередная стычка с Инквизицией не могла закончится ничем хорошим. Мэддокса действительно больше нет. Но и для венатори, и для красных храмовников, это служит сигналом к действию. Как резкий оглушающий звук, выводящий из глубокого сна, его смерть пробуждает их и обозначает — теперь все серьезно. Самсон с тех пор начинает принимать только больше лириума. Кальперния смутно догадывается — он собирается сделать последний рывок, накопить в себе больше силы для борьбы с Инквизицией. Возможно, это было человеческим отчаянием. Возможно, такова была его месть за Мэддокса. Он, верно, хотел чтобы его жертва стала последней… — Помни о судьбе Мередит, — шипит Кальперния. Напоминает ему. На всякий случай. — Мередит была слабой, — флегматично отзывается Самсон с другого конца комнаты, — моя устойчивость к лириуму куда сильнее. Со мной Корифей. Она еле сдерживается от того, чтоб не закатить глаза. «Корифей.»***
У Самсона опять ломка. Он вскакивает среди ночи, старается привести дыхание в норму, главное — дышать глубоко и размеренно, дышать, дышать дышать… Считает до трех, четырех, десяти, закрывает глаза, громко выдыхает. Озноб не проходит, тело все еще чудовищно ломит, органы будто выворачивает наружу. Тошнит. Сложно ориентироваться в пространстве, когда кости невыносимо до крика ломает, а перед глазами встает мутная белея пелена. Трясущимися руками он кое-как нащупывает склянку лириума. Теперь наконец можно глубоко вздохнуть, а существование не причиняет такой сильной боли. Что бы не говорила Кальперния, Самсон не дурак. Он и правда знает, что скоро умрет, что осталось ему недолго. А еще знает, что шанс что-то сделать за это время чудовищно мал. Забавно, что Корифей когда-то вытащил его из апатии; забавно, что данный Корифеем Лириум его туда и загнал. У Самсона теперь нет ничего, кроме надежды. — Кальперния?.. — магичка уже спит, — Надеюсь, хоть ты исполнишь задуманное в своем Тевинтере, черт его дери. Удачи, Кальперния. Нет, правда, Самсон считает, что у нее просто обязано все быть хорошо. Кальперния полна сил и амбиций, а главное, она намного лучше его. И это было последним, что он тогда сказал ей, прежде чем отправится к источнику скорби. И пропасть навсегда.