Великий пост

После того, как на Руси разгульно справили масленицу, наступил великий пост. Время, когда не только ограничений в еде придерживаться надобно, но и избегать всякого рода увеселений, воздерживаться от телесных греховных потребностей и неправедных мыслей. Словом, жизнь вести тихую да умеренную, много молиться и церковь посещать. Набожный Иван Васильевич, конечно же, все требования выполнял, с большой любовью и охотой неся подвиг поста. Предавался молитвенному бдению с пущей силой, на службу церковную ходил, ел только то, что можно было, да спал один. А вот Федя маялся, ведь время это было его самым нелюбимым. Никаких тебе пиров и веселья, никаких ласк государевых и ночей жарких. Сплошные запреты да ограничения. А природа вокруг как назло оживала, весна буйствовала, солнце светило с каждым днем все ярче, и желалось всего и сразу. Ан нельзя. Выйдя во двор, Федя на крыльцо оперся и заприметил Ваську Грязного. Тот был какой-то сам не свой, видать, ему сложно было со своим грехом сладить. Желал Васька вина, страстно желал, но распитие хмельных напитков в это время тоже было под запретом, поэтому приходилось ему, проявляя силу духа, воздерживаться от хмеля. Что ж, кому вина желалось, а кому блуда. Федьке вот сны срамные уж какую ночь снились. Просыпался он после них с затвердевшей плотью, что просила ласки, и приходилось совать руку под одеяло, и самому себя удовлетворять, воскрешая в разуме своем то, что в снах привиделось. А снилось ему, как царь с ним и так и эдак сношался. Охотлив ведь был Иван Васильевич до телесных утех, любил он с Феденькой своим ночи коротать, покуда пост этот не грянул. Басманов поглядел на серых воробьев, что у крыльца весело прыгали, и решил попытать сегодня удачу да наведаться в покои царские, а там уж постараться добиться желаемого, ежели государь будет в расположении запреты нарушать.

~~~

— Царь-батюшка, дозволишь зайти да слово молвить? — уверенно заявил Федя после того как поклонился, стоя на пороге Ивановой опочивальни. Грозный пристально глянул на гостя своего — кафтан вычурный, щеки нарумянены, очи синие нахально сверкают, кудри на плечах упруго покоятся. Явилась краса ненаглядная глаза мозолить. — Заходи, коль пожаловал, — будто нехотя дал добро Иван. Всегда чутко улавливавший малейшие оттенки царского нрава, Федя понял, что его появлению здесь не особо рады. И ясно по какой причине, ведь грех государя — это он, Басманов. Легкой поступью зайдя в покои, Федор встал посреди комнаты, да так и замер, взор с Ивана не сводя. — Ну, чего молвить желал? — нетерпеливо спросил царь после недолгой паузы. — Совета твоего мудрого просить хочу, — на выдохе сказал кравчий. — Как мне силы в себе найти чтоб с грешными помыслами сладить? Сны срамные снятся уж которую ночь, никакого покоя не дают. Складки в уголках глаз государя обозначились резче после заявления этакого. — Какие еще сны, Федя? — Да вот давеча снилось, что в покои свои ты меня позвал, я значит явился, и.. — Басманов смолк. — Что? — спросил Грозный. — Ты меня на колени пред собой поставил, да дал семени своего испить. Иван, понявший, что господь, видимо, решил его сегодня испытать, руки на груди скрестил, разглядывая этот ходячий соблазн, именуемый Федором Басмановым. — А после.. — продолжил кравчий тоном медовым. — После ты мне раздеться велел и заставил нагим пред тобой выхаживать да красоваться, покуда вновь плоть твоя не окрепла и.. — Довольно! — Иван вскинул руку вверх, всем своим видом показывая, что на этом достаточно. — Молись, Федя, проси бога, чтоб он избавил тебя от страстей этих. — Я молюсь, царь-батюшка, усердно молюсь, да все равно каждую ночь снится, как ты меня то сзади берешь, то к стенке прижимаешь, лаской своей окутывая, а тут еще такое привиделось.. — Федя! Но Федю было уже не остановить. — Что на пиру мы с тобой, да не на обычном. А на таком, где ты не стесняешься прихотей своих, и у всех на глазах целуешь меня, да на колени усаживаешь, пьешь со мной вино сладкое из одного кубка и так смотришь, так смотришь.. — Молчи! — А потом принимаешься меня прямо промеж ног наглаживать, но все уж пьяны и никто и не примечает ласки твоей, от которой я так и млею.. — Ах ты, шельмец! — вспыхнул Иван и вдруг резко ухватил Федю за подбородок, заставляя замолчать. Надобно сейчас же выпихнуть наглеца этого за дверь, подумал царь, но споткнулся о шалый взор синих глаз да уставился на приоткрытые жадно-мягкие губы. И сдался. Размашисто прижался к алому рту, и ему показалось, что вся кровь, которая текла по венам, превратилась в пьянящее вино, что бурлило и разливалось по телу огненными волнами. — Демон лукавый! — пылко воскликнул царь, лихо толкнул Федора на кровать и принялся оголять ему зад. Басманов же, внутренне ликовал от того, что не смог Иван Васильевич ему противостоять. Будто есть в нем какая-то сила, с которой сам государь, помазанник божий, сладить не может. Грозный жадно огладил бедра полюбовника и развел в стороны две упругие половинки, а после за масло схватился. Федя же из-за плеча глянул да увидал, что у государя тоже стояло будь здоров. Что ж, речи сладкие даром не прошли. Засадил Грозный Феде смело да размашисто, даже пальцами пред этим с ним не поигравшись. Словом, Иван дорвался, кравчий аж чутка опешил от этой страсти на него обрушившейся, но не растерялся и вторил государю, всем телом отзываясь, да задом подмахивая. Страшно соскучился он по Ване своему, и как приятно было осознавать, что тот истосковался по нему ничуть не меньше. Царь лихо двигал бедрами, выбивая из Феди то поскуливания, то стоны. Любились они горячо да страстно, обуреваемые своими низменными желаниями, будто пара зверей диких в период гона. И вот, наконец, Иван потрогал любовника спереди, Федин член влажно ткнулся ему в руку, и от возникшего трения, Басманов, содрогаясь, забрызгал белесой липкостью государеву перину. Истома, что дарил ему этот бесстыжий красавец, окутала все тело и разум Ивана, и кончилась острым наслаждением, которое прошлось по телу сладострастной судорогой. Толкнувшись особенно глубоко, царь Феде в самое нутро излился, не сдерживая хриплого стона. Упав на кровать, Иван выдохнул, в себя приходя. Федька же наспех обтерся да поддернул штаны, все еще ощущая в заду своем влажность. Благодатно на душе было, но следовало сейчас поскорей уйти отсюда, покуда до государя не дошло, чего они натворили. А то ведь мог опять прогневаться на кравчего, мол, это он виноват, склонил к делу срамному, довел до греха. — Спасибо за внимание да ласку твою, царь-батюшка, — молвил Федя, поклонился и выскочил за дверь, понимая, что еще не раз наведается в царскую спальню во время поста да попытает удачу. И кто знает, может опять получится у него государя с пути праведного сбить и привнести в жизнь его немного запретного, но уж больно сладкого порока.