Not a hug, but still love

Хасегава смотрел в окно. Пейзажи размазывались перед глазами и утекали за спину, пролетая куда-то вдаль. Сначала было интересно смотреть – но в какой-то момент местность показалась настолько однообразной, что парень просто вздохнул и прикрыл глаза, в очередной раз прощупывая в кармане кусок картона. «Неужели он реально согласился без особых раздумий?» – в голове не столько звенело, сколько зудело и подвывало где-то на фоне последние дня два. Пару дней до того, конечно, тоже (и ночами, и, кажется, даже до этих злополучных дней в виде какого-то негейского (сугубо научно-исследовательского, обывательского, стороннего, не личного, в ознакомительном порядке, абсолютно безличного, неперсонального (ну, то есть, пиздливо бесчестного по отношению к себе)) предчувствия, предвкушения, интереса). Ответ, в общем-то, находился на поверхности – вместе с доказательствами в виде дико стучащего в висках сердца и своего собственного пидорски взволнованного отражения получасовой давности, так не вышедшего из души, ума и сердца, на наполированном капоте винтажной спортивной иномарки. Согласился – да. Себя не удивил. Но приятно поражен остался. После гонки с Адамом Реки выглядел, мягко говоря, печально. А говоря откровенно – он и «во время» выглядел просто хуево, в этом своем состоянии аффекта, будто всем видом показывая, что сейчас бессильно кивнет, упадет и разревется, чисто по-детски, каждому близко и понятно: от элементарно животного страха, неприятного чувства затравленности, боли, обиды и прочих радостей жизни; будто, под нос, скейтеру (а еще скейтпарку, скейтингу и ебаной харизме как явлению) желая что-то вроде «поесть говна», «вечного поноса», «смерти в муках с сотней хуев во рту» и «поломки коленей с концами и параскейтбординга в качестве нищенского хобби до скорой кончины от СПИДа». Может, он бы и сказал это вслух, если бы не перелетел через дохуиллион метров на полной скорости по воздуху и асфальту до больнички – Ланга на самом деле не знал, матерится ли Рэки вообще и желает ли людям поноса, но, прикладывая все душевные силы к поиску подходящих для описания его вероятного спектра эмоций в данной ситуации японских слов, не мог найти ничего хоть на каплю более приемлемого и подходящего. Почему-то Ланге запомнилось это. А потом он сам гонял с Адамом, и не раз. Почему-то даже не ощущая это как «несмотря на». Однажды Рэки ушел. А он зачем-то остался. Добровольно остался. Остался стоять на скейте, вспоминая сноуборд, остался смотреть на трибуны, вспоминая Рэки. Остался и дальше смотреть на Адама, иногда вопросительно. И однажды Адам это уловил. Может – уловил вообще сразу, но сперва только посмеялся. А потом, в конце концов, усмехнулся где-то на выходе, глубоко заполночь – ближе к рассвету, когда уже почти все разошлись, издалека через маску, кажется, подмигнул, установив с явно пялившимся Лангой зрительный контакт, вытащил что-то из, кажется, внутреннего кармана куртки, кажется, что-то начеркал. Потом, как-то мутновато сильно позже в тот же вечер, проходя мимо, склонился, на самом деле мимолетно (господи, именно об этом «мимолетно» говорят в манге, боже, мама, ясно, почему ты ее покупаешь), задевая его плечо, как бы провожая – отдаляясь, отпуская его не сразу, – и, вроде, всунул Ланге в карман. Может – в руку, а в карман он сам переложил ее позже – Ланга, хоть убей, не мог вспомнить, – но домой он пришел немного не в себе, а там достал то самое. «Туз черви» – гласил кусок картона. «ADAM» – было выведено черными чернилами. «Суббота, 19:30, Центральный парк», – было подписано ровной прописью, по диагонали пересекая псевдоним, чем-то в духе воскового мелка. Ланга понюхал свежую надпись, наверное, чтобы просто еще раз убедиться в реальности произошедшего. «Сладковатый», – промелькнуло в голове. Когда именно машина остановилась, Ланга не заметил. Просто в какой-то момент он понял, что его на импульсе не трясет, что рева мотора не слышно, и, в конце концов, открывая глаза, обнаружил, что пейзаж за окном тоже стоит на месте. – Приехали? – обратился он к водителю. Тот не ответил. Парень повторил вопрос, и водитель скосил глаза на него через зеркало заднего вида. – Ясно, – добавил Ланга скорее для себя, и вышел из автомобиля. Темнело. Даже не так – корректнее было бы сказать, что солнце едва закатывалось за горизонт, оставляя пестрые разводы по типу взлетной полосы по горизонту. Но, как-никак, время оказывалось поздневечернее, и если в городе бы после такого окончательно потемнело где-то через полчаса, то, – где бы он сейчас ни находился, а вокруг Лангу окружали лишь горы, поросшие лесом, – здесь ночь наступила бы гораздо раньше. После дороги тело ломило. Начатая разминка ощущалась скорее как физическая необходимость, но, решив использовать ее до кучи как время на раздумья и изучение местности, Ланга в один момент обнаружил, что спорткар отъехал куда-то за пределы его поля зрения, а в округе, кроме, собственно, гор, леса и, походу, не слишком большой вычищенной асфальтированной площадки, не находилось ничего. Ланга глубоко вздохнул – потом выдохнул и продолжил разминать плечи, все еще размышляя, как на такое можно отреагировать, но тут ощутил, как кто-то мягко коснулся его плеча. Он обернулся. – Сноу. Я уж думал, ты не придешь, – матадор улыбнулся, и Ланга пожал плечами. Адам улыбнулся. – Хорошо. Я надеялся, что дорога до сюда займет меньше времени. Ты взял скейт? – сперва Ланга потянулся куда-то за плечо, потом вдруг остановился и снова развернулся к Адаму. – Он сломан, – Адам театрально покачал головой. – Ах… большая потеря, – и замолчал. Потом, все-таки, продолжил. – Тогда без прелюдий, – он немного глупо усмехнулся, будто невольно стыдя себя за неудачную шутку, – пойдем, – махнул рукой, и пошел куда-то по хорошо скрывавшейся между деревьев тропе, вскоре выводя Лангу к особняку. – Это твой дом? – зачем-то спросил Ланга, вполне представляя, какой будет ответ, до кучи, в придачу, еще раз осознавая, что буквально все, касающееся скейтбординга, Адама или мотивации к поступкам, обязательно находит дополнение-приписку вида «почему-то», «зачем-то» или «вопреки». На удивление, Адам отреагировал спокойно (не то что бы он вообще мог предугадывать реакции мужчины настолько, чтобы потом удивляться несоответствию, но «на удивление» и правда добавлять к его поступкам хотелось, и Ланга понимал, что стань в его лексиконе единственным словом-паразитом «на удивление», а не с приятным звоном слетающее с языка живительное «блядь», может, все было бы не так уж и плохо). – Не совсем. Но это важно? – Ланга хмыкнул, будто прикидывая: и правда – а важно ли? Он приехал к незнакомому мужчине в незнакомое обособленное место на незнакомом непроверенном транспорте, а теперь спрашивает, его ли это жилье. Нет ли проблемы посерьезней? Рассудить, что есть, и начать метаться в страхе по углам – планом казалось изначально провальным, поэтому Ланга просто подумал: «к черту, нет. Никаких проблем. Все о’кей. Лес, я, мой бро Адам и прекрасный закат – никакого гейства, никакой опасности. Никаких казусов, нюансов, проблем, наебок. Только я и мой бро Адам», – и усмехнулся будто бы в ответ к предыдущим смешкам в его сторону после какого-то слишком уж напряженно долгого, но джентельменски Адамом непрерванного молчания. – Нет. Конечно нет. Тут очень красиво, – только он и его бро Адам. Ланга раньше никого не называл «бро». Матадор ухмыльнулся с хриплым смешком. – Я тоже привык не сразу, – Ланга не совсем понял, что имелось в виду под «привык», но стало и правда немного легче. И, в конце концов, внутрь он зашел скорее по инерции от приятного послевкусия явно бесцветной (но теплой. Она только Ланге показалась теплой?) фразы. Внутри все пахло дороговизной. Не сказать, что Хасегава вообще понимал, что сам подразумевал под этим, но едва он вошел внутрь, как сразу осознал: если что реальное и могло иметься в виду под «роскошными палатами», «хоромами» или другими надуманными неощутимыми терминами, с такой любовью прописываемыми в рекламных постах к претенциозной порнухе, то имелось в виду именно это. Высокие потолки и широкие окна из тонкого стекла, пара гобеленов еще только у входа и тяжелые сиреневые бархатистые шторы с золотой тесьмой по краям. Красные ковры-дорожки, изредка открывающие темный, скорее всего дубовый, паркет. Люстра, лестницы. Явно тяжелые двери. Обитые бархатом стулья в приоткрытых комнатах. И тот самый плохо передающийся на словах уровень комфорта и аристократизма в воздухе (странной температуры: не было ни холодно, ни жарко. Воздух будто обволакивал тело, прилегая мягким слоем, как вторая кожа (без дискомфорта – и к такому на самом деле легко привыкнуть)). Они что-то ели. В роскошной столовой, на разных концах длинного дубового стола, на мягких стульях, что-то поразительно вкусное, и говорили. Кажется, очень долго – но Ланга так и не понял о чем и не ощутил решительно никакой, касательно всего, конкретики, вдруг снова вливаясь в общий чувственно-смысловой поток реальности и вновь начиная воспринимать все пугающе ярко, когда ладонь Адама вдруг оказалась на его щеке. – Сноу, – очертил он скулу, невесомо подбираясь пальцами к губам, задерживаясь на секунду, и вновь продолжая оглаживать кончиками пальцев кожу. Шея, плечи, руки – потом грудь, опять руки, опять плечи, шея лицо – волосы и прикрытые веки – касания запоздало становились горячими. – ...Ланга, – ответил парень слегка запоздало, ощущая собственное едва сбившееся дыхание. – Ланга, – перекатил мужчина на языке почти шепотом в опасной близости от лица парня, не отрывая руки, но и не предпринимая более решительных действий. – Почему ты занялся скейтбордингом? – Ланга почувствовал в голове абсолютную пустоту, но всего на секунду, а потом вдруг пришла ясность, и он, не колеблясь, ответил. – Свобода, – Адам ухмыльнулся. – Да, – издал он смешок и весело посмотрел Ланге в глаза. Хасегаве показалось, что этот взгляд у Адама просто-напросто физически горячий, и он замер. – Хороший ответ, – Ланга вздрогнул и снова замер. В момент ему показалось, что в глазах взорвалось сотня фейерверков, ослепляя и обжигая все нутро искрами тысяч бенгальских огней. Он посмотрел на Адама и сглотнул. Адам ласково улыбнулся и, оглаживая в очередной раз челюсть, все же остановился, легко обхватывая пальцами подбородок Ланги. Ланге показалось, что он затрясся, но Адам продолжал удерживать его подбородок, не позволяя упасть на спинку кресла. Он снова посмотрел на парня – ему показалось, очень выразительно, и снова произнес его имя. – Сноу. Ты хочешь что-то с этим сделать? – до Ланги не сразу дошла суть вопроса, но Адам продолжил терпеливо смотреть. И тут до Хасегавы дошло. У него чертовски крепко стоял. Парень посмотрел на свои брюки. Потом вернул взгляд на Адама (черт-черт-черт, чего уж точно он никогда не ожидал, так это такого. Но, по правде, стоило от себя ожидать). Почему-то язык его послушался не сразу. – «Что-то»? – во рту было сухо. Адам пожал плечами. – Может, ничего. – Я не маленький, – отрезал он, не замечая, с какой силой вцепился в подлокотники. – Тогда говори сам, – Ланга сперва молчал. Секунд пять. Потом вдруг выпалил: – Отсоси мне, – Адам улыбнулся и посмотрел на ширинку парня. – Я хочу, чтобы ты мне отсосал, – повторил он, и звук будто даже отразился от стен, – Адам убрал кисть от парня, плавно проводя ей от собственных губ до кадыка. – Хорошо, – сел он на колени, складывая руки на бедра Ланги. – Как пожелаешь, моя Ева. А потом Адам на самом деле облизнул губы и абсолютно точно потянулся к ширинке парня, а Ланга прямо-таки прочувствовал себя как личность в полной мере, все еще ощущая некоторую фрустрацию, но, как-никак, не имея никаких сил отвлечься, войти в состояние планомерно овощной каталепсии, расслабиться и забыться – и разум, концентрируясь лучем не то промеж глаз и темени, не то, будто бы для себя до смешного язвительно, в члене, зависимо от трактовки, или покалывал и взрывался частичками, как карамель, или плавился и вытекал каплями на конце. Момент не сказать, что реально затянулся, но когда Адам хорошенько прощупал ствол через липковатую ткань боксеров, порастирал пальцами головку и хорошенько отпальпировал яйца, Ланга просто не стерпел очередного отмененного касания, и, в конце концов, просто задрожал и импульсивно толкнулся за рукой, ненамеренно (ну, хорошо, может, он задней мыслью об этом подумал) обтирая щеку матадора стояком. Тот от неожиданности отпрянул – по сути, только отодвигая плечи и лицо, и придерживая маску, чутка поддетую на скулу. – Ха, наверное, хочешь узнать меня получше? – Ланга, уже порядочно запыхавшийся, свое дыхание еле сдерживающий в более-менее ровном темпе, физически ощущавщий напряжение всем своим телом – от почти электрических импульсов на кончиках ушей, до последних судорожных сокращений ног – попытался придать себе вид чуть более спокойный: опустил зад обратно но стул, подтягиваясь к спинке, и даже привстал, чтобы сесть поудобнее. – Можно. Но если ты и со знакомством будешь так же тянуть, я, боюсь, скорее сойду с ума, – Адам гмыкнул. – Иногда ожидание делает десерт еще более сладким, – улыбнулся мужчина, вновь придвигаясь к ногам парня. Ланга уж было подумал, что следом он спросит, не учили ли его этому в школе, но настолько толстый педо-троллинг (не то от «педагог», не то от «педофил») действительно на ура бы прошел только в стремном стендапе, но Адам снова коснулся его пениса через ткань, а потом аккуратно ее стянул, нежно целуя головку, и на самом деле наконец провел по органу языком, выбивая судорожный выдох. Потом пристроился рукой, проводя, как бы на пробу, сжатым кулаком, и наконец взял в рот, принимаясь в ровном темпе двигать головой. Волосы мужчины щекотно спадали на лобок, и Хасегава, не до конца себя контролирующий, нервно вцепился в них пальцами, как бы зачесывая назад и оставляя руку на затылке, Адам замер. Не до конца понимая знаки, Ланга решил убрать руку, но мужчина его жестом остановил. Потом подождал пару секунд, будто готовясь, и вдруг продолжил в чуть менее быстром темпе: Ланга хотел попросить ускориться, но вдруг ощутил, что его член вместо скольжения туда-обратно продолжает продвигаться дальше в горло. Ланга задрожал и вцепился в волосы Адама с силой – Адам и правда делал ему горловой минет. Спроси его кто раньше, что может быть лучше сноубординга, он бы, пожалуй, не назвал ни одной вещи, а сейчас на ум сразу приходило как минимум две: скейтбординг и горловой минет действующей звезды гонок. В конце концов, Адам-таки вернулся к привычному (к хорошенькому привыкаешь быстро) темпу без нешуточных трюков, но, в общем, Лангу и так вполне устраивало все, что угодно, пока ему добровольно и бесплатно сосали член. В какой-то момент он и сам стал толкаться ему навстречу, и Адаму показалось, что он чувствует тело парня на пару уровней выше, чем тот сам себя ощущает (эй. Ты, пацан. Эй, мальчик. Как тебе прелести взрослой жизни? Не ожидал, что кто-то по эту сторону экрана умеет так?). Еще ему внезапно показалось, что если Ланга продолжит так же усердно толкаться ему в горло, в конце концов или ему набьют неслабый синяк, или он сам позорно сблюет на заказной ковер. Поэтому он отстранился, под слабый недовольный вздох выпуская член изо рта. – Сноу, – начал он, тяжело дыша в связи с наконец-то полученной к тому возможностью, – если ты будешь так напорист, боюсь, я смогу повторить это крайне нескоро. Будь со мной поласковей, хорошо? – Ланга утвердительно прикрыл глаза, потом и вовсе запрокидывая голову назад. Адам усмехнулся и потянулся к его пенису, снова принимаясь ему надрачивать. Парень попытался прикрыть лицо ладонью, но Адам поймал его свободной рукой за запястье, останавливая и отрывая его ладонь дальше от лица. – Не-а, смотри на меня, – мягко улыбнулся он и почувствовал не столько по конкретным признакам, сколько по взгляду Ланги, что тот скоро кончит, и, получая согласный кивок и, как по буквам, прочитывая в глазах «хочу кончить тебе в рот», снова обхватил ствол губами. Ланга дышал часто и поверхностно, и наконец, член запульсировал, а Аиноске почувствовал во рту такой знакомый горьковатый яркий вкус. По-джентельменски дождавшись, пока парня перестанут бить судороги, он отстранился и, глядя Хасегаве в глаза, сглотнул сперму. Ланга посмотрел на него мутноватым взглядом, а потом-таки откинулся на спинку стула и, восстановив дыхание, заговорил. – Значит… теперь к знакомству? – Адам хрипло рассмеялся и, успокоившись, стянул ладонью маску через голову. – Шиндо Аиноске. – Ланга Хасегава, – посмотрел он, приоткрывая глаза, на Адама. «Политик, – подумал он, – Скейтер и Матадор (дай бог, не жрица) любви. Личность множественная, разносторонняя. Человек приятный».