* * *
Обхожу серую коробку, изнутри доносится американская музыка. Несколько дней такой не слышал, местные предпочитают свою. Сбоку рядом с домом свалка мусора и всякой поломанной рухляди, чуть ноги не переломал в темноте. Иду к пляжу, небо почти потухло, на него взбирается месяц в окружении сонма звёзд. Волны тихо шуршат, поглаживают ровный песок. Наверное, днём отсюда открывается клёвый вид. На берегу ловлю пальцами очередную волну. Брызгаю в лицо холодными каплями, слизываю соль с губ. Ну же, чувак, соберись — ты почти год мечтал его увидеть! На втором этаже светятся два окна. Иду к небольшой задней двери. Бетонная площадка позади дома местами выщерблена, по краям обвалилась, растрескалась. Набираю воздуха в грудь. Тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук. Выдыхаю и больше почти не дышу, но за дверью ничего не происходит. Тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук. Музыка становится тише. Ветер холодный, а меня бросает в жар. ТУК-ТУК-ТУК, ТУК-ТУК, ТУК-ТУК. Это уже моё сердце. — ¿Quién está ahí? — голос из-за двери звучит глухо, но я узнаю его сразу. — ¡Papá Noel! — громко отвечаю я. — Vete, no necesito nada, — в его голосе слышится резкость. Зря я так начал, у него явно нет настроения шутить. — Открывай, сладенький, тут охеренный дубак. Слышу звук отпираемого замка, дверь распахивается. — Финн, это ты? На пороге стоит Шон Диас. В одной руке он держит толстую свечу, другой прикрывает её от порывов холодного ветра с моря. На нём старое штопанное худи с давно выцветшим волком и те самые прошлогодние джинсы. Ему уже семнадцать, за прошедшее время он стал чуть выше меня. Волосы спутанные, длинная чёлка закрывает брови. Справа любимый карий глаз, слева чёрная повязка, которая Шона совсем не портит. Столько чувств на его лице, всех и не сосчитать — от недоверия и растерянности до удивления и надежды. Он пытается разглядеть меня в темноте. — Конечно, это не я, amigo, — делаю шаг через порог, из тьмы на неяркий свет. — Санта-Клаус собственной персоной! — Финн! — он бросается мне на шею, обнимает одной рукой, а другую, со свечой, протягивает в сторону. Я забираю её и ставлю на большую ржавую раковину у входа. Обнимаю его в ответ крепко-крепко, так что самому становится трудно дышать. — Hola, мой маленький Шон. Ты же помнишь, вместе и до конца! — Вместе и до конца, чувак! — восклицает он. От него разит потом и сигаретным дымом, но это лучший запах на моей памяти с прошлой зимы. — Теперь я всегда буду с тобой. Если ты меня не прогонишь, конечно. — Прости, Финн, что не писал тебе. Я мечтал, чтобы ты приехал, но если бы ты увидел это место... Тут полная жопа. — Не может быть, солнышко! Главное, что ты здесь, — целую его в висок и щёку. — В больнице я думал, что нахожусь в полной заднице, пока не увидел тебя. Ты всё время был рядом, а я не знал ничего. — Я тоже не знал, — говорит он. — Эти твари мне ничего не сказали. Он даже не представляет, какая началась жопа в моей жизни, когда от него перестали приходить письма, но я не в праве ни в чём его упрекать — кто угодно, только не я! Глажу Шона по спине и рёбрам, он стал такой худой! Что тут с ним происходит? Он находит губами мои губы и мы сливаемся в поцелуе. Он всё ещё неумелый, но уже настойчивый. Я приник к нему, как к роднику с самой чистой и вкусной водой, как тогда, поздним вечером под гигантскими деревьями Гумбольдта, и пью, и пью целую минуту или даже две, или даже вечность, и не могу напиться... — Ауф, чувак! — наконец отрываюсь я. — Мы с тобой выдержим всё, что угодно, если ты позволишь мне остаться. — Серьёзно? — недоверчиво спрашивает он. — Хочешь остаться здесь насовсем? — Да, сэр, — привычно отвечаю я, надо избавляться от этой привычки. — Не просто хочу, а мечтаю остаться с тобой насовсем! — Конечно, чувак! — его одинокий глаз мерцает. — Но есть одно условие. Он смотрит на меня, на его лице расцветает долгожданная улыбка. Даже мрачная пиратская повязка не способна затмить её. На душе светлеет, но что он придумал? — Мы больше не пойдём никого грабить. Смеёмся и долго не хотим отпускать друг друга, но с улицы тянет холодом. Он запирает за мной дверь. Оглядываюсь. Внутри так же мрачно, как и снаружи. Голые стены в пятнах сажи, оконные проёмы заделаны картоном и фанерой. Зато чисто, нигде ничего не валяется — волчонок поддерживает порядок. В голове крутится только один вопрос: как можно жить в этой голой бетонной коробке? Даже мне, который месяцами не вылезал из палатки в лесной глуши, проводил ночи напролёт на вокзалах и в товарных вагонах, дом Шона кажется логовом. После всего, что он перенёс, мой мальчик не заслуживает такой участи. — Да ты не обращай внимания, — он словно угадывает мои мысли. — Днём здесь не так уныло, как сейчас. Пойдём наверх. Задерживаю взгляд на старом пыльном автомобиле. Должно быть, именно на нём Шон, которого несправедливо обвинили в убийстве копа, пересёк границу. В лобовом стекле замечаю несколько пулевых отверстий. Эти суки стреляли в детей... Поднимаемся по бетонной лестнице, проходим мимо целого окна, именно его я видел на фасаде. — Смотри, я уже три окна восстановил, — хвастается он. — Ты молодец, солнышко, я тобой горжусь! Ещё немного и получится крутая вилла! Он грустно усмехается и ведёт меня дальше. Попадаем в большую комнату, здесь тепло, горит несколько свечей, тихо играет портативный плеер, в воздухе стоит запах дешёвых сигарет. Два застеклённых окна выходят в сторону моря. Реально, здесь не так мрачно, как внизу, но на полноценное жильё не тянет. Из мебели только пластиковые стол и стул. По углам распиханы картонные коробки с одеждой и всякой мелочью: ручками, карандашами, блокнотами, батарейками, нитками, салфетками, таблетками от температуры, упаковками свечей и так далее и тому подобное. За то время, что я его знаю, Шон всегда был запасливым, но вряд ли он стал таким от хорошей жизни. На серых запятнанных стенах множество бумажных листков с рисунками. — Днём из окон вообще клёвый вид! — восклицает он. На полу у стены старый двуспальный матрас. Вот это уже неплохо — в голову закрадываются пошленькие мыслишки. Надеюсь, спать буду вместе с ним, тогда мне пофиг на интерьер и виды... Год назад я встретил Шона на рождественской ярмарке в Бивер-Крик в полутора тысячах миль к северу отсюда и с тех пор не могу забыть. Я тогда ещё не знал, какой силы будет это чувство, раньше я испытывал лишь его бледные тени. Когда мы вместе жили в палаточном лагере в Гумбольдте, оно лишь укреплялось. С мыслью о Шоне я засыпал и просыпался, ел и обрезал шишки, курил и чпокал Ханну... Каким-то чудом мы позднее увиделись в больнице, я попросил у него прощение за свою глупость, он нашёл силы простить меня, я признался ему в любви, мы дали обещание когда-нибудь встретиться. Если для моего мальчика обратный путь в страну был закрыт, значит, я должен был приехать к нему сам. Полгода на принудительных работах я мечтал лишь об одном — поскорее освободиться. Ни разу не прогулял, не нарушил ни единого правила. Там с этим строго: опоздаешь на минуту или сделаешь что-нибудь не так, нагрубишь инспектору или ему только покажется, и день не засчитают, а то и добавят несколько. Такого вежливого и старательного рабочего, как я, в Сан-Диего ещё не видели! «Да, сэр! Конечно, сэр! Без проблем, сэр!» Снимаю рюкзак и куртку, из кармана достаю флип-нож, кладу на стол, сам присаживаюсь рядом и потираю колено. — Болит? — спрашивает Шон. — Иногда, когда долго шагаю, — киваю я. Урод Меррилл раздробил мне коленную чашечку, пришлось долго валяться в той самой больнице. — Но это херня, скоро пройдёт. Шон наклоняется и гладит моё колено. Сегодня его уже гладили. Воспоминание накладывается на происходящее, будоражит, но делаю вид, что ничего особенного не происходит. — Кстати, милый, как у нас дела с водой и электричеством? Он принюхивается к своей толстовке, хмыкает. — Извини, Финн, воняю. Душ я сделал, но вода дорогая, хватает только сварить и умыться. Раньше купался в море, но оно к зиме стало совсем холодным. — Воняешь? — спрашиваю я. — Ну-ка иди сюда. Он подходит, беру его за руки, начинаю обнюхивать подмышки, грудь, живот. В нос бьёт ощутимый запах пота. — Ничего не чувствую, чувак, — пожимаю плечами я. — Может быть, ниже что-то есть… Пытаюсь наклониться к его ширинке. Он со смехом вырывается и делает шаг назад. — Да ты рофлишь! — Ладно, сладенький, будем вонять вместе, — усмехаюсь я. — У тебя как вообще с баблом? — Ну… — он потирает переносицу двумя пальцами. — Летом и осенью было лучше, я рисовал туристов, подрабатывал в отеле, а сейчас не сезон. Электричество надо подвести к дому, на это пока тоже нет денег... Погоди минуту. Он спускается вниз и приносит себе деревянный ящик вместо стула. — Ты в курсе, что вся деревня Рождество празднует? — Йеп, — он садится напротив меня, — но местная музыка не моё. Вот папа от неё балдел, постоянно крутил, когда работал в гараже. — В этом мы с тобой похожи. Только как нам жить в Мексике и не тащиться от местной музыки? — Не ссы, чувак, я уже полгода живу и норм. Иногда у них бывают интересные треки. — Ты вроде планировал открыть автомастерскую? — Ага, только надо привести в порядок фасад, вставить окна и двери, чтобы клиенты сразу не свалили. Ещё купить инструменты и набор базовых запчастей. Я посчитал... полная хрень… здесь всё упирается в деньги... Чёрт, Финн, я не хочу тебе жаловаться... Он сжимает губы и на секунду отворачивается. — Ты не жалуйся, Шон, а говори, как есть. Я теперь тоже участвую, не забыл? — Ладно, как хочешь, — кивает он. — Самое отстойное, я ни разу не автомеханик — папа не слишком хотел, чтобы я шёл по его стопам, мечтал, чтобы я занимался чем-то другим, например, спортом или рисованием. Ты в курсе, что я занимал призовые места на школьных соревнованиях по бегу? — Ты далековато убежал, мой милый, я тебя еле нашёл! — шучу я, мы смеёмся. — Ещё найдём с тобой, чем заняться. Ты не думал о соседних посёлках? Там явно лучше с работой и вообще... — Задумался уже, — проворчал он. — Но папа жил в Пуэрто-Лобосе, когда здесь не было электричества и даже туристов не было. Неужели мы не сможем? — Сможем, Шон, мы с тобой всё сможем, — киваю я. — Но хотелось бы покататься по окрестностям. Съездим как-нибудь посмотрим, ты мне всё покажешь, лады? — Конечно, покажу, не вопрос. — И вот ещё что, солнышко, — выгребаю из карманов несколько сотенных купюр и банкноты поменьше, кидаю на стол. — У нас с тобой есть заначка, так что до весны продержимся. — О, донат подъехал! — улыбается он без тени алчности, хотя эти деньги для него — огромная сумма! — и поясняет: — Цены в Мексике гораздо ниже, но баксы лучше поменять на песо. Нам по-любому придётся ехать в посёлок до обменника. — Дай минуту, разберу вещи, а потом будут подарки, не зря же я проделал такой путь из Сан-Диего. Шон следит за мной взглядом ребёнка, на глазах у которого Санта запустил руку в мешок. У моего волчонка острый дефицит положительных эмоций. — Тааааак, что тут у нас? — хитро улыбаюсь я. Достаю из рюкзака разные ништяки: контейнер с местной хавкой, которую купил сегодня в какой-то забегаловке у дороги, для меня она оказалась островата, пакет с фруктами и орехами, пару бутылок с водой, упаковку влажных салфеток, свои гигиенические принадлежности, солнцезащитные очки, выключенный смартфон, блок сигарет и несколько пакетиков с травкой. — Ого, ты магазин ограбил? — восклицает Шон. — Давно я хороших сиг не курил. Тем более травку, я даже забыл, какой у неё запах. — Делов-то, сладенький, сейчас дунем. Включаю наполовину разряженный смартфон, связи ожидаемо нет. Качаю головой. Как тут жить без воды, света, телефона, интернета? В лесу отсутствие удобств — норма и для многих просто кратковременный отдых от цивилизации, а в своём доме хочется хотя бы минимального комфорта. Первым делом нужна вода и электричество. Забиваю косяк, Шон даёт мне прикурить неизменной отцовской зажигалкой. — Когда отель открыт, можно пользоваться интернетом, — говорит он. — Но это будет нескоро. — Кстати, извини за нескромный вопрос, где тут можно посрать? — Внизу ведро, — отвечает Шон, — пошли покажу. Ведро. Охренеть удобства... — Не сейчас, чувак, это на будущее, вдруг приспичит. Передаю ему косяк, затягивается. — Финн, а как ты травку пронёс через границу? Делаю большие глаза. — Ты не поверишь, сладенький, в какое место мне пришлось её засунуть… — Что... ты её прямо туда? Прямо в… Его удивление не описать, он с великим подозрением таращится на косяк в руке. Не могу сдержать смех. Постоянно забываю, что ему всего лишь семнадцать. Хотя жизнь заставила его быстро повзрослеть, это проявилось не во всём, и иногда реальный возраст давал о себе знать... — Шон, о чём ты только думаешь! Обычно пронёс, в сумке. Я же шёл В Мексику, а не ИЗ неё... — Оу, ха-ха, — саркастично произносит он и затягивается, — в голосину, чувак, шутка удалась. — Да уж, видел бы ты своё лицо... Достаю англо-испанский разговорник. — ¿Estás aprendiendo español? — спрашивает Шон. — Seis meses, cariño, — улыбаюсь я. — Финн, ты учишь его ради меня? — Ну а ради кого? Я полгода мечтал к тебе приехать, а без знания языка как-то хреново. Хотя меня тут вообще никто не понимает и я никого не понимаю. Такие дела... — Ерунда, — отмахивается он. — Слушай местных, слушай меня, впитывай, общайся и всё будет хорошо. Te enseñaré. — Оу, солнышко, с утра переходим на испанский, лады? — Bueno, чувак, — он сверкает улыбкой. — За это надо выпить, гляди, что у меня есть, — достаю почти полную бутылку виски. — Ого, Финн, ты алкаш! — Это дезинфекция, незаменимая вещь в пути. Рассказывать, после чего я дезинфицировался, лучше не стоит. Будто невзначай вытаскиваю увесистую пачку презервативов и кидаю на стол. Шон сперва не понимает, что это, затем стремительно заливается краской. — Эмм, чувак, куда тебе столько? — спрашивает он. — Хочешь сказать, не пригодятся? — я удивлённо поднимаю одну бровь. — Здесь всё так хреново, что и чпокнуть некого? — Ну... — он трёт переносицу, — я как-то не думал об этом… — Пора задуматься, сладенький. Секс — это единственная радость в жизни, которая всегда доступна. Если есть, с кем, конечно. — Оу, я… да... — он теряется, потом выдаёт: — А мне вот не с кем. — А о нас ты думал? О нашем поцелуе в лесу и разговоре в больнице? — Конечно, я о нас думал! — восклицает он. — Я и сейчас думаю. Но я не думал про это… Он кивает на резинки. — Эх, вот же облом, — разочарованно вздыхаю я. Разочарование не совсем поддельное: у меня не было настоящего секса с прошлой зимы, когда я «встречался» с Ханной в палатке. С тех пор я храню верность одному мальчишке. — Выходит, зря я их тащил... — Но… Финн, я не против... — он опускает взгляд, — только я не... Беру его за подбородок и поднимаю вверх, внимательно осматриваю самое красивое лицо на свете. Замечаю несколько небольших шрамов, которых в начале года ещё не было, а в больнице я не мог его толком рассмотреть. Откидываю длинную чёлку, смотрю в бездонный карий глаз. Охренеть можно, совсем недавно их было два и я мог утонуть в обоих и в каждом по очереди! Хуже всего, что как раз из-за моей глупости он лишился одного. Ну зачем я решил ограбить Меррилла?! Рассчитывал, что, если у них появятся деньги, братья Диасы останутся с нами, а получился полный трэш... — Прости, солнышко, я не собираюсь на тебя давить. Но обещаю, когда мы сделаем это, ты не разочаруешься. — Я учту, — говорит он. Отпускаю его подбородок, провожу ладонью по гладкой щеке. Нежно целую в губы. — Давай уже выпьем за нашу встречу! Он наливает нам виски в пластиковые стаканчики. Мы пьём, морщимся. — Закуси чем-нибудь. Спать-то мы вместе будем? — киваю на матрас. — Или ты меня поселишь в отдельную комнату? — Конечно, вместе, — сипит он и машет ладонью перед открытым ртом. Виски огонь. — Больше здесь негде спать. О, да! Чувствую воодушевление. — Только учти, сладенький, перед сном, во сне и после сна я обожаю обниматься. — Не задуши меня, ловелас. — Я сама нежность, — подмигиваю я. — Ну а теперь подарочки! — Опять? Я думал, уже кончились. — Чувак, мы до них даже не дошли. Во-первых, вот эту ёлочку я сам вырезал для тебя, — достаю небольшую деревянную ель дюймов пяти высотой. — Смотри, какая красавица! Деревце стоит на толстом естественном основании, сверху его украшает звезда, несколько шаров и даже тонкие гирлянды, всё очень маленькое, но чёткое, я корпел над ним не одну неделю. Эта первое моё деревянное творение, которое получилось по-настоящему идеальным. Потому что я знал, для кого его вырезаю. Шон разглядывает ёлку, ставит на стол и обнимает меня. — Спасибо, Финн, ты такой клёвый, только… — Только? — спрашиваю я. — Что только, Шон? — У меня для тебя ничего нет, — он опускает голову. — Вообще ничего, чувак... — Как это ничего?! — удивляюсь я. — А дом? А ты сам? Да любой, кто о тебе слышал, позавидует мне — ты даже не представляешь, какой ты подарок! — Да что во мне такого-то, ну? — он лишь на секунду поднимает лицо, чтобы вновь опустить. — Ты пришёл в такую даль... За что ты меня любишь? Одноглазого, нищего, всеми брошенного преступника в бегах. Ещё и вонючего в придачу... Если он так о себе думает... У меня перехватывает дыхание, в глазах становится тепло. — Милый, ты сейчас серьёзно? — Финн, я просто не понимаю, честно… Крепко сжимаю его ладони в своих. У него самооценка почти на нуле, это невозможно так оставить. — Пожалуйста, посмотри на меня, — прошу я. Он поднимает взгляд. У него только один глаз, но я чувствую, что мне его хватит, чтобы утонуть. — Можно по-разному ответить на твой вопрос, Шон. Я люблю тебя просто так и люблю за твои качества — честность, скромность, силу, стойкость и ещё миллион других. Ты позволил любить тебя, когда я признался в своих чувствах, не отшил и не послал подальше. Я хотел избежать пафоса, но внутри произошёл какой-то надрыв, слова сами собой вылетают из меня и, как брызги целительного зелья, ложатся на его израненную душу. С каждым моим словом его лицо проясняется. — Ты самый добрый, самый красивый, самый лучший человек, которого я встречал. Я люблю тебя потому, что ты моя половинка. Я не знаю, как жил раньше, и теперь не представляю своей жизни без тебя! — Финн... — он смущённо улыбается, но я чувствую, что попал в яблочко. Ему давно никто не говорил доброго слова. — Знаешь, чего я боюсь больше всего, чувак? Что ты найдёшь себе кого-нибудь и прогонишь старину Финна... Он выдёргивает ладони и крепко сжимает мои плечи. — Ну что ты, не смей даже думать об этом! — восклицает он строго. Такой он мне нравится гораздо больше. — Мне никто не нужен, кроме тебя! — Конечно, Шон! Я больше не буду. И ещё... Спасибо, что взял вину за ограбление на себя. Ты спас меня от тюрьмы и, возможно, от чего-то более страшного... — Ну, это было несложно, — он пожимает плечами. — После того копа в Сиэтле несколько лишних лет уже не играли особой роли. Мы долго стоим в обнимку посреди комнаты, нам так хорошо и уютно вместе, что не хочется разъединяться. — Я ещё не закончил с подарками, — шепчу я. Он перехватывает мой шепот губами и настойчиво целует, совсем по-мужски. Достаю из рюкзака небольшую запакованную коробочку. — Здесь особенная штука. Очень надеюсь, что она тебе подойдёт. Он протягивает руку, но я не даю. — Нет-нет, прости, Шон, сам открою. Он пристально следит, как я разматываю плёнку. Неторопливо верчу коробочку в руках, медленно снимаю с неё бумагу. Внутри действительно ценная вещь, и подарок запакован весьма тщательно. Шон ёрзает от нетерпения. — Финн, ты спецом так долго? — Ага, сладенький, — хитро улыбаюсь. — Кое-что я делаю оооочень долго и обстоятельно... Он опять краснеет, это так мило! — Например, вскрываю коробки, — договариваю я. Но вот коробка открыта, внутри пузырчатая плёнка, в которой лежат флакончики и салфетки. Я достаю небольшой прозрачный пакетик с чёрной выпуклой пластинкой. — Что это? — спрашивает он. Прикладываю пакетик к его повязке. — Это твой новый глаз, солнышко.* * *
Салон «МакНамСтайл» снова открыт! Мой мальчик сидит на стуле, я делаю ему обычную короткую стрижку. Боюсь, местные не оценят тот вызывающий могавк, какой у него был прошлой зимой. Болтаем обо всём, я рассказываю ему про наших ребят с плантации, про скучную жизнь в Сан-Диего, он про то, как добрался сюда и начал с нуля разгребать завалы — местные за много лет превратили заброшенный дом в свалку. Пока искали ножницы, я случайно наткнулся в самом дальнем углу на маленький рюкзачок, покрытый слоем пыли, и толстую стопку нераспечатанных писем рядом с ним. Одного взгляда хватило, чтобы понять, от кого они. Хотя бы не выкинул и то хорошо. Полотенцем отряхиваю волосы, подаю небольшое зеркало с отколотыми углами, чтобы полюбовался на дело моих рук. Из него смотрит симпатичный юноша с аккуратной стрижкой и двумя глазами. Один из них блестящий и немного пьяный, другой чёрный, как ночь. Он придаёт лицу Шона слегка демонический вид, но мне очень нравится. Если судить по его сияющему взгляду, он тоже в восторге. — Ты такой красивый, Шон, — выдыхаю ему в ухо. — Хотя в повязке тоже очень стильный. Он опять смущается, а мне хочется прижать его к себе сильно-сильно. А если хочется, зачем себя сдерживать? Поднимаю его на ноги, покрываю поцелуями лоб, нос, щёки, мочки ушей, опускаюсь к шее. Просовываю руку под толстовку, нащупываю аккуратный пупок на плоском упругом животе, веду рукой вверх по тёплой коже, поглаживаю грудь. Рёбра у него выделяются слишком сильно, и от этого мне немного больно. — Давай снимем твоего волка, — он не сопротивляется, когда я стаскиваю с него толстовку. Какой он всё-таки худой, Мексика вытянула из него все силы... Замечаю на правой руке Шона старый красно-синий браслет, на внутренней стороне предплечья татуировку волка, выбитую в тот самый вечер. Целую смуглую грудь, языком щекочу тёмные твёрдые сосочки, он вздрагивает. Кожа его на вкус чуть солоноватая. Поглаживаю острые лопатки, веду ладонью вниз по выступающим позвонкам. Вижу, как в его паху обозначилось напряжение, кладу ладонь сверху, поглаживаю, ощущаю растущую твёрдость. В моих джинсах тоже неспокойно и тесно. Опускаюсь перед ним на колени, начинаю расстёгивать ширинку. — Финн, — он порывисто хватает меня за плечи, — ты уверен? — Более чем уверен, сладенький, — смотрю ему в глаза, настоящий и искусственный. — Я очень тебя хочу, ты же не откажешь своему парню в такой момент? Он мотает головой, мой мальчик такой великодушный! Расстёгиваю ему ремень, стягиваю джинсы. Он предстаёт передо мной в тёмных боксерах, под ними что-то ощутимо выпирает и уходит далеко вниз. Когда касаюсь выпуклости лицом, представляю полотно Дали. На картине знаменитого испанца изображены мы с Шоном и вся хрень, что нас окружает. Наверняка, и кузнечики водятся где-то поблизости... Целую пупок, опускаюсь ниже и медленно покрываю поцелуями через тонкую полоску ткани от основания до самого кончика. Чувствую, как при каждом касании он напрягается под моими губами. При этом поглядываю на лицо Шона, он глубоко дышит, внимательно следит за каждым моим действием. Оттягиваю трусы, выпускаю наружу. Он совсем тёмный, почти шоколадного цвета, в окружении чёрных волос. Я никогда раньше не видел Шона обнажённым — только в трусах после душа в нашем лагере, — и вдруг полный доступ! Почти... Я люблю его далеко выступающую часть не менее сильно, чем хозяина, который смотрит на меня сверху. Трусь лицом, вдыхаю аромат, целую со всех сторон. Шон совсем пунцовый, вряд ли он ожидал такого, а меня это только сильнее заводит. Языком играю с двумя маленькими овалами между его ног. — Я обожаю тебя, сладенький! Он смущённо улыбается. Посмотрим, что ты скажешь на это… Беру в руку, двигаю взад-вперёд, сперва дотрагиваюсь языком до кончика, постепенно круговыми движениями увеличиваю амплитуду, смыкаю губы и втягиваю почти полностью, когда он упирается мне в гортань, — Шон наверху судорожно втягивает воздух. Двигаю головой, ощущаю во рту объём и солоноватый привкус. Беру его за руки, кладу с двух сторон на свои уши, а сзади обхватываю ладонями упругие ягодицы и надавливаю. Мой мальчик сообразительный, он всё понимает — подключается, начинает двигаться сам, при этом крепко держит меня за голову. Через некоторое время погружается в меня до упора, его движения ускоряются, он часто дышит, ягодицы под моими ладонями быстро сокращаются. Мне не хватает воздуха, отстраняюсь. — Ох, горячий латинос, дай отдышаться! — улыбаюсь я, с моих губ свисают полоски густой слюны. Делаю несколько глубоких вдохов и разрешаю вновь погрузиться в меня. Он двигается сперва медленно, потом всё быстрее, даёт мне иногда вдохнуть воздуха уже безо всякого намёка с моей стороны. Это продолжается довольно долго, мы оба кайфуем от происходящего. Я чувствую, как его ягодицы покрываются потом, мну и раздвигаю две скользкие половинки, как бы невзначай поглаживаю кончиками пальцев нежную впадинку. Мечтаю погрузиться в неё, но для этого время ещё не пришло. Наконец Шон вцепляется в мои дреды еще крепче, мне больно, но я терплю. — Сейчас кончу! Он хочет отстраниться, но я не позволяю, нажимаю руками на его влажные ягодицы сильнее. Пристально смотрю ему в лицо, а у самого слёзы текут от его напора. Внезапно он замирает. — Финн… Откидывает голову и, пока изливается в моё горло, не прекращает тихо постанывать. Слегка ослабляю нажим, чтобы вдохнуть носом воздух и ощутить вкус на языке. Так я и думал — терпкий и сладковатый. Несколько долгих секунд ласково поглаживаю его бёдра, живот и бока, пока конвульсии полностью не прекращаются. Шон смотрит на меня, его дыхание всё ещё частое. На лице опять множество чувств, как тогда, когда он открыл мне дверь, — от недоверия и восторга до испуга и удовлетворения. Считаю, что для первого раза совсем неплохо. Отстраняюсь, чмокаю постепенно опадающий кончик, встаю на ноги. Во рту сохраняю особый вкус, мечтаю, чтобы он поцеловал меня, но на это рассчитывать глупо. Я пойму, если он не станет. Мой мальчик обнимает меня и надолго приникает к губам. — Ты чувствуешь свой вкус? — спрашиваю я. — Да. — И как тебе? — Слааааденький! — произносит он в моей манере. Мы смеёмся, но продолжаем целоваться, пока внизу не раздаётся стук. Как не вовремя! Шарахаемся друг от друга. — Кто это? Шон пожимает плечами. — Сейчас узнаю. Он застёгивает джинсы и, пока спускается, надевает толстовку. Смотрю на лежащий на столе нож. Схватить его и прийти на помощь — дело нескольких секунд. Шон внизу что-то спрашивает, затем открывает дверь. Слышу женский голос, они о чём-то говорят, мне отсюда не разобрать. Скоро он поднимается, в руках несёт тарелку с пирожками. Я незаметно выдыхаю. — Это соседка, — улыбается Шон. — Угостила эмпанадами с рыбой.* * *
Позже вечером мы ужинаем за столом. Шон на стуле, я на деревянном ящике. Я схавал пару пирожков, а ему стараюсь скормить всё, что попадается под руку. С этого дня никакой экономии! Только что я провёл ревизию его запасов: несколько мешочков с крупой, столько же упаковок пасты, штук десять консервов с какой-то мексиканской фигнёй, даже пакет с сухарями, в общем всё, что не надо хранить в холодильнике. Запасов не много, как бы он протянул до весны? Сказал, что иногда берёт свежую рыбу у местных рыбаков, но всё равно этого мало, неудивительно, что он так похудел. Зато теперь на несколько дней сытой жизни нам хватит, а дальше моя очередь о нём заботиться. В конце концов, свяжусь с братом, он обещал помочь, но к этой возможности я планировал прибегнуть лишь в самом крайнем случае, если жопа окажется глубже, чем она есть. Ещё два моих брата сидят в тюрьме, но скоро должны выйти, им тоже будет непросто в первое время. — Сё, Фи, я польфе емогу, — говорит Шон с набитым ртом и машет руками. — Еезет! — Не лезет, так не лезет, но я буду счастлив, когда ты поправишься. Он прожёвывает и запивает водой, прежде чем ответить. — Да я поправлюсь, не переживай, ведь теперь ты со мной… Внезапно его голос срывается. — Это охрененно, Финн, ты со мной… — он опускает голову. — Я никак не могу поверить... Кладу руки ему на плечи. — Ну что ты, мой мальчик, конечно, я с тобой, где же мне ещё быть? Он медленно мотает головой и озвучивает свои мысли: — Почему я здесь? Что я сделал плохого? Он до сих пор в шоке от произошедшей с ним несправедливости. Глажу по голове, целую в шею — я готов ласкать и успокаивать его столько, сколько понадобится, хоть целую вечность. — Ты ничего плохого не сделал, Шон, ты замечательный. Эта глупая Америка даже не понимает, какое сокровище потеряла. Пусть они все идут нахер! Он поворачивается ко мне и утыкается в ключицу, успеваю заметить его слёзы. Обнимаю, шепчу нежно на ухо: — Всё будет хорошо, мы теперь вместе. Забацаем здесь крутую виллу с видом на море, будет у нас свой дом на пляже — наш с тобой дом, не хуже, чем в Коста-Рике! Место, где мы будем зависать, куда нас будет тянуть. Позовём друзей на тусу, я буду мешать коктейли и угощать всех желающих. Видишь, тебя соседи не забывают, так что не дрейфь, Шон, всё путём, всё образуется. Ты просто должен больше в себя верить. И главное, помни — я люблю тебя и никогда не брошу! — Я так счастлив, Финн, — тихо говорит он. — Уже забыл, что это за чувство… Он смущённо отстраняется, вытирает лицо. — Прости, накатило что-то. Наверное, из-за виски. — Ты всегда можешь сказать мне всё, что у тебя на душе, сладенький, с виски или без. — Знаешь, Финн, а ты прав, — кивает он. — Пару месяцев назад я поцапался с какими-то придурками, они меня чуть не зарезали, но соседи пришли на помощь. У меня с ними хорошие отношения, мы помогаем друг другу. Ну... — он улыбается, — по большей части они мне. — Хорошо, что всё обошлось, — сглатываю ком в горле, — я бы не пережил, если бы с тобой что-то случилось. Ему хочется нарисовать меня, он садится на матрас, водит карандашом в своём скетчбуке, а я курю сигарету. Мне нравится наблюдать, как он рисует. Его взгляд в этот момент становится задумчивым и глубоким, он будто сканирует всё вокруг. Иногда кажется, что он смотрит на что-то невидимое, и от этого по моей спине бегают мурашки. Через некоторое время он подходит и демонстрирует мне получившийся рисунок. Он изобразил меня в домашнем халате с кокосом руке, из которого торчит трубочка. Я сижу на шезлонге у нашего дома, рядом несколько пальм, а высокая волна срывает меховые тапочки с моих задранных ног. В распахнутых глазах смесь испуга, удивления и восторга. Но это ещё не всё. На лысой голове сидит большой глазастый паук, его лапы свисают по бокам длинными дредами. — Значит, так ты меня видишь? — притворно возмущаюсь я. — В тапках и с пауком на башке? — Про паука я подумал в последний момент, — улыбается он, — но классно же получилось! — Ауф, чувак, ты рисуешь даже лучше, чем раньше. Отсутствие одного глаза не сказалось на его таланте. За то время, пока мы не виделись, художественные способности Шона раскрылись ещё больше. Воображение заменило перспективу, которую он больше не мог воспринимать, и даже раздвинуло её рамки. Он рисовал людей или обыденные вещи в непривычном, фантастическом антураже, легко находил во всём фишку и делал на неё упор, каждый его рисунок был уникален. Попробую опубликовать его работы на какой-нибудь площадке в интернете, вдруг появятся ценители. Сам он слишком скромный, чтобы подумать о такой возможности. — Я много практикуюсь, — он показывает на стены в рисунках. — Туристам нравятся портреты в моём стиле. Весной начнётся сезон, с деньгами станет получше. Но до весны ещё больше двух месяцев. Я уже составил список дел: для начала оцифруем его рисунки, прокатимся до соседних посёлков, запасёмся нормальной провизией и водой, соорудим приличный туалет, разгребём свалку за домом, покрасим стены внутри, чтобы они не выглядели такими унылыми. Будем постепенно откладывать на электричество. В общем, работы полно, скучать нам не придётся. Кажется, настало время для самого важного. Сегодня мы о многом поговорили, назвали кучу имён, и только одно из них — главное — осталось забытым. Боюсь всё испортить, но если не сейчас, то когда? Рождество пока не закончилось. Как говорится, бог в помощь. — Шон, знаешь... у меня есть ещё один подарок для тебя. — Ещё один? Не слишком ли много? — удивляется он, но карий глаз его загорается. Незаметно набираю воздуха в грудь. — Он от Даниэля. Лицо его стремительно меняется, от потемневшего взгляда у меня холодеет затылок. Передо мной стоит совсем другой Шон — в его облике появилось что-то злобное, волчье. Он цедит сквозь стиснутые зубы: — Мне не нужны подарки от этого… — Я так и понял, милый, — поднимаю руки, не хочу, чтобы он договорил, — только я обещал ему, что ты меня выслушаешь. Сам понимаешь, твоему братишке хрен откажешь. — Ну раз обещал, я послушаю, но это ничего не изменит. Внимательно слежу за его лицом. — Он очень огорчён тем, что ты не отвечаешь на его письма... — Я их даже не читал, — фыркает он и едва уловимо скалится, в улыбке мелькает удовлетворение. Шон испытывает глубочайшую обиду на младшего брата за то, что тот бросил его на границе. Даниэль помог ему оказаться в Мексике, а сам предпочёл остаться на родине. Этот поступок для Шона был совершенно неожиданным, он не мог даже представить, что брат бросит его в последний момент. А теперь мне предстояло как-то пробить стену между ними. — Они с бабулей приехали в Сан-Диего несколько дней назад. Ты не представляешь, чувак, как он был рад нашей встрече! Да и я тоже... Пожимаю плечами, будто извиняюсь. Шон демонстрирует равнодушие. — Чего нельзя сказать о миссис Рейнольдс. Помню её взгляд, когда она увидела такого клёвого парня, да ещё в оранжевом комбинезоне... Усмехаюсь, дёргаю себя за дреды. Шон не показывает эмоций. — Ты знаешь, милый, Даниэль так просил у тебя прощения, устроил реальную истерику, мы чуть в штаны не наложили... Шон продолжает молчать, но я замечаю, как он пытается сдерживать вдохи. — Там такое началось! — я прикладываю руку к голове. — Он разворотил пол-улицы, на него даже забор обвалился... — Он не поранился? — внезапно спрашивает Шон и тут же опускает взгляд. — Хотя мне похрен... Младший брат — слабость Шона, какой бы глубокой ни была обида. Стена пробивается и никакой суперсилы не надо — Финн МакНамара, ты грёбаный гений! — Не очень сильно, только голову разбил в кровь... — В кровь?! — испуганно орёт Шон. — Да что вы?… Финн, как вы могли? Он в гневе, его кулаки сжимаются. — Прости, Шон, — развожу руками, — ты же знаешь, твой братец, как ураган, мы запарились его успокаивать, кучу салфеток извели. Если бы я не обещал передать тебе подарок, случилась бы натуральная херня. — Но с ним всё нормально? — спрашивает он. — Конечно, сладенький, даже следов не останется. Шон задумчиво раскачивается из стороны в сторону, трёт переносицу. Ну же, рыбка, не сорвись! — Так и быть, — наконец, говорит он, — где там этот подарок? Пока достаю со дна рюкзака плоскую вытянутую коробку, облегчённо выдыхаю. Передаю ему. — Ты не в курсе, что внутри? — Откуда? — пожимаю плечами. — Даниэль не говорил, а я не лезу не в своё дело. Он трясёт коробку, но из неё не раздаётся ни звука. — Хочешь открыть? — спрашивает меня. — Лучше ты сам. Он со вздохом начинает распечатывать. Всячески показывает, как ему это в тягость, хотя вижу, что самому не терпится. Что мог подарить младший брат? Наконец, Шон открывает коробку, достаёт письмо и большую рамку с фотографией. Мне не видно того, что на ней изображено. Пока он разглядывает её, лицо Шона становится умиротворённым и каким-то жалобным — ничего волчьего в его облике давно не осталось. — Enano mío... — тихо произносит он. Прижимает рамку к груди, будто что-то очень-очень хрупкое, и опускается на колени. Слёзы текут ручьём, капают прямо на эту рамку. Сколько же в нём боли! Она долго пожирала его изнутри... — Милый, ты прости, я тебе сплошное расстройство приношу, — со вздохом присаживаюсь рядом, обнимаю со спины. Ни о чём не спрашиваю, я и так чувствую, как боль толчками выходит из него, будто гной из вскрывшегося нарыва. Через несколько минут Шон успокаивается и показывает мне фотографию. Мальчик лет восьми прижимает к груди мирно спящего младенца. Он уткнулся младшему в макушку, глаза его тоже закрыты, на губах улыбка. Шон здесь источает столько любви и нежности, что не возникает никаких сомнений — младенец оказался в самых бережных руках. Не знаю, кто додумался подарить эту фотографию, Даниэль или его предки, но она буквально вышибла у Шона пол из-под ног. Фотография была сделана до того, как мать бросила их, — Даниэлю здесь несколько месяцев. Не понимаю, как она решилась на это? Даже кошки не бросают котят, пока те не станут взрослыми. Шон поворачивает мокрое лицо ко мне: — Это очень дорогой подарок, Финн. Спасибо, что принёс его. Киваю в ответ. Он встаёт и ставит рамку на стол, рядом с ёлочкой. Наблюдаю за тем, как он достаёт рюкзак Даниэля и пачку нераспечатанных писем, садится напротив фотографии и начинает читать каждое, по очереди, одно за другим. Встаю с пола, раскуриваю косяк, слышу всхлипы, плечи Шона иногда сотрясаются от рыданий, но он не перестаёт читать. Душа ноет, но я больше ничем не могу помочь. Стену отчуждения я разрушил, это оказалось очень болезненно для него, но теперь ему станет легче. Наступило время двух братьев — думаю, мой мальчик всё сделает правильно. Чтение продолжается довольно долго, поэтому я перебираюсь на матрас и сажусь у стены. Негромко играет плеер…* * *
Под сенью гигантских деревьев мы идём на другую сторону озера. Ветер шумит в кронах, под ногами шуршит трава, вечереет. Шон недалеко от меня, а маленький Даниэль бегает вокруг. Удивительно, с какой лёгкостью он ловит бабочек, кузнечиков, стрекоз, иногда даже маленьких птичек, — они будто сами порхают к нему в руки. Младший брат очень мил, он напоминает меня в детстве — такой же неугомонный, весёлый и слегка разбалованный. Всё потому, что его невозможно не любить, наши ребята по-своему опекают его, а старший брат и вовсе души не чает, заботится и постоянно балует по мере сил. Настолько, насколько это вообще возможно, когда живёшь в лесу. Разделяет с ним обязанности, укладывает спать, отдаёт самые лучшие куски рыбы, картошки и другой нашей не самой разнообразной хавки, старается проводить время вместе, играет с ним, часто ласково прижимает к себе. Шон проявляет столько любви и заботы, что сразу видно — Даниэль в надёжных руках. Я люблю своих старших братьев, они тоже всегда меня любили, но с Шоном им, пожалуй, не сравниться. Нас четверо в семье плюс урод папик, а Диасов всего двое — только они остались друг у друга. Хотя и у них без ссор не обходится. Мне очень хочется стать частью их семьи, хочется заботиться о Шоне, как он заботится о младшем брате. А ещё хочется просто любить его и услышать в ответ, что он хотя бы не против. Но я боюсь признаться, боюсь, что он не поймёт, оттолкнёт... Я на несколько лет его старше, что я нашёл в этом мальчишке? Никогда не думал, что словлю краш на подростка. Но это не обычный подросток, у него есть качества, которых нет у многих взрослых, при этом в нём нет эгоизма, подлости, жестокости, алчности. Всё, что я могу себе позволить — это иногда прикоснуться к нему, дружески приобнять, сказать ласковое слово, проявить осторожную заботу. Шон Диас. Вокруг этого имени теперь вращается весь мой мир. Я обещал показать братьям пещеру за озером. Хотя ничего особенного в ней нет, небольшой грот, но для меня это было сакральное место, я его никому не показывал, приходил сюда иногда, читал у входа книжку и просто любовался озером, когда хотел побыть один. Раньше. Теперь всё изменилось — одиночество пугает меня до жути. Мы недавно сидели с Шоном тут же на берегу, курили травку и провожали закат. Говорили мало, но нам вовсе не было неловко, как обычно бывает, когда кончаются слова, и не знаешь, что сказать собеседнику. Мы просто молча наблюдали за тем, как огромное солнце скрывается за деревьями. Нам было хорошо и легко вместе, я почувствовал, что он не против моего общества и, возможно, испытывает ко мне схожие чувства. Больше всего я боялся, что нафантазировал себе всё это, мне бы ещё немного времени, но братья-мексиканцы скоро собирались покинуть нашу группу, чтобы отправиться в Пуэрто-Лобос. А я мечтал лишь об одном — чтобы они остались с нами. Первая встреча с ними была самой обычной. На рождественской ярмарке в каком-то очередном скучном городишке на нашем бродяжьем пути, мимолётно обменялись парой фраз, чтобы навсегда расстаться. У меня за спиной уже миллион встреч и расставаний и всегда это происходило легко и незаметно, но в тот момент, когда я смотрел Шону в его тёмные глаза, подумал, что больше никогда не посмотрю в них, не увижу его лица, не почувствую рядом с собой. Когда я уходил оттуда вместе с подругой, мне стало так тоскливо. Наши ребята не могли понять, что со мной происходит, я сам толком не понимал. Шон рассказал мне, что в тот день, когда мы встретились на ярмарке, копы выследили их, и они с братом вынуждены были бежать из дома бабушки. Он запомнил из нашего короткого разговора, что мы путешествуем на поездах, поэтому первым делом сам направился к путям. Они с Даниэлем сели на первый же товарник и поехали на юг. Почти неделю братья катались на поездах, спали, где придётся, в пустых вагонах или каких-то железнодорожных будках, пока не добрались до северной Калифорнии. Ночевали в приюте для бездомных, Шон нашёл работу на местной ферме — чем он только ни занимался: убирал территорию, таскал грузы, чистил туалеты. Они встретили в приюте Рождество и Новый год. В итоге босс заплатил ему в два раза меньше обещанного и выгнал, когда Шон возмутился. Братья продолжили своё путешествие на юг, пока во второй половине января совершенно неожиданно не встретились с нашей группой на берегу океана. С тех пор мы целый месяц бродяжничаем вместе и работаем на нелегальной плантации. Вход в пещеру спрятан в зарослях, я обнаружил его случайно. Мы включаем фонарики, я осторожно захожу первым, братья следуют за мной. Даниэль в полном восторге, а на лице Шона читается сомнение. Но старший мне доверяет: разве Финн способен подвергнуть их жизни опасности? Невысокий ход ведёт вниз под небольшим уклоном. Иду вперёд по неровному полу, стараюсь не стукнуться головой о выступающие корни. Странно, пещера должна быть значительно короче, но проход тянется дальше. В нос бьёт ощутимый земляной запах, становится совсем темно, только лучи фонарей освещают каменные стены. — Ещё долго спускаться? — спрашивает Шон. — Странно, чувак, мне казалось, пещера небольшая, — отвечаю я. — Можем повернуть обратно, если хотите. — Нет, Финн, пошли дальше! — кричит Даниэль. Его звонкий голос отдаётся эхом. — Шон, вдруг мы найдём какие-нибудь сокровища? — Если только совсем недалеко, — строго говорит старший Диас, — а потом сразу назад. — Ура! — Ладно, ребята, пройдём ещё немного, — говорю я. — Наверное, в пещере открылся новый проход. — Это звучит хреново, — говорит старший, и я согласен с ним. Если в пещере что-то может открыться, значит, что-то может и закрыться... — Ещё как хреново, Шон! — восклицает младший. — Мы же исследуем пиратскую пещеру, это так круто! — Даниэль, следи за базаром! — Почему пиратскую? — спрашиваю я. — Потому что, — младший понижает голос и по-детски искажает слова, — это логово злого одноглазого пирата, который живёт на берегу моря! Наше озерцо никак не тянет на море, но так и быть. — Как скажешь, бро, — говорю я. Мы спускаемся глубже, становится холодно, душно, из глубины чёрного прохода тянет затхлостью. Только свет от фонаря прыгает по выщербленным стенам этого невесёлого места. Мы уже достаточно спустились, мне самому не хочется продолжать путь. — Ребята, мне кажется, нам пора поворачивать назад, — говорю я. Но никто не отвечает. Оглядываюсь, братьев позади нет. Странно, когда они успели отстать? — Даниэль! Шон! — кричу я. — Где вы? Что за дела? Иду вверх, но там полная темнота. Если они отстали, должны же быть заметны лучи их фонарей... — Шон! Даниэль! Ускоряю шаг, пытаюсь не запнуться о каменные выступы. Становится трудно дышать. Не прекращаю звать ребят и вдруг замечаю, что пол пещеры не имеет наклона, хотя должен подниматься вверх. Фонарик подозрительно помаргивает. Что за херня? Бегу дальше, сердце колотится, не хватает воздуха. Ход ведёт вниз. Когда я успел развернуться? Уверен, что точно шёл вверх. Бегу вперёд, а пол уходит вниз под большим уклоном. Свет гаснет, я трясу фонариком, но это не помогает. Оказываюсь в кромешной тьме, как в каком-то дешёвом фильме ужасов. Настоящий страх поднимается внутри, затапливает с головой. — Парни! — кричу я из последних сил. — Я здесь, помогите... Громко втягиваю в лёгкие воздух, но в нём совсем нет кислорода. Уши закладывает, в темноте пульсируют цветные пятна. Мне хочется оказаться снаружи, увидеть свет. Зачем мы вообще пошли сюда? Может быть, ребята уже выбрались, они позовут кого-нибудь на помощь... Опираюсь о мягкую стену, чувствую пальцами рыхлую землю. Ноги больше не держат, сижу на дне глубокой могилы, из которой не выбраться. Мне просто нужен маленький глоток свежего воздуха, совсем небольшой, крошечный… иначе я больше никогда не увижу Шона… — Финн, где Даниэль? — внезапно его голос раздаётся совсем рядом со мной. — Я потерял его! — Шон? Он здесь, но я не вижу его во тьме. Пытаюсь непослушными пальцами включить фонарик. Зажигается свет, луч падает на окровавленное лицо старшего Диаса. Один глаз абсолютно чёрный, из другого торчит осколок стекла. Ужас и боль переполняют меня, но от слабости не могу пошевелиться. Грудь сжимает тисками. — Я не вижу Даниэля! — кричит он. — Я ничего не вижу! Финн! — Шон… — чувствую, как по щекам текут слёзы отчаяния — я не могу помочь ни ему, ни себе. — Финн, проснись! Финн! Делаю глубокий вдох и выныриваю из кошмара с криком в пересохшем рту. Перепуганный Шон стоит рядом на коленях, держит меня за плечи. Кидаюсь к нему, обнимаю, реву, как девчонка. — Ну ты чего, чувак? — он успокаивающе хлопает меня по спине. — Я никуда не делся. Сердце выскакивает из груди, не могу надышаться — скорее всего, у меня перекрыло дыхательное горло из-за неудобной позы. Но это всё ерунда — главное, мой мальчик со мной и нет никакой крови. — Это всего лишь сон, Финн, всё хорошо. Он прижимает меня к себе, пока я не перестаю всхлипывать. Вытираю слёзы рукавом. Шон целует три треугольника под моим левым глазом. — Ну, ты как? — спрашивает он, киваю в ответ, дескать, всё нормально. — Я написал письмо Даниэлю. — Ты правильно сделал, солнышко, — улыбаюсь через силу, горло ещё саднит. — Смотри, что было в конверте... — он демонстрирует пачку купюр с Бенджамином Франклином. — Штука баксов, чувак! Мы живём! — Теперь понятно, почему бабуля была похожа на разозлённого снеговика, когда Даниэль передал мне коробку, — усмехаюсь я. — Ещё Даниэль просит открыть счёт в банке. Только мне нужно поговорить с ней по телефону, чтобы она точно знала, что это я. — Да, она сечёт в безопасности. Шон улыбается, а мне почему-то становится грустно. — Похоже, солнышко, у тебя жизнь налаживается. — Эмм, почему это у меня? — удивляется он. — У нас, чувак! — Не пойми меня неправильно, милый, — говорю я, — баблосы это круто и они нам очень нужны, но я не смогу жить за счёт миссис Рейнольдс, я не её внук и не паразит какой-нибудь. Он пристально смотрит на меня. От кого-то другого в ответ на моё откровение стоило бы ждать потоков сарказма и обвинений в глупости, что вполне логично. Но мой мальчик не такой. — Так, давай подумаем, — говорит он и садится рядом со мной, спиной к стене. Кладёт голову мне на плечо. — Я тоже не очень-то хочу жить на её деньги, Финн. Мы с ней, знаешь ли, не слишком ладили, она не любила папу и, по-моему, не слишком любит меня. Её щедрость — заслуга Даниэля: мне кажется, он вертит бабушкой, как хочет... В переносном смысле. — Понятно, что в переносном, — усмехаюсь я, — она души в нём не чает, смотрит, как на ангела... Ты в курсе, что он носит трекер? — Эээ, о чём ты? — Браслет для отслеживания, — уточняю я. — Копы всегда в курсе, где он. И неизвестно, сколько это продлится. — Нихера себе, в письмах он об этом не писал! — он поворачивает голову и смотрит мне в глаза. — Он и мне сперва не говорил, но у меня нюх на такие вещи, сам понимаешь... — Ему всего десять, они что, кукухой поехали? Пожимаю плечами. — Вы вроде бы устроили большой бадабум на границе. Тебя они потеряли, им остался Даниэль, так что он под колпаком. — Пусть так, но пока что всё нормально, он учится в обычной школе, даже в Сан-Диего к тебе приехал, — говорит Шон. — Я не столько за него переживаю, если честно. Как бы он на кого-нибудь не сагрился и не натворил дел. — Да уж, милый, мы оба знаем, какой он бывает, когда расстроится. Поэтому ему важно общение с тобой. Сидим молча. Я думаю о том, как братья далеко друг от друга и что они нескоро встретятся. Через восемь лет, после наступления совершеннолетия, при условии, что с него снимут трекер, Даниэль сможет наконец приехать в Мексику к Шону. — Предлагаю потратить деньги бабушки на электричество, — продолжает Шон наш разговор. — Пусть миссис Рейнольдс принесёт нам свет, она ведь очень набожная, — ухмыляется он. — На остальное мы сами сможем заработать. Финн, что ты на это скажешь? Вот такой он мой мальчик, как его можно не любить? — Скажу, что хочу тебя прямо сейчас, — целую его в ухо. — Щекотно! — Поступай, как считаешь нужным, солнышко, я тебе полностью доверяю. — Ты забыл ещё одну вещь, чувак, — говорит он. — Без тебя ничего не было бы — я не получил бы подарок, не простил Даниэля, не прочёл бы его письма. — Ты из меня какого-то супергероя делаешь. Я просто помирил двух любимых волчат. — Всё равно ты крутой. — Я в курсе, но я тебе немного соврал, Шон. Вот кто меня за язык тянет? Но я не хочу ему врать даже чуть-чуть. Как там говорят, одна маленькая ложь порождает другую и бла-бла-бла... — В чём же? — замирает он. — Даниэль вовсе не разбивал голову в кровь. Но, чтобы ты знал, шишка у него вскочила зачётная. Он кладёт ладонь на моё больное колено. Оно давно успокоилось, и на секунду в голову приходит нелепая мысль, что сейчас Шон может сделать мне больно. Но он лишь поглаживает. — Ты поступил очень мудро, чувак, — говорит он. Зарываюсь в его волосы лицом. Их, конечно, стоит помыть, но я балдею от его запаха. Всё равно, от какого! Но это вовсе не значит, что я собрался деградировать, завтра же… уже сегодня помоемся, как следует. Время перевалило за полночь, спать нас пока не тянет. — Никогда не задумывался, почему я называю тебя сладеньким, сладенький? Мы сидим бок о бок, а меня опять потянуло на откровения. Выпитый виски давно выветрился, но осталось ещё полбутылки. — А есть какая-то причина? — Ещё какая, но это очень большой секрет, — говорю я таинственно. — Он доступен только избранным. Лучшим из лучших. У кого есть рисунок волка на груди... — Колись, Финн! — он поворачивает голову, смотрит озорным взглядом. Оба его глаза, настоящий и искусственный, блестят при свете свечей. — Налей мне выпить, милый, и побольше, иначе я не решусь. Это очень откровенная история. И себе не забудь. Он встаёт, наливает нам полные стаканчики, опять садится рядом. — За сладенького! — восклицаю я. Отпиваю сразу половину, Шон не отстаёт. Мы оба фыркаем. — Закуску ты, конечно, не взял… Он порывается встать, но я не пускаю. — Да ладно, так даже лучше. Ты поймёшь, когда я расскажу. — Чувак, я уже изнемогаю... — В общем, дело было так, — я помещаю ладонь на его ширинку. — Однажды в группе великолепного Финна появился парень по имени Шон... — Зомби? — Нет, — усмехаюсь я, — вполне живой молодой человек. — А что ты про его брата не вспоминаешь, великолепный Финн? — Потому что это рассказ не для детишек, мой сладенький. Обнимаю его одной рукой, а другой поглаживаю ему ширинку, нажимаю пальцами, легонько мну бугорок, пока под тканью не появляется небольшая твёрдость. — Финн вкрашился в этого парня. Ему нравился глубокий тёмный взгляд Шона, его смуглая кожа, немного печальная улыбка. Он мечтал быть рядом с ним, просто разговаривать, прикасаться, помогать. Ему казалось, что Шон был не против. — Не казалось. — Давай допьём, — предлагаю я, мы опустошаем стаканчики и убираем их в сторону. Он возвращает голову мне на плечо. Пока я поглаживаю круговыми движениями упругость в его паху, в голове появляется лёгкость, а напряжение под ладонью становится ощутимым. — Недалеко от лагеря в лесу раскинулось небольшое озеро. Стоял конец января, никто не купался, морозить жопу в ледяной воде желающих не было. Но Финн любил бывать на берегу, он садился спиной к какому-нибудь дереву, читал книгу или вырезал свои безвкусные фигурки. — Чувак, не надо оскорблять фигурки Финна! Я их обожаю. — Хорошо, милый, не буду, — усмехаюсь я, пока моя рука гладит твёрдый бугорок. — Шон тоже предпочитал проводить свободное время у озера. Он любил сидеть недалеко от воды, писать в дневнике, что-то рисовать. Живописное спокойное место неудержимо тянуло к себе романтиков. Шон кивает. В это время я расстёгиваю ему джинсы и выпускаю на волю. Слышу, как дыхание моего мальчика учащается, когда я начинаю неспешно двигать рукой. От нас обоих разит виски. — И вот однажды вечером, когда Финн уже был на озере, в нескольких шагах от него появился Шон. Финн хотел окликнуть его, но почему-то не стал. Он сам не знал почему, у него не было никакого умысла. Он просто решил не мешать и спрятался за деревом, чтобы всего лишь полюбоваться на своего краша. Постепенно ускоряю движение сжатой ладони. Шон дышит прерывисто, от удовольствия шевелит ногами, поглаживает себя по бёдрам. Ощущаю капельку его влаги на пальцах. — Шон сидел какое-то время за своим скетчбуком, Финн незаметно наблюдал за ним, боялся лишний раз вздохнуть. Вдруг Шон отложил блокнот, расстегнул ширинку и — та-дам! — стал мастурбировать… Шон мгновенно хватается за мою руку и поворачивает ко мне лицо. Мы оба застываем в драматичной паузе — он в удивлении, я в смешливом испуге. — Чувак, ты наблюдал за тем, как я фапаю? Блин, я уже и забыл про тот раз... — Такой уж я извращенец... Хочешь знать, что было дальше? — Да ничего там не было! Я кончил и свалил оттуда. — Хм… Милый, хочешь узнать, что было ПОСЛЕ того, как ты свалил оттуда? Он размышляет несколько секунд. Мне начинает казаться, что он скажет нет... — Ага, очень хочу. — Тогда отцепись от меня и слушай. От отпускает мою руку и я возобновляю движение ладонью. — Финн за деревом сходил с ума от стыда и буквально тёк от возбуждения. Он понимал, что поступает неправильно, низко — лучше всего было бы сбежать как можно скорее, но он был не в силах оторвать взгляд от Шона. Он видел всё в таких охренительных подробностях… Шон вновь прерывисто дышит. Я хочу поцеловать его в щёку, но он поворачивает голову и мы встречаемся губами. Отстраняюсь, история ещё не закончена. — Шон мастурбировал не очень долго, будто давно этим не занимался. Всего пара минут и он обильно кончил прямо на оголённый живот. Вот бы знать, о ком он думал в тот момент… — Тот Финн хотел знать или этот? — Оба, — улыбаюсь я. — Тогда я им обоим потом скажу. Нам уже давно жарко, раздеваемся до пояса. Он протягивает руку к моей ширинке и неумело пытается расстегнуть. Помогаю свободной рукой, выпускаю измученного за вечер узника на волю. Шон обхватывает его пальцами, пытается повторить мои движения. У него неплохо получается для новичка. Мы сидим бок о бок и крест-накрест двигаем руками. — И что же было дальше? — спрашивает он. — Шон обозвал себя идиотом — кончать надо было в траву, а не на живот! Он быстро выдрал пустую страничку из дневника, свернул в кулёк и собрал в него всё, что смог. Как следует свернул краешки и выкинул куда-то назад. А знаешь, в чём прикол? — Н-нет... — Та-дам! — кричу я. — Кулёк попал прямо в руки Финну! — О, чувак, — стонет Шон, его щёки вновь алеют, — и что ты сделал? — По-моему, это очевидно, сладенький. Я не мог оставить без внимания такой подарок. — Скажи мне, что ты сделал? — просит Шон, пока моя рука порхает над его пахом. — Оу, ты хочешь знать подробности? — Он кивает. — Я открыл краешки, поднёс ко рту и... — Стоп! — Но ты сам хотел узнать! — возмущаюсь я и убираю руку. — Финн, эта история очень… — Мерзкая? — Странная, — говорит он, а я усмехаюсь. — Ты прав, чувак, но я не мог поступить иначе. Я и раньше иногда называл тебя сладеньким, но это было просто ласковое слово, а с этого «странного» момента у озера оно стало означать вполне конкретную характеристику. Вот такая история, милый, как тебе? — Это эпично, чувак, просто отпад! Я теперь тоже хочу узнать твой вкус, — он пытается наклониться к моему паху. — Ты слегка бухой, Шон, — удерживаю его. — Не стоит делать то, о чём завтра будешь жалеть. — Я не буду жалеть, — говорит он. — Тогда у озера я думал о тебе. И здесь я часто думаю о тебе. Просто уже пора сделать это, меня достало моё сраное смущение! — Оу, милый, ты такой сексуальный, когда ругаешься! Больше не препятствую ему. Он склоняется совсем низко, чувствую его дыхание. Мой мальчик смыкает на мне губы и двигает головой вверх-вниз. Надеюсь, утром мы не будем сожалеть о том, от чего кайфуем сейчас. Просовываю руку сзади ему под джинсы, поглаживаю пальцами нежную область между ягодицами. Осознанно или нет, но он слегка подаётся мне навстречу. Волос на интимных местах у него почти нет, кроме верхнего треугольника. Возможно, со временем они станут гуще, а пока я наслаждаюсь тёплой упругой гладкостью, представляю, что там не пальцы, а мой язык, он не оставляет без внимания ни одной щёлки, ни одной складки, легко проникает туда, куда... — О, Финн! — он отрывается от меня. — Давай ещё выпьем. Наливает нам по полстакана. Выпиваем, закусывать не хочется, виски идёт почти как вода. — Шон, нам завтра будет хреново. — Ага. Зато сейчас нам охрененно, — улыбается он. Он чуть пошатывается, на довольном лице блестят пьяные глаза — в полумраке они оба выглядят по-демонически чёрными и неестественными. Мой волчонок такой счастливый и сексуальный, а у меня в животе летают бабочки. Всегда считал это выражение глупым до невозможности, но сейчас оно подходит на сто процентов. Прикол в том, что я легко мог бы его отчпокать — он достаточно бухой и возбуждённый, чтобы согласиться, на что угодно. Но я не хочу пользоваться моментом его слабости, у нас впереди ещё полно времени. Он опускается передо мной на колени, мы дышим друг на друга запахом виски, целуемся градусами алкоголя. Его руки порхают по моей груди, пощипывают возбуждённые соски, гладят кубики пресса — за время работы в Сан-Диего я малость окреп. — Я ещё не закончил, Финн, — говорит он и склоняется над моим пахом. Для удобства чуть спускаю джинсы. Он вбирает меня, сперва совсем немного, потом глубоко… и ещё глубже… Хватается рукой за грудь и резко отстраняется. — Финн, виски обратно лезет, — жалуется он. Не хватало ещё, чтобы его вырвало. — Давай по-другому, — предлагаю я. — Ты сиди. Встаю и оказываюсь над ним. Начинаю двигать рукой у его лица. — Всё ещё хочешь узнать мой вкус? — Очень хочу, чувак! Он касается языком, пытается дотянуться губами, я стараюсь не задеть его быстро двигающейся рукой. Наклоняет голову и целует звенящие овалы у меня между ног. Убыстряю движение ладонью, моё дыхание учащается. Мне много не надо, я перевозбудился за вечер, изнутри напирает стремительный поток, плотина трещит по швам... — Милый, я сейчас кончу… Замираю в высшей точке, наблюдаю сверху за тем, как он обхватывает меня губами, и в этот момент с громкими стонами изливаюсь. Он не отстраняется, принимает всё, что я даю ему. Долго не отпускает меня, пока я не делаюсь ощутимо меньше и не выскальзываю. Дышу глубоко, от меня разит жаром. — Ну и какой я на вкус, милый? — Солёный с горчинкой, — улыбается он. Пожимаю плечами: какой есть. Опускаюсь перед ним на колени, впиваюсь во влажные губы. Целуемся до тех пор, пока вкус полностью не растворяется в нас. — Мой маленький Шон, ты потрясающий! — Я теперь гей, да? — спрашивает он. — Тебя это расстраивает? — ищу следы беспокойства на его лице, но не нахожу. — Нет, пожалуй, но... Шон Диас гей… звучит непривычно. В Сиэтле у меня почти что была девушка... — Почти что? — улыбаюсь я. — Да, со школы, — его взгляд становится задумчивым, он окунается в воспоминания. — Я пригласил её на вечеринку, но вместо того, чтобы веселиться и обжиматься с ней... мне... нам с Даниэлем пришлось спать на земле. — Погодь, Шон, что-то у меня не сходится. Так ты не про Лайлу сейчас? — Нет, — улыбается он. Улыбка выходит грустной. — Чувак, и кто из нас ловелас?! — восклицаю я. — У тебя было две девчонки... — А толку... — вздыхает он. — Как думаешь, если я напишу Лайле о нас с тобой, что она ответит? — Если я правильно узнал её с твоих слов, чморить она тебя точно не будет, но прикольнётся как-нибудь типа: «Шон, береги задницу, медицина в Мексике хуёвая!» Он начинает смеяться в голос. — Чувак, скорее всего, так она и ответит, это в её стиле. Обожаю тебя! Но быстро становится серьёзным. — Спасибо, что приехал ко мне, Финн, я бы здесь сдох в одиночестве, — он крепко обнимает меня. — Даже если уедешь, знай, это лучший вечер в моей жизни. Остальные как-будто были не со мной... У моего мальчика очередной перепад настроения, но я уже научился с ними справляться. — Нет уж, чувак, момент упущен, — шепчу ему на ухо. — Теперь тебе придётся постараться, чтобы меня прогнать. Мы поклялись быть вместе, помнишь? Я сдержу клятву. Главное, чтобы ты мне верил. — Я тебе верю, но... меня всегда все бросают. — Шон, я не... — Подожди, дело не в тебе, — он не даёт мне договорить. — Сперва нас бросила мать, и нас осталось трое. Потом бросил отец, и нас стало двое. Меня бросил Даниэль, и я остался один. Я когда-то видел фильм с похожим сюжетом. В конце никого не стало... — Вообще-то, милый, этот фильм снят по книге, — говорю я. — И там все умирают, а в нашем случае все живы, и теперь счёт пойдёт в другую сторону. Нас уже двое. Потом к нам приедет ещё кто-нибудь, и ещё. Может быть, даже Даниэль. — Хорошо бы, только это будет не скоро. — Да, но я хочу, чтобы ты знал, Шон, — ты больше никогда не останешься один! — Как-то подозрительно здорово это звучит, — вздыхает он. — Это просто нормально. Я где-то читал, что когда встречаются два любящих друг друга человека, они излучают счастье вокруг. Мы с тобой вовсе не избежали проблем, у нас их почти столько же, сколько было, просто теперь они выглядят не так ужасно: мы их обязательно решим вместе. — Конечно, решим, особенно с бабушкиными деньгами, — усмехается Шон. Целую его в губы, он в ответ целует меня, покусывает кончик носа, играет языком с септумом. Вижу, что стояк у него не проходит, не могу это так оставить. Молча снимаю джинсы и трусы. — Финн, ты чего? — он удивлённо смотрит на меня. — Спать собрался? Иду за смазкой и резинкой, протягиваю ему, выливаю себе остатки виски для расслабона, ему даже не предлагаю, и встаю коленями на матрас, головой от Шона. — О, чувак, задница что надо! — он не отводит глаз от открывшегося вида. — Ты же говорил, что не по этой части, сам-то не будешь жалеть? Опыт «по этой части» у меня давний и неприятный, но я хочу доставить Шону удовольствие, не смотря ни на что. — Я не буду жалеть, милый, не тормози только. Или тебе нравится смотреть на мою белую задницу? — Очень нравится, она такая сексуальная! — Любуйся, — руками развожу ягодицы чуть в стороны. — Оу, чувак, такой вид! Я хочу войти в тебя, погоди минуту, — он вскрывает упаковку. — Умеешь надевать? — Нас в школе учили когда-то. Звучит грустно — Шон больше года в бегах, за это время можно забыть, что такое школа. Он достаёт резинку, надевает медленно, но правильно — раскатывает вплотную к коже и оставляет на кончике свободное место. — Вы друг другу надевали? — шучу я. — Ага, прямо в классе, — не отстаёт он. — Тогда зачёт, — говорю я. — Получилось идеально. — Мне учитель то же самое сказал. — Теперь смазку наноси, не жалей. Чувствую себя, как тот учитель, только поза не подходящая. Шон берёт тюбик и выдавливает на себя большое количество прозрачной густой жидкости, размазывает. Мокрыми пальцами пытается смазать мне, дотрагивается с осторожностью. — Смелее, сладенький, там зубов нет. Смажь как следует внутри. Он засовывает пол пальца — издаю стон — проталкивает палец до конца. — Ты такой горячий, Финн... и нежный, — он несколько минут смазывает внутри. Засовывает второй палец, потом третий. Разводит их немного в стороны, смыкает и разводит ещё больше. Вслушивается в мои тихие стоны, которые с каждым разом становятся всё громче. — Чувак, у тебя такая розовая дырка, я больше не могу терпеть! — Я тоже, чувак, — выдыхаю я. Если от его пальцев такой кайф, то что будет дальше? — Войди в меня. Он с готовностью пристраивается ко мне, чувствую, как что-то толстое и тёплое упирается сзади, он давит сильнее, пока не проскальзывает внутрь. — Ррррр, — рычу я. — Чпокни меня, волк! Покажи, кто в доме хозяин! Он двигается во мне неторопливо, с каждым разом проникает всё глубже, раздвигает меня внутри. Слышу его неровное дыхание, тёплые ладони гладят мои бёдра и ягодицы. Я двигаюсь в его сторону, пока не достигаю предела — он проник в меня до упора, заполнил собой, после чего замер на пару секунд, чтобы продолжить толчки. Он постепенно ускоряется, бьёт пахом о меня с тихим стуком. Тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук. Наше вечернее развлечение превратилось в ночной секс! Я подаюсь ему навстречу, он держит меня за бёдра, давит со всей своей волчьей мощью. Я с трудом заглушаю стоны — вдруг кто-нибудь услышит с улицы? Позволяю себе лишь тихо сплёвывать слова с кончика языка: — Ещё, Шон! О, да... да... да... да... Мой неприятный опыт каждую минуту меняется в лучшую сторону, всё-таки огромное значение имеет, кто сзади. Сейчас это мой мальчик Шон Диас. Хотя нет, какой он мальчик?! Без пяти минут молодой семнадцатилетний мужчина. Я чувствую его на мне и внутри меня, слушаю его учащённое дыхание. Представляю себя вагоном, к которому стыкуется электровоз. Бессчётное число раз видел такое на путях, когда железная громада с силой входит в створ автосцепки. В паху растёт напряжение, хотя я кончил совсем недавно — Шону вновь удалось довести меня до возбуждения. Поворачиваю голову и краем глаза любуюсь блестящим от пота худым телом моего парня. Он не ослабляет натиска, двигается всё быстрее, плотнее прижимает меня к себе. Тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук. Шон сосредоточен, пытается понять и запомнить новые для себя ощущения: он трахает парня и по всему видно, что парень кайфует от его действий. Его движения становятся увереннее, он раскрепощается и больше не чувствует себя загнанным в угол одиночкой. Жаль, что он почти не разговаривает во время секса, но это ничего, со временем я научу его материться и отпускать едкие комментарии, которые меня жутко заводят. Я больше не могу удерживать звуки в горле — комнату наполняют стоны, вздохи, толчки. И шлепки тоже, потому что он внезапно бьёт меня по ягодице ладонью. — Ещё, мой волк! — кричу я. — Отшлёпай меня! Он шлёпает сразу двумя ладонями, заодно увеличивает амплитуду, почти выходит и вновь погружается на всю глубину. Чувствую, будто внутри работает огромный поршень, под его напором у меня сокращаются и расслабляются все внутренние мускулы. Постепенно усиливается жжение. — Милый, смажь ещё. Шон останавливается и льёт смазку сверху. Стало прохладно и значительно лучше. Он быстро ускоряется и уже не отвлекается ни на что, откидывает голову, негромко постанывает. Концентрируюсь на своих ощущениях: я полностью открыт для своего парня, мне кажется, я легко выдержал бы проникновение сразу двух или трёх Шонов одновременно. На секунду в воображении мелькнула пошлая картина, как один Шон входит в меня сзади, второй лежит подо мной на спине и входит туда же, только снизу, а третий стоит на коленях и проникает в меня спереди... — Я скоро кончу, Финн... — Давай, чувак, лишись уже своей грёбаной девственности! Он усиливает напор, мнёт руками мои ягодицы и со стонами кончает. Ложится сверху мне на спину и обнимает. Всей поверхностью кожи чувствую его горячее влажное тело и щекотку от шумного дыхания на шее и где-то между лопатками. Он пока не выходит из меня полностью, медленно двигает бёдрами. Мне приятно чувствовать его на себе и в себе, мы будто слились друг с другом, смуглый к светлому. ТУК-ТУК-ТУК, ТУК-ТУК, ТУК-ТУК. Это уже наши сердца. Я почти не двигался, а кажется, что пробежал пару миль — столько кинетической энергии передал мне Шон. — Финн, скажи, тебе понравилось? — он поглаживает мой торс, покусывает шею и плечи. — Я всё сделал, как надо? Первое, что его интересует, доволен ли я. И это сокровище моё! Глаза наполняются слезами благодарности вселенной... — Да, сэр, я просто в шоке! — мне не нужно врать или приукрашивать. — Ты всё сделал правильно, милый, ты настоящий мужчина. — Это классно! — он шлёпает меня по ягодицам и выходит. — Мне тоже по кайфу, чувак. — Не сомневаюсь, сладенький. Повторим завтра… и послезавтра… да хоть каждый день. Поворачиваюсь к нему и целую в улыбающиеся губы. — Финн? — Мм? — Я люблю тебя. Я ждал этого весь вечер. Да что там, весь год! Любимый парень сказал мне три волшебных слова. Я не спрашивал его и он вовсе не обязан был делать это, но всё-таки сделал. Долго не отпускаю его из объятий, пытаюсь не разреветься. Получается с трудом. Он снимает резинку, мы протираемся салфетками, нормального душа нет, придётся так спать. Можно было бы искупаться в холодном море, но стрёмно — нам здесь ещё заболеть не хватало. В комнате стоит тяжёлая смесь из запахов алкоголя, сигаретного дыма, пота и секса. — Пошли покурим на улицу? — предлагает Шон. — Нашу будущую виллу не помешает проветрить. Не возражаю. Одеваемся и выходим из дома после того, как он распахивает окна настежь. Закуриваем на берегу, он со своей неизменной отцовской зажигалкой. Ветер утих, снаружи темно и прохладно, морской воздух приятно холодит после душного помещения. Из деревни давно не доносится ни звука, Пуэрто-Лобос спит. Шон расстёгивает ширинку и направляет струю в море, я присоединяюсь к нему, мы стоим рядом — струя к струе, рука к руке, сердце к сердцу. Над нашими головами висит месяц в окружении сонма звёзд. Если подумать, дела у нас не так уж плохи… Да что там, на самом деле всё ништяк!