История одной гостиницы

На улице Тургенева нам прокололо шину. Местная шпана выбросила на дорогу что-то острое. Может, гвоздь? Моя ласточка (из тысячи вероятностей выбрав всего одну!) налетела на колючий предмет своим борзым, молодецким ходом. «Шашаааа!» - запел воздух, сбегая сквозь прокол на пыльную улицу города Мценска. Я крутанул руль, сбросил скорость, и мы плавно скатились на обочину. - Ну, Сашаааа! - залилась бранью моя женушка, проснувшись на пассажирском сиденье. - Дубина стоеросовая! Опять стоим, с тобой умрешь - не дое... Я смекнул, что сквозь стекло ее причитания будут, как немое кино, и вышел из машины, хлопнув дверью. В моей вселенной Лена теперь только открывала и закрывала рот, слов не слышно, одно лицо - судорога, морщина, а за накрашенными губами строй белых зубов. Вся эта конструкция дёргалась и надрывалась , агония перешла на предплечье, на локти и пальцы, и Лена постучала в стекло. Ей не нравилось, что я смотрю на неё и смеюсь, да уже целых пятнадцать секунд (Вот клоун!). Присев к колесу, поглаживая ладонью ребристую и толстокожую шину, я представил, что там, в машине, Лена отвернулась и смотрит вдаль, накапливает обиду, чтобы выказать ее мне, как только я сяду за руль. Шину не поменять за пять минут - знал я. Я не выдержу ещё несколько часов за рулем, вместо радио выслушивая нотации от Леночки - это я тоже знал. Я женился по любви. Папа говорил, что по любви - всегда вот так. Я не слушал. Теперь моя жена - проколотая шина - перегревшись на солнце, выпускает на меня горячий воздух каждый раз, когда ей кажется, что ее укололи резким словом или неверным действием. Я постучал в стекло, Лена покрутила ручку, и стекло отодвинулось, мы оказались заложниками одной и той же воздушной массы. - Мы переночуем в городе, - заговорил я. - На замену шины уйдёт много времени, а ночью я не поеду. Лена продолжила дуться и, покопавшись в сумочке, достала платочек. Ей было жарко, тёплая капля скатилась по лбу и бросилась вниз с отвесной скулы моей благоверной. Лето в том году измывалось над нами, привыкшими к дождю и холодам, солнце включало тумблеры обогревателей на полную мощность. - И где ты собрался спать? В автомастерской? - Лена брызнула слюной и скорчилась, как обезьянка. - Смотрела «К чёрному морю»? Лена не помнила такой фильм, а я не настаивал на ответе. Я вернулся на место происшествия, чтобы найти виновника моей удачи, и тут же поблагодарил его за своевременную помощь: «Спасибо, друг, я смогу погулять по этому городу, пока Лена спит, я не буду видеть ее. Хотя бы ночью...». Я поднял с земли совсем не гвоздь. Острую старинную брошь. Она была раздавлена, смята, покрыта ржавчиной. Но на ней все еще виднелась гравировка - буква Ж, вытянутая, сплющенная. «Жанна? Жужа?» - перебирал я женские имена, пока возвращался к машине. В гостиницу из того самого фильма, который не смотрела Лена, мы шли молча. Гостиница «Мценск» - тезка города - напоминала летний особняк на юге Франции, перевезенный сюда случайно, вырваный из пейзажа полей Прованса, оставленный в русской реальности, какая она есть. Вокруг гостиницы толпились тополя, забор обтрепался от ветра и сырости. Водонапорная башня возвышалась над двухэтажнным зданием, выглядела непропорционально, вот-вот переломится напополам. Окна в пол, балконы с женскими изгибами. Мечта неискушенного Европами советского человека. Бабушка на стойке администрации ничуть не обрадовалась нашему приезду. Она, кряхтя и хромая по лестнице, проводила нас в комнату, но тут же скрылась - ушла отгадывать сканворды, от которых мы имели наглость ее отвлечь. В комнате пахло мёдом, старой деревянной мебелью и летней придорожной пылью. Я подумал, что помещение не раз оборудовали заново, и до того, как оно стало комнатой, это вполне могла быть кладовая. Плотно была составлена мебель: заканчивалась кровать, начиналась тумба, к торцу другой кровати прислонился стол. Самым странным архитектурным решением показался мне каменный балкон: с него к земле уходила широкая каменная лестница. Возможно, никакой кладовой и в помине не было, а был только общий коридор, и выход на улицу через балкон второго этажа. Для нас с Леной это значило, что балкон на ночь открывать нельзя, если, конечно, мы не ждём к себе ночью гостей. - Фу, - прошептала Лена, когда я взял со стола граненый стакан и отлучится в общественный туалет, чтобы налить себе воды. - Ты не дождёшься, пока мы сходим за водой в магазин? Обязательно пить местную гадость? - продолжила она, когда я вернулся. Я держался. Психологи советуют считать до десяти. Мой друг - психолог, и он говорил, что ему это не помогает. Возможно, он прав. Людям нужны новые способы общения с женщинами. - Лена, это просто вода. - У тебя все просто… - Лена продолжала наступать. Я стал считать до десяти снова. Тогда мне хотелось, чтобы у меня в голове была кнопка: «Пропустить разговор». Нажимаешь, и не помнишь глупых перепалок с женой. Но Лена уже ходила туда-сюда по комнате - так разъяренный лев меряет клетку в зоопарке, когда школьники тычут в него палкой. Вот и все. Досчитался, Саша. Десять. Я разбил о пол стакан с водой, задребезжало, зазвенело, рассыпалось по паркету стекло. Лев остановился, и я увидел, что он плачет. С рыком Лена бросилась на балкон, а потом - вниз по лестнице. Я снял с себя рубашку: она была влажной от пота, но я же хотел испортить ее окончательно - ее покупала мне Лена. Я протер рубашкой воду и собрал стекло. Когда я выкинул рубашку вместе с останками стакана в урну в коридоре и вернулся в комнату, то уже был спокоен. Злость осталась в урне. Одна из дощечек в паркете подозрительно проседала, пока я вытирал лужу... Не совсем отдавая себе отчёт в своих действиях (зачем, Саша?), я попрыгал на паркете по комнате. Найдя нужную доску, потяул ее на себя и приподнял. В щель поместилась моя рука до локтя. Этого оказалось достаточно, чтобы пальцы нащупали предмет. Шершавый, отсыревший, бумажный. Теперь передо мной на столе лежала очень старая тетрадь. Исписанная немецким языком и ещё какими-то значками. Немецкий встречался гораздо чаще, чем значки, не похожие ни на один известный мне язык. Среди значков попадался и знак «Ж». Я учил немецкий в школе, и потому смог понять некоторые записи. Я просидел, читая тетрадь до ночи, и просидел бы до утра, если бы Лена не вернулась. Это был дневник, и когда-то он принадлежал женщине. - Эту гостиницу строили военнопленные немцы. - сказал я, когда Лена зашла с улицы тем же путём, которым ушла - через балкон. Смотрел я не на жену, а в пол: старый паркет так долго хранил тайну немецкой девушки. На паркете чёрными пантерами прогуливались тени от потревоженной занавески. Лена подошла ближе, села рядом, прижала к моему лбу ладонь, и дотронулась губами до моего виска, не поцеловала, всего лишь коснулась. - Ты заболел, Саша? - этот ее снисходительный тон. - Нет, посмотри! - я передал ей тетрадь. Она бережно приняла у меня из рук мою находку. Пролистала страницы, ничего не понимая в записях, и потому снова посмотрела на меня. Я заговорил, не дожидаясь, пока она озвучит вопрос. - Там есть руны, и на броши, которую кто-то выкинул на дорогу, тоже была руна, «Ж» - не Жанна, не Жизель, это не имя. Зачем кому-то выкидывать старую булавку? А ещё в дневнике есть записи на немецком, я немного учил немецкий в школе... - Что в нем написано? - Это писала женщина. Фашистка. Очень молодая, судя по записям. Вот, смотри… - и я начал переводить знакомые слова, которые мог разобрать в этом косом остром почерке. «Моего... Макса... больше нет. Я сижу в этом... будущей комнате с большим балконом... лестницей... ещё не....но уже мне понятной. Мы работаем дольше, чем ... я хочу. На балконе... кошка... умывается. Мы поругались… Макс хотел бежать… Он ушёл по лестнице» Мы все еще сидели на кровати, и все также колыхалась занавеска, играя с луной, отбрасывая на старый скрипучий паркет блестящие силуэты тополей. - Что будем делать? - спросил я Лену, намекая на завтрашний день. - Мы можем остаться в этом городе, сходить в библиотеку, разузнать больше. - Лена ещё раз перелистывала дневник, шелестели страницы, шелестели тополя во дворе, шелестели губы Леночки. - Интересно, как ее звали? - Ты хотела на море, - напомнил я. Она не ответила, рассматривая рисунки на полях тетради. Я и не знал, что Лена может быть так тиха и красива, и задумчива. Возможно, она такая только по ночам. Белое лицо, чёрная маленькая морщинка у слегка изогнувшейся тонкой брови. На краю балкона зашевелилось пятно. Я поднялся с кровати, подошёл к окну, и через полупрозрачное кружево занавески разглядел кошку. Кошка вылизывала лапу. Готов поклясться, что в тот момент, когда я заметил её, кошка посмотрела на меня. Записи взяты из путевых дневников советского археолога и его жены. 1984 год.