Встречный пал

Шустов не под маской Чумного Доктора — обычный пожарный, также как и всегда вылетающий в горящие леса делать правое дело. И как же хорош он в этом своем деле, ведь может запросто провернуть его совершенно в противоположную сторону, а именно нацелить на разрушения. Стихия огня от и до принадлежит ему, так же как и он ей. А разрушения — во благо, ради правосудия. Терпеть не может этого беззакония и купленной правды, что на самом деле сладкая ложь. Он же видит все, понимает, возвышаясь дымной тенью надо всеми и выуживая коррупционных гадов из их нор. Он совершит над ними всеми самосуд. Он излечит город от болезни, спалив его до тла, позволяя новым свободным корешкам взрасти на чистой земле. Главное — не напороться на встречный пал и самому же его не создать. Вид у Шустова пожарного специально напускной, когда он является душой компании, теплым, но не жгучим лучиком солнца, всегда поддерживающим своей игрой на гитаре, разрисованной языками пламени. Ну не смог он удержаться; манит его огонь. Помнит, как еще давным-давно Гром к нему прицепился с вопросами и допросами, мол, не понимаю, ты же деревья тушишь, а сам на них огонь рисуешь. Нахера? Тогда Максим на него самодовольный взгляд кинул, бровь изогнув, помолчал с минуту, а затем достал из-за пазухи шуршащий кулечек с кругленькими конфетами. Вытащил парочку — одну себе, другую Игорю. Развернул фантик и подвязал на поцарапанный колок гитары. Саму сладость поднес к губам Игоря, заставляя приоткрыть их и принять скромный подарок. Он послушался, опробовал — снаружи карамель, внутри тягучая клубничная начинка. После проделал то же самое, правда, с этикеткой долго мучился, все никак не мог завязать и в итоге бросил к черту. Максим на эдакое баловство улыбнулся тепло, спрятав влюбленный сверкающий взгляд в пыльный пол. Поднял оттуда кисть, которая в прозрачный лак была опущена и протянул Грому, настойчиво пихая в ладонь, чтоб тот начальный мазок на корпусе гитары произвел. Даже здесь он уступает ему, позволяя быть первым. Игорь его предмет восхищения, тихого обожания. Но вот как жаль, как ужасно жаль, что Гром не на его стороне, хоть он этого еще и не понял, не узнал, в своем начатом расследовании на фамилию «Шустов» еще не вышел. Все могло бы пойти совершенно иначе. Но, честно говоря, в будущем это неизбежно. А пока, в те спокойные годы неведения, они жили, сидели и курили в затхлой съемной квартире, по стенам которой уже успели вывесить свои совместные фотографии. Делили один маленький, обитый искусственной, дешевой кожей, диванчик. Умещались за одним столом и каждый вечер пили чай, любуясь закатным солнцем, облизывающим окна панелек, рассказывали как там у каждого дела обстоят на работе. Опасная она у них обоих; тревожатся друг за друга сильно, но молчат, волнения свои не высказывая, держат все в себе, думая, что так будет лучше, а сделав обратное, получится лишь хуже. Рассказы о работе состоят из сплошного воодушевления: «Я седня шайку воришек поймал и выследил преступника. Есть еще порох в пороховницах!» «А к нам сегодня в отряд новенький пожаловал. Малец совсем... Палыч его с собой взял, чтоб он от его дочери отделался». Так проходил день за днем. Все было относительно хорошо до того момента, пока Грома не вызвали вести серьезное расследование, что аж непременно нужно обязательно сидеть в штабе не высовывая носа. Для кого они там притворяются и строят вид остается загадкой, плавно переходящей в анекдот. И «серьезное» — прям совсем смешно. Они, та верхушка, следящая за порядком и организующая закон, при каждом удобном случае как угорелые побегут за пряником. А Шустов бы пряник отобрал и одним лишь хлыстом руководствовался, наказывая за поощрения, которые те с радостью принимают. Он бы так сильно хотел помочь Грому открыть глаза, наконец, выдрать его из этой стальной цепи, скованной из лжи и обмана, лени и взяток. Но Игорь загорелся идеей еще сильнее и пришлось ему съехать, отчего они начали встречаться реже. Как Максим и Игорь — да, как майор Гром и Чумной Доктор — чуть ли не каждый день. В большинстве случаев косвенно, но это тоже берется в расчет. Иронично, что раньше у Игоря висели фотографии Максима, а теперь поверх них был приколот булавками, урывками снятый на цифровую пленку, злодей. Каждый день Игорь смотрел на своего друга и в упор не видел его. Даже писать и звонить перестал, полностью поглощенный работой. Максима тогда небывалой тоской накрывало и он, надевая костюм, от горя и печали, ведомый желанием бессмысленного разрушения, сжигал до тла места, которые они с Игорем успели облюбовать. Да, нечестно, да до смешного глупо, но вот к чему эта двойственность, эта разделенная напополам, точнее, треснутая вдвое, жизнь, привела. Он не мог терпеть, не знал, куда деть самого себя. Он лишь цеплялся остатками рассудка за мысль своего правого дела. Так же как и Гром — за свое расследование. И когда Игоря вызвали в штаб, все было плохо, то когда Шустова послали на операцию, все изменилось кардинально и по накатанной съехало просто в сущий ад. Ведь из того вылета он вернулся полуживым. Максим Шустов слег с осложнениями и ожогами третьей степени в больнице, а Чумной Доктор в городе больше не появлялся. Именно это насторожило Игоря. Стараясь по максимуму отдаваться работе, он не забывал навещать друга. Приносил цветы и фрукты, хоть это и не имело никакого чертового смысла. Сидел на краешке койки, разглядывая чистые, только что замененные бинты, огибающие чуть ли не все участки кожи. Гром прикрывал глаза и отрицательно качал головою, думая «Да как же это так...» А Максим первым делом бы рассмеялся, если, конечно, мог взять под контроль лицевые мышцы. Сказал бы: — Не переживай ты так, Игорь. Я лишь напоролся на встречный пал. Я думал, им окажешься ты, встав на моем пути, но все оказалось гораздо реалистичнее. И смеялся бы так громко, кажется, совсем и навсегда потеряв себя. Но это ничего, это не страшно, страшно Грома потерять. Как же все-таки жестока судьба или у их истории изначально не запланировано счастливого конца. Ведь однажды, одной из многочисленных бессонных ночей Грома осеняет, а затем мгновенно придавливает гирей сухих фактов. Одно дело — он догадался и мог бы сам это опровергнуть, ссылаясь на всю абсурдность ситуации, другое — когда с папок документов на тебя удручающее взирает фамилия «Шустов». Он впервые чувствует себя загнанным в ловушку, не ощущает того привычного ажиотажа от раскрытого дела. Господи, он до ужаса напуган, в секунду сломлен, и ни разу не помогают воспоминания, без предупреждения нахлынувшие цунами. Игорь начинает свой поход в пять стадий принятия. Отрицание и гнев обрушиваются вместе, разом. Он злится на Шустова. За то, что жили под одной крышей, за то, что разговаривали и бесстыдно лгали друг другу в лицо. Он доверял ему, был лучшим другом. Да как он мог?! Если бы рядом находился Максим, спокойно наблюдая за мечущимся Громом, он бы встрял с риторическим вопросом «А был ли?» У Игоря вены вздуваются и пульс шалит наперебой. В тот момент он решает больше не навещать его; предпочитает закрыться в себе. Сам не понимает почему никому ничего не говорит, но так же продолжает посещать штаб и делать вид, будто что-то там расследует. Хватается за голову, погружается в чтение книг, «Чумнойдокторчумнойдокторчумнойдоктор — мой... друг?», теряется во времени, найти его помогает Юля. Как она появилась в его жизни является неким секретом для Игоря, распутывать который он не горит желанием. Зато горит счастьем от встреч с ней. Иллюзия? Сон? Уже не так и важно. Иллюзия рассеивается с появлением в городе бунтов и мелких поджогов, распространяющихся по всем районам. И все бунтующие в птичьих масках. Требуют, скандируют, крушат и разрушают. Ах, если бы их предводитель бы рядом. Шустов выходит в свет тут же, когда чувствует, что может стоять на ногах и этого будет более, чем достаточно. Он понимает, что встретится с Громом и для этого усовершенствует броню и оружие. Понимает, но уже с великой грустью, что их будущая встреча станет для обоих последней. Это будет знаменательный день; он предвкушает, как оголится перед ним по-настоящему, снимет маску, из-под которой будут выбиваться опаленные, выпадающие кудри, как ненамеренно ужаснет видом своего обугленного лица, совсем не затягивающихся шрамов и ожогов. Но он знает, что одним единственным действием точно поразит в самое сердце. То, чего не решался сделать раньше, давным-давно в их съемной квартире. Тогда он спрятал, но в последний раз не жалко подарить влюбленный сверкающий взгляд.