***
День начинается неправильно — пролитый на недавно выстиранную рубашку кофе, недожаренная яичница с просроченным беконом, грубые слова от неизвестного парня в кафе с лучшими, а теперь вовсе отсутствующими, пончиками в шоколаде с мёдом, и гневное замечание по поводу опоздания от преподавателя экономики. Продолжается сие недоразумение без огромных проблем и происшествий, но заканчивается, как назло, ещё фееричнее — опозданием на последний автобус, идущим до его района, бесконечным ожиданием ехавшего, как черепаха на улитке, такси и кучей нерешенной домашки, что лавиной с горы посреди лета свалилась на голову. Чонсон вторник ненавидит всеми фибрами души, и с этой недели проклинает, желая самых ужасных пыток в аду для тех, кто придумал такой прекрасный день вообще. Потому, что до этого провалялся в постели безжизненной тушкой с высокой температурой, кашлем и насморком, не желая двигаться даже в туалет и всё-таки заболев после встречи с друзьями. И в понедельник, как только понял, что уже не умирает от тяжёлой болезни — хотя мечтал об этом больше всего на свете, — отправляется сначала в больницу за выпиской с больничного, а после в продуктовый магазин, ведь за две недели простуды так и не сделал этого, питаясь чем придётся. То есть, рамёном и полуфабрикатами из морозилки, а иногда и вовсе пропуская приёмы пищи. Он из чистой вредности посылал Сонхуна в аптеку за лекарствами, вырывая с пар, бесстрашно шантажируя и припоминая все собственноручно сваренные куриные бульоны, и скулил Джеюну о том, как нелёгка его жизнь без родителей. Чонсон рос единственным ребёнком в семье, с детства приучился всё делать самостоятельно, но редкие болезни, стрелявшие настолько метко, что сам Леголас завидовал, надёжно приковывали его к кровати на неделю-две. Поэтому не мог он так бессовестно упустить возможность поиздеваться над лучшими друзьями, получая вторник в виде кармы. По всей видимости, не он один проклинал людей — Сонхун занялся этим же самым, направив все несчастья мира на него. — Выглядишь очень… Не очень, если честно, — выдаёт на следующий день, в среду, Джеюн, пуская смешок, когда Чонсон в столовой университета поднимает сверкающий яростный взгляд с полупустого подноса и саркастично соглашается, почти падая от бессонной ночи в тарелку с чачжамёном. Сонхун рядом не сдерживается — тихо посмеивается и сочувственно похлопывает по плечу, ближе двигая для этого стул. — А ты попробуй хоть на день стать Пак Чонсоном. «Не очень» станет синонимом к имени, потому что такому невезению можно только позавидовать, — он смеётся уже открыто, заставляя быстро бьющиеся сердца одновременно и счастливо замереть и покинуть бренный мир, отправившись в полёт на небеса. Джеюн даже дыхание задерживает, с улыбкой наблюдая за хмурым другом, обиженно бурчащим что-то о несправедливости вселенной по отношению к нему и наматывающим последние лапшинки на палочки, и веселящимся парнем, что возвращается на место, переплетает их пальцы и смотрит пронзительно в ответ. Противный скрежет стула по полу сводит с ума. Джеюн думает, что это его сердце пора смазать, иначе оно остановится в скором времени — слишком много чувств и эмоций. Когда человек влюблён, он невольно смотрит на свой объект обожания. Джеюн влюблён, смеётся синхронно с родным мелодичным голосом, но мельком поглядывает на Сонсона, сильнее обычного сжимающего стальные палочки. Он аккуратно выпутывает пальцы из цепкой хватки Сонхуна, доедая свою порцию лапши, и запивает горечь от невысказанных слов апельсиновым соком. Таким же горьким, кстати. — Думаю, я бы не справился, — тихо отвечает, замечая, как не достигает цели ладонь Чонсона, как из дрогнувших палочек вываливается кусочек мяса, как по потрескавшимся губам мимолетно пробегает язык, и отводит взгляд. Ведь хочет сильнее обычного провести по этим же губам уже своим языком, слизать остатки пищи и напитка, захватывая в поцелуй. Хочет зарыться в светлые волосы на затылке, чуть оттягивая их, и сжать свободной рукой футболку на груди, заставляя от переполняющих чувств задыхаться и просить большего. — Вы оба серьёзно, что ли? — Чонсон восклицает возмущённо и достаточно громко, чтобы студенты за соседними столиками вопросительно обернулись, назвали одно единственное имя и вздохнули, дальше не обращая никакого на них никакого внимания, и в воздухе тычет палочками в сидящих напротив друзей. — Серьёзнее, чем ты, когда доказываешь нам что-то, — словно озвучивает очевидное, говорит Сонхун, и он закатывает глаза. — Тогда и с менеджментом обращайся за помощью к Николасу, а не ко мне, Парк Сонхун, — Чонсон в долгу не остаётся, улыбается, как Чеширский кот, едва не мурлыча, когда Сонхун морщится и тянется через весь стол, толкая в плечо. Джеюн бы точно соврал, если бы сказал, что ему это не нравится. Он хочет и в дальнейшем проводить всё свободное время так, правда, сжимая в ладонях уже две руки, и целовать щёки обоих парней по утрам, мешая Чонсону готовить и проводить по его оголённой спине самыми кончиками пальцев.***
Неделя первой сессии третьего курса приходит ожидаемо, без сюрпризов. Экзамены больше не удивляют ни своим содержанием, ни временем на решение, зато заставляют сидеть с утра до ночи в подготовке, забывая обо всём на свете. Ах да, и выползать на учёбу с огромными синяками под глазами и желанием где-нибудь упасть, уснуть и больше никогда не очнуться. Чонсон так бы и жил до летних каникул, если бы не заботливая и тяжёлая рука Джеюна, раздавшая приличное количество подзатыльников и утащившая в его с Сонхуном квартиру. Он заботился о них, ежедневно проводя свободное время на кухне или заказывая доставку на дом, подгоняя спать или в душ и помогая, если какая-то тема упрямо не поддавалась пониманию и повторному — а иногда и полному, — изучению. Чонсон Сонхуна любит, глазами-сердечками постоянно провожает, но без Джеюна умирает. В прямом и переносном значении этого слова. Он просыпается от ласковых прикосновений к волосам, нежась в постели под тёплыми лучами пробирающегося через шторы солнца, но больше ничего не делает, порой представляя вместо горячих ладоней Джеюна — длинные и часто холодные пальцы Сонхуна. Внутренне морщится и испытывает отвращение к самому себе за неправильные чувства, но даже не запоминает, в какой момент их странного проживания в одной квартире впервые не отпускает чужую мягкую ладонь из своей, посылая безмолвные сигналы о помощи, утыкаясь лбом в прямую и напряжённую спину. Ненавидит себя и мысленно просит прощения за всё, пока Сонхун сидит на практических занятиях, готовясь к одному из экзаменов. из-за этого становится в тысячу раз хуже. Ты любишь одного, а обнимаешь другого, никогда не принадлежавшего тебе. Разве это нормально? Разве нормально смотреть на них, желая встать на чьё-то место? — Не уходи, пожалуйста, — хрипит Чонсон, почти срываясь на шёпот, и звучит так, будто потерял абсолютно всё. А Джеюн, поддаваясь чужим желаниям, разворачивается — прижимает ослабевшее тело друга ближе к себе, осторожно перебирая осветлённые пряди между пальцев. Их отношения — русская рулетка, запутанный любовный треугольник, главным героем которого стал Сонхун, и глупая незримая борьба друг за друга. У этой борьбы лишь два исхода, Джеюн уверен, но надеется на ошибочность своих вычислений — не хочет остаться в одиночестве без любимых людей. Он сжимает губы в тонкую полоску, садясь рядом с Чонсоном на диван и пряча лицо в его толстовке на плече, пахнущей любимым ополаскивателем Сонхуна. Какая ирония, чёрт возьми.***
Сонхун не глуп — чувствует витающее в воздухе напряжение, буквально может дотронуться до него, видит заламывающиеся пальцы и избегающие зрительного контакта глаза. Особенно хорошо это заметно за столом во время обеда или ужина, ведь по утрам друг часто отказывается от завтрака и изредка просыпается ближе к двенадцати часам дня. А его парень тяжело вздыхает, гипнотизируя взглядом третью полную тарелку, оставленную как раз для Чонсона. Джеюн укладывает потяжелевшую голову на подставленное плечо, устало прикрывая глаза, и греется в успокаивающих объятиях. Сердце всё равно чувствует себя одиноко — не хватает последней детальки пазла, чтобы получить полноценное изображение. — Он глупый, вот и всё. Не обращай внимания, к обеду выползет, — ободряюще произносит Сонхун, легко чмокает в висок, нос и лоб, спускаясь поцелуями-бабочками по щекам до губ. Джеюн хватается ладонями за его руки, полностью отдаваясь приятным ощущениям, пока мыслями находится совсем не здесь и сейчас. Параллельная реальность, где у них всё хорошо, где они вместе. Не порознь, теряя рассудок, как носки после каждой стирки. В полной мере и всех красках представляет, как сзади подходит тихо Чонсон и крепко, но при этом очень нежно, обнимает со спины, целуя в шею или волосы. И называет себя отвратительным, ведь вот — получи и распишись: заботливый, добрый, понимающий парень, который в любой момент сорвётся на помощь, только попроси, окружит любовью и сделает всё, чтобы родной человек вновь стал счастливым, а мечтами всё равно не о нём. — Люблю тебя, — Сонхун напоследок оставляет ещё один поцелуй на распухших губах и улыбается, не убирая ладонь с мягкой щеки и осторожно поглаживая. — И я тебя, Сонхун-а, — Джеюн отвечает искренне, вкладывая в слова все свои эмоции, не сдерживая очередной порыв обнять, и слушает мерное сердцебиение. Изнутри грызёт один немаловажный, стоящий нескольких жизней вопрос: что скажет Сонхун на признание джеюна в чувствах к Чонсону? Накричит и оскорбит? Разобьёт пару-тройку тарелок для большей драматичности? Или, наоборот, будет молчать? Соберёт быстро вещи и покинет квартиру? Хлопнет дверью на прощание, ни разу не обернувшись? Джеюн не готов лишиться его навсегда, но и смотреть на Чонсона без возможности прикоснуться не просто как друг — истинная пытка. С каждым днём становится сложнее и невыносимее. Наверное, проще умереть, но чего он добьётся этим? Ничего, ведь одинаково — до безумия — любит обоих, пусть и жмётся сильнее только к одному. — Ну, что? Позавтракаем? — предлагает Сонхун и выдвигает из-под стола стул, мягко усаживая, оставляя руки на плечах и слегка сжимая. Джеюн кивает, стеклянным взглядом упираясь в плоскую тарелку с блинчиками, политыми банановым сиропом. Пальцы на автомате скручивают сладость, пока желудок повторяет его действия.///
Чонсон любит университет за выделенные полторы недели для подготовки к летней сессии, но ненавидит также сильно за своё нахождение в квартире друзей в течение четырнадцати дней. Именно поэтому, недолго думая и разглядывая вывески некоторых известных сеульских баров через телефон, решает напиться с горя, возвращаясь домой. На самом деле, отпраздновать окончание ада и начало второго семестра через некоторое время. Но упускает из виду один факт — половина нормальных вещей, в которых в люди выйти нестыдно, находится у Сонхуна и Джеюна. Понимает он это, когда в шкафу с остатками одежды не находит любимую кожаную куртку, а к ней и тёмные джинсы. Он набирает давно выученный наизусть — разбуди посреди ночи и мгновенно получи правильный ответ — номер, нервно кусает губы, ругаясь и слушая долгие гудки. Хочет отключиться, посылая в далёкое эротическое пешее, но Сонхун наконец принимает звонок и звучит, на удивление, хрипло, будто болеет или ещё чего хуже: — Чего тебе? — Трахался там, да? В таком случае, мог вообще не отвечать, раз я отвлёк, — Чонсон ухмыляется широко и говорит, как довольный кот, пока друг на другом конце крутит у виска, закатывая глаза, и выдыхает. Но в сердце неприятно колет от собственных слов, и он отводит телефон от уха, тяжело выдыхая. Не зря же ему говорят сначала думать, а после озвучивать мысли. — Мы спали, придурок, а ты разбудил, — недовольно бурчит Сонхун, и дальше звук становится тише. Видимо, что-то отвечает Джеюну, раз слышится приглушённый смех. — Я собираюсь в бар. Присоединитесь? Чонсон сжимает телефон чуть крепче и буквально падает на диван в небольшой гостиной, без интереса пялясь в бежевый потолок. Посещение подобных заведений можно отложить и на завтра, но именно сегодня настроение, когда, кроме выпивки, голова ни о чём не думает. Он не любитель напиваться, да и вообще выпивать, но подслушанные с утра шепотки двух одногруппников о праздновании окончания учебного семестра сподвигают его на это решение. Впрочем, отказываться даже не хочется. — Прямо сейчас? — Сонхун перепрашивает недоверчиво, явно хмурится и закусывает нижнюю губу, а Джеюн тихо хихикает, не вмешиваясь в разговор, и Чонсон надувает губы, цокая. — Нет, через два года, двадцать шестого февраля в девять вечера. Подойдёт? Я просто заранее приглашаю, — он старательно язвит, и друг, не выдерживая, посылает его, отключаясь. Чонсон неверяще моргает несколько раз, чтобы понять — это реальность или шутка уставшего мозга, — и бросает телефон рядом с собой, прослеживая его скольжение по пледу до самого края дивана и неудавшуюся попытку встретиться с полом. Экран мигает входящим вызовом, высвечивается австралийское имя Джеюна, которое произносится настолько редко, что почти стирается из памяти, и он отвечает, мысленно молясь на согласие. — Внезапные психи, ничего нового, — Джеюн вновь усмехается, и Чонсон выдыхает, закрывая глаза ладонью. — Мы согласны, Дже-я. — Тогда встретимся в баре неподалёку от вас? Где-то часов в восемь? Если надо, я скину более точный адрес, — он неловко ведёт разговор с другом, которого знает уже три года, с начала обучения, и пожимает плечами, запоздало осознавая, что этот жест, кроме зеркала, никто и не увидит. — Нет, я помню. До встречи, Дже-я, — и слышит улыбку в голосе, после чего скомкано прощается, первым нажимая на кнопку отключения.***
Встречаются они уже в баре, проходя мимо пока что редкой толпы, занимают самый отдалённый уголок заведения и начинают долгий вечер с самого лёгкого. Сонхун ведёт себя сдержанно, наблюдает за Джеюном, контролируя его желания, чтобы утром не слушать ворчания из-за больной головы и тошноты, и изредка смеётся с шуток, пряча улыбку в его плече. Чонсон, поправляя воротник полупрозрачной чёрной рубашки, завидует, хоть и не подаёт вида, сжимая сильнее обычного бокал с безалкогольным коктейлем. Хочется позвать официанта или самому уйти к барной стойке, заказать виски и остаться в полном одиночестве, пока цветные пятна перед глазами не исчезнут, а голова не воспримет ни одну из мыслей и фраз, сказанных кем-то. Но позвал — будь добр вести себя достойно. В отдельном кабинете на втором этаже музыка такая же громкая, но песни, спокойные и плавные, не могут не радовать приятным звучанием. Приглушённый свет добавляет правильного настроения к атмосфере, а удобная мебель, три кожаных дивана и стол в центре, — плюсы в карму. Но с каждой секундой, открывая первую бутылку со сладким красным вином, страсти накаляются, воздух наполняется электричеством, как бокал напитком, с непривычки обжигающим горло и достигающим нужных точек организма. Тех, что отвечают за самоконтроль и разум. Джеюн неловко ведёт плечом, покрываясь мурашками, и Сонхун, расценивая движения неверно, снимает куртку и отдаёт ему, укутывая. Чонсона тошнит, и алкоголь в этом ни капли не виноват, хотя слова против сказать не может. Сначала приглашает, а после прогоняет, не желая смотреть, как другие счастливы. — Можете пить, что пожелаете. Я заплачу за всё, — тихо проговаривает, усмехаясь собственной глупости — из-за грохочущей музыки можно только читать по губам, вслух не понимая ни слова, и ещё раз сталкивается бокалами с чужими. Трое. На протяжении не окончившийся учёбы их трое. Всегда вместе. Больно, весело, грустно, радостно, плохо, хорошо, здорово и великолепно, отвратительно и мучительно — рядом друг с другом. Но с начала нового семестра — два плюс один. Он стал третьим лишним, часто срывая голос и выпадая из реальности, будто это помогает держаться на плаву и не тонуть ещё глубже в пучину самокопаний. — Как скажешь, дружище, — Сонхун разом осушает половину бокала, напоследок смакуя вкус и подаёт руку Джеюну, чтобы пригласить на танец. Чонсон прикрывает глаза, не выдерживая очередной пытки, и прислушивается к мелодии, стискивая зубы. Любимая Сонхуна. С любимым человеком. Разве может быть что-то романтичнее этого? Особенно, когда знаешь предпочтения и вкусы своего партнёра, улыбаешься широко и принимаешь приглашение, кружа по небольшой комнатке, прижимаясь ближе. Он ненавидит себя. Ненавидит и то, как песня набирает обороты, а смех сходит на «нет», превращаясь в смешки и перешёптывания, поэтому спустя ещё некоторое время не выдерживает, рывком поднимаясь на ноги и пугая друзей, и выходит из кабинки, бросая короткое: «Вас увидят, если я позову официанта». Может, в их глазах этот поступок стоит рядом с определением «подвиг», но внутренний червь сомнений и негативных настроений ликует, медленно потягивая через трубочку «Голубую лагуну», — сила воли отсутствует полностью. — Какой-то он не такой. Ты это тоже заметил, Сонхун-а? — Джеюн, невесомо касаясь губами чужого подбородка и утыкаясь носом в шею, чувствует согласное кивание. Водит пальцами по плечу и выдыхает, щурясь. Чонсону как никому другому разрешается сказать многое, но тему собственных чувств к кому-то или переживаний он старательно пропускает и игнорирует, мгновенно переводя разговор. Это так сложно, что сдаться — самое верное решение, ведь пустой болтовнёй всё равно ничего не добиться. Наверное, Бог, создавая их, всё упрямство запихнул только в одного человека, в Чонсона, что затруднило и без того трудную жизнь до максимума, выжимая последние соки. — Скорее всего, устал сильно после сессии. Всё-таки трудно учиться на его специальности, — Сонхун, не глядя, повторяет рисунки Джеюна на его спине и целует в тёмную макушку. Кабинет три на три пахнет не алкоголем — дорогим парфюмом Чонсона, подаренным на прошлый день рождения. Кажется, на подкорке сознания этот запах давно отпечатался и заполнил все мысли и воспоминания. Соль от слёз, мучительно медленно стекавших по щекам совсем недавно, осталась на внутренних сторонах ладоней, стягивая кожу. В ушах не так обожаемые Сонхуном песни — чужой звонкий смех, заставляющий делать то же самое. Но перед глазами Сонхун, и именно его руки обнимают за талию. Джеюна воротит. — Надеюсь, ты прав. Будет хуже, если причина кроется в чём-то другом, потому что в таком случае об этом мы узнаем только тогда, когда проблем станет только больше, — но он отшучивается, разряжая обстановку, пока Сонхун утягивает его на диван, пуская смешок и выливая остатки алкоголя в свой бокал. — До этого не дойдёт, не переживай, Джейк-и. Мы будем пытать его долго и мучительно. Он сам расколется.***
Вторая опустевшая бутылка из-под вина сменяется пробными бокалами виски. Чонсон, внутренне ликуя, уже не ощущает зияющую дыру в груди в районе сердца и шипы роз на месте выдуманной души — приходит пятая стадия принятия всего дерьма в его жизни, полного смирения и наслаждения горьким и непривычным вкусом. — Я думаю, тебе хватит, Дже-я. Сонхун тянется через стол, вовремя перехватывая руку с полным стаканом и отбирая от греха подальше, и цокает, закрывая бутылку с недопитым виски. Отдаёт её подошедшему официанту и обнимает своего парня за плечи. — Верни, Сонхун-а, — Чонсон мутным взглядом обводит удаляющуюся фигуру друга и тянется, чтобы взять его за ладонь, но ловит только воздух. Под нос ругается на английском и тут же задыхается в аромате другого алкоголя и древесного одеколона, прижимаясь к чужой шее, ведь даже не заметил, как поднялся с места и запутался в своих же ногах. — Тебе реально хватит, Дже-я, иначе утром будет очень и очень плохо. Остановись, пока не поздно, — Джеюн нежно гладит по спутанным волосам, на палец закручивая пряди и удерживая в положении стоя, оставляя незаметно лёгкое касание губ ко лбу, пока Сонхун, смотря на выход из бара с лестницы, вызывает такси и собирает их вещи. Кожа на месте поцелуя горит, как от пламени в сто градусов, и Чонсон невольно поднимает руку, касаясь мимолётно лба. Выдыхает, отстраняясь от друга, но далеко не отходит — потеря равновесия мешает сделать и шаг. Он сидит на диване вновь, изредка поднимая руки по просьбе Джеюна, чтобы помочь одеть себя, и прикрывает глаза, мечтая о ледяном душе или постели на Южном полюсе в окружении пингвинов. — Всё, Дже-я, такси скоро подъедет, так что вставай, — командует Сонхун и помогает подняться на ноги без происшествий, поддерживая под руки. — Я могу сам, Сонхун-а, просто держи меня одной рукой, — Чонсон отмахивается от рук Джеюна и успевает показать ему большой палец, слушая бурчание друзей и усмехаясь. Сеул встречает их ночной прохладой, приятно бегающей по лицу и нескрытым кожаной участкам хожи, наконец приводя в чувство. В глазах рябит от обилия ярких вывесок незакрытых магазинов и клубов, а мысли фильтруются, исчезая вслед за ветром. В голове практически пусто, как и на улицах города. На парковке возле бара уже ожидает такси, а водитель пару раз сигналит, поторапливая. Чонсон хочет его послать, но в таком случае придётся домой возвращаться пешком, либо ждать новую машину, и поэтому рот обратно закрывает, глотая ругательства на нескольких языках мира. Не зря же учится там, где знание английского, французского и японского однажды пригодится. Сонхун подталкивает его к автомобилю и усаживает на заднее сиденье, поглядывая на Джеюна и получая кивок. Благодарно улыбается, зарываясь рукой в собственные волосы, чтобы прилюдно не коснуться его щёк или губ. Если первое ещё можно хоть как-то понять, то второе точно вызовет явные подозрения. Он с проблемами сталкиваться не желает, поэтому садится рядом с другом и хлопает дверью, всё-таки получая маленькую дозу проклятий. И в заключение Чонсон окидывает его таким взглядом, от которого обычно спасаются бегством ради сохранения жизни и продолжения рода. Джеюн оплачивает проезд, и такси отъезжает от бара, постепенно набирая скорость. Утром он обязательно наберётся храбрости и поговорит обо всём с Сонхуном и Чонсоном, а сейчас все размышления занимают правильные слова, чтобы потом не путаться от смущения и стыда, сжигающего заживо.***
Поговорить утром не удаётся — Чонсон, едва разлепив глаза, опустошив желудок и выпив таблетку от головной боли, вызывает такси, молниеносно собирается и также уходит из квартиры лучших друзей, махнув рукой на прощание. Джеюн сжимает руки в кулаки и вздыхает, откидывая голову на плечо подошедшего и обнявшего за талию Сонхуна. Греется в его ласковых объятиях и жмурится до белых пятен перед глазами. Сонхун лишь молчит, нежно оглаживая бока. — Я устал, Сонхун-а. Я настолько устал держать все чувства в себе, что скоро взорвусь, — шепчет Джеюн и слабо усмехается. Любить двоих одновременно сложно. Сердце первого уже давно принадлежит ему. Сердце второго он никогда не сможет добиться. — Я понимаю тебя, Джейк-и, но мы справимся. Обещаю, — Сонхун разворачивает его в своих руках и целует, аккуратно сминая губы, и кладёт ладонь на щёку. В груди разливается тепло, которое Джеюн хочет подарить и Чонсону, лишь бы быть снова втроём. Но не как Джеюн, Сонхун и вдалеке Чонсон, а Джеюн-Сонхун-Чонсон.***
Три недели Чонсон игнорирует их, заставляя потихоньку сходить с ума, и не отвечает ни на звонки, ни на сообщения. Сначала Сонхун отговаривает Джеюна звонить, потому что хочет дать время на отдых и подумать над всей ситуацией, но теперь и сам не прочь написать. Стоит возле его двери и гипнотизирует золотистый номер квартиры. По ту сторону двери не слышно ни звука, но он уверен в том, что Чонсон там. Соседка, вышедшая десять минут назад и встретившаяся им в лифте, это подтвердила. — Либо ты открываешь эту чёртову дверь, либо я выламываю её сам, — утробно рычит, ударяя кулаком по металлу, и тяжело выдыхает в попытках успокоить себя и бешено стучащее сердце. Гнев ни к чему не приведёт, а Джеюн поговорить всё-таки хочет, пусть и нервно бегает взглядом по двери. — Дже-я? Пожалуйста, открой. Мы хотим поговорить. Обсудить всё… — уже сам стучит и замирает, даже дыхание задерживает, не веря собственному счастью. Сонхун улыбается облегчённо — Чонсон наконец шаркает тапочками по полу и щёлкает замками, открывая дверь. Стоит уставший и с мешками под глазами, но с новым цветом волос, в чёрном костюме, бордовой рубашке и почти развязанным галстуком, повисшем на шее. Джеюн вновь забывает, что такое дышать и как это вообще делается. Впрочем, Сонхун тоже оглядывает друга с головы до ног и признаёт, как ему подходит классика. — За каким хреном вы оба припёрлись? — Чонсон хмурится, снимает галстук окончательно и, не дожидаясь ответа, пропускает в квартиру, шире распахивая дверь. Джеюн и Сонхун мысленно благодарят Бога за мозги друга, проходят внутрь, на автомате разуваются и уходят в ванную, пока Чонсон скрывается в гостиной. Расстёгивает манжеты на рубашке, верхние пуговицы и валится на диван, растирая лицо горячими ладонями. Эти недели пролетели практически незаметно — за размышлениями о чувствах и посещениями всяких благотворительных вечеров отца, на которые он выбирался раньше только в редких случаях. Но он не железный, а разрушающие мысли сводили с ума — ему нужно было хоть как-то отвлечься. И тут, как всегда вовремя, отец приглашает в честь окончания первого учебного семестра на очередную встречу. — И — повторяю свой уже заданный вопрос — что вы здесь забыли? — холодно интересуется Чонсон, двигаясь к одному из концов дивана, чтобы освободить больше места стоящим в дверях друзьям, и снимает пиджак, сворачивая и откладывая его на столик рядом. Джеюну до учащённого дыхания и дрожи в коленях нравится то, что он видит. Именно это ответом и получает Чонсон, недоверчиво выгибая бровь. — Мы пришли поговорить, — легко произносит Сонхун и пожимает плечами, чем ещё больше вводит друга в замешательство. Может, он и сбежал трусливо три недели назад, но тем для разговоров появиться не должно было. Или должно?.. — Ну, раз говорить, то говорите. Чонсон звучит тихо, боясь больше всего остального услышать: «Ты портишь всё, что мы так долго пытались наладить. Отныне ты не наш друг» или «Мы знаем о твоих чувствах, Чонсон, и это отвратительно». Оба варианта в голове звучат ужасно, хотя он давно готов. Сонхун-то ему никогда ведь не принадлежал. Джеюн вздыхает, выдыхает и повторяет это несколько раз, собираясь с мыслями, которые разбежались, когда они переступили порог квартиры Чонсона, за три года ставшей родной. Даже одежда, лежащая по всей гостиной, уже не пугает как в первый раз. Привык. К Чонсону он тоже привык. Любит его и отпустить явно не сможет. Любовь может пройти, сделавшись привычкой. Остановись, пока не поздно. Чонсон для него — и то, и другое, поэтому ситуация становится ещё сложнее. — Как давно ты любишь Сонхуна? — Джеюн задаёт один из самых важных вопросов, пропуская глупости и прочие прелюдии. Сонхун молчит, ожидая своей очереди, а Чонсон замирает, дыша через раз и смотря на них с широко раскрытыми глазами. То, чего он так боялся, происходит прямо сейчас. Внутри всё обрывается, с громким звуком рушится и кровоточит. Виски стреляют невыносимой болью, а в горле словно комок застревает, мешая озвучить хоть слово. Но при этом вопрос Джеюна заставляет серьёзно задуматься. Ведь правда — когда? В начале обучения? При просмотре в социальных сетях роликов с прокатами Сонхуна? «Звезда нашего университета». Разве можно тут устоять и не прыгнуть в омут чувств с головой? Джеюн спрашивает себя о том же, бросив мимолётный взгляд на него. Сонхун в буквальном смысле идеальный. Во внешности и всём, за что бы ни взялся. Но Чонсон… Сложно игнорировать тот факт, что Чонсон в своей идеальности нисколько не уступает. Сонхун тихо выдыхает, нарушая затянувшуюся тишину, и он вздрагивает всем телом, даже не заметив, как погрузился в свои страхи. — Первый курс. Я смотрел, как катается Сонхун, и понял, что очень сильно хочу быть рядом с этим парнем. Не только как друг, но и как… Возлюблённый, — спустя некоторое время отвечает, ловя пустым взглядом удивлённые Сонхуна и Джеюна, и вдруг безжизненным голосом сломавшегося человека добавляет. — Но около десяти месяцев назад узнал, что не смогу заменить в его сердце Шим Джеюна, и сдался, не начав борьбы. Сонхун не выдерживает и отводит взгляд, чувствуя, как с головой захлёстывают стыд и вина. Заметить только сейчас, что Чонсон любит. Любил ещё тогда? Ненависть к себе медленно ползёт по венам, добираясь до сердца. Он поверить не может в то, каким слепым был все три года. Глухим и глупым. — Джеюн-а, хочешь знать, как долго я люблю тебя? Полгода. Столько он и Джеюн счастливы вместе. Столько Чонсон жил в полном одиночестве, влюбившись совсем не в тех людей. Сонхун крепко обнимает Джеюна и укачивает в руках, пряча лицо в шее, а Чонсон молчаливо поднимается с дивана и уходит на кухню. Гремит посудой и дверцами висящих на стенах шкафчиков, находит стакан и наполняет его водой, возвращаясь в гостиную. Терпеливо ожидает, пока Джеюн более или менее придёт в себя и выпьет всё до конца, и садится рядом, поставив стакан на столик. — Вы же хотели что-то сделать, раз пришли сюда? — интересуется он спокойно, голос больше не дрожит и не обдаёт холодом, и Сонхун, чуть отстраняясь, поражается его умению быстро брать себя в руки, когда ситуация требует этого. — Не было чёткого плана. Мы хотели действовать, отталкиваясь от того, как пойдёт наш разговор, — отвечает он, и Чонсон кивает. Вновь повисает молчание, но уже не давит, и это радует. Джеюн смотрит в одну точку на полу, считая удары ходиков часов и возвращаясь к тому времени, когда сам понял, насколько влюблён в Чонсона. Осознание тогда ударило не хуже кувалды. Яркая улыбка и маленькие веснушки, напоминающие созвездия на ночном небе, — то, что заставило его посмотреть на парня совсем по-другому. Посмотреть так, чтобы окончательно и бесповоротно влюбиться. — Мы в тупике, — глухо озвучивает общие мысли Сонхун и усмехается, поднимая голову. Часто моргает, и непрошенные слёзы исчезают. Ему хочется сейчас, чтобы вся эта ситуация растворилась в воздухе, как пыль. Чтобы всё вернулось на круги своя. Но бежать от проблем — не выход. — Предлагаю решить всё прямо сейчас, — Джеюн садится ровнее и смотрит на друга, поднимая вверх свою и Сонхуна скреплённые в замок ладони. Тщательно подбирает слова — на лице отражается весь мысленный процесс, — но плюёт на эту затею и уверенно продолжает. — Сейчас я держу в своей руке только руку Сонхуна. Но мой внутренний эгоист нуждается в том, чтобы держать и твою руку. Смотреть дорамы, спать, ходить по магазинам, возвращаться из университета домой, гулять. Всё это я хочу с тобой тоже. Чонсон облизывает губы, неожиданно нуждаясь в воде из-за пустыни в горле, но не двигается. Острый взгляд падает на их ладони, после на уверенного Джеюна и на нём же и останавливается. — Но ты же понимаешь, что это невозможно? — он хрипит, и Сонхун отрицательно качает головой. — Нет, невозможно ожить после смерти. Наши же отношения не будут сильно отличаться от отношений двух человек. — Нас будет трое! — Чонсон на повышенных тонах пытается сказать что-то ещё, но Джеюн затыкает его свободной ладонью, призывая к молчанию. — Значит, наши сердца способны любить не только одного человека. Разве это не здорово? Мы втроём, но не как пара и лучший друг, — припечатывает взглядом, не терпящим возражения, осторожно убирает ладонь и выдыхает. — Я и Сонхун очень долго над этим думали и пришли к выводу, что можем попробовать втроём. Подумай, пожалуйста, над нашими словами. Он встаёт с дивана, утягивая Сонхуна за собой, и выходит из гостиной в коридор. Уходить не хочется, но дать возможность подумать — лучше и надёжнее, чем лишать его выбора. Отношения строятся на доверии и взвешенных решениях, а не принуждении. Они обуваются в тишине и, попрощавшись, покидают квартиру, не до конца закрывая дверь. — Ты поступил правильно, дав ему право выбора, — Сонхун мягко улыбается, подталкивая его к лифту и нажимая кнопку с первым этажом, но при этом сам хочет верить в свои же слова, напоследок оборачиваясь — дверь всё также остаётся приоткрытой, а звука шагов не слышно.***
Чонсон любит лето и вспоминает, как проводил его в Сиэтле, таскал вишню с соседних домов с друзьями и допоздна гулял мимо кафе и магазинов. С переездом в Сеул всё поменялось — появились Сонхун и Джейк, новый язык и пропала привычная вишня. Он не жалеет, что не остался в Штатах, отправившись с родителями в другую страну, но сейчас, стоя в душе под горячими струями воды, разглядывая, как по стеклянной поверхности бегут капли и ощущая слабость во всём теле, медленно скатывается по стене на пол. Снова один. Но со знанием того, что где-то его ждут Сонхун и Джеюн с окончательным решением уже несколько дней. С одной стороны, стыдно за своё молчание, а с другой — он не может позвонить кому-то из них, чтобы дальше всё обсудить. Их трое уже столько лет, но как друзей, но как пара и друг. Чонсон даже не думал о том варианте, который решит все их проблемы, но создаст новые. В Корее парням встречаться друг с другом очень тяжело, отовсюду слышно и видно осуждение. А втроём… Ещё сложнее. Чонсон выдыхает, рисуя на запотевшем стекле узоры, и опускает голову. Ему бы выйти из-под воды, но ноги не двигаются, и плевать становится, если он вдруг закончит жизнь прямо здесь и сейчас. Он слушает шум душа, немного убавляя напор, и пустым взглядом видит какое-то странное движение за дверями кабины. Тут же пугается, едва не падая, когда пытается встать, и опирается ладонью на стену. — Идиот. Совсем с ума сошёл?! Ты же умереть мог! — кричит кто-то голосом Сонхуна, и Чонсон чувствует полотенце вокруг бёдер и на плечах, а после видит темноту с чертами лица Джеюна и теряет сознание, прижатый к чужому крепкому телу. Когда он открывает глаза и пытается поймать фокус, изображение плывёт, а затылок пульсирует болью. Чонсон жмурится, пробует шевелить пальцами, но руки не слушаются. Жар распространяется по всему телу. — Как… Ого…? — говорить получается с трудом, и он осматривает комнату, в которой находится, выдыхая, будто с плеч падает груз, — дома. Переводит взгляд вниз, приподнимая голову, и понимает, что лежит на своей постели в одном полотенце, а по бокам к нему как можно ближе прижимаются Сонхун и Джеюн, держащие его ладони. Он перестаёт дышать и спешно закрывает глаза, притворяясь спящим, ведь Джеюн шевелится, вырываясь из дрёмы. Прячет лицо в его шее, наполняет лёгкие ароматом шампуня и оставляет лёгкий поцелуй под левым ухом. Сердце заходится в безумном ритме. То, что делает Джеюн, — полное безумство. — Мы волновались, чуть с ума не сошли. Пожалуйста, никогда так не делай. Не хочу потерять тебя, — на выдохе шепчет он, возвращаясь в исходное положение. — Я люблю тебя, Чонсон-а, и счастлив, что наконец могу сказать это. Спустя пару минут Чонсон слышит его размеренное дыхание — снова спит, — и сам молится всем Богам, чтобы Сонхун не проснулся и не сделал что-нибудь подобное, иначе он не выдержит. Сложно лежать неподвижно, но если он встанет, то разбудит парней, и это приведёт их к разговору. Чонсон не готов посмотреть им в глаза после сделанного и собственной попытки самоубийства, о которой даже не думал, уходя в душ после мероприятия отца, но отрицать радость от их волнения — глупость, пусть и грубо. Их объятия слишком приятные. — Я же знаю, что ты не спишь, — вдруг хрипло шепчет Сонхун на ухо, цепляя зубами мочку, и Чонсон неосознанно поджимает пальцы на ногах, понимая, что попался, и разговор неизбежен, и что Боги его не слышат. Хотя это становится неважно — Сонхун усмехается тихо и освобождает ладонь, проводя линии по шее. Касается губами кадыка, задерживаясь там чуть дольше. Чонсон не дышит, жмурится и сипло вздыхает, ругаясь на английском. — Я много думал, какими получатся наши отношения, и понял, что идеальными. Сначала я согласился на нас втроём, потому что видел, как вам плохо. А потом резко поменял своё мнение. Плохо будет и мне, если ты откажешься от нас. Чонсон сглатывает и кивает, как может, поворачивая голову к нему и улыбаясь уголками губ. — Я не откажусь от вас, — а почувствовав копошение со стороны Джеюна, продолжает. — Я согласен попробовать, если это вы. Джеюн целует его первым, обхватывая шею, пока Сонхун смеётся, поддерживая почти сползшее с бёдер полотенце и касаясь губами веснушек и родинок на бронзовых и сияющих в свете люстры плечах.