Забытые среди трав

У тебя нет голоса, поэтому ты должен петь. Миру нужны хоть какие-то песни. А кто кроме тебя споёт, когда все те, кто орал свои бессмысленные тексты, охрипнут? *** Изящный облик таланта, Ложась на сердце гранитом, Мечтая о яде, в чужую глотку пролитом, Ломает зубы о собственное тщеславие… И вот, представляя муки несущего небо Атланта, Противное и родное меняется местами мне. Я заливаю гной раны игристым, Как будто от этого станет душа меньше гнить. Мы смотрим как братья бьются под местом чистым За право меня хоронить. Пролог. Огонь лился из её рук, как песок, проходящий сквозь пальцы, если зачерпнуть горсть. Он заполнял очаг светоносным и ярким оранжевым сиянием, никак не желающим отдавать тепло. Зато сверкало ярко. «Не был Эрреваль прав. Не похоже это моё творение на адское пекло, и не похоже оно на солнечный свет, даже не греет. Этот огонь похож на огонь в глазах юноши, впервые увидевшего раздетую красавицу, но никак не на небесное светило. Впрочем, от этого он меньше не сожжёт.» Она бросила в пылающий, как щеки раскрасневшейся дамы, костерок кусок хлопковой неумело сотканной материи белого цвета, который до этого нерешительно держала в руках, сидя на корточках перед созданным ею чудом. - Сегодня суждено им сгореть. - хриплым, еле слышным голосом сказала девушка. Слов её было почти не разобрать и похожи по сущности своей они были на шелест листвы. Произношение этой фразы далось ей с трудом и с болью. Она закашлялась, и из глаз её выступили слезы. «Клянусь, больше не произнесу ни слова. Пусть и дальше все считают меня немой. Смысл моих речей им всё равно не понять.» Кусок ткани горел медленно, как будто нехотя. Немая встала, огляделась по сторонам. Пыльная комнатушка, обставленная лишь жёсткой кроватью с меховым одеялом да письменным столом из тёмного дерева. Келья монаха, которую суждено ей в скором времени покинуть. По сухому и тёплому тростнику, босиком, одетая лишь в ночную рубашку, она подошла к столу. «Недописанные письма, которые дописать я не успею. Разве что моему дорогому Мердену - единственному выжившему ребенку да матушке. Проклятая тряпка отняла слишком много моего времени, а духи ждать не станут даже меня.» Она взяла перо и накарябала что-то неровным подчерком. Девушка почти не видела букв. Они то соединялись, то разъединялись. «Слепая курица! Совсем девка, а глаза как у старушки.» - говорили они. Да, так и есть. «Я уже тогда видела больше, чем любой другой в своей жизни и из-за них теперь мне придётся уйти. Из-за них, из-за того, что видела и знаю. И мне страшно. Хотела бы я не знать всего, а лишь помнить…» Шея зазудела и девушка потёрла её тыльной стороной ладони. Из-под тонкой шелушащейся белой как рис кожи начала сочиться кровь. «Память начинает меня подводить, но я не полоумная немая вдова, коей меня считают. Я просто не хочу больше знать всё, что так хотела выведать всю жизнь до этого. Если бы у меня не вышло, я бы смогла не уходить. Я бы сдалась этим беллатцам и уже завтра пила бы вино, разгуливая в шелках. Но, будь они прокляты, меня назвали Ирганной, и я должна служить, знать. Впрочем, шелков у меня никогда не было. Только мех, да и тот с травяным настоем, а не с вином. Я уже всё сожгла, отрекаться поздно.» Наконец закончив письмо, Ирганна Дреннер презрительно и с тоской посмотрела куда-то сквозь написанный её рукой текст. Отложив пергамент, подслеповатая стянула с себя ночнушку. Ей больше ни к чему одежда. Скоро ветер перестанет морозить её кожу. В комнату зашла служанка средних лет, тощая, высокая и нескладная. В руках её был кувшин с вином, и она прижала его к своей груди, склонив длинную и багровую, как жидкость в указанном выше сосуде, шею. Впрочем, это был не поклон в знак уважения, а скорее желание спрятаться, подобно страусу, прячущему свою голову в песок. - Миледи, вы сожгли свою родильную рубаху… - низкий и грубый голос женщины дрожал. Принцесса лишь кивнула и мрачно посмотрела на отводящую взгляд прислугу своими прозрачными невнятно тёпло-серыми глазами, по цвету напоминающими запачканный, наполовину растаявший снег. Все в летнем дворце знали, что она скоро покинет дом. Она не раз писала об этом в своих коротких письмах, которые служанки постоянно читают, думая, что подслеповатая и немая покровительница не узнает. Она знала об этом. Но какая разница сколько баб с кухни обсудит то, что она пишет, если при дворе её отца все свитки, которые она шлёт читаются вслух, в присутствии огромного количества придворных? Эти письма тоже прочитают, а письмо Мерду так и не дойдет адресату. Молодая женщина давно с этим смирилась, пусть будет так, она всё равно не сможет заставить прислугу исполнять ее волю. Слишком хрупкая, низкая, слабая. Каждое неловкое движение может привести к синяку или царапине на её тонкой, почти прозрачной, белёсой коже. Когда двадцать семь лет назад Ирганна появилась на свет почти мертвенно бледной, лишь с некоторыми багровыми участками, не шевелясь и не плача, поветуха решила, что та мертворождённая, и её можно было понять. Только потом чересчур маленький младенец тихо заныл. Плачь новорождённой девочки был больше похож на тихий вой. Не смотря на негромкий голос и странную внешность, принцесса не была немой от рождения. Она разговаривала, пускай и неохотно. Дети смеялись над беловолосой, тонкокожей, болезненной девчонкой, когда их знатные родители отворачивались. Однажды Ганна всё же решилась рассказать об этом отцу, в следствии чего фамилии насмехавшихся лишились пары привилегий. Многим детям запретили общаться с юной принцессой чтобы избежать подобных случаев в будущем. Сверстники сторонились молодой Дреннер, сочиняя про неё всякие небылицы. Она играла лишь со своим младшим братом Тергмером, родившимся позже неё на шесть лет. Он умер во время первого штурма столицы на пятнадцатом году своей жизни. «Терги-ромашка так и не женился на той девице, а всё из-за имени. Несчастливое оно. Кто бы что не говорил, дают его лишь слабым и больным детям, а он был здоров и полон сил всегда. Мать поступила с ним жестоко, назвав третьим сыном только за очерёдность рождения.» - девушка вздохнула. Когда ей самой исполнилось двенадцать, она лишилась голоса в следствии болезни, хотя все лекари пророчили ей, что лишится она жизни. Теперь она не только не хотела, но и не могла играть с другими детьми. Два молодых лекаря-обрядчика много проводили времени с ней в течении и после болезни. Тогда она узнала, что означает её имя. «Путеводная»... Она должна была стать целительницей, до рождения ей напророчили дар. На севере имена имеют большую сакральную силу, и даются ради чего-то или в честь чего-то. Девушек, чья связь с духами очень сильна, и душа, по мнению обрядчиков, подходит для проведения магических ритуалов называют Ирганнами, и это лишь редкий пример. Тергмер, хоть и переводится с языка древних как «третий сын», вовсе не даётся каждому третьему ребенку, вопреки заблуждениям невежественных умов. Имя это возводит к старинной легенде о женщине по имени Гемра. Мужа её забрали духи за то, что тот не захотел приносить в жертву своего первенца ради того, чтобы закончить многие годы голода и неурожая в своей деревне, как было принято на совете мудрейших. Чтоб вернуть супруга из мира мёртвых, жена убила своего третьего ребёнка, принеся его в жертву вместо старшего. Третьими сыновьями называют лишь больных детей, которые без помощи высших сил могут безвременно скончаться. Не послушав совета обрядчика, король с королевой назвали своего младшего сына Тергмером, и все знают, что именно из-за этого вплоть до самой ранней кончины его преследовали беды. Несмотря на богохульство родителей, имя самой Ирганне досталось не по оплошности. Ей часто снились вещие сны, и целители с самого детства говорили ей, что когда девочка окрепнет, она станет лучшей обрядчицей из всех, что видали ныне живущие. Но принцесса так и не окрепла. Ганна была слишком слаба, чтоб чему-то учится по-настоящему, а Нарден и Лидд лишь показывали ей какие-то маленькие хитрости. Она так и не научилась с тех пор почти ничему большему, хотя многие говорили, что она позорит богов и людей тем, что занимается не только целительством и предсказанием, но и чёрным ремеслом, что непростительно. Недоброжелатели вообще многое говорили. Её называли «глиста» и «трупный червь» за цвет волос, кожи, глаз, пускай и шёпотом. Лишь мать по доброте звала её «рисинкой» . Никто даже подумать не мог, что такую искалеченную разными недугами, немую и плохо зрячую особу, о которой нередко ходят жуткие сплетни, кто-то способен взять в жёны. Однако, когда девушка только оправилась от очередной тяжёлой и долгой хвори, на её семнадцатом году жизни, к удивлению всех придворных, лорд Эрреваль Брегмут посватался к незавидной невесте. У Брегмутов не было очень много земель, лишь небольшие владения на границе между равниной Сидес и Немхоросом. После смерти Лорда Эрреваля, во время подавления штурма его родового гнезда, двадцатитрёхлетней вдове пришлось уехать как можно дальше от супружеского ложа, потому что уже тогда в Немхорсе назревала война против соседней страны. Масла в огонь подливал другой город - Беллат. С давних времён он являлся центром военных сил южных земель, но несмотря на демонстративное сотрудничество с севером, этот город всегда продвигал противоположные альбмурским и сидесским религиозные идеи, на что Дреннеры благополучно закрывали глаза многие годы. И зря, ведь именно Беллат объединил все, лишь в теории дружные земли вечного лета вокруг себя, и теперь идёт войной на столицу северных соседей, Альбмур, находящийся под крылом некогда сильной, но сейчас почти вымершей, династии Дреннеров. Девушка положила письма в руки служанки и улыбнулась желтовато-серыми губами, которые тут же потрескались и через мгновение закровоточили. Служанка сложила поровнее запачканные чернилами и местами кровью, неаккуратно писавшей вдовы Брегмут, свитки. Большие и красные руки её тревожно сжимали пергамент. - Леди Брегмут, вы уходите сейчас? На долго ли? - любопытство наконец пересилило страх, и женщина спросила то, что её мучало с самой первой секунды, как она увидела обнажённую принцессу с очередной порцией окровавленных писем. «Глупая баба, мне легче по-волчьи завыть сейчас, чем ответить тебе.» - в очередной раз то ли с презрением, то ли с грустью, то ли с мольбой, окинув прислугу взглядом, Ирга снова лишь кивнула. Был бы у неё голос, она бы сказала, что уходит в святой край. Навсегда. Что если хоть кто-то останется здесь, его найдут и убьют южане, но целительница не имела этой возможности, поэтому надеялась, что все поймут её из писем. Ещё раз со страхом, почти истерично посмотрев на леди, посыльная выбежала из покоев, оставив кувшин с алкоголем на прикроватной тумбочке. Бледными глазами осмотрев сосуд, девушка осторожно почти трепетно взяла его в свои руки, которые оказались неспособными его удержать. Бутыль упала на пол, расплескав по тростнику хмельную красную воду. Босые ноги больной тоже намокли, и, желая устранить рубиновую лужу, всё больше впитывающуюся в сухое покрытие, она прошла к кровати и, стянув с неё медвежий мех, остановилась. Нет у неё времени на уборку. И какая разница, сколько вина пролито в месте, где скоро начнёт проливаться кровь?.. Вместо того, чтоб положить шкуру на пол, она накинула её на плечи, так, чтоб мех закрывал всё её тело как плащ. Блёклая вдова была практически невидима за тёмной лохматой материей. Подавляя в себе желание обернуться, девушка вышла из спальни прямо на каменную, отдающую ледяным холодом лестницу. Разные обитатели летнего замка сновали туда-сюда, стараясь не замечать леди. Она, как будто призрак, проскользила босыми ногами по этажам и вышла через внешние ворота. По пути ей встретился конюх. Он торопливо попытался вручить ей кобылу, на что получил в ответ молчание и белую как мел ладонь, поднятую в знак отказа. Кутаясь в мех, она смотрела на деревья, раскачивающиеся под ранним весенним ветром. Конечно, ей было холодно, и кожа по всему телу трескалась и лопалась, ссадины растирались о внутреннюю жёсткую сторону шкуры. Но одежду она должна была оставить во дворце, иначе все бы решили, что она просто сбежала, а духи так и не смогли бы её найти. Её путь проходил через опустевшую из-за войны деревню и в Волчье Логово, там уже не важно, кто её найдёт первым, потому что она будет уже дома. Не дома, где она выросла в башне под присмотром двух лекарей-учителей, не дома, где её права ограничивались плетением гобеленов и деторождением, а дома где ее знания перестанут быть позорными и опасными. И будет уже всё равно, кто же найдёт леди первым, земляк или южный солдат. Сейчас вокруг ни души, лишь изредка деревенские настороженно пялятся на неё с крылец. Из дряхлой деревянной хижины выбежала девочка, такая же босая, как сама Ирга. В руках у неё была чаша из какого-то металла, в которой плескалась вода. Девчушка цеплялась за шкуры, надетые на принцессу, грязными ручками и тянулась к её лицу, поднося чашу ближе. Целительница взяла в руки дар и в благодарность сделала небольшой поклон верхней частью туловища. Шуба упала с её левого плеча, оголив обтянутые тонкой кожей и слабыми мышцами кости. Не обращая внимания на это, девушка направилась дальше, неся опустевший метал в руках, но не успела она сделать и несколько шагов, как на оголившийся участок легла чья-то рука. «Мужчина. Воин.» - подумала она и обернулась, несмотря на то, что от неожиданности соскользнув, рука принесла резкую боль. - Миледи, возвращайтесь в крепость. Сейчас опасно гулять по деревне и лесу. Вот-вот начнётся битва. Южане уже стоят под Альбмуром. - говоривший был сравнительно молод, небрит. Его возможно было назвать красивым, если бы не испорченное шрамами и выпивкой грустное хмурое лицо. Во второй руке у него был тонкий одноручный меч. Он неумело его держал в толстых сильных пальцах. Брони на нем не было, лишь какая-то кожаная нашлёпка вместо панциря. Его стриженые волосы колыхались, как и деревья, отдаваясь ветру, оставляющему на щеках воина и вдовы красные морозные следы. Леди Дреннер натянула мех на оголившееся плечо, стараясь укрыть обнажённое тело от мерзкой погоды. - Леди, вы меня слышите? Не место дамам королевских кровей в лесах, где вот-вот будет побоище. Оставьте это. Мы отвоюем у безбожников нашу страну. Можете верить, скоро вы услышите у менестрелей песни про битву за прекрасную волчицу! «Он смеет назвать меня прекрасной и отправлять домой. Он знает про мой облик, про болезнь. Наверняка знает. Но всё равно настолько глуп, что верит в то, что мы победим и останемся в живых.» - Ну же, что вы на меня так смотрите? Отправляйтесь во дворец, а когда увидите меня у ваших ворот с головой сира Хеленда в этих самых руках, вместо моего славного меча, вы посветите меня в рыцари и поцелуете, родите мне славных наследников, коих лорду Брегмуту не родили. - недоделанный рыцарь улыбнулся жёлтыми зубами сквозь космы бороды и усов. Посмотрев на небо и хрипло вдохнув, принцесса оскалилась почти по-звериному, показав бескровные десна, а затем плюнула в лицо солдату кроваво-прозрачным плевком. Затем она смотрела ещё с минуту на его ошарашенный вид. Крестьянин тихо ругнулся: - Я лишь пекусь о вашей безопасности, принцесса… - прошипел он вдогонку вдове, но та уже скрылась за земляками и домишками соседей. Она шла легче, чем обычно, прямее, но со смиренно опущенной, вопреки обыкновению, головой. Новоиспеченный солдат напоминал ей покойного мужа. Тоже рыжеволосый, грубый, вечно мечтающий поставить её на место тип с сильными мозолистыми руками. Зубы у него, правда, были белые как подснежники, а глаза не грязно-бурые и мутные, а голубые и пронзительно чистые. Она так и не родила Эрревалю ребёнка. Был лишь незаконнорождённый сын её лорда-мужа - Мерден, которого Ирга милостиво воспитывала два года как родного, не зная о том, что муж лжёт всем вокруг о том, что Мерден - её сын и его законный наследник. Потом заявилась мать этого мальчика - девица Тричи, шестнадцатилетняя швея. Мерда увезли из замка, и Ганна больше никогда его не видела. Убитая горем потери единственного, пусть и не родного ребенка, она стала называть его именем мальчишку-шута, прибывшего в имения Брегмутов незадолго до скандала с бастардом. Ему и предназначалось письмо, написанное ею. Она много ему писала, хотя и знала, что письма ему не отправляют, а оставляют на потеху отцовскому двору. «Шутова мать» - называли её при дворе мужа. Снова за глаза, конечно. Сейчас на глупые прозвища плевать, как и на всё прочее. Когда девушка ушла из дома покойного мужа, в ней начали происходить странные изменения. Она стала ещё нелюдимее, чем раньше, отстранённее. Её с грустью называли заблудшей душой Волчьего Логова и снова пророчили ей скорую гибель от болезни или же от лап диких тварей, обитающих в лесу, в котором она так любила гулять. Лес считался святым и никому, кроме обрядчиков, в него заходить запрещалось. Никто не заходил дальше ручья и никто не знал, что дальше. Может, как и на остальном континенте, море, может пустыня, может мир духов. Не раз в своих письмах матери девушка писала, что обладает способностью оборотня. Обращается в священное существо - волка. Мало кто верил писанине вдовы, хоть она и говорила чистую правду. Оборотни на юге считались отродьями злых духов, самозванцами, подражающими святым существам, а на севере их уподобляли богам. Сейчас южане, захватывая земли лесов и промёрзлых полей, уничтожили и без того редких, обмельчавших существ с этим даром. Ирганна последняя, и она им не сдастся, пусть и победить не сумеет. Духи дали ей этот талант, и пускай из-за него теперь вынуждена отказаться от выживания любой ценой, она будет гордо нести своё бремя во имя Тероса, бога земли, покровителя волков и прочих нескончаемых божеств её религии. Она уже забрела в самую чащу, и мокрые от вина, грязные ноги ступали сквозь опавшие иглы реликтовых сосен, растущих в этом святом месте. Тонкие жёлтые тростинки прилипали к измазанным кровоточащим ступням и издавали душный, почти тошнотворный запах хвои. Лес становился всё гуще и гуще, сосны и ели росли всё ближе к друг другу, с каждым шагом и серое небо проглядывало сквозь их верхушки всё реже. Казалось, ещё чуть-чуть и лес перестанет быть лесом, а будет сплошной хвойной стеной из рыже-бурой смолистой древесины и колючих сине-изумрудных мехов. Всё так же склонив голову, она шла в медвежьей шкуре, крови и отмерших иголках. Гордо и смиренно шагала навстречу бескрайнему лесу, которому было суждено насильно стать её домом, желала она того всю жизнь или нет. Далеко за деревьями послышались голоса людей. Они готовятся к битве и планируют провести её прямо здесь, на её глазах и на глазах у богов. Подойдя ближе к лагерю, она прислонилась к сосне и выглянула из-за неё. Вряд ли воины её заметят, а если и заметят, то не узнают, всю растрёпанную, окровавленную из-за многочисленных неловких движений и в медвежьей шкуре. Примут за нимфу, может, или за нищенку. Это не имеет большого значения. Вот старый опытный рыцарь, бывший при дворе отца, рассказывает юнцам-добровольцам как держать в руке меч и как не потерять щит. Они хотят устроить засаду, но знают этот лес не лучше, чем южане. Им проще просто сдаться, и некоторых изнеженные южные лорды может даже помилуют. Нельзя проливать кровь на священном месте, нельзя спорить о том, кто лучше, когда оба убийцы. - И вот этой рукой… - престарелый воин взял руку паренька, едва достигшего десяти лет, - Ты отрубишь его проклятую голову, понял? - голос его был хриплый и тревожный. Он с энтузиазмом показывает парням, как драться, уже несколько дней, но в Беллате таких же парней тренируют годами, а то и десятилетиями. Шум, смешки, ругательства. Они ведут себя так, будто собираются на турнир, а не на битву. «Несчастный сброд неокрепших душ, которым суждено проклясть своей смертью тысячи таких же.» - Ирганна отвернулась и направилась ещё глубже в лес, игнорируя шум, доносящийся из лагерных шатров. Она увидела ручей, бегущий сквозь камни куда-то вверх. Девушка встала в проточную воду, чтоб смыть налипший сор и кровь. Голова её кружилась, и солнце, выглянувшее из плотных туч, слепило глаза и закрывало собой расплывчатый пейзаж из небольшой, травянистой, усеянной камнями проплешины среди гигантских деревьев. Наклонившись ближе к воде, похожей на сложную фигурку из хрусталя, она зачерпнула своими вспотевшими и такими же расцарапанными, как и всё остальное, руками горсть. Проглотив эту смесь растаявшего снега и слёз подземных духов, она почувствовала мертвенный холод внутри своего горла. Наступая то на бегущий поток, то на острые камни, она отправилась прямо к травянистому островку. Ирга не чувствовала уже ничего: ни боли, ни усталости, ни даже ветра. Она сбросила с себя медвежью шкуру и легла на влажную траву, используя плоский монолит как подушку. Ей нужно немного перевести дух. Деревья смотрели на неё и смеялись, ручей бежал куда-то по своим делам. - Ирга, повтори ещё раз, как зовут духа лесных трав? Маленькая девчушка лет пяти, тихо хихикнув, сказала почти шепотом: - Нирвар. И это было первым, что она выучила. Мать тогда приказала поварам испечь её любимые печенья и принести в покои дочери. Где-то далеко за зелено-серым туманом, за спиной, послышался человеческий крик. Потом ещё один. Звук стали, бьющейся о сталь. Этот вой битвы не приближался и не отдалялся, сливаясь в один звук.