хх-х-хх
— Неслышной поступью не удаляйся в ночь, бушуй на фоне угасающего света. Ведь так случается всегда, когда необузданная страсть вырывается из-под контроля, и мы — вампиры — настолько высокомерны, что относимся ко всему слишком безответственно… В тени матери-природы нам сложно жить своей собственной жизнью, но мы не выбирали жизни, что они* дали нам! И мы не нуждаемся в ней, чтобы выжить. Тебе так не кажется, mon cheri? Для Луи Лестат, в каком-то смысле, был идеалом вампира, и в нём он видел самый прекрасный образ. В целом, таким он и был на самом деле — с душой выше, чем человеческая, подобный тёмному ангелу с прекрасными, полупрозрачными крыльями, сплетёнными из тумана затаённых грез и мрачных намерений. Ночь одарила его своей завораживающей, уникальной, притягательной красотой: луна посеребрила его длинные локоны, а природа придала голубым глазам гипнотический кровавый отблеск. Порочный. Опасный. Умный. Проницательный. Ценящий красоту и утончённость во всём, Лестат де Лионкур в сущности своей являлся аристократом не от Мира Сего. И действительно, он — сильный, неординарный, имеющий завуалированную личность. За таким сложно не пойти. Такого нереально пропустить мимо глаз. Его трудно выкинуть из головы. Ему сложно не поверить. А еще перед ним практически невозможно устоять… Прямо сейчас он сидит напротив Луи, закинув одну ногу на другую, лукаво улыбается и смотрит в глаза своему возлюбленному. Луи достойно выдерживает дуэль взглядов, горделиво выпрямив осанку и сложив пальцы на манеру замка. А еще размышляет… Он думает о том, что с Лестатом можно было бы позволить себе всё. И сейчас Луи явственней всего кажется, что вот он, тот образ, с которого нужно писать картины инфернальной кистью. Образ, который вдохновляет, воодушевляет, одновременно сея сомнения. — Ты что, взываешь к моему милосердию? — Знаешь, Луи… Я, деликатно говоря, считаюсь чудовищем. Кровожадным монстром. — Ты прав. Ты — чудовище. Но у всех, кто подобен тебе, есть свои слабости. И одна такая — я. — Ничто не истинно, mon cheri. Чужая душа — потёмки. Лестат произносит фразу мягко, почти поющим голосом: играет на струнах нервной системы Луи и в прах разрушает всю его выдержку. Луи же, в свою очередь, заостряет внимание на слове «душа». Ему искренне интересно, а какая она у самого Лестата? Она у него вообще есть, да? Она есть, и она словно многогранный кристалл. Понять Лестата смогут лишь те, кто вместе с ним пил кровь, и кто рядом с ним находился на протяжении долгого времени. Еще Луи про себя отмечает, что не любить Лестата практически невозможно. Это по-своему милое предприимчивое создание с обманчиво-ангельской внешностью и жестокими мыслями. И все равно для Луи он остается самым энергичным из всех, любящим манипулировать людьми и совершенно не брезгуя этим. И это чистая правда: у Лестата всегда оригинальные идеи, порой даже переходящие все границы. И во всем этом есть своя прекрасная сторона. Он — беспардонный, желающий получить то, что ему хочется, модник, франт. Ну чем себе не прекрасный вампир? От этого Луи пуще прежнего кажется, что он был обречён с самого начала… Лестат замечает перемену в выражении лица не в меру молчаливого собеседника и чуть улыбается одними уголками губ, продолжает свой ненавязчивый диалог. — Правда как зеркало, и ты можешь истолковать её, как вздумается. И то, что важно остальным, может быть не применимо к самому тебе. Между благородной ложью и обманом очень небольшая разница. Разве я не прав, Луи? Коварный прищур холодных глаз и бледные губы, растянувшиеся в нахальной усмешке. Луи готов поклясться, что прямо сейчас на старом кладбище около их дома, в разрытой могиле из глубины треснувшей рамы на него глядит чьё-то лицо. — Когда опустится занавес и представится случай, обязательно загляни за кулисы… Вампир вальяжно поднимается с кресла и осторожным, легким шагом направляется в сторону неподвижной фигуры Луи. Сейчас тот больше походит на неживую статую у окна, и Лестат подбирается к нему почти вплотную, вдруг замолкнув. Он вдумчиво изучает красивое лицо Луи перед собой, запускает пальцы в его густые смоляные волосы, целует в губы поверхностно и бархатно — невесомо. — Тогда ты узришь, что правда дремлет во тьме, а ложь сверкает на свету. Прямо как мы… Луи вздрагивает, когда ощущает тепло чужого дыхания на своей коже, и невольно передергивает плечами. Это происходит слишком неожиданно. Он знает, что сколько бы времени ни прошло после, этот поцелуй еще долго будет ощущаться на собственных губах. То, как именно Лестат касался его, и то, что он был последним, кто их вообще касался… И пока Луи снова впадает в пучины раздумий, Лестат ждёт реакции. Ему воистину доставляет удовольствие такая своеобразная игра, и он приноровился отлично вживаться в отведенную ему роль. Вот только Луи всё это представлялось куда иначе: терпение его было на исходе. Он без предупреждения перехватывает тонкое запястье Лестата, ощущая холодную кожу под собственной ладонью, смотрит глаза в глаза, сквозь все маски. — В отличие от тебя, мне всё это не нравится. Лестат лукаво улыбается Луи, но молчание сохраняет. Он выжидает удобного момента, чтобы вставить колкую фразу, лишить брюнета всех прочих вариантов, кроме как принять словесное поражение. Однако Луи совсем не так прост: он с достоинством выдерживает еще один бой взглядами, и теперь уже на его губах начинает играть злорадостная ухмылочка, из ряда тех, которые, по мнению самого Лестата, получаются быть настолько обворожительными и одновременно пакостными только у него одного. — Но ты ведь всё равно не отстанешь от меня? Запястье в миг возвращается во владение своему законному хозяину, а Луи изящно растягивает свои губы в виноватой улыбке, прячет зелёные глаза в спадающих на лицо прядей тёмных волос. Такое поведение Луи непривычно и будоражит сознание Лестата; он отчетливо понимает, что дорвался до самых недр непредсказуемости этого существа — часть истинной, ничем не прикрытой души, подобной заповедям, вырезанных на его собственном сердце, грязью отпечатавшимися на всём его естестве. А еще Лестата чертовски сильно манят эти зелёные глаза. Как-то раз даже он не поскупился и сделал комплимент их обладателю, сказав, что внутри него скрыта огромная пропасть — самая настоящая бездна. Тогда новообращённый Луи не оценил похвалы, но уже вечером всерьез задумался над сказанным и пришел к выводу, что бездна — эта просто отвратительная чёрная дыра. И всё, что можно разглядеть в её бесконечном холоде, так это отчаянные вопли о том, что всё в этом мире постепенно становится слишком ничтожным и таким никчёмным, и что самому Луи на это глубоко плевать. Что за плечами — то осталось там. И не нужно терпеть еще большей боли или раскаяния за свое происхождение или поступки. Как и радости. В груди вообще больше не остаётся чувств — там нет ничего. Одно сплошное равнодушие. — Знаешь, Луи, я тебе вот что скажу. Лестат вновь улыбается, сверкает своими ледяными глазами. — Вопреки всем мнениям о том, что мы, вампиры, являемся ужасными чудовищами, которые разрывают своих жертв на части когтями и высасывают кровь, на самом же деле все обстоит совершенно иначе! Лестат театрально пожимает плечами, мол, вам не понять, и внимательно следит за мимикой партнера, изучает все его проступившие наружу эмоции и по-своему понимает их, тихо хихикая. — Мы, вампиры, бледные и утонченные аристократы, с очаровательным западным акцентом, которые вовсе не разрывают на части своих жертв. — Тогда что мы делаем? Томный взгляд зелёных глаз напротив и хитрая улыбка, отвечающая Лестату на манеру собственной. — Быть может, всего лишь пьём кровь с помощью деликатного укуса, напоминающего поцелуй? Луи зачарованно смотрит на любовника сверху, не отводя взгляда. Когда они стоят в полный рост, Луи оказывается на самую малость выше Лестата. И ловит себя на мысли, что этот вампир по-дьявольски мистичен и загадочен во всей своей опасно-притягательно красоте. Луи кажется невозможным не питать тайной симпатии к этому чудовищно-прекрасному и одновременно жестокому существу. Загадочный и предвещающий смерть, с холодным блеском голубых глаз, обитающий в тени, не сулящий ничего доброго и, одновременно, коварно влекущего к себе… — Я слишком устал сегодня, чтобы слушать твой воодушевленный бред. Лучше покажи на деле. — Боже, Луи! Да ты сегодня в ударе! На одну единственную секунду Лестат теряет весь свой энтузиазм, и маска с треском соскальзывает с его лица, обнажая истинные эмоции. Игра на публику, притворство… А куда без них? Ведь всё это — часть нас, и если мы их создаём, значит, на то есть особенные причины и необходимость. Это является отражением наших граней характера, неким представлением о том, что мы выбрали для себя какое-то направление по которому намеривались пойти «если бы не», но в итоге — всё равно не пошли. И природа всей этой совокупности лжи имеет вторичность, хотя на деле это с размахом выбивается на передовой план, позволяет расширять свои возможности и гарантировать «выживаемость» в обществе… — Знаешь, а ведь люди в наших руках чувствуют себя бабочками и слепо летят к пылающему костру. Словно с завязанными глазами, идут на поводу к пропасти, но еще не знают об этом. Вид острых клыков и крови, засохшей на губах, создает и порождает в их сознании самые мрачные и ужасные картины, благодаря чему рождаются легенды о нас — вампирах. Ярким отпечатком они запечатлеются в людском сознании и не гаснут до самого конца. Но почему? Луи, почему эта тёмная сторона жизни не должна существовать? Почему не имеет на это права? Почему зовётся злом? Воцарилось молчание. То самое, когда необходимо сказать хоть что-нибудь важное, объяснить, возможно даже, переубедить. Но сделать это становится невероятно тяжело. Лестат словно потерялся, но искреннее непонимание в зелёных глазах и вопросительно поднятая бровь его даже немного рассмешили. — Не бери в голову, mon cheri. Лестат отмахнулся и тряхнул головой, отгоняя ненужные и так не вовремя нахлынувшие мысли. Луи мысленно успевает сравнить Лестата с бесшумно выпадающим за ночь первым ковром снега. Об его лютый холод легко спотыкнуться и упасть в ледяные объятия, на задворках разума скребущимися своими длинными когтями: «Не дыши. Опасно». Ведь стоит морозному воздуху попасть внутрь — становится намного тяжелее. — Так на чём мы… Ах да, показать на деле, говоришь? Луи уже давно привык играть с опасностью, и обращался к ней на «ты». И как же это, чёрт возьми, было хорошо, — стоять вот так просто, у окна, целуясь с Лестатом, и ощущать, как весь мир словно растворялся по ту сторону стен их дома, и даже время, казалось, замирает, даёт последнюю возможность успеть подумать обо всём. А то и вовсе не думать. Просто ждать. Ждать этих ответных напористых движений, пускай томительно и долго, но в итоге дождаться: этого терпкого вкуса крепкого вина, этого сладостного забвения, отдающимся нарастающим жаром в паху. А потом в миг позабыть обо всём, глубоко внутри лелея несбыточную мечту, лишь бы этот момент продлился вечность. Вечность, чтобы только своими руками сжимать плечи и талию обманчиво-хрупкого блондина, только своими ушами слышать его струящийся голос и только своей кожей чувствовать опаляющее дыхание. И ни в чьи другие руки его не отдавать. Для Луи это было сравни такому малюсенькому, но бесценному счастью, сладкой истоме — сильнее прижимать к себе Лестата и целовать, целовать, целовать… Волнения, переполняющие его от подобной близости, взрываются ярчайшим пламенем в сознании Луи, и он отмечает про себя, что Лестат обладает мягкими волосами и нежными руками — с его-то силой! Лестат же знает, знает как никто другой, что только объятия Луи настолько содержательны и исключительно честны: они недостаточно интимны, чтобы смутить, но при этом так откровенны, что запросто передают то, чего практически невозможно выразить словами. Для Лестата это собственный, личный наркотик. И он всецело растворяется в нём, теряется в сильных руках, впитывает всего Луи. Оно действует как блаженство, как успокоительное, как самое сильное лекарство. Очень-очень горькое, но эффективное. И Лестат сам толком не знает — от чего же оно лечит на самом деле… Всё это выводит Луи из состояния равновесия, и он сдаётся собственным рвущимся наружу желаниям, шумно захватывая в дыхательные пути обжигающий воздух: месиво из острых иголок снега и свежего кислорода — именно такой запах имеет Лестат. Резкий контраст температур взрывает нос и струится куда-то вниз, захватывая территории носовой полости и проникает глубже, прямо в ветви трахеи. А там уже безжалостно впивается своими иглами в нежные альвеолы, с силой и до боли… И кое-что подрезает осколками снежинок в кровеносных капиллярах, а затем выворачивает на поверхность в виде харкающей мокроты и парами углекислого газа, на белом полу отпечатываясь безумно-кровавым следом. Таков он. Таков Лестат во всей своей прекрасной и притягательной утонченности и гордости на холсте излишней эмоциональности. И вот уже Луи начинает казаться, что всё вокруг залито горячей кровью. Что она льётся из ниоткуда потоками, пульсирует, заливая всё, до чего еще не успела добраться. Такая живая и солёная, стоит лишь попробовать прикоснуться к ней своими губами — и он ощутит её наяву. Эту живительную жидкость, пульсирующую в венах, странным образом заставляющую стучать у живых что-то в груди — левее. Она тёплая, красная, липкая, стекает по пальцам, растворяется на языке Лестата, окрашивая слюну в алый оттенок. Но это неправильно. Так не должно быть. Когда кто-то становится для тебя кем-то настолько важным, что все мысли, все чувства, вся жизнь начинают крутиться вокруг этой привязанности. Такая странная и обречённая покорность судьбе, понимание того, что это не имеет будущего. Не должно иметь. Это чувство-паразит. Синоним зависимости. Оно лежит в основе слишком уж многого. А Луи всегда знал, что привязываться нельзя. Ведь если привяжешься — захочешь удержать, а удержать силой ничего нельзя. Луи больше не в силах сдерживать себя. Он припадает к шее Лестата — непозволительная роскошь — азартно, изобретательно, технично, с темпераментом. Прокусив тонкую кожу, вызывая трепет и дрожь во всём теле. Не очень смело, но напористо, глоток за глотком, придавливая жертву сверху и опуская ладони на покатые и сильные плечи, чтобы не вырвался, не убежал… Убежал? Лестат-то! Жажда долгое время сводила Луи с ума. Она заставляла неистово желать этот горьковато-сладкий привкус на языке, раскаленным потоком живительной жидкости, обжигающей горло. Сладкая. Нужная. Горячая. Его. До безумия пьянящая, липкая, с привкусом железа. — У тебя потрясающий вкус… Мягко шепчет Луи, как-то таинственно, словно боится спугнуть, и отстраняется от Лестата. Без спешки слизывает капли крови, испачкавшие бледные губы алым. — У тебя, должно быть, тоже. Лестат скалится в ответ. — Какой же ты эгоист, Луи! — Да. Учителя были просто превосходными! Брови Лестата в усмешке подпрыгивают вверх, но он не успевает ответить новой порцией ядовитой издевки, слабо прохрипев и едва сопротивляясь напору умелых ласк. — Люди, всё же, странные существа… — Не страннее вампиров. Заткнись уже, наконец. Схватив блондина за запястье и развернув корпусом, Луи возвращает себе инициативу. Он чувствует, как сила наполняет его сосуды, как он больше уже не может контролировать плоть и кровь, окутавшие его кости. Сила движется в нём, словно бурлящая река, заставляет впасть в великое неистовство. Впервые за долгое время Луи кажется, что он живёт. — Медленно, позволь овладеть твоим телом. Шепчет Луи, и Лестат сильно зажмуривается от панического и сладкого ощущения власти над собой, задерживает своё дыхание. Он знает, что эту битву проиграл уже давно. А ехидные свинцовые тучи пульсируют внутри черепа, насмешливо поскрипывая и срывая жалостливый шёпот с его губ: «Возьми меня». Хорошо держать в своих руках Лестата, ощущать его внутри. Хорошо прижиматься всем телом к Луи, ощущая его рельеф в себе. Легкими вспышками наслаждения перед глазами, почти что достигнув этого неминуемого конца короткого, но их общего момента жизни. Не менее приятно в последний раз вздохнуть запах крови, вкусить его, после рукой стирая капли с губ и шеи. Наконец, сгореть в неконтролируемом всплеске эмоций.хх-х-хх
— «…время рвёт на куски, и наивная ложь к запястью левой руки примеряет свой нож… «, «…надежда была и осталась напрасной, она капает на пол липкой жидкостью красной…». Лестат анализирует вышесказанное и закатывает свои глаза. Дожили. Сумасбродная сущность Луи снова одерживает верх. Браво, браво. Впрочем, ничего удивительного. — Скажи мне, у тебя, что всегда мозги набекрень поворачиваются, после того, как ты с кем-нибудь переспишь? — А ты попробуй стать этим «кем-нибудь» еще раз и проверь. — Много чести, mon cheri. Между прочим, еще станешь зависим мною, а ведь я не побрезгаю, начну манипулировать твоей несчастной головушкой. Разве тебе не страшна перспектива стать пешкой в моих «грязных вампирских лапах»? Начнёшь добровольно вливать мне в рот свою кровь. Губы Луи едва растягиваются в улыбке, он практически вплотную подходит к Лестату и касается самыми кончиками пальцев его лица. — Не тот хозяин, кто ест, а тот, кто кормит.