По второму кругу.

      Мой бедный Бледный город. Погрязший в череде иллюзий, грязи и тумане. С покосившимися улицами, рушащимися и искажающимися после каждой волны. С зомбированными жителями, прикованными к экранам телевизоров, лишенные душ, питающиеся от эфира, и теми, в ком еще что-то осталось, идущие на зов вышки, от безысходности срываясь с крыш в поисках покоя. С уродливыми монстрами.       И не касается солнце крыш, даже фонари светят только холодным белым кварцевым светом. Только плотные серые тучи давят, еще больше загибая горбатые многоэтажки.       И что бы я не делал, я всегда оказываюсь здесь. Ведь похоже, здесь мой дом. И весь он мой, до последнего камня, до последней прогнившей доски, до последнего трупа. Так ступай же домой, мой дорогой друг. Я давно уж жду тебя.

***

      Как только маленькая босая нога ступает в пределы города, меня будто бьет током. И каждый твой шаг я чувствую, будто ступаешь ты по моей спине.       Я тенью шагаю за тобой по пятам, лишь изредка являясь во снах. И позволяю только, когда ты беспокойно спишь, вытянуть руку из экрана, чтобы пройтись кончиками пальцев по спине, собирая пыль с твоего плаща. И жду встречи с тобой, каждый раз иррационально опасаясь, — не дойдешь. Но ведь знаю, что дойдешь.       И когда ты пришел, открыв дверь, я наконец смог выйти к тебе, изломанной фигурой пролезая в экран. И практически осязая детский ужас, следуя за детьми, загоняя их в угол, мне почти стыдно. Почти.       И смотря, как ты выталкиваешь ее в окно, захлопывая его, оборачиваешься, вжимаясь в холодное стекло спиной, со вздымающейся от бешеного дыхания грудью, меня заполняет лишь щемящая грудь нежность от детской верности и храбрости.       Потому что уже совсем нет ненависти, обиды, желания отомстить. Потому что я наконец понял, что дело совсем не в ней. Вовсе нет. Дело всегда было в нас.       Я протягиваю руки к тебе, обвивая пальцами маленькое тельце, и кажется слышу, как твое сердце пропускает удар. Ты уверен, что сейчас твоя жизнь оборвется.       Я чувствую, как маленькие ручки сжимают край моего пиджака, а голова утыкается в рубашку, когда я прижимаю тебя к себе. — Пойдем домой, Моно.       Ручонки крепче сжимают ткань, но ты — сумасшедший — неожиданно расслабляешься в моих руках.       Все закончилось, мой драгоценный Моно. Теперь я тот, кто будет оберегать тебя. Отныне и навсегда.       И я знаю, как сильно ты хочешь увидеть солнце. Обещаю, я покажу его тебе.       Временная петля рвется.