Poison

      В какой-то момент это становится невыносимым. Арсений шутит, сам же смеется, хватает его за руки чуть выше браслетов, налетает с объятиями, сжимая так, что трещат рёбра, и отстраняется слишком быстро, не давая вдоволь насладиться теплом тела. Шасту мало. Перманентно мало. Арсений травит ему байки из жизни, корчит рожи и подбадривает, когда перед выходом на сцену сердце колотится слишком быстро, заставляя пальцы неконтролируемо дрожать. Арсений весёлый, по-дурацки смешной, может заткнуть Шаста в два счёта одной резкой фразой и тут же снабдить её циничной шуткой. А ещё Арсений мутит с Матвиенко уже года три и плачется на плече Антона всякий раз, когда в их отношениях случается какая-то херня. Шастун в курсе практически каждой выходки Серого, их регулярного секса, предпочтений Попова и его душевных болей. Серёга часто бывает резким, а Арс вспыльчив, потому конфликты для них — такая же рутина, как и страстный трах в гримёрках. Антон знает, он слышал, он — в и д е л. Не наблюдал, нет — слишком больно, стыдно и неприемлемо даже для его воронежского воспитания.       — Ты должен сказать ему, Шаст, — как-то заводит привычную шарманку Позов, и Антон тяжело вздыхает, готовясь к очередному мозговому штурму. — Попов тот ещё придурок, он не заметит, пока его как котёнка носом не ткнёшь в очевидное.       — Я не могу, Дим, ты же знаешь. Мы двести раз уже об этом говорили, — Шаст произносит эту фразу, а в груди вновь разворачивается чёрная дыра размером с сердце. — Да бля, просто представь это: я подхожу к нему такой весь на масле и выдаю: «Здарова, братан, а ты мне типа, это, нравишься. Ну, как мужик. Похуй на Серого, давай мутить». Так что ли? У меня такое даже в песочнице не прокатывало, когда хотелось погонять чужую игрушку.       Дима хмурится, всплёскивает руками столь обречённо, что Шасту становится жаль друга, будто бы это у Позова тут проблемы в личной жизни и неразделённая любовь.       — Да не про Матвиеныча речь. Ты должен сказать ему, что тебе неприятно всё это слушать. Что тебе больно, тебя это ранит. Шаст, блядь, это нечестно! — Позов смотрит пронзительно, по-отцовски, как только он умеет. — Нечестно рвать тебе душу. Хоть бы постыдился, боже… Это ведь не может продолжаться вечно!       — Конечно, не может, — в улыбке Шастуна сквозит обида и злоба. — Когда-нибудь Импровизацию закроют, мы разбежимся и, может, меня наконец-то, блядь, отпустит! Я не хочу, Дим, — тихо добавляет он после минуты напряжённого молчания, — мне и так не весело, а если скажу — будет вообще пиздец. Я не хочу быть причиной нашего развала. Столько людей, стоящих за нами, — крю, фанаты — я просто не могу взять и поставить свои хотелки превыше всего этого. Помнишь наш девиз?       Дима поднимает глаза, задумывается и качает головой.       — Если шоу тухлое — сними штаны?       Оба ржут, и воздух в комнате будто бы разряжается.       — Это второй девиз для плана Б, а первый: «Похуй, пляшем», — Шаст подходит к другу, треплет его по плечу и приободряюще улыбается, а внутри отмирает ещё один некогда живой кусочек сердца. — Я справлюсь, веришь?       Дима кивает, и Антон искренне рад этому жесту, потому что сам он на волоске от нервного срыва и эмоционального выгорания. На психологах в странах СНГ до сих пор стигма, поэтому Шаст лечит себя поездками заграницу, объятиями с котом и часовыми ваннами. Алкоголь перестал помогать примерно через год после осознания собственных чувств, так что Шаст больше не питает надежды уйти в градусный отрыв и забыться. Они на съёмочной площадке, и Арсений улыбается ему так, словно бы Шастун — любовь всей его жизни. Они на концерте, и Арсений гладит его плечи, задирает футболку, хватает за руки, дёргает на себя, заставляя уткнуться носом в грудь на долгий миг — всё в рамках игры, сопровождаемой бурными аплодисментами и осуждающим взглядом Позова, который ощущается даже спиной. Они в баре, празднуют новый год, и Арсений — чёрт бы его побрал — смеётся так громко и развязно, что в ушах стоит гул, падает Шасту на плечо, сыпясь с собственной шутки, угоняет бокал коллеги прямо у него из-под носа и нагло высаживает до сверкающего дна, а после уходит кружиться в медленном танце с Матвиенко. У Позова опять этот строгий, осуждающий взгляд, у Шаста в глазах — океан соленой грусти, но он ни за какие кочерыжки не променяет эти воспоминания на что-либо ещё. Он не хочет забывать.       — Привет, Лисичкина! — ладонь Арса влетает Шастуну в затылок, заставляя нелепо дёрнуться и ошарашено уставиться в ответ.       — Ты охуел?! — Антон злится ровно секунду, пока на лице Попова не возникает довольная, обезоруживающая улыбка. — Козлина!       — Пить будешь, принцесса? — Арс, филигранно игнорируя возмущения, шарится по шкафчикам в поисках упаковки бутылок, с громким треском распаковывает одну и бросает Антону в руки. — Как твоя нога? Обезболивающее уже подействовало?       Попов садится в соседнее кресло, откупоривает свою бутылку, но не спешит пить: внимательно смотрит Антону в глаза, ожидая ответа. Эта забота в его голосе отравляет. Даёт надежду на что-то эфемерное, невозможное, пока очередной поцелуй от Серёжи не разбивает всё вдребезги. Антон играет друга, коллегу, жилетку, лучшего компаньона во всех спонтанных путешествиях Арса, но роль возлюбленного для него недоступна. И это пиздецки отравляет.       — Да всё заебись. Хоть сплясать могу, хочешь?       — Не надо плясать, я тебе верю. Пощади бедную ногу, тебе с ней ещё жизнь жить. — Арс всё-таки пьёт воду, давая Шастуну возможность залипнуть на красивой шее и ритмично двигающемся под кожей кадыке. — Я вон как в детстве ногу потянул, так она у меня порой с утра до сих пор ноет. Бля, либо надо убрать эту шайтан-машину, либо тебя из импровизаций. То ладонью в осколки, то ногой неправильно приземляешься. Как ты до тридцати вообще дожил, Шаст?       Антон отвечает молчаливой улыбкой, а сам думает, что зря, наверное, дожил-то. Перспектива умереть молодым никогда не была настолько привлекательной, как сейчас. Съёмки заканчиваются, а за ними стартует гастрольный тур, и Шастун из города в город лицезрит Серёгу, сладко спящего на плече Попова. Арс целует его перед каждым выходом на сцену, Матвиенко звонко шлёпает Арсения по заднице в гримёрках, на что получает либо смущённую, либо наглую улыбку от своего парня, а затем они уходят в сторону пустующих помещений. У Димы — строгий, осуждающий взгляд, которым он пытается прожечь Попову спину. Это становится своеобразной рутиной, адским кругом, из которого нельзя выбраться, а вишенкой на торте — внезапные ночные визиты от Арсения, его грустный взгляд и тихое, злое «Серёжа опять то, Серёжа вновь сё». Шастун слушает, сидя на полу в номере отеля, осторожно гладит Арса по плечу и вздыхает, когда тот так же спонтанно встаёт, бубня что-то себе под нос, и уходит. Ледяной воздух из открытого окна холодит ступни, но Антон уверен — он мёрзнет изнутри.       Новые концерты приносят с собой новые ссоры и конфликты. В какой-то момент Серый рявкает что-то злое, обидное в ответ Арсению и хлопает дверью гримёрки, оставляя после себя звенящую тишину. У Попова дрожат губы, — Антону хочется вскочить, сгрести его в охапку и целовать до тех пор, пока в голове не останется ни единой мысли о непутёвом Серёге — но он молчит, разжимает кулаки и медленно выдыхает — какая-то актёрская техника для успокоения нервов. На сцене они не коннектятся, химия испаряется из тёплого воздуха, и это замечают не только Шаст с Димой и Стасом, но и зрители. Ненадолго, — думает Антон, — пару дней молчания, и они вновь будут душа в душу. Громкие стоны и отрывистый стук кровати за стенкой часами позже — тому подтверждение. Антон не спит всю ночь, не выдерживает: постыдные слёзы катятся из глаз, впитываясь в подушку, а утром уже нужно лететь в новый город и дарить фанатам искренние улыбки.       — Чё такой тихий сегодня? — спрашивает Шаст, когда проходит час, а Арсений так и не отрывается от телефона, бездумно листая ленту инстаграма.       — С Серёгой расстались, — будничным тоном заявляет Арс и глядит на Шастуна, как-то грустно улыбаясь. — Наверное, со мной всё-таки что-то не так, раз меня никто полюбить нормально не может.       Антон смотрит в голубые глаза Попова и думает, что отдал бы за них весь мир. Смотрит и думает, что Арсений — весь его блядский мир. К горлу подкатывает удушающий ком, Шаст кусает губы, на миг отводя взор в сторону, потому что это невыносимо — слышать такое от человека, в руках которого давно ютится собственное сердце. Это шанс признаться, шанс всё исправить, выкачать яд из вен и создать что-то прекрасное, настоящее, искреннее. Антон размыкает губы, чтобы произнести фразу, которую он так долго носил под сердцем.       И бьётся лбом об стену из страха неприятия и непонимания, страха разрушить всё и потерять даже ту нежную дружбу, которая между ними есть сейчас. Это невыносимо — циркулировать в крови яд и позволять ему отравлять себя день за днём.       — Нормальный ты, — Шаст сглатывает ком в горле и морщится от боли. — Он просто гандон.       Арсений одобрительно хмыкает, подсаживается ближе и кладёт голову Шастуну на плечо. Берёт дрожащие ладони в свои, мягко поглаживает и прикрывает щиплющие веки, наслаждаясь обществом коллеги и лучшего друга. Антон рядом горит адским пламенем, проталкивает колючий ком в горле дальше по пищеводу, лишь бы не дать досаде и ненависти к себе вылиться слезами по щекам. А после — новые съёмки, новые концерты, новый парень Арсения, истории о котором рвут душу Шаста на кусочки, новый год, случайные касания, тёплая улыбка и быстрые, крепкие объятия. Замкнутый круг, из которого Антону никогда в жизни не выбраться.