Пустой

      Лежу на грязном холодном полу, уставившись невидящим взглядом в потолок. Пустой. И взгляд пустой, и я сам. Или скорее... опустошенный?       Нет. Именно пустой.       Словно и нечему было уйти.       Словно я был таким всегда. Таким... опрометчивым. Безрассудным. Ничем не обременённым.       Но это лишь видимость. Искусно выверенная, отточенная до омерзительного совершенства маска безразличия. Я сам создал её. Для надёжности. Для контроля.       Странно, что даже после всего, что со мной произошло, у меня остались силы на поддержание этой маски.       Сумасшествие.       Кривлю губы в горькой усмешке и резким грубым движением стираю рукавом некогда белоснежной рубашки кровь с рассечённой губы. Униженный, уязвлённый и лишённый последних частиц достоинства, но по-прежнему силящийся сохранить остатки былой гордости.       Какой же я глупец! Надеялся, что всё пройдёт как надо. Полагался на его понимание. На честь. На благородство. А сам-то!       Лживая лицемерная мразь, вот кто я.       А может, поделом мне? Может, заслужил?       Конечно заслужил. За всё дерьмо, которое совершал. За все грехи. За свою алчность и лицемерие. За самонадеянность и упрямство. За собственное проросщее насквозь плющом и прогнившее до корней имя. Грёбаный Сиэль Фантомхайв.       Заслужил.       Раскаиваюсь ли? Ха, только не я. Несовместимые понятия.       Всё горит огнём.       Черт.       Черт, черт, черт!       Как же низко я пал. Как...       Господи.       Смею ли я поминать сейчас Его имя всуе?       Господи.       Перед глазами проносится картина. Выжженная на сетчатке. Навеки замершая в хрусталиках.       Я зол. Очень зол. Это он довёл меня до такого состояния, хотя он и сам был совсем неспокоен. Он видел как она поцеловала меня. Эта... девчонка. Лиззи... Грёбаная сука, она специально сделала это. Она знала, как он ко мне относится. Она заставила его ревновать. Но ведь это был лишь поцелуй! Всего один, почти невинный...       «Всего лишь поцелуй? А дальше что ты скажешь? “Всего лишь секс”, так что-ли?»       Да, Себастьян действительно разозлился. Не просто разозлился. Кажется, он сошёл с ума.       Я понял это, как только за ней захлопнулась входная дверь.       Он медленно начал подходить ко мне — глаза пылают гневом, в зрачках плещется что-то дикое, звериное. Жаждущее. Низменное. Настоящий демон.       Он резко схватил меня и потащил наверх. Вернее, переместил. Я даже не успел моргнуть, ни вздоха не успел сделать, а он уже заталкивал меня туда. В спальню. Я упирался как мог (а мог ли?) — но куда там! — он всегда был сильнее меня раз в десять. Или в миллион. В бесконечность. Я не мог сопротивляться. А возможно, я просто не хотел делать этого.       Подсознательно я уже понимал, чтó произойдёт. Какой-то отдалённой частью воспалённого мозга я догадывался. Даже хотел этого, чтобы перестать чувствовать себя виноватым. Моя долбанная тяга к мазохизму и его долбаные садистские наклонности. Горючая смесь. Напалм и пламя в пятьсот градусов Цельсия. Однако, всё же, в это всё равно верилось с трудом.       Догадки подтвердились, когда он швырнул меня на кровать и с силой вдавил в простыни мою голову лицом вниз, так что моя спина и всё остальное было перед ним. Он упёрся своим... естеством в меня сзади. Грубо. Противно. Жестоко. И тогда я осознал всю убогость ситуации.       «Прошу тебя, только не так. Как угодно, только не так!»       Не в этом унизительном положении. Подчиненном. Закрепощённом. Оскорбительном.       Но он лишь зловеще хохотнул и, впав в окончательную ярость, залепил мне жесткую пощечину.       «Только я решаю, как трахать тебя, дешёвая подстилка!»       Господи. Как же... ужасно. Нет, это не он. Не мой Себастьян.       Гремит пряжка его ремня. Словно метал стучит о мою черепную коробку, отбивая на кости похоронный марш моей гордости.       Я кое-как поворачиваю голову назад. Боже. Он даже не возбудился толком, он весь практически сухой. Но такой решительный и яростный. Он же... господи, да он просто меня порвёт!       Оттягивает мою голову за волосы и резко входит. Я не могу сдержать истошный вопль — так больно мне не было никогда в жизни. Никогда. Ни-ког-да.       Он толкается до конца, до самого основания. До самого начала. Своего мужского начала. Вцепляется в мои плечи сквозь ткань насквозь мокрой от липкого холодного пота рубашки и начинает грубо двигаться внутри. Вдалбливается в меня изо всех своих сил, или даже сильнее, а я не могу больше сдерживаться.       Слезы смешиваются с кровью из прокушенной мною же губы и слюной, стекающей по подбородку. Я истошно кричу, сдирая до мяса голосовые связки, кричу так, как никогда не кричал. Гланды рвутся и лоскутьями кожи залепляют гортань и трахею, и я не могу вздохнуть. Поэтому продолжаю рыдать и кричать, хрипеть и корчиться от боли, ни на что особо уже не надеясь.       Его руки стискивают мои бёдра так сильно, что под его пальцами — я в этом абсолютно уверен — остаются тёмные лиловые и багряные синяки и кровоподтеки. Но он не унимается. Долбится в моё тело, рычит, словно сорвавшийся с цепи дикий зверь.       А я ору. Ору и скулю как последняя шавка, как дешёвая шлюха, как поломанная кукла.       Господи.       «Ну что? Ненавидишь меня? Трахаю тебя как гребаную проститутку, а ты и не сопротивляешься. Скажи, что ненавидишь меня, маленький ублюдок. Скажи, скажи, скажи!»       А я не могу. Не могу сказать. Потому что нет ненависти. Нет злости, нет неприязни. Только отчаяние и стойкое желание вернуть его. Его настоящего. Того, которого я... я... господи, люблю всей своей мерзкой гнилой душонкой, хотя он сам всегда считал мою душу самой чистой из всех существующих на свете.       «Не... не ненавижу...»       Ярость. Он рвёт и ревёт, мечет и мечется, его подкидывает в воздух, и он уже откровенно имеет меня. Имеет, будто это последний раз в его жизни. И в моей жизни тоже.       Я больше не могу сопротивляться. Или не хочу. Или и то, и другое — вместе.       Я пытаюсь расслабить мышцы, чтобы боль распределилась по всему телу, а не концентрировалась в одном конкретном участке. Как убого. Но он сразу почуял мои махинации. Он слишком хорошо меня знает. Слишком.       А я уже ничего не чувствую.       Я — боль.       Я — человеческое воплощение боли.       Я даже не жду окончания. Я даже не надеюсь... ни на что.       Я просто хочу, чтобы он вернулся. И как заведённый повторяю: «Не ненавижу, не ненавижу, не ненавижу...»       И вдруг. Он останавливается. Что-то осознаёт. Ужасается. Сомневается?       На миг он шокирован. На какой-то крошечный миг он абсолютно обескуражен. Словно в его голове борются здравый смысл и слепая ярость. Разум против эмоций. Холодный рассчет против взрывной агрессии. И эмоции берут верх. Он не контролирует себя. Он...       ...ускоряется, хотя я никогда не думал, что можно двигаться ещё быстрее, чем до этого. Можно.       Теперь он не мчит огненной кометой.       Теперь он не опаляет кожу горящими протуберанцами.       Он просто раскаляется докрасна. Как газовый гигант. Но ледяной. Обжигающе-ледяной, сковывающий все мои конечности.       Безумие.       Голое. Как я.       Дикое. Как он.       И потом он взрывается. Как сверхновая. Коллапсирует своим густым гневом и жгучей яростью прямо в меня.       Гневом, и яростью, и... отчаянием? Что?       Он вскрикивает и резко выходит. Отшатывается от меня, вернее, от того, что осталось от прошлого меня. Как от прокаженного. Смотрит огромными глазами на плоды своего труда. На то, что сотворил.       Я чувствую, как до его распаленного сознания наконец доходит, что он наделал.       И он вылетает из комнаты. Я этого уже не вижу, но оглушительно хлопнувшая дверь говорит сама за себя.       Медленно, мучительно-медленно перекатываюсь на бок, даже не шипя от невыносимой боли. Везде. Она везде, эта боль. Пол метра — я падаю с этой злополучной кровати, но сил на то чтобы подняться у меня конечно же нет.       И вот он я. Несравненный граф Фантомхайв.       Лежу на грязном холодном полу, уставившись невидящим взглядом в потолок.       Пустой. И взгляд пустой, и я сам. Или скорее... опустошенный?       Нет. Именно пустой. Словно и нечему было уйти.       Но почему же у меня стойкое ощущение, что что-то неимоверно важное утрачено навеки?