Устрой дестрой

— А. — Ага. Этот интеллектуальный обмен репликами случается с ними почти каждую пятницу. Даже сейчас, когда погода совсем испортилась и в дачных стенах начинает холодать, это не мешает им каждые выходные валить в свою “деревню, в глушь, в Саратов!” (насмешливо провожает их Серж), прихватив с собой термобельё из Юникло. Хотя из-под одеяла они вылезают не так часто, чтобы можно было проверить его магическую эффективность. В квартире Миши постоянно тусуется уступившая им дачу бабка, в Кузьминкинских хоромах Пестеля хотя бы никого постороннего не водится — но зато очень тонкие стены. А Миша, ну… громкий. — А можешь так ещё раз? — подначивает он во весь голос, когда Паша целует его прямо в прихожей не раздеваясь. “Ещё раз” включает в себя старое сломанное кресло в гостиной, которая ждёт их дальше по коридору, и перевёрнутую этажерку с советскими энциклопедиями, оставшуюся теперь без нескольких полок. Весной уже запланирован капремонт, и у мебели, которая не может выдержать трахающихся как кролики Пашу с Мишей, в этом доме больше нет будущего. Паша ухмыляется опасно и вытряхивает его из куртки, Миша дрожит — от холода, от накатывающего волнами адреналина — и вжимается в стену под этим его взглядом. Под пальцы попадает кусок старых обветшалых обоев, и он с садистским удовольствием тянет полоску бумаги на себя, обнажая гипсокартон, и снова громко стонет, стоит Паше найти зубами его шею (за три дня заживёт), а Пашиным ловким пальцам — начать расстёгивать светлую офисную рубашку, из которой Миша так и не успел пока переодеться. Рубашка летит на пол вслед за курткой, и Паша на секунду просто замирает, любуясь обнажённой кожей. Он кладёт тёплые ладони Мише под рёбра, где бока мягкие и беззащитные, и немного наклоняется, утыкаясь лбом ему в плечо. Несколько тактов они дышат в унисон, и мир замирает, как заворожённый. Миша кладёт ладонь Паше на загривок и большим пальцем нежно ворошит короткие волоски там, лаская и успокаивая. Когда Паша наконец резко выдыхает, его горячее дыхание обжигает кожу, вызывая ответные мурашки. Миша вновь весь дрожит, соски его напрягаются, а сам он вытягивается в струнку, готовый ко всему. — Ну что, поиграем? — спрашивает Паша, поднимая на него взгляд, и Миша понимает, что на дне его глаз уже давно правят бал всамделишные черти. Миша бросается внутрь дома, вырываясь из объятий и снося по пути ажурный газетный столик. Они практически одного роста, но Паша старше и крупнее, зато постоянно бурлящая, подобно пузырькам в только раскрытой бутылке шампанского, энергия Миши даёт ему очков в прыти и манёвренности. Паша настигает его всё в той же гостиной, подталкивает легонько в спину, заставляя сбиться с шага, и сам же ловит за руку, слегка смягчая удар, когда Миша всё-таки впечатывается в стену. Миша высоко вскрикивает от боли, а висящие на стене картины вторят ему и возмущённо звенят стёклами. Паша пользуется секундной заминкой, заламывает его руку, заводя её за спину и фиксируя, а сам наваливается сверху, жарко притираясь бёдрами. Грубая ткань джинсов чувствуется сквозь слаксы, и Миша в который раз проклинает свой грёбаный офис, не желающий ослаблять дресс-код даже перед выходными. Обнажённым плечам Миши достаются несколько поцелуев-укусов, от которых всё сводит в паху, и, пока он тяжело дышит и соображает, как выбраться из этой ситуации, Паша опускает свободную руку вниз, чтобы расстегнуть пуговицу на его брюках и потянуть вниз за собачку молнии. Первое прикосновение Пашиной руки сквозь ткань трусов заставляет Мишу зажмуриться до радужных кругов перед глазами. — Ну что замолчал? — насмешливо зовёт его Паша, просовывая руку глубже и играючи сгребая в горсть Мишины яйца. Миша пытается собрать себя воедино и неразборчиво хнычет вместо ответа, разводит ноги шире, насколько позволяют брюки, и слегка прогибается в спине, подставляясь под ласку. Паша отпускает его кисть и, помогая себе обеими руками, стаскивает с него брюки вместе с бельём. Целует его в щёку, царапая жёсткой щетиной, и кладёт свою широкую ладонь Мише на шею, слегка сжимая пальцами. Сейчас в этом жесте нет нежности и заботы, как раньше, только неприкрытая угроза. — Веди себя хорошо, ты меня понял? Он ведёт пальцами вниз по Мишиной спине, вычерчивая неровные линии вдоль позвоночника и между ягодиц. Миша ёжится, но слушается, когда Паша опускается вниз вслед за рукой и, сев на корточки, по-деловому помогает ему расшнуровать и снять осенние ботинки. — Носки оставь, — вдруг подаёт голос вконец притихший Миша и хмыкает: — По полу пиздец дует. Паша хохочет в ответ и оставляет злополучные носки в покое. Он проводит руками по ноге вверх против роста волос, обнимает обеими ладонями коленку, а затем скользит выше по внутренней стороне бедра, доходя до круглых ягодиц. Мишу снова мурашит, а член ноет уже просто невыносимо, стоит, чуть ли не упираясь в стену. Паша целует напоследок его в левую ягодицу и начинает выпрямляться в полный рост. Воспользовавшись тем, что он отвлёкся, Миша отталкивается ладонями от стены, разворачивается и налетает на него первым. Паша, может, и больше, старше и куда как шире в плечах, но и Миша не промах. Они снова целуются, сталкиваясь ртами и языками, цепляются друг за друга, Миша пытается стащить с Паши футболку, Паша — вернуть себе утерянное преимущество. Комнату заполняют звуки сбитого дыхания, Мишины вскрики и Пашино глухое рычание, грохот задетой в их драке/сексе мебели и наконец треск сорванного с двери наличника, когда в процессе борьбы Паша прикладывается о него плечом. По крайней мере, в этот раз они добираются до спальни с первого раза. Паша с боем отбивает инициативу, подхватывая Мишу под задницу и взгромождая его на стоящий прямо у двери сервант. Сервант опасно кренится и звенит, доверху забитый посудой, но в тот момент это не кажется проблемой. Всё ещё полностью одетый, Паша роется в карманах, победно доставая оттуда смазку и презерватив, а Миша, которого не стесняет собственная нагота (минус носки), тяжело дышит и следит за его движениями сверху вниз. Легонько наглаживая член рукой, он лишь послушно ждёт, нетерпеливый и разгорячённый. — Ну что, время стонать так, что наши несуществующие соседи решат, что ты меня убиваешь? — зовёт его Миша, притягивая к себе ногами и руками, когда Паша наконец-то заканчивает подготовку. У бабушкиного домика в лесу определённо есть свои преимущества. Первый толчок всегда самый резкий, болезненный, и Миша громко охает и откидывает голову резко назад, зарываясь пальцами в Пашины волосы. Паша и сам чуть сдерживает стон, пряча лицо в Мишином горле, и затем беззвучно бормочет что-то типа “сейчас, сейчас” и “тише” тому в ключицы. Тише не получится, Миша это знает по опыту, но у него получается расслабиться, и уже следующие толчки он принимает легче, естественнее, пока Паша не вставляет ему до конца. Миша чуть двигает бёдрами туда-сюда, экспериментируя с углом, и нащупав нужный курс, Паша начинает трахать его уже энергичнее. Миша скрещивает ноги у него под лопатками и отпускает себя, целиком отдаваясь ощущениям. Рассерженно звенит посуда, скрипит сервант и с каждым Пашиным толчком глухо стукается о стену, но всё это заглушается Мишиными криками. Вскоре толчки становятся резче, глубже, совсем чуть-чуть на грани, и Миша вдруг неожиданно поджимается, притягивает его к себе ближе и впивается в Пашины губы острым поцелуем. Паша кончает, изливаясь в презерватив, и резко замирает. От смены скоростей хлипкие дверки серванта распахиваются, извергая из себя потоки немецкого фарфора и хрустальные салатницы, хранящиеся в семье бог весть знает сколько, заглушая всё вокруг. Миша испуганно распахивает глаза, чувствуя языком вкус крови с неведомо когда прокушенной им Пашиной губы, и неожиданно для себя самого кончает между сжимающих его Пашиных пальцев. Мгновения растягиваются, подобно пропитанному солнцем яблочному сиропу, и все звуки замирают вместе с ними. Они так и не успели включить отопление, и их опаляет студёным воздухом непрогретой комнаты. Жаркий пот стекает по спине и стремительно остывает, даря неприятные ощущения и заставляя вспомнить о термобелье. — Мы разбили бабушкин сервиз, — с ужасом стонет Миша с высоты своего помоста и, не опуская задранных ног, смотрит вниз на кладбище осколков. Паша куда более прагматичен. — Ты бы лучше подумал, что будем делать, когда здесь всё будет новое и громить мебель будет жалко? Видно, что у него ноет бедро и его тоже слегка ведёт от пережитого ужаса, когда к его ногам (к счастью, всё ещё обутым) вылилась лавина колотого фарфора. Приходит пора перевести вечер в более горизонтальную плоскость, благо новый матрас они сюда уже купили, и Миша прям видит по его выражению лица, как тот прикидывает, сумеет ли, не поранив, перекинуть голого и босого Мишу на стоящую неподалёку кровать. — Жа-а-алко, — тянет Миша, представляя стоимость будущей дачной мебели. А потом светлеет лицом: — А знаешь, мне кажется, у бабушки где-то был подвал!