***
Когда физические раны Уилла зажили, их жизнь стала прежней. Насколько она вообще могла быть прежней после случившегося. Уилл всё ещё не был слишком разговорчив, но он был рядом, вёл прежний тихий образ жизни, чинил лодочные моторы, по вечерам гулял с собаками и Уолли, и делил постель с Молли. Его шрамы зажили, и тот, что был на щеке, за щетиной даже был почти незаметен — теперь Уилл мог улыбаться. Он улыбался, слушая рассказы Уолтера из школы или гладя собак, но Молли почему-то казалось, что улыбка эта была снята с чужого лица. Виной тому был шрам, или та маска счастливого человека, которую после «падения» на себя надел Уилл, но уголки рта её любимого человека складывались как-то по-особому остро, хищно и искусственно, а глаза покрывала корка льда. Иной раз, ей казалось, что она даже знает эту улыбку, некогда видимую ей с разворотов скандальной газеты, но забытую из-за убеждения, что Молли подобное не коснётся. Уилл даже двигаться стал по-другому. Всё в нём: от поворота головы в момент, когда он говорил, до скованных больше, чем обычно, движений — стало чужим. Каким-то искусственным и неправильным. Словно он чувствовал себя неуютно в своём теле, как будто управлял им через силу, через силу жил. Исчезли и кошмары. Уилл больше не просыпался среди ночи. Нет. Он просто практически не спал. Раньше Молли будили его крики, а сейчас — лишь пустая стылая постель. Несколько раз она находила его сидящим у камина, смотрящим в одну точку рядом с собой. Ей всегда хотелось спросить, о чём он думает, но она ждала, когда он сам расскажет. В последнее время он просто стал уходить из дома на ночь, приходя лишь под утро. Заплаканная и не спящая полночи Молли встречала его кружкой какао и провожала в постель, где они досыпали последние тревожные часы перед рассветом. Но когда она пыталась его обнять, он лишь убирал её руку в сторону и отворачивался на другой бок. После очередной его такой прогулки, Молли спросила: — Расскажешь? Она стояла перед Уиллом расстрёпанная, в пижаме и в пушистых тапочках, обнимая руками пустую кружку. Он, в испачканных штанах и промокших носках, сидел за столом, цедил приторный, еле тёплый напиток. В ногах его лежали обеспокоенные собаки, пришедшие встречать хозяина. Сморщившись и пожав плечами, Уилл прохрипел: — Я не знаю, что сказать. — Расскажи, что было на скале, — она не хотела больше его молчания. — На скале… хах. — Он потёр заднюю поверхность шеи. — На скале была бойня. Я… — Он словно подавился, — ... не думал что выживу. Взгляд его снова заледенел, остановившись где-то над её плечом. Он смотрел внимательно, как будто что-то видел. В какой-то момент, Молли захотелось повернуться, убедиться, что позади неё ничего такого нет, но она просто передёрнула плечами. — Но тебе повезло, — повторила она слова Джека. — Мне повезло, — отозвался эхом Уилл. Он по-прежнему смотрел чуть выше и наверх от неё, и она больше не стала его дожидаться, ушла в кровать. Заснуть удалось почти сразу,может, от усталости, а может потому что Молли не хотела больше, чтобы этот Уилл засыпал с ней рядом, и она уснула без него. Он не пришёл в их общую постель, утром она нашла его спящим на диване. На следующий день, он перенёс свои вещи в гостевую спальню. Молли проплакала всю последующую ночь, слушая, как он беспокойно ходит по дому.***
Почти полгода такого существования, когда они были соседями, делающими вид, что всё хорошо лишь днём при Уолли, тянулись бессмысленно и утомительно. Уилл был сломлен, Молли понимала, но принять всё ещё не могла. Она не знала, как помочь, надеясь, что её одной будет достаточно. Но оказалось, её забота и тепло не были ему нужны. Очередным таким тягучим вечером, когда сын ушёл спать, Молли спросила: — Может обратишься к психотерапевту? — предложение было глупым, она сама это понимала, но ей казалось, что нужно предложить хоть что-то. — В моей жизни было слишком много психотерапевтов, — болезненно засмеялся Уилл. — Очень травматичный опыт, могу тебе сказать. — Другой психотерапевт, Уилл. Тебе нужна помощь, — разозлилась Молли. — Мне? Мне нужна помощь? Может тебе нужно, чтобы мне кто-то помог? А мне? Что мне нужно, Молли? Вы спросили хоть раз, в чём я по-настоящему нуждаюсь? Молли очень хотелось спросить, кто «мы», но она, похоже, знала ответ. Уилл говорил тихо, почти шёпотом, и смотрел так пристально, как очень давно не смотрел. И в этом взгляде было много-много боли, и ещё больше — обжигающей ненависти. Она была такой яркой и осязаемой, что Молли отшатнулась, как будто обжёгшись. В слезах она убежала с кухни, пытаясь подавить истерику и плакать как можно тише, чтобы сын снова не услышал. Утомлённая, она уснула бредовым сном. Проснулась от заливистого смеха и, сняв тапочки, спустилась как можно тише. Картина была всё та же - Уилл возле камина, смотрящий куда-то в сторону. Но он смеялся. Смеялся и разговаривал. И это явно был диалог. Только внимательно взглянув, куда направлен взгляд Уилла, она поняла, что он смотрел на стоящее рядом пустое кресло. Кресло, в котором, судя по всему, ему казалось, кто-то сидел. — С кем ты разговариваешь? — спустившись вниз спросила Молли. Уилл долго не отводил взгляд от кресла, но, посмотрев на неё, совершенно обыденно произнёс: — С признаками прошлого. — С кем именно, Уилл? — она подошла к пустому креслу и опустила на спинку руки. — Уилл? — Я… — Он перевёл взгляд на гаснувшие в камине угли. — С Лектером, Уилл? Ответом было молчание. — Он мёртв, ты это помнишь? — злость как рукой сняло, она ощущала лишь щемящую жалость. — Как никто. Другой. Я. Это. Помню, — голос его был глухим, будто призраком себя самого. — Как давно это началось? Он засмеялся и потер руками лицо. — Галлюцинации, ты имеешь в виду? — Брови его были иронично приподняты, и он указал на кресло. — Садись, Молли, я ещё пока осознаю, что там никого нет. Когда она последовала его совету, он продолжил: — Если бы я помнил, когда у меня их не было. Мой мозг работает иначе, и быть может виной тому не энцефалит, и Ганнибал… — он осёкся, — ...доктор Лектер был прав. — И как давно это сам Лектер? — Как давно... — он тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Так и не ответив, добавил: — Не надо меня жалеть, Молли, я того не достоин. Я должен был умереть тогда, и сейчас моё существование — как будто взаймы… как будто… Он замолчал, но она продолжила за него: — И у кого ты занял? У него? Но Уилл не ответил. Он больше не сказал ни слова. Они просидели так некоторое время, пока замёрзшая возле истлевшего камина Молли почти не собралась уходить, и, повернувшись к нему, всё так же бессмысленно смотрящему в одну точку, прошептала: — Прошу тебя, уезжай как можно быстрее. Куда угодно. Уезжай. Ты не хочешь жить, но я хочу. И увядать рядом с тобой я не намерена. Уилл лишь кивнул, обозначая, что услышал.***
Молли приехала к Уиллу с документами на развод в годовщину смерти Ганнибала Лектера. Она была одета во всё чёрное, будто на похороны. Быть может, так и было. Она наконец сделала то, что следовало сделать год назад — похоронить своего мужа Уилла Грэма, так и не вернувшегося к ней из пучины океана, ушедшего на дно с человеком, который действительно для него был всем. Уилл подписал все документы, пожелав ей счастья. Она не ответила ему, только блеснула мокрыми глазами и уехала, не попрощавшись. Уилл провожал её, стоя на крыльце своего нового дома, который он так толком и не обжил. Он не завёл собак, оставив всех прежних Молли. Он не распаковал коробки с вещами, кроме самых необходимых. Он уехал из дома, который когда-то считал своим, но не приобрёл новый. Этот дом был безликим и чужим. Уилл не хотел тут оставаться. Грэм прошёл внутрь своего временного пристанища и сел за стол, продолжив завтрак, от которого его оторвала Молли. Ганнибал сидел напротив, в элегантном костюме, сложив руки в замок на коленях — он развалился на хлипком стуле, как на королевском кресле. — Ты уверен? — спросил он спокойным тоном, в котором всё же слышался триумф. — Да, — прожевав кусочек тоста, ответил Уилл, — я хочу ей счастья. — И что дальше? — Сегодня годовщина, — поднял на него взгляд Уилл. — Мне ли не знать, — иронично наклонил голову Лектер. — Я хочу тебя отблагодарить, за то, что спас меня тогда, — слова давались тяжело, но он слишком давно об этом думал. Выражение лица Ганнибала стало мягким и каким-то болезненно-нежным. — Ты жив, Уилл, и это — лучшая благодарность. — Нет, — возразил Уилл, — я хочу заполнить этот день чем-то… значимым именно для тебя. Я хочу подарить тебе подарок. Ганнибал отвёл взгляд, помолчал некоторое время, задумчиво покусывая рот — часть Уилла хотела верить, что он реальный, и эти влажные и красные от острых зубов губы можно будет поцеловать. И когда Лектер вновь посмотрел на Уилла, глаза его были, словно тёмные провалы, — ни зрачка, ни радужки, — дёготь бездны, в которую затянуло Уилла давно, но только сейчас он перестал ей сопротивляться. Ганнибал сказал: — Я дал обещание перед смертью. И слово «смерть» жгучим хлыстом ударило по лицу, но Уилл сдержался, сжимая челюсть так сильно, что начали болеть зубы. Ганнибал сказал: — Двум очень много значащим для меня женщинам. И Уилл постарался не проронить слёзы, которые накопились в уголках его глаз. Ганнибал сказал: — Я привык выполнять обещания. И Уилл, сглотнув тягучую слюну, закрыл глаза. Внутри него была зияющая пустота, поглотившая всё его прошлое и будущее, его боль и счастье, все минуты радости и одиночества, не дающая дышать и чувствовать себя живым, пожирающая его изнутри с тех пор, как он узнал о смерти Ганнибала. Пустота, всё это время просто истощающая его, медленно и верно, наконец потребовала заполнения. И Уилл теперь знал, чем именно можно её заполнить...