5 лет

— Повезло, что там были свои люди: то убийство зачли как непредумышленное при самозащите. Хотя это оно и было, ты меня знаешь. Базиль кивает, и дрожь пробежала по телу. Пять лет нельзя было даже навестить, и эти пять лет растянулись в вечность. Страшно, как бы странно ни было это признать. Vongola Decimo мог вернуться совершенно другим человеком, тюрьма могла изменить его до неузнаваемости, напомнить, что ранее брать на себя ответственность за преступную семью он не хотел... Но Савада-доно — по имени его называть, несмотря на просьбы, теперь казалось ещë более невозможным — казался всë тем же. Лицо его осунулось, появилась почти незаметная скованность, но взгляд остался тем же. Светлым, добрым, нежным. — Завтра расскажешь мне все новости, а сегодня просто погуляем. Может, тоже себе что-нибудь закажешь? Кофе здесь прекрасный, — поняв, что собеседник не знает, с чего начать и как подобрать слова, расслабленно, словно не прошлым вечером из тюрьмы вышел, проговорил Vongola Decimo. — И, прошу, скажи, что не винил себя за произошедшее всë это время. — Винил, — честно отозвался Базиль. — За то, что не был рядом или не прибыл вовремя, за то, что не сумел пробраться даже на суд, за то, что... — Тише, тише, — Савада-доно остановил этот поток "причин ненавидеть себя", наклонившись к столу и коснувшись пальцем его губ. — Простите. — Этого я и ожидал, — улыбается тепло, даже немного снисходительно, и от этого хочется улыбнуться в ответ. Так часто думать о невозможном, желать обратить время вспять — так глупо! Особенно сейчас, когда они снова видят друг друга. Всë-таки он изменился. Это не бросается в глаза, но он стал менее терпим к шуму на собраниях, как и к любому шуму в принципе. Стал больше ценить одиночество. Бросался из крайности в крайность: то запирался в кабинете, то срывался с места и шëл на прогулку. — Как вы объяснили это моей матери? — Что Вам нужно было уехать на лечение в Германию. Мастер отправлял ей открытки от Вашего имени всë это время. — Так этот тип ещë жив? Базиль даже не пытается убедить в том, что Мастер делает всë ради тех, кто ему дорог. Бессмысленный разговор, особенно на фоне пяти лет разлуки. — Удачно, что у вас почерк очень схож. Цунаëши боялся, что это лишь сон, ставший настолько реалистичным, что расхождений с ожиданиями не найти. Казалось, что пять лет, тянувшиеся вечность, не могут стать просто воспоминанием. Но если это затянувшийся сон, а впереди ещë месяцы или годы пробуждений в Аду, нужно из этого сна выжать максимум, ухватившись как можно крепче. Нет, жадный поцелуй — реальность: сон никогда не рисовал это в таких красках. Прикосновения к рукам, оголëнным плечам — тоже реальность. Пусть эти ощущения только попробуют оказаться сном! Ведь, будь это сон, пробуждение будет ещë мучительнее. Всë та же комната в резиденции заперта на ключ изнутри. Двое прижимаются друг к другу, не смея нарушить молчание, испортить момент неосторожным движением. Возможно, не этого они ожидали. Но мысль лишь одна крутилась: «Как же я скучал!» — повторялась, повторялась, не нуждающаяся в том, чтоб еë высказали. Зачем слова, если можно быть рядом, обнимать друг друга, слушать дыхание? Не этого хотелось так долго, но оно куда лучше. — Мне кажется, или у тебя плечи стали шире? — почти шутливо спросил Цунаëши, уткнувшись переносицей в шею. — Кажется. Лëгкий поцелуй в ключицу — намëк на то, что следует друг от друга отлипнуть. Базиль нехотя отпускает Цунаëши, чувствуя, как вместе с теплом чужого тела отрывается кусочек его сердца. — Заново будешь учиться обращаться по имени? — звучит шутливо, но Базилю всë равно обидно: нельзя притворяться, что пяти лет ожидания не было, и совесть не позволяет и мысль допустить, что они равны. — Я не имею права. — После всего, что между нами было? Агент CEDEF обхватил голову руками, уперевшись локтями в колени. — Простите... — И почему ты в такой ситуации переживаешь больше меня? — вопрос риторический. Савада приобнимает плечи, всë-таки не ставшие ни на дюйм шире. — Можем заново пройти все этапы. Ну наконец-то ты смеëшься! Смеëтся? И вправду. Они снова обнимают друг друга, улыбаясь самым тëплым секундам за последние годы, словно им снова по пятнадцать и у них всë впереди. Словно снова пятнадцать... Ходить рядом и бояться взять за руку, ловить взгляд, касаться осторожнее, чем годы ранее, когда уже привыкли друг к другу. Каждый момент был хрупким, как крылья бабочки. Не одной из тех, что в животе порхают, — таких и не было — но живой, боящейся оказаться в ловушке, не позволяющей поймать себя, но, будучи раненной обстоятельствами, нуждающейся в том, чтобы еë выходили. Только вот не улетят они друг от друга, как только придут в норму. Значит, не бабочки? Слишком сильно привязываются. Цунаëши возвращался мыслями к тем людям, которые подкараулили его после встречи в музее, уверенные, что у Vongola Decimo будет лишь пистолет, который один из них украл, будто случайно врезавшись в Саваду на бегу. Их ведь трое было, да? Два быстрых движения — и кастет вытащен из кармана и надет. Жаль, перчаток с собой нет — с ними было бы быстрее. Но с тем же Бьякураном эти наëмники не сравнятся. По удару ногой двоим — это оттолкнуло их и дало несколько секунд на третьего, незамедлительно получившего несколько быстрых ударов в голову. Вспоминая, об этом в тюрьме, Савада не хотел представлять себе, что чувствовал тот, чья челюсть была сломана после удара, чьи зубы были раскрошены, а кожа на лице разодрана, чей висок пробил шип кастета. Другой получил удар в грудину, в область сердца, и свалился, но его успел утащить решивший отступить товарищ. А вот первый... Заляпанный кровью, уже не дышащий — скорую вызывать поздно. Зато полиция прибыла быстро — убежавшие успели вызвать до того, как Цунаëши успел уйти далеко с телом на плече. Базиль разглядывал руки возлюбленного долго. И долго расцеловывал костяшки и запястья. Цунаëши думал, что сойдëт с ума: мурашки бежали по спине, тело остро реагировало на то, что этот человек сидит рядом, а поцелуи играли роль катализатора. Хотелось схватить Базиля за плечи и зацеловать с головы до пят, и в то же время не было желания пошевелиться — это бы сломало что-то, порвало тонкие нити между ними. Смотрят в глаза друг другу, выжидают: кто первый сорвëтся, да и сорвëтся ли кто-то? Сорвался Базиль. Медленно приблизившись, всë так же держа за руки, поцеловал в губы, вызвав взрыв в грудине, где-то около сердца, от которого по всему телу разлилось тепло. Не отпускать, не уходить, остаться навеки. Целовать каждый сантиметр тела, медленно расстëгивая одежду, и чувствовать всë так, словно никогда ничего такого не было. Сколько им было тогда? Шестнадцать? Семнадцать? А сейчас сколько? Уже тридцать пять. Поздновато для таких ощущений, но тело ноет, дыхание сбивается, а сердце то спешит, то пропускает удары. Руки не гуляют по телу — медленно скользят по плечам и бëдрам, не дразня: оба знают, что так легче, что порой этого достаточно. Правда, не сейчас. Сейчас, после глубокого поцелуя, рука тянется к ящичку тумбочки, где лежит тюбик с лубрикантом. Поцелуй — как смазанное фото — проскользил по скуле. Утвердительный ответ на «Ты согласен сейчас?» — и Цунаëши выдавливает гель на ладонь Базиля. Прохладные руки касаются кожи, пальцы гладят осторожно, вызывая мурашки. Почти не нажимает — не дразнит, не боится, просто заново привыкает. Или даëт привыкнуть. Или всë сразу. Цунаëши тянется вперëд, касается губ губами осторожно, будто может спугнуть; не сделать этого не мог — слишком уж сосредоточенным выглядел партнëр, что не удивительно после пяти лет разлуки. Лëгкий поцелуй — улыбка; как же не хватало этого! Большой палец медленно нажимает на головку, и Савада чувствует, как то ли в груди, то ли в животе что-то взрывается. Мысли путаются, и не понять, от того ли, что прохладная ладонь, осторожно сжимая, гладит его член, размазывая гель, или от того, кто именно и с каким видом это делает. Цунаëши кладëт ладонь на щëку Базиля, и смесь желания и потерянности отразилась в его глазах. — Мы можем вернуться к этому позже, время теперь есть, — даже если ответ и так известен, сказать это нужно. На всякий случай. Против желания партнëра идти не хотелось, боязно было причинить боль. Нет, не боязно — страшно. Ответ — улыбка и мягкий поцелуй. В своë «Всë хорошо» Базиль вложил столько спокойствия и уверенности в этом факте, что Савада сам почувствовал себя увереннее. Тепло, только руки прохладные, но от этого даже приятнее. Холодные пальцы скользят по бедру, когда их обладатель тянется за поцелуем, и Цунаëши чувствует, что стоит на грани между кромешным безумием и светом осознанности. Да, сейчас всë яснее, чем было когда-либо. Ощущения обострились, чувства нахлынули, накрыв рассудок, но два слова попеременно повторялись где-то на задворках сознания: «Люблю. Осторожно. Люблю. Осторожно. Люблю...» Базиль закусил нижнюю губу и вцепился в плечи Vongola Decimo — нет, сейчас просто Цунаëши — когда эрегированный член стал медленно входить в него. Савада осторожно обвил худую спину партнëра и укусил чуть выше основания шеи — Базиль говорил, что так становится не столь больно. Страх навредить — видимо, за пять лет агент CEDEF почти ничего со своим телом не делал, что от него ожидаемо — был гораздо сильнее животного желания грубо вставить по самое основание. Укусы и поцелуи чередуются, чужое сбитое дыхание опьяняет, а собственное с головой выдаëт то, насколько тело истосковалось по этим ощущениям. Кажется, кому-то придëтся носить шарф неделю. Эта мысль пришла в голову случайно, пронеслась в голове, не задев ничего и не порушив. Кто-то будет носить шарф, а кто-то — просить прощения и слышать вечное «Всë в порядке, я этого хотел». Мысль пронеслась и растаяла, чтобы вернуться потом, к утру. Так всегда и происходит. Темп постепенно нарастает, и оба держатся друг за друга так, словно стать единым целым, одним человеком — то, что им на самом деле нужно. Цунаëши чувствует, что рассудок отключается, теряется связь с миром — есть лишь ощущение, как кровь прилила к нижней части тела, как начинает бить мелкая дрожь, как сводит с ума голос, прорезающий вязкий, как туман, воздух и перекрывающий его собственный. Время не застыло — ускорилось вместе с сердцебиением. Время стучало в сердце и пульсировало во всëм теле, и пульсация эта передавалась партнëру со ставшими более резкими и частыми толчками. Судорога привела Саваду в чувства. Прежде чем кончить, он успел выйти — за несколько секунд, почти неосознанно, всë ещë почти не думая ни о чëм, порадовавшись, что сделал это вовремя. Тело само собой расслабилось, тепло разлилось по нему, казалось, что всë, что вокруг, потеряло важность. Всë, кроме двоих людей, одного из которых ещë нужно привести к тому же состоянию. Рука тянется к чужому паху. Ладонь ложится на член, пальцы с несильным нажимом поглаживают вдоль. Базиль цепляется пальцами за плечи главы Вонголы, и тому не долго пришлось ждать. Обмякшее тело навалилось на него, и это казалось даже милым и забавным. — Салфетки бы... — протягивает агент CEDEF, отчего оба тихо усмехнулись. — Потом. — Я люблю... тебя, Цунаëши. Хотелось бы чаще слышать, как именно он произносит это имя. И всë же редкость таких моментов добавляет больше смысла, вкладываемого Базилем в эти четыре слога. Приятно, чертовски приятно. — И я тебя люблю. Лежать рядом, устало рассматривая друг друга. Савада осторожно убирает волосы с лица Базиля, а тот мягко касается ладони и кладëт еë на свою щëку. Мягким было каждое движение, и, наверное, так было всегда, за исключением той неловкости, сочетавшейся с мягкостью, когда им было по шестнадцать. — Страшно было, что Вы... ты вернëшься совсем другим человеком. Радует, что опасения не подтвердились. И Савада думает о том, что слышал уже что-то такое от другого человека, тоже бывшего тогда очень важным ему — нет, самым важным. И было это в тот день, когда некто, в будущем занявший место этого человека, буквально свалился Саваде на голову. Цунаëши чувствует себя так, словно его мотали и кидали из стороны в сторону, как тряпичную куклу, в смерче, но руки человека рядом поймали его и бережно опустили на землю. Улыбка Базиля, казалось, еле видимо светилась, и тогда пришло осознание, что за долгие месяцы лишь воспоминаний о ней в воображении она исказилась. Та, что видна сейчас, выглядит ещë теплее и мягче. Проснувшись, Цунаëши боялся, что окажется в той же камере с угрюмыми, но не умолкающими ни на минуту соседями. Но он лишь встретился взглядом с голубыми глазами обнимающего его человека, вспомнил события прошедших после освобождения дней и впервые чëтко осознал, что всë это — реальность. — Ждëшь? Кивок. Это было очевидно. — Надо вернуться к работе наконец. Ребята дали мне неделю, но стоит приняться за дела пораньше. Ещë один кивок. Савада прижимается к тëплому телу. Дела могут подождать ещë минут десять, не так ли?