А мы не ангелы, парень

Девушка со злостью сорвала маску с лица и, не разбирая дороги, выбежала из магазина. Снова эти взгляды, шёпот и попытки коснуться, как бы невзначай, чрезвычайно чувствительных крыльев. Стоило поле плаща слегка отклониться, и все тут же узнали, что она принадлежит к тем, кого в Сети всё чаще называли «ангелами». Таких детей становилось всё больше, и у тех, кто уже носил крылья, они переходили по наследству. Без вариантов. Она как раз та, кому «повезло» стать жертвой случайности — и мама, и папа были обычными людьми. И именно из-за неё началась эта шумиха, именно из-за неё люди узнали о лайтвейт: как они сами себя называли. И, собственно, из-за неё они гибли так массово. Людям свойственен страх, и под его воздействием они забывают обо всём. Пьяные, злые, испуганные: они терзали хрупкие тела тех, кто мог больше, чем они. Мира проклинала себя, свою доверчивость, Виктора и ненавидела собственную беспомощность. Набирала обороты новая инквизиция: СМИ зарабатывали баснословные деньги на небылицах о них, Твиттер пестрел различными домыслами, а Инстаграм — подражателями. На фоне нового скандала большинству стало наплевать на ЛГБТ, зумеров, нефтяную иглу и выборы — общество нашло новых жертв. И накинулось на них. Да, были и рыцари, взявшие на себя бремя защиты таких как она; только вот большинство из них не считали лайтвейтов за равных. Даже сама этого не заметив, девушка уже расправила крылья и взмыла в воздух, поднимаясь всё выше, и приземлилась на крыше пятиэтажки. Была весна, ветер хлестал по телу влажным воздухом, и Мира укутала себя крыльями. Стало намного теплее. Она прижала свой лоб к коленям и едва не зарыдала. Снова. Сколько раз за эту неделю она уже срывалась? Девушка потеряла счёт. Слишком уж часто хотелось забыть, что умеешь летать, когда шагаешь вниз с крыши. Пора было признать — она беспомощна. После предательства Виктора она отвернулась ото всех — и все с поразительной лёгкостью поступили также. Вдруг она заметила кого-то в окне дома напротив. Парень кидал на неё взгляды, полные восхищения с примесью тревоги, и рисовал, рисовал, рисовал… Будто это было самым важным делом в его жизни. Внезапно её рыдания переросли в смех: надрывный, истерический, надломленный. Глаза напротив отразили панику. Когда она спустилась к самому краю крыши, он распахнул окно, неотрывно наблюдая. И Мира вдруг успокоилась. Она взглянула на закат: на город, облачённый в тени и серость, лишь квадратики окон которого окрашивались в багряные и розовые оттенки. Легко поднялась на ноги и пробежалась по краю, вырвав удивлённый вздох. Затем были виражи, она кувыркалась, игралась с ветром, пребывая в каком-то странном состоянии. Воспоминания о проблемах и боль будто остались там, на крыше, в коконе из крыльев. Здесь, когда они были широко распахнуты в стороны, существовал лишь восхищённый взгляд, карандаш, бегавший по бумаге, и шелест переворачиваемых страниц. Когда Мира поняла, что выдохлась, она приземлилась на его подоконник, ухватившись руками за штору, и замерла, не в силах ни пошевелиться, ни заговорить. Долгая минута прошла в молчании. Вдруг художник перевёл взгляд на её плечи, все покрытые мурашками, помог спуститься и неуверенно спросил: — Чаю? — Спасибо. Им будто бы не требовалось разговаривать. Она понемногу отогревалась, чувствуя его взгляд. Странно, но он не вызывал раздражения или желания спрятаться, а совсем напротив. — Можно? Вопрос вывел её из задумчивости. Она внимательно посмотрела в его глаза и кивнула. Странный парень робко коснулся самых кончиков её перьев, как к величайшему сокровищу на свете, хрупкому, но прекрасному. Миры никто так не касался. Удовольствие прокатилось тёплой волной. Движения пальцев становились всё увереннее, но по-прежнему оставались бережными и нежными. — Давид. Моё имя. — Мира. Они слегка коснулись губ друг друга. В этом поцелуе не было ни страсти, ни желания обладать. Только благодарность и нежность. Потом они долго сидели, обнявшись, а город медленно погрузился в сумрак. Крылья исчезли, стоило лишь последней из видимых звёзд появиться на небосклоне.