бурбон, настоянный на вишне, сахар, биттер, ангостура, содовая, апельсин

Мишину днюху отмечают в московском “Деликатессен” и, как будто в докарантинные времена, празднуют всей Москвой. Они бронируют длинный стол в главном зале и на деловитый вопрос администратора, уточняющей количество гостей, Серёжа своим вкрадчивым и очень проникновенным голосом отвечает: “Все!” — и под дружный гогот ведёт собравшихся внутрь. Именинника усаживают по центру стола, и следующие два часа к нему вереницами стекается непрерывный поток гостей, друзей, коллег и просто знакомых. Волконский приходит похвастаться женой, Серж — своим поэтом, не забывают о празднике и ребята с курса, Тоха, Миша, Дима; первые полчаса вечеринку красят своим присутствием Катя с Софой, но им быстро надоедает слушать восхваляющие Мишу речи, и они как экзотические бабочки упархивают куда-то в “заведения более модные и просвещённые, Мишель, тебя туда не пустят”. Когда прибывает французская делегация с проклятой Мишиной работы (этих людей он любит, но в пятницу вечером про офис — либо плохо, либо молча), Миша уже порядком наклюкался местной фирменной настоечки и довольный как поросёнок сидит в ворохе обёрточной бумаги, пытаясь утрамбовать подарки так, чтобы удобнее было тащить домой. — Подарок для тебя, надеемся, что ты сделаешь свою девочку очень счастливой, mon cher! — Полин, с возмутительным спокойствием человека, который знает все стереотипы о француженках и не боится ими пользоваться, протягивает ему большой пакет с логотипом “Лавки любви”. Остальные трусливо-возбуждённо прячутся за её спиной и в ответ на непонимание, отражающееся на лице Миши, громко хихикают: — Не бойся, мы всё знаем, нечего скрываться! Ну кто-то же оставляет тебе все эти поцелуи любви! “Засосы” — переводит Миша. И умирает после коронного: — И мы всё помним, как ты пришёл на работу с расцарапанной спиной! Счастливая девушка, познакомил бы хоть, мы же не кусаемся... Ну, приехали. Если быть честным, спину в тот раз Миша расцарапал себе сам — случайно. Секс был так хорош, так сладок — марафон, а не секс; и почему-то шуметь, нарушая всю магию и тягучесть момента, тем сизым мартовским утром совершенно не хотелось. Миша уткнулся лицом в предплечье, чтобы заглушать собственные крики, и скрючившись в наконец-то догнавшем его оргазме, расцарапал попавшееся под руку плечо и оставил мокрые следы от слёз на подушке. Прийти на работу тем же бесконечным утром в свитере с широким горлом было не самой мудрой его идеей, но где Миша Бестужев-Рюмин — а где мудрость, скажете вы, ну а главное — что там те царапины, видели бы вы синяки на его бёдрах! Так что девушки у него нет, а синяки и засосы на видных местах с раздражающей (он привирает — на самом деле Миша бесконечно доволен) регулярностью оставляет ему сидящий напротив Паша Пестель, который после ухода Софы наконец-то расслабился (все старшие братья — глупцы) и только сейчас отвлёкся от обсуждения чего-то нудного и серьёзного с Лёшей Юшневским. Специально, чтобы не пропустить Мишину реакцию, наверное. Миша отчаянно тупит и вместо того, чтобы отвечать (а что), отрицать (это был бы провал) или выходить из шкафа перед коллегами с работы, зачем-то разворачивает подарок прямо посреди ресторана. К внушительной пачке презервативов прилагаются розовые меховые наручники, розовые же кошачьи ушки на ободке и тонкий ошейник. Тоже ярко-розовый и с поводком. Но впрочем, официанты “Деликатессена” уже предвкушают чаевые и им на такие мелочи пофиг. В общем гомоне разговоров, где каждый норовит вставить свои бесценные пять копеек, посоветовать, вновь поздравить, заказать еды и напитков для новоприбывших, Миша видит лишь полные ехидства глаза Паши. Он опускает взгляд ниже и смотрит на его шею и с нахлынувшей внезапно волной возбуждения чувствует, как что-то в нём ёкает где-то пониже мозга. Тревога всем постам. Ситуацию слегка спасает Анечка Бельская, которая в этот же момент презрительно кривит нос и говорит что-то саркастичное про сексизм и стереотипы. Миша за шумом в ушах не прислушивается, но Паша не в силах сдержаться и отвечает ей нарочито мерзко, не потому что он так на самом деле думает, а просто чтобы её позлить. “Алкоголь мне в помощь,” — трусливо решает залить чем-нибудь высокоградусным собственное богатое воображение Миша, глядя на разворачивающуюся битву полов (Юшневский секундантом), и заказывает ещё буковски на всех. Паша растягивает его грубовато, но обстоятельно: по всем законам жанра имениннику положен деньрожденческий секс. Миша размазанно стонет, выгибается и разводит колени шире, чего скрывать — он всё ещё пьян и немного красуется, но так и не может оторвать глаз от Пашиной шеи. — По крайней мере презервативы нам точно пригодятся, — неожиданно зло выпаливает Паша и вставляет пальцы как-то уж совсем глубоко и жёстко. Мише больно и хорошо одновременно, он вскрикивает и зажимается (не самый лучший его ход), отчего Паша моментально приходит в себя и лезет просить прощения. В качестве извинений Мишиным коленкам достаются сухие поцелуи и невнятные бормотания, пока Паша губами и кончиком носа прокладывает дорожки вверх по внутренней стороне его бёдер, остановившись и замерев только у паха. Мишиной заднице больше ничего не угрожает (“А жаль,” после некоторых раздумий решает сам Миша), а в сладкой близости к его стоящему члену ему строит глазки сам Паша Пестель, с виду жёсткий, но на практике… ну, тоже жёсткий, но сейчас готовый пойти на уступки, лишь бы загладить свою вину. — Опробуем подарок? — обманчиво-робко предлагает он тоном, которым демоны испокон веков приглашали грешников в Ад. “Ну а что, мне пойдут ушки”, — решает Миша, наблюдая, как тот роется в многочисленных коробках, — “хорошо, что они не додумались в комплект положить анальную пробку с хвостом. Тоже розовым, блин”. Впрочем, Паша возвращается без ушек. Он нависает над продолжающим валяться в своё удовольствие на кровати Мишей (он именинник, ему не положено напрягаться), сжимая в руках меховые наручники и ошейник с болтающейся шлейкой. Миша застывает, как подстреленный, и пытается снова научиться дышать. — Паш, — зовёт он, и сам поражается, как, налитый неуверенностью, дрожит его голос. — Иди сюда. Паша хмурится, что-то там бормочет, безмолвно шевеля губами, и отмахивается от него, по-видимому, пытаясь разобраться в механизмах наручников и ошейника. — Подержи, — просит тот, впихивая наручники в руки Мише. Миша замирает, представляя, как это будет. Паша навалится сверху: он больше, сильнее, старше, это всегда заводит. Жёсткими поцелуями-укусами заставит Мишу потерять голову, вытянуться под требовательными движениями рук, откинуться назад, подставляя перетянутую ошейником шею жёстким губам и царапающей щетине. Паша заведёт его руки за голову, закрепит у изголовья кровати, наручники защёлкнутся с холодным металлическим клац-клац на запястьях — и Миша окажется полностью в его власти. Пьяные мысли будоражат, внизу живота ноет, член течёт, пачкая простыни, и Миша уже готов признать этот день рождения одним из лучших в жизни. Пока Паша не расцепляет наконец маленькую металлическую застёжку на ошейнике, чтобы затем застегнуть его на своей шее. Миша кончается как личность и, только крепко сжав пальцы кольцом в основании собственного члена, останавливает куда более страшный конфуз. В мире творится какой-то пиздец. Мише всегда нравилось, какой Паша широкий, крепкий, чуть выше самого Миши, но коренастее и размашистее в плечах. Можно было сказать, что у него был типаж, но если вам кажется, что вам не нравятся мужики, которые легко могут вас поднять, перевернуть и разложить по своему желанию, по мнению Миши, вам не стоит себя обманывать. Узкий розовый ошейник, очевидно предназначенный для девичьей шеи, смотрится на Паше издёвкой. Насмешкой. Кажется, стоит ему немного напрячься — тонкий кожзам лопнет, распавшись на две половинки, но Паша избавляться от обузы не спешит, сдвинув замок в сторону и передав поводок в руки Мише. — Ну что, тебе нравится? — комментирует он. Он пытается держать лицо и делать вид, что всё в порядке, а у самого кадык туда-сюда дёргается. — Мне как, гавкнуть? Миша нервно сглатывает, выпуская наручники из рук, и как утопающий хватается за конец поводка. Если так задуматься, контроля этот кусок искусственной кожи не даёт ему никакого, Паша всё ещё с лёгкостью выебет его в любой удобной для себя позе, будь у него на то желание, но Миша продолжает цепляться за тонкий поясок, одновременно стараясь сохранять в себе остатки самообладания. — Необязательно было, — чуть смущённо отвечает он. — Хэппи бёздей, мистер Президент, — когда Паша так кривляется, из него выходит невероятно хуёвая Мерилин Монро. Миша не знает, куда деть руки, и случайно дёргает поводок на себя, а Паша замирает, наконец-то напрягая шею. Миша любуется выпирающими жилами и натянувшимися мышцами и жаркой волной краски, которая заливает Пашино лицо, кажется, до самых корней волос. И правда вери хэппи. Он возбуждённо делает ещё один глубокий вдох и, решившись, снова тянет поводок на себя, — теперь уже прекрасно понимая, что он творит и что ему — потенциально — за это будет. — Иди ко мне, — зовёт он. И когда Паша не реагирует, повторяет: — Иди… сюда. Миша приподнимается на локтях и, не выпуская поводка, берёт Пашино лицо в руки. Целует крепко, мягко, влажно дразнит языком, улыбаясь между поцелуями и выводя его из транса. Паша отвлекается и, забывая про ошейник, властным движением притягивает Мишу к себе за поясницу. Миша вновь разводит ноги, пристраиваясь ближе, чувствует животом, как крепко у него стоит, — и вот они продолжают, будто ничего не изменилось. Миша гладит пальцами его по щекам, кромке волос, спускаясь ниже к шее и зацепляя пальцами узкую полоску ошейника. Паша недовольно кусает его в ответ, но замирает, на этот раз решив оставаться послушным. И ждёт. Миша откидывается обратно на подушки и легонько дёргает поводок на себя. — Ко мне, — полушутливо зовёт он. И повторяет: — Серьёзно, Пестель, если ты мне сейчас не вставишь, я сдохну. На лице Паши отражается невероятно богатая буря эмоций: от горького стыда до жгучей страсти, и с животным рыком он раскидывает Мишины ноги шире и достаёт презерватив. Затем он пристраивается у входа и одним движением входит до конца, пока Миша стонет в голос и пытается вспомнить, как дышать. Паша двигается рывками, глубоко, больно, жарко, и с каждым толчком Миша прогибается сильнее, подставляясь и догоняя его движения в ответ. Темп какой-то зачуменный, но Миша не отстаёт, подмахивая и с каждым разом насаживаясь всё глубже. Он кончает гораздо раньше, раздразнённый и усталый после вечеринки, но поводка из рук не выпускает. Когда становится совсем неприятно, Паша прислушивается и вытаскивает и после пары движений руки кончает следом, забрызгивая спермой простыню и Мишино бедро. Миша беззвучно смеётся и тянет поводок на себя, а когда Паша опять сопротивляется, наваливается на него сверху, меняя их местами, избавляет от дурацкого ошейника и осыпает его шею миллионом невесомых поцелуев. — Дурацки вышло, да? Ну о чём они только думали? — бормочет он, прижимаясь губами к бьющейся жилке на Пашиной шее, пока тот пытается отдышаться и снова осознать себя в этом слегка разобранном мире. Так выглядят некоторые пазлы: сначала непонятно ни хера, куча деталей, всё это бесконечное небо одним цветом. А затем бац — и перед тобой на полу что-то прекрасное, типа Сикстинская капелла или котики. И Паше тоже хорошо бы научиться в этом прекрасном новом мире дышать. Проходит какое-то время (“Вечность,” — думает Паша. “Пожрать бы,” — прикидывает Миша), а затем вечный буравчик в Мише приходит в себя после перезагрузки, и он поднимает голову и предлагает: — Паш, а Паш… а давай, в следующий раз ещё с наручниками попробуем?