The memories flashed back tonight (I miss you)

      В детстве Техно, как ответственный старший брат, всегда укладывал их спать когда Фил был в разъездах, а Уилл был занят своими делами. Поправлял одеяло Таббо и Томми, и когда было свободное время и невозможность вытерпеть умоляющий взгляд двух пар детских глаз, Техно рассказывал сказки. Наверное, ему самому это нравилось — успокаивающе спокойным голосом читать старые книги в слух пока его младшие братья, стараясь бодрствовать чтобы не пропустить ни кусочка увлекательной истории, медленно засыпали. Томми, убаюканному рассказом, редко удавалось не поддаться сну и дождаться концовки. Поэтому на утро, когда Техно уже будет слишком раздражен чтобы пересказывать историю, Томми додумывал концовку сам — что принц спасет принцессу, воины победят тирана, а страшный дракон будет убит храбрым путешественником. Сказка всегда заканчивается хорошо фразой «и жили они долго и счастливо».       А вот они сейчас, десяток лет спустя, главные герои своих легенд, слишком реальных, чтобы быть сказками, но слишком захватывающих, чтобы остаться просто записью в чьих-то книжках. Матери будут рассказывать детям сказки про прекрасную сказочную страну, основанную на свободе и вере в будущее. Сказки о храбрых воинах и пакостных злодеях. Сказка о предателях и верных друзьях. Но это будут сказки — в реальности грани между всеми понятиями настолько стерты или размыты, что даже Томми уже не знает какой стороне принадлежит. В сказках Техно всегда все было просто — злой король и добрый рыцарь. В сказках все заканчивалось так хорошо, что не приходилось думать, с какими мыслями и воспоминаниями потом живут герои. Поэтому Томми думает, что он не в сказке — и сколько бы Техно не сравнивал его жизнь с легендами, он не в одной из них. Томми не герой, храбро сражающийся за свободу. Больше нет. Никто из них не остался героем в этой истории. Никто из них не стал жить «долго и счастливо» не оглядываясь в прошлое при каждом напоминании, звуке или мираже во снах. Они остались здесь, наедине со всем что произошло. История закончилась, зрители ушли, лишь персонажи с тяжестью пережитого на душе одиноко бродят по некогда полным жизни местам.       Ходить, правда, больше негде — Л'манберг уничтожен, в доме Техно ему не рады, а Логстершир хочется забыть как страшный сон. Поэтому, когда Таббо, заговорив с ним практически впервые после изгнания, предлагает ему переехать в Сноучестер, у Томми действительно нет вариантов.       Сноучесттер не ощущается правильно — возможно, потому что сейчас многие видят это лишь как мнимую замену Л'манбергу, или может быть из-за негостеприимно настроенной погоды, или бог знает из-за чего еще, но Томми здесь не нравится. Таббо видит это по его лицу — его друг никогда особо не умел скрывать эмоции. Прошлый Томми бы кричал и открыто высказывал свое недовольство — нынешний лишь пожимает плечами на вопрос где он хотел бы жить и занимает один из крайних к лесу домиков. Это дальше от дома Таббо чем тот ожидал — сам он предпочел место почти в центре, чтобы всегда быть рядом и все контролировать. Для них больше не будет такой проблемы как нахождение далеко друг от друга, понимает он, ведь месяцы изгнания и Погтопии научили практически забывать друг о друге на долгое-долгое время. Это нормально, убеждает себя Таббо, они выросли и им нужно немного больше места для себя. Не то чтобы он сам предложил быть соседями как в старые добрые времена. Таббо давно уже не беззаботный ребенок. Он снова ответственен за целую чертову нацию, в то время как Томми все еще иногда кажется тем беззаботным мальчишкой из фургона в центре будущего Л'манберга.       Раньше, еще до Погтопии, они делили комнату — их кровати стояли напротив, на достаточном расстоянии чтобы всю ночь хихикать и перешептываться. Они обсуждали все — от странной одержимости Уилбура песком до почему небо настолько темное. Это было весело и так беззаботно, что от одних воспоминаний иногда становится больно. Как Фанди стучал им сквозь стены и сонным, злобным голосом просил их помолчать или хотя-бы быть тише. Как по утрам их будила Ники добрыми словами и всегда звала к завтраку, где их непременно ждал горячий какао. Иногда, если крепко зажмуриться и закрыть руками уши, можно услышать низкий смех Эрета, тогда еще никак не предателя. Можно расслышать нежное бренчание на гитаре, первые строчки гимна, который навеки останется у них всех в сердцах. Правда, иногда воспоминания не такие счастливые — Таббо чувствует настоящее отчаяние, когда видит как Шлатт взбирается на трибуну. Как пораженные возгласы толпы сменяются криками ужаса — Томми и Уилбура только что изгнали и его лучший друг навсегда покидает страну. Или тот раз, когда Таббо заперт в клетке на сцене, словно какое-то дикое животное, и Техноблейд, великий Техноблейд, с сожалением шепчет «мне жаль», направляя арбалет с тремя ракетами прямо в лицо нерадивому госсекретарю, только что приговоренному к смерти самим президентом. Это было так странно, за секунду мысль успела пронестись в голове Таббо, ведь фейерверки призваны дарить радость, то почему у них это средство войны? Почему у них все так неправильно?       Таббо просыпается от кошмаров с криком, слепо цепляясь пальцами за края одеяла. Взрывы и яркие вспышки все еще мелькают перед глазами, когда бывший-неудачный-президент яростно жмурится, пытаясь убрать эту пелену с глаз. Рядом раздается шорох, и Таббо чувствует как на кровать приземляется тяжесть — ему не нужно открывать глаза, чтобы знать что это Томми. Руки обвивают его со спины, давая грустное, утешающее объятие. Таббо не обнимает в ответ. Когда тот открывает глаза, Томми видит во взгляде друга предательство. Должно ли это чувствоваться так больно?       Томми не спит — конечно, тело иногда подводит, когда он без мыслей теряет сознание в кровати, но призраки прошлого так сильны в его голове, что Томми не хочет давать им и минуты лишнего времени. Его разум давно ему не друг — полный паранойи, злости и недоверия. Его внутренние демоны беснуются каждый раз при виде улыбки Ранбу или веселых выкриков Таббо. Черти в его голове шепчут ему на ухо схватить меч, когда Фулиш проносится рядом с чертежами нового проекта. Дрожь в руках не покидает его, когда Паффи зовет его в на обед, а редко заскочивший в гости Сэм рассказывает об очередном закрученном механизме.       В такие дни Томми спрашивает себя — почему он не может быть нормальным? Почему иногда его тело не кажется больше своим, почему он иногда чувствует что тонет, находясь на поверхности? Почему от запаха пороха его тошнит, а воздух покидает легкие при одном воспоминании о песчаном береге и белой палатке на нем?       Поэтому ночами, когда крики прошлого готовы перекрыть тишину настоящего, Томми бродит по крохотным переулкам Сноучестера, слишком часто останавливаясь у дома Таббо, — тут нет широких улиц Нью-Л'манберга или поразительно-огромных построек. Высокие башни заменены милыми домиками. Сноучестер больше похож на деревушку или крохотный прибрежный городок, нежели чем на целую страну, на отдельную нацию. Это радикальные перемены — тут нет палящего солнца Л'манберга, удушающей жары Логстершира или поразительных снежных метелей арктической коммуны. Уютный, зимний лес. Белеющие деревья и успокаивающий снегопад. Словно все кругом спит — и в мучительном бодрствовании остался лишь Томми.       В то время как Томми не спит, пытаясь избежать кошмаров прошлого, Таббо всегда старается заснуть как можно раньше, сражаясь со своими демонами во снах. Он правитель, он понимает, что должен иметь силы чтобы помогать другим, даже если это значит удушающее чувство паники и пережитки прошлого каждую ночь. Таббо должен заботится об остальных — даже если граждан Сноучестера немного, он все равно за них ответственен. Каждое утро, вставая, когда его еще потряхивает от пережитого ужаса, Таббо все равно улыбается Паффи. Она всегда приходит под утро, иногда, словно как Ники в далеком прошлом, приносит с собой какую-нибудь выпечку, а потом они вдвоем, как единственные столь рано бодрствующие, имеют тихий завтрак на пристани.       Паффи очень тактильная — она любит дать обнадеживающее объятье, всегда держит за руку когда кто-то в этом нуждается, частенько треплет по голове. Кладет руку прямо на макушку между двумя маленькими рожками. Паффи называет их милыми. Паффи признается, что у ее брата в детстве были такие же, и что видеть Таббо так напоминает ее о прекрасном времени в детстве, когда они все были обремененными будущим детьми. Таббо никогда не отвечает на подобные речи. А что он должен? Рассказать как ночами смотрит в зеркало и ненавидит то, что он там видит? Ненавидит то, как отражение до ужаса напоминает злобного диктатора, которого он никогда не будет и не хочет ассоциировать с отцом? Шлатт для Таббо не больше, чем биологический родитель, но даже это кажется что занимает слишком много места в его жизни. В то время как Паффи классная — она действительно добрая, чуткая, дает крутые советы, а еще у нее полно интереснейших историй из всевозможных приключений. С ней весело перекинуться словами, даже просто комфортно посидеть в тишине. Но иногда она забывается и начинает вести себя как родительская фигура. Проблема в том, что Таббо не нужно ничего подобного. Шлатт бросил его на обочине дороги в глубоком детстве. После он становится усыновлен, но Филза полностью забывает о нем стоит Таббо покинуть домашнее гнездо. Так почему родительская фигура имеет смысл сейчас? Сейчас, когда Таббо уже полностью самостоятелен, когда он уже не знает как общаться со взрослыми, не желающими ему зла, не знает как дарить любящие объятья. Таббо всю жизнь учился быть веселым и оптимистичным, ведь никто не собирается быть рядом когда ему плохо. Зачем ему родители когда он уже не ребенок. Ни морально, ни физически — Таббо семнадцать и он уже практически полностью сформировавшийся взрослый. Нельзя оставаться ребенком и участвовать в войнах, шпионить или управлять страной. Нельзя оставаться ребенком и умирать так много раз. Возраст это не более чем пустой звук когда ты заряжаешь арбалет или уклоняешься от атак вражеского меча. Эрет не думал, сколько ему, когда первый раз вел их на смерть, как скот на скотобойню. Дрим и Сапнап не думали об этом, атакуя снова снова и снова, нанося страшные раны. Шлатт не думал, Квакити не думал, Техно, Филза, Фанди, все они.       А сейчас, здесь, они кричат, что он еще ребенок и дайте ему насладиться детством, но почему все забыли о его возрасте, когда вкладывали на его плечи этот непомерный груз ответственности за всю страну? Ему правда нравится Паффи, но подобные заявления с ее стороны теперь кажутся всего лишь лицемерием.       Однажды рано утром, только выйдя за двери дома, он встречает Томми, явно еще не ложившегося. Они неловко переглядываются, пока Таббо не кивнет головой в сторону пристани. Его друг молча пожмет плечами — невербальное общение кажется правильным сейчас. Они в полной, немного странной тишине, идут к берегу — надо же, это кажется их первое совместное времяпровождение со времен изгнания которое не связано ни с военным делом, ни с попытками выжить в сумасшедшем мире. На пристани их нагоняет Паффи — почти не удивленная, что к ним присоединился Томми, она протягивает корзинку с маффинами — их всегда было чуть больше чем нужно, словно капитан всегда ждала что к ним кто-то присоединится.  Паффи понимает без слов, просто улыбкой отвечая на немое спасибо. Они втроем садятся на доски — все тут еще такое новое, недавно построенное, еще не успевшее почувствовать влияние войны или времени (таким был Л'манберг в самом начале? Или его история сразу же началась с кровопролития?). Они смотрят как солнце медленно поднимается выше по горизонту, как рассветное небо нежными красками неторопливо уступает голубизне. Они наслаждаются видом, стараясь не думать о том, что расстояние между Томми и Таббо сейчас слишком большое для лучший друзей прошлого, но достаточное для них сейчас.

***

        Томми первый идет разгребать завалы — Л'манберг был его детищем, страной, что он создавал наравне с Уилбуром. Он хочет иметь возможность попрощаться, сказать последнее слово мертвому городу перед его ногами.       Деревянный помост, чудом уцелевший, неприятно скрипит под ногами. С него, как со сцены, открывается поражающий вид на то, что когда-то было его страной. Есть фраза — сравнить нечто с землёй. Полностью уничтожить. Но то что происходило тогда было гораздо хуже. Взрывы сотрясали землю до самого дна, кратеры, настолько чернеюще-глубокие, что от одного взгляда в них кружилась голова. Город, в котором жили люди, стал даже не адом — и не призраком былого себя. Хуже — стал тем, чего так боялся Уилбур — полностью исчез с лица земли, остался лишь в летописях и шатких воспоминаниях. Томми не хочет думать о том, что, возможно, и его руками был зажжен фитиль — сколько его поступков привели к этому? Сколько действий стали звеньями это сокрушительной цепи? Стал ли Томми сам врагом Л'манберга? А Л'манберг — его?       «Брат поднимает арбалет и секунду спустя Томми видит самую яркую красную вспышку в своей жизни. Огонь пожирает его руки и грудь, а грохот взрыва звенит в ушах громче, чем собственные мысли. Томми даже не замечает, как отступает и падает с платформы.       И больно, Господи, как же больно, он не может дышать, его лёгкие горят, а руки, защитившие лицо, уже начинают кровоточить от страшных ожогов. Он летит вниз, все ближе и ближе к земле ещё горячей после взрывов. Это чистая агония, Томми хочется кричать, но он даже не может сделать вдох."       Томми спускается глубже в кратер, избегает обломков, которые когда-то были домом. Он спотыкается об кусок доски, даже рвет штанину об ее острый обломок.       »…карня Ники».       Томми слишком устал чтобы злиться. Прошлый Томми бы с яростью раскрошил это до щепок, ненавидя то, что символизирует ему о предателе и о названном друге, причинившем боль. Но сейчас он лишь поворачивает деревяшку надписью к низу и втаптывает ее в грязь, стараясь игнорировать то, как ноет сердце при каждом воспоминании о доброй девушке с милым смехом и веселыми глазами. Томми не хочет здесь больше оставаться.       Он идет дальше — подол плаща то и дело цепляется за обломки, все больше калеча ткань — Томми все равно. Ноги ступают на остатки сцены, чаще использовавшийся для судебных приговоров чем для чего-либо еще. Томми не может не вспоминать. Брошенные в ярости слова Таббо при изгнании — «хватит быть таким эгоистом, Томми!» — давным давно ноющей раной остались в сердце. Томми не думает, что он эгоист. Уилбур, взорвавший страну, был эгоистом, Шлатт, потворствующий своим прихотям, не заботящийся о гражданах, был эгоистом. А Томми? Можно ли назвать человека, отдавшего все за других, эгоистом? Томми не был святым мучеником, он не был спасителем, и как бы его не называли — «надеждой». Он был просто Томми. Рано повзрослевший. Уставший от жизни и ее чудовищных сюрпризов. Просто Томми.       Наверное поэтому, пройдя дальше и разгребая завалы Белого Дома, Томми останавливается в месте, которое когда-то было обителью первого президента. Таббо признавался, что став правителем Л'манберга, никогда не заходил в бывший кабинет Шлатта — ему всегда казалось что дух бывшего диктатора все еще обитает там — пьет дорогой виски за столом, лениво заполняет документы и пыхтит очередной сигарой. Возможно так оно и было — если вернулся Уилл, почему бы не вернуться и рогатому ублюдку чтобы мозолить глаза своим присутствием? Возможно поэтому смотреть на практически раскрошенный дубовый стол, разбитое царское кресло и осколки бутылок было так приятно. Пусть даже мертвым здесь не будет места, думает Томми, раз места нет и живым.       Тут было много всего интересного — от чудом уцелевшего документа, впервые подтвердившего независимость Л'манберга (Томми неприятно порезался стеклом, когда очерчивал пальцами края некогда столь важной бумажки), до полуразбитой коллекции алкоголя.       Томми примечает полуоткрытый сундучок с полувывалившимся из него блестящим предметом. Он аккуратно отодвигает остатки стола — видимо, это хранилось в одном из ящиков. Томми осторожно поднимает вещицу — это серебристая фляжка без каких либо надписей, лишь гравюра с вырисованными рогами. Не нужно гадать, чье это было. Томми откручивает крышку — внутри пусто, вряд ли ей когда-нибудь пользовались. Говорят, Шлатт хлестал алкоголь прямо с горла — зачем утруждать себя чем-то маленьким?       Томми снова смотрит на окружающую разруху, остатки мебели, стен и истории. Снова бросает взгляд на скромную бумажку с первым задокументированным именем Л'манберга. Томми кладет флягу в карман.       Если Шлатт мог уйти от своих проблем и воспоминаний через лишний глоток из этой вещицы, то почему не может попробовать Томми?        Паффи не комментирует появившийся в доме Томми запах алкоголя. Таббо лишь на секунду замирает, сжав кулаки, когда видит Томми с флягой в руке, но после делает вид что не замечает. Поздно вечером Сэм молчит, когда Томми, не заботясь о зрителях, делает смелый глоток.       Томми все чаще вспоминает Логстершир вместо Л'манберга — как он находился в полном одиночестве, слишком близкий краю чтобы все это закончить, как смотрел на редкие фотографии, что принес Гостбур, и не мог избавиться от мысли, что без него всем будет лучше. Какими счастливыми они выглядели, когда Томми просто не было рядом. Такие мысли не давали спать, жужжали в голове, словно рой неугомонных пчел.       Сравнивать мысли со пчелами было еще хуже — тогда это всегда напоминало о Таббо. Томми ежился от пронизывающего морского ветра, кутаясь в потрепанное одеяло под сводами ветхой палатки, пытаясь представить, что он снова в детстве, вместе с Таббо строит форт из подушек, или они устроили ночевку во дворе под строгим контролем Фила. Или в Погтопии, после фестиваля, не могут выпустить друг друга из обьятий потому что все еще слишком больно и слишком страшно отпустить — они не виделись месяцами и теперь наконец-то все станет по-прежнему.       Он покинул Логстершил давным-давно, но иногда почему-то ощущает что все еще там. Вместо ветра осталось пронизывающее одиночество, чувство полной отрешенности от зарождающейся жизни в Сноучестере. Он видит как Паффи подбивает его присоединиться к общим делам, как Фулиш иногда спрашивает мнение насчет построек или Сэм просит помощь с каким-то механизмом. Но Томми не хочет сближаться.       Все, кому он доверял когда-то предали его, тогда почему сейчас, когда он с Таббо в Сноучестере, все должно быть иначе?       Уилбур, на словах гордившийся им, «я всегда буду рядом», предпочел безумие и хаос своему брату.       Таббо, пообещавший быть с ним до конца был тем же человеком, сказавшим «я принимаю решение изгнать Томми из Л'манберга» на суде.       Техно, с его нежными похлопываниями по голове, редкими теплыми улыбками, но «если ты думаешь что ты герой, Томми, то умри как один из них!». Какой из Томми герой? Он сидит на замерзшей пристани в пропахшем порохом плаще брата и дрожащими руками подносит к губам флягу одного из своих злейших врагов.       А еще был Дрим. Дрим, со сладкими речами и поддержкой, когда Томми больше всего в этом нуждался. Друг, который был так необходим. И в конце концов тот, кто дал Уилбуру динамит, поставил ультиматум Таббо и помог Техно разрушить Л'манберг. Дрим это человек, из-за рук которого Томми прячет под одеждой так много шрамов.       Иногда Томми думает об этом так много, что тонет в воспоминаниях. Тонет настолько, что не остается воздуха и порывистые, хриплые вздохи с трудом покидают его грудь. На такую глубину не попадает свет — все что видит Томми это вооруженная фигура на фоне черного кирпича. Кажется, здесь эхом слышны слова:       «Вещи в яму, Томми»       Иногда во время этого его — жалкую, дрожащую фигуру, словно с самим собой сражающуюся за каждый глоток воздуха, — находит Паффи. Она всегда мягкая и понимающая, иногда ее утешающие слова прорываются сквозь толщу воды над головой, иногда Томми слышит незнакомую мелодию, иногда он чувствует прикосновение к рукам и нетнетрогайменянетрогайменя- они нежные, спокойные, они не хотят причинить боль.       Паффи не давит и не спрашивает — ее понимающие слова всегда оседают где-то глубоко и «ты можешь выговориться мне и я всегда тебя выслушаю».       Томми хочет оттолкнуть ее — он помнит как это больно — доверять кому-либо, но Паффи не настаивает, избегая даже касаться его. Ее добрые глаза говорят что она не Дрим, но чертов разум Томми все равно видит фантомные очертания белоснежной маски.       Он отталкивает ее также, как и все его.  

***

      Быть правителем Сноучествера оказалось несколько легче, чем президентом Л'манберга — возможно, потому что его маленький городок был крошечным и никому не нужным, а может быть потому что он никогда не стоял на тропе войны и не бросал вызов никаким божествам. Просто тихое пристанище усталых героев, мирное и спокойное. Таббо любит наблюдать как Паффи на своем суденышке причаливает к покрытой снегом пристани. Ему нравится смотреть как воодушевленно начинает новый проект Фулишь. Как Джек с улыбкой играет со своей лисой. И много много чего еще. И такие моменты заставляют его желать сохранить это все как можно дольше. Сберечь. Таббо все еще чувствует острую боль от утраты Л'манберга — наверное, даже больше чем все остальные. Сначала он за него сражался, после шпионил чтобы избавить его от диктатора, а потом стал президентом едва живой нации. Но Таббо не бросил — он работал день за днем, зная, что если он постарается, то его детище, словно феникс, восстанет из пепла и снова станет столь же великим и полным надежды, как и когда-то.       Этого не случилось. Таббо постоянно спрашивает себя — это из-за него, его ошибок или вовремя не предпринятых действий, или Л'манберг был безвозвратно утрачен еще давным-давно тогда, когда его основатели были изгнаны, а страна была отдана в чужие руки?       Он никогда не узнает, остается лишь строить догадки и теории о месте, давно почившем в лету — это как снова и снова нажимать на старый синяк, словно наслаждаясь приливом боли. Нездорово. Но освежающе. Помогает понять где он был и где он сейчас.       Зачем построен Сноучестер и почему умер Л'манберг.       Дух Л'манберга, словно редкий порыв ветра, еще иногда пробегает воздухе. Это как остатки старого флага, иногда появляющегося на окнах Джека. Или одинокий, потрепанный щит в гостиной Таббо, неловко спрятанный в углу. Это много таких вещей. Но с счастью или нет, этот дух медленно исчезал — Л'манберг был болезненным прошлым, в то время как Сноучестер это новая история с учетом прошлых ошибок. И Таббо больше не ошибется сам, но и не даст другим.       На самом деле, понимает Таббо одну вещь, говорить про которую вслух не стоило бы никому, Дрим был несколько прав — у лидера должна быть власть. Должен быть контроль. Чтобы не позволять другим людям по собственной глупости разрушить свой дом и семьи. Таббо — лидер, и никто не должен и не будет оспаривать его решения, ведь это лишь приводит к очередным конфликтам, а никак не их решениям. Кто бы что не говорил, Таббо не ребенок — и опыта управления страной у него куда больше, чем у кого-либо другого.       Поэтому когда Таббо говорит что им нужно создать бомбу, то Джеку не нужно сомневаться в его решениях.       — Джек, ты гражданин Сноучестера, а я его правитель, — мирным тоном говорит Таббо. — я знаю что будет лучше для этой страны.       Это так — как бы абсурдно это не звучало, и черт возьми, Таббо легко может представить как такую фразу говорит сам Дрим, но в этом есть смысл. Если главные потенциальные враги Сноучестера одержимы силой и ее проявлениями, то Таббо должен показать им, что они тоже кое-что имеет. Что у них есть оружие. Что они готовы нанести ответный удар, если что-то случится, и если катастрофа произойдет, Таббо уверен, он впервые будет не единственным, кто что-то теряет.       Джек недоверчив, но он не спорит — даже соглашается как-то слишком легко, словно преследуя свои интересы. Это казалось бы подозрительным, но Таббо все равно — он давным-давно уже наигрался в шпионов, и если Джек что-то замышляет, то ему лучше держать это при себе. Таббо давно знает как выносить обвинительный приговор.       У них уходят дни, недели на этот проект. Таббо теперь больше разбирается в ядерной физике, а они с Джеком стали гораздо лучше ладить. Они работают над своим творением — это можно было бы назвать своего рода искусством, как музыкант плетет мелодию из нот, так и они создают смерть из химии, физики и механизмов. Это кажется будущим — не так грубо как простой ручной динамит. Ракета, что они делают, запускается издали, но будет приносить чудовищные разрушения куда бы они ее не отправили.       Когда приходит день пробного запуска, они оба слишком дрожат от волнения чтобы даже и думать сделать это хоть как-то торжественным. Джек проводит картой. Таббо делает тоже самое. С секунду ничего не происходит. А потом ужасающий, рычащий шум заполняет воздух, и столб черного дыма взмывает в небо. Они, пораженные, наблюдают за ним, в предвкушении неизбежного. Спустя минуту их всех потрясает грохот.       Это не похоже на взрыв Л'манберага — та атака динамитом длилась часами и мелкими партиями, а бомба Таббо за километры оглушающая. Это даже кажется более гуманным — раз, и ничего больше не стало, не нужно наблюдать как твой дом умирает по кусочкам, не нужно безуспешно пытаться остановить тех, кто издевательски, раз за разом, отталкивает тебя, отбивает, но оставляет в живых настолько, чтобы ты мог наблюдать. Таббо слишком хорошо знал это чувство.       Жители Сноучестера нервно вываливаются на улицы. Таббо оборачивается, замечая напуганного Чарли. Почему ты боишься, хочется спросить Таббо, ты никогда не знал войны, откуда ты вообще знаешь что это за звук? Паффи, в своей материнской манере, пытается всех успокоить. Она нервно вьется вокруг дрожащего, смотрящего в никуда Томми, едва осознающего свое положение. Таббо на секунду жаль. Но потом он вспоминает, что у каждого есть свои демоны, и с некоторыми иногда приходится сталкиваться. И поэтому если Томми немного испугается, это будет ценой за безопасность Сноучестера.       — Пошли посмотрим кратер! — вспоминает Джек. Таббо, очнувшись от своих мыслей, быстро кивает и бросается собираться.       — Какого черта это было, Таббо?! — в отдалении кричит Томми, едва стоя на ногах. Таббо отмахивается, попутно натягивая на себя защитный костюм.       — Потом, Томми. Джек, давай быстрее!       Джек, уже полностью экипированный, прыгает в лодку. Они отчаливают за секунды. Кажется, что проходят бесконечные часы, но на деле они никогда не плыли так быстро в своей жизни. Они достигают нужного места, за секунды выскакивая из лодки, даже не заботясь о том чтобы ее привязать, просто спрыгивая в воду и со всех ног несясь к кратеру. К месту, где он должен быть.       Не доходя до места взрыва самой ракеты можно было понять, что оно где-то рядом — покореженные, немного обгоревшие деревья, обугленная трава, голая земля и там, уже дальше, виднелся он. Огромнейший кратер, сравнимый разве что с самим Л'манбергом. Осознание того, что такая с виду безобидная вещица может стирать города с лица земли, восхищало. Это было не бездумное швыряние динамита вокруг, это не подлая подземная бомба, готовая рвануть в любой момент. Вот это было оружием. Смертоносным и пугающе точным — аккуратный круглый кратер как раз в месте куда и была нацелена ракета. Это то что она сделала с их полигоном. А что будет когда они пустят их в ход против врага? А если их будет несколько? Такими можно уничтожать города, страны. Миры.       Осознание того, что в его руках есть такая сила, просто будоражит. Таббо хочется как маленькому ребенку, бегать и скакать от радости, незнакомое до нынеощущение влиятельности приятно ощущалось внутри. Таббо не может сдержать улыбку.       — Это сработало, Джек! Мы сделали это!       Вместо ожидаемого такого же возбужденного возгласа в ответ Таббо встречает тишину. Отвернувшись от кратера, он замечает Джека, нервным взглядом окидывающего разрушения.       — Почему ты не радуешься? — удивленно спрашивает Таббо.       — Я рад, я рад… — неловко мямлит Джек. — но типа… эм… Таббо, эта вещь выглядит как-то уж слишком что ли… ну, опасно.       — Опасно? — Таббо непонимающе переспрашивает. — но смысл нашего ядерного оружия в том чтобы оно и было опасным.       — Да, но… — Джек машет в сторону кратера. — это тебе не кажется уже слишком?       — Нет? Ты вообще на что рассчитывал? Мы строим огромную гребаную ракету чтобы она просто полетала вокруг и взорвалась фейерверком или что?       — Да нет, но просто, — он мнется. — зачем нам настолько разрушительная штука?       Это хороший вопрос — на самом деле, он тут чуть ли не единственный. Слова, которые задает себе уже давно Таббо каждое утро, день и вечер, каждый раз видя чертежи или саму ракету. Задает и слишком боится отвечать, оправдываясь перед самим собой. Самообман:       — Чтобы мы смогли защититься от очередной угрозы. Проблема Л'манберга была в том, что у него никогда не было никаких запасов для войны. Мы шли воевать без брони и любого снаряжения. А сейчас я хочу быть готовым защищать то, что мы начали здесь.       Ядерное оружие не очень похоже на средство защиты — скорее, угрозы или нападения в ответ. Никак не метод мирного городка, которым хочет быть Сноучестер — ведь они это место хороший парней, добрых героев, ведь так? Но их ракеты не похожи на мирное решение ни для какого конфликта — больше на его начало. Таббо немного кажется, что это больше смахивает на «злодейскую» фишку — иметь суперопасное супероружие, готовое отнять миллионы жизней в любой момент. Но они не в сказках, они не герои и не персонажи — они просто люди, слишком уставшие от войны и желающие лишь защитить свой родной дом. Тогда, надеется Таббо, это немного простительно.       Они возвращаются в Сноучестер гораздо спокойнее — в мертвом молчании, каждый думая о своем. Он причаливают к самому закату, в полной тишине привязывая лодку и выбираясь на доски, чтобы неловко кивнуть друг другу и разойтись по домам.       Паффи привычно машет Таббо, но тот не отвечает знакомой улыбкой в ответ. Взгляд капитана немного напрягается, и она почти подходит к нему чтобы узнать что случилось, но в последний момент передумывает. «Увидимся за завтраком?» — с дали читает Таббо по губам и выдавливает из себя неловкую, неправдоподобную улыбку, которой не верит ни один из них. Но так они и расходятся — Таббо все еще чувствует взволнованный взгляд Паффи на спине ровно до того момента, как за ним хлопает дверь.       Только сейчас Таббо понимает, что так много вещей могло пойти не так — та же установка ракеты могла сломаться в самом начале и подобное происшествие уничтожило бы все вокруг. Крохотный недочет мог бы стереть Сноучестер с лица земли.       Эта мысль не пугает так сильно, как должна бы.       Таббо, не до конца осознавая свои действия, словно в трансе снимает защитный костюм, отбрасывает ботинки к двери и начинает готовится ко сну. Лишь ложась в кровать, он с усилием жмурится, когда воспоминания прошедшего дня обрушиваются на него с новой силой. Подсознание злобно акцентирует его внимание на каждой крохотной ошибке, и их становится настолько много, что Таббо хочется кричать — он снова облажался (люди Л'манбераг были правы — он отвратительный президент, правитель, лидер). Он мечется в кровати, пытаясь сбежать от самого себя и навязчивых мыслей. Спустя час Таббо благодарен небесам, когда сон наконец-то находит его.

***

      Это как играть на солнечном берегу в летний день. Теплые ветер треплет волосы, а волны успокаивающе омывают берег. И будучи детьми, Таббо играется в песке вместе с Томми — они строят огромный песочный замок с кучей украшенй в виде камушков и веточек наверху. Томми гордо кладет на верхушку башни недавно найденную ракушку. Таббо это нравится — выглядит как щит, который будет защищать замок от всех злых сил. «Это будет нашим королевством!» — гордо провозглашает Томми. Они немного спорят кто будет правителем — приходят к тому, что Таббо будет королем, а Томми — главным рыцарем королевства. «Я все равно не хотел быть королем, » — ворчит Томми. — «это звучит слишком скучно». Они возятся в песке еще много — Фил лениво приглядывает за ними из тени дерева, больше дремая, чем по-настоящему наблюдая за детьми, рядом с ним Техно читает очередную нудную книгу, а где-то сзади занимается своими странными делами Уилбур («Фил, на этом берегу действительно самый вкусный песок!», «Господи, Уил…»). Это мирно и так спокойно — никто не заботится о будущем, о вероятных кровопролитиях и смертях, о том, как их семья будет навеки разрушена и разбросана по миру. Это лишь теплый солнечный день на берегу моря, где пара детей впервые строят свое королевство. Они сидят там до того, как тени не станут становится длиннее, а небо не начнет пробретать нежный розоватый оттенок. Лишь тогда Филза, лениво потянувшись, скажет им собираться чтобы успеть к ночи домой, если они не хотят ужинать в полной темноте. Дети немного ворчат, но все равно подтягиваются в отцу, складывающему последние вещи.       «Я сейчас приду, » — бросает Таббо и быстро убегает, когда получает короткий кивок от Фила. Никто этого больше не замечает — Уилл и Томми снова ссорятся, а Техно слишком все равно чтобы следить за младшим братом.       Таббо возвращается к берегу, останавливаясь прямо перед их песчаным творением. Замок действительно выглядит неплохо — на самом деле, даже довольно величественно для постройки двух девятилетних мальчиков. Аккуратные башенки с крышами из маленьких камушков, палочки с листочками в виде флажков наверху. Ракушка в самом центре.       Таббо разрушает это. Он превращает то, над чем они работали часами, в бесполезную, уродливую кучу песка и мусора. Ему не жаль. Ведь даже если они вернутся сюда завтра, то вода все равно все уничтожит — волны смоют их королевство, море сделает вид, что его никогда не существовало. Так почему бы тогда не уничтожить это своими руками? Почувствовать ненадолго ощущение триумфа, власти, когда ты что-то ломаешь. Стоптать с землей. Сделать вид, что этого никогда не существовало, чтобы потом, утром, только проснувшись, не тешить себя тщетными надеждами на то, что их замок может быть в порядке, что он там, стоит и дожидается, когда король Таббо и его верный рыцарь Томми вернуться, чтобы доиграть свою историю.  

***

        Это не лунная полночь, всегда приносящие мысли в неспящую голову. Катализатор всего происходящего это солнечный полдень, с облачным небом над головами и привычным морозом в воздухе.       Таббо устало трет виски. Мешки под его глазами под стать разве что точно таким же у       Томми — они оба выглядят истощенными, усталыми от одного факта бодрствования.       — Томми, тебе нужно прекратить.       Томми невесело хмыкает. Это чем-то похоже на рассказы Квакити о президентстве Шлатта — как Биг Кью и Фанди поначалу пытались образумить президента, и как хуже это все становилось. Томми думает, что они сейчас чертовски похожи — вот только, похоже, попытаться вытащить из этого болота Томми никто и пытаться не будет — что может помочь, когда сам символ надежды опускает руки?       — Ты мне не указ.       — Я чертов президент, — в глазах Таббо мелькает в последнее время слишком знакомое раздражение. — и если я сказал оставить это, значит ты должен меня слушать.       Томми впервые оборачивается всем корпусом в сторону лучшего друга. Знакомое лицо, испещренное шрамами, небольшие рога на макушке, а вместо формы коричневая куртка с нашивкой Сноучестера. И в глазах, ранее всегда сверкавших весельем и беззаботной радостью, мелькает лишь пустота и намеки на злобу.       Томми не нравится, что он видит. Он демонстративно делает глоток.       — А то что? Изгонишь меня?       Томми жалеет об этих словах в туже секунду, что они покидают его рот. Ошеломляющая тишина окутывает кухню.       — Хватит быть чертовым эгоистом. Я думал о наших друзьях, я думал о людях!       Таббо не имеет права так говорить. Томми никогда не был эгоистом. Он отдавал последнее на благо этой страны. На благо других. Разве он не заслуживал хоть чуточку понимания?       — Я тоже твой друг, Таббо! — по крайней мере, был им. — но ты хоть разу подумал на что обрек меня? Ты спрашивал что происходило в изгнании? Ты спрашивал почему Гостбур приносил мне фотографии, ты спрашивал почему у меня новые шрамы, ты спрашивал почему я перестал писать Ранбу, ты спрашивал?.. — Томми наконец-то ломается, как стеклянный сосуд, и с громкими криками все из него выплескивается наружу. — ты никогда не интересовался когда я вернулся! Тебе было плевать!       — Ох, так только тебе было тяжело?! — Таббо следует его примеру. Гнев растекается по венам как новая кровь, ярость от чувства несправедливости бушует в груди, грозясь выпустить все обиды наружу. — Ну да, ты же Томми! Все должны бегать вокруг тебя, у других никогда нет ни проблем, ни забот! Я стал президентом в шестнадцать! Подросток, едва умеющий читать, чуть не оглохший от взрывов фейерверков, гибрид и сын бывшего тирана! О да, мне было гораздо легче! Каждое утро просыпаться с осознанием того что люди тебя или ненавидят, или не доверяют твоим решениям! И чтобы ты не делал, этого никто не было и не будет достаточно! Я не спал неделями, восстанавливал нацию, что была разрушена и твоими руками в том числе! И ты говоришь мне как плохо тебе было без забот на далеком острове! Мне так хотелось вернуться во времени и попросить Уилбура взорвать все к чертям окончательно, чтобы мне не приходилось вставать каждое утро и пытаться исправить чужие ошибки! Я работал, пока ты просто тонул в жалости к себе, получая наказание за свои действия!       — Так ты это видишь? — Томми тыльной стороной руки вытирает глаза, предательски начавшие щипать. — я был в полной изоляции ото всех! Даже Гостбуру вскоре наскучило приходить. Ни ты, ни Фил, ни Ники, Фанди, Ранбу, никто никогда не приходил! Но знаешь кто каждый чертов день проходил через портал чтобы встретить меня у моей палатки? Единственный, которого я встречал каждый чертов день был Дрим, Дрим, манипулировавший мной так, что верил практически каждому его слову. Он заставил меня поверить, что был единственным мне близким человеком! Но я ждал, надеялся каждый гребаный день! И знаешь что получил? «Вещи в яму, Томми». Что, Таббо, так сложно было написать одно чертово письмо?       — Если бы ты хоть немного подумал, ты бы видел в каком положении был Л'манберг! Каждый неверный шаг мог привести к войне, которую Л'манберг не выдержал бы! Это привело бы к смертям, Томми.       — Не говори о смертях так, будто только твоими драгоценными руками были спасены тысячи! Мы оба сражались, почти погибли в этих чертовых войнах, но все, что люди помнят — великий оснаватель Уилбур! Новый президент Таббо! — Томми делает шаткий вдох — руки ужасно дрожат. — я отдал так чертовски много за эту страну, но вы все в итоге все равно зовете меня эгоистом!       — Таббо разочарованно взмахимает руками. — Хотя кому я это говорю, — он бросает ядовитый взгляд. — человеку, считающему какие-то диски дороже чем лучший друг.       — Лучший друг не бросает другого умирать на чертовом необитаемом острове со своим убийцей!       Томми больше не чувствует, как воздух попадает в легкие — от паники в воспоминаниях или ярости от спора с Таббо, но он забывает дышать. Вместо все еще разозленного лица друга он видит белую маску и…       «Вещи в яму, мне нужно повторять? Томс, когда ты уже поймешь — они не придут потому что им абсолютно плевать на тебя. Ты облажался. Ты так чертовски облажался, что они терпеть тебя не могут»       Паффи успокаивающе находится рядом с ним, пока он трясется от ужаса. Она не трогает, никогда не трогает, но ее голос всегда рядом.Она говорит ему как вернуться в реальность — не забывать дышать, вспоминать свое окружение. Иногда это помогает. Иногда нет.       Он в Сноучестере. Он в Сноучестере. Не в Логестершире, Л'манберге или где-то еще. Он в Сноучестере.        — И я знаю что это было ошибкой! — громкий крик Таббо потрясает их обоих, Томми словно выныривает, снова оказываясь в реальности. Пульс слышен в ушах. Они оба молчат долгую, испуганную минуту, прежде чем Таббо продолжит. — я не должен был, я не должен был… — Таббо почти всхлипывает. — но у меня не было выбора…       Томми делает глубокий, шаткий вдох, пытаясь унять дрожание в конечностях. Спор кажется бессмысленным и лишь истощающим — настолько, что он скользит спиной вниз вдоль шкафа и плюхается на пол. Он слишком устал чтобы продолжать спор стоя — какая вообще разница.       — Я понимаю, понимаю… — Томми тяжело вздыхает. — просто… когда я был наедине с Дримом он говорил много вещей. Про то что ты никогда не был мне другом, что я всегда лишь мешал тебе и остальным. А когда я вернулся… — «слова стали казаться правдой» — все было слишком быстро. Война, взрывы, Техно и Дрим… я словно остался один на один с собой и всем, что произошло. У нас даже и минуты не было спокойно поговорить, — Таббо может лишь кивнуть. — Но нет-… нет смысла обвинять друг друга. Я рад что все закончилось.       — Я скучал, — Томми поднимает удивленный взгляд с колен. — правда скучал по тебе каждый чертов день. Ненавидел те несчастные бумажки, костюм и официальные визиты. Просто скучал по своему лучшему другу.       Томми все еще может нащупать в кармане плаща потрепанный компас с надписью уже нечитаемой, потому что по ней проводили пальцами так много раз. Он достает вещицу из кармана — в последнее время ее часто теснила фляга.       — Иногда мне кажется, что только благодаря этой штуке я не сдался окончательно. Я знал, надеялся, что есть еще хотя бы один человек, которому я могу довериться, несмотря на то, что произошло.       Томми хочется вернутся в детство — когда его всегда обнимал Уилбур после кошмаров, когда Техно всегда заступался, когда его младшему брату было страшно, когда Фил защищал их, когда его отец приходит к нему на помощь ни смотря ни на что. Правда сейчас Томми не ребенок, Уилбур чертовски мертв, Фил и Техно давно не считают его семьей.       «Вырасти уже, Томми, и научись уже справляться со своими ошибками сам»       Таббо выглядит грустным. И Томми ненавидит знать то, что он причина этому. Ему хочется обнять своего лучшего (когда-то лучшего?) друга, как в старые времена, когда они называли друг друга «прилипчивыми», но в тайне радовались, что другой не против их привязанности. Интересно, имеет ли Томми право на объятие сейчас?       Таббо устало плюхается рядом. Он не пытается придвинуться ближе к Томми и даже вообще на него не смотрит — внимательным взглядом изучает пустоту перед собой, полностью погруженный в свои мысли. Сколько самых страшных из них Томми потревожил?       «Таббо?» — едва слышно проносится в напряженной тишине. Парень словно просыпается, мотает головой и наконец-то обращает внимание на Томми       — Ты слишком пристрастился к этому, — бормочет Таббо, указывая на все еще сжатую в руке Томми флягу. Нервным взглядом он обрасывает фигуру некогда ближайшего товарища — бледное лицо с парой уродливых шрамов, уставшие глаза и синеющие под ними мешки — так пугающе похоже на собственное отражение.       — Зато оно помогает, — Томми очень не хочется смотреть Таббо в глаза — слишком страшно увидеть там жалость, или, еще хуже, понимание.       — Я не хочу чтобы ты становился как Шлатт, — упоминания об «отце» все еще заставляют вздрагивать. — алкoголиком с полным отсутсвием тех, кому можно доверять. Одиноким. Не хочу чтобы отказывался от друзей. От меня.       «Даже если я сам дерьмовый друг» — невысказанные слова, которые они оба все равно слышат. Томми грустно хмыкает, не стыдясь делая глоток из фляги. Все не так, хочется закричать, я не Шлатт и никогда им не буду. Но разве это все не скатывается к очевидному? Томми прекрасно понимает, про что говорит Таббо       — Я никогда не имел ввиду что диски стоят больше чем ты, — воспоминания посылают холодную дрожь. — просто я так хотел чтобы у меня хоть что-нибудь осталось, что-нибудь, над чем Дрим не имел бы власти.       — А я тогда, — Таббо выдавливает из себя шаткую улыбку. — признаю, что никогда не считал тебя эгоистом. Я знал что это не правда, но говорил лишь чтобы тебя успокоить. Присмирить. Наверное, просто задеть.       Это кажется времени самых искренних душевных признаний — Томми не знает, что ему рассказать. О мыслях, где он снова и снова видит улыбающуюся маску и чувствует запах пороха? Или о том, как с каждым глотком это воспоминание прячется все дальше и дальше в закоулках памяти?       — Я не знаю, зачем так наклюкивался Шлатт, — нервно начинает Томми. — но это… помогает. Помогает меньше думать о том что произошло. Делает голову настолько ватной, что все кажется нереальным. Прошлое тоже. Во почему… — Томми до побеления костяшек сжимает флягу. -…ну, в общем да.       Томми не нужно смотреть на Таббо чтобы понять что тот вспоминает жуткое время будучи гос.секретарем — пьяные дебоши бывшего президента и результат столь огромного запивания собственных проблем. А потом тишина затягивается — атмосфера откровений не убывает, но они сидят в тишине уже добрых десять минут, когда Таббо подает голос:       — Иногда мне хочется это все уничтожить, — шепчет Таббо. — это так глупо, да? Но мой разум говорит мне, что если не я, то это обязательно сделает кто-то другой. У меня есть оружие, никогда не виданное этим землям, с силой, разрушительнее всего, что когда-либо делал Дрим. И почему я так сильно хочу пустить ее на свой собственный дом?       Томми не отвечает. Что он может сказать? Он уже слышал эту речь так давно, но она всегда свежа в его памяти. Он делает короткий глоток из фляги — алкоголь кажется более горьким чем обычно, гораздо более противным. Томми чувствует отвращение — не только к напитку, но и к самому себе. В последние месяцы это давно стало константой — ненавидеть Дрима, все произошедшее, потом себя. Иногда чувствовать отвращение просто от одного факта существования.       Но здесь, с Таббо, ему легче. Они не тянут этот груз в одиночку, впервые понимают они. Томми и Таббо не разговаривали месяцами, месяцами не смотрели друг другу в глаза, думая, что их дружба навсегда оставлена в руинах. Но вот они сейчас, говорят друг другу настолько сокровенные слова, что до этого они бывали лишь в собственных мыслях.       Они сидят в гробовой тишине на полу кухни, прижавшись друг к другу плечом и впервые чувствуя тепло от присутствия другого.       Может быть, когда-нибудь, они будут в порядке.