Пентаптих

По позвоночнику Сису проходит дрожь. Её родные, её семья. Они вернулись, они здесь, они рядом. Они трутся друг об друга носами. Стоят на земле, прижавшись друг к другу плотно, сплетаются длинными тонкими телами. Сису чувствует каждый чужой вздох, удар родственного сердца и самую малейшую дрожь, и её саму начинает слегка потряхивать от эйфории, от бездны эмоций, затаскивающих куда-то глубоко в тепло и уют. Пенгу прижимается справа своей мягкой пухлой щекой, дышит с присвистом, с волнением, и их вновь обливает теплым весенним дождём. «Ты с нами, ты рядом, ты в безопасности и я люблю тебя», — в его молчании столько слов, столько братской нежности, что от этого осознания хочется цвести как апрельский лес. Пенгу такой в доску свой, такой обычный и такой привычный, но даже сейчас, в их драконьем душещипательном кубле, он незримо всех опекает, окольцовывая в защитном жесте всю их маленькую компанию, и у Сису щиплет в глазах. А пронзительная Прани вон уже плачет. Она всегда была ближе к земле, к людям, и во многие моменты жизни на них больше походила, чем все они. От того и знает, видимо, людьский облик — ибо душой с ними родственна. И сейчас даже совершенно по человечьи обхватывает её, Сису, за плечи, заваливается на спину в объятиях и прячет свою голову в голубом мехе на чужой шее, нежно рокоча. — Капелька, моя маленькая, — мелодично шепчет уже Амба, бодливо прислоняясь мордой к голове Сису спереди, заглядывает ей в глаза. Уже натешившись в сплетении родственных тел, она стоит почти прямо перед сестрой, и лишь хвост лежит ещё на чужих гребнях, мягко обнимая. Пенгу дуется и моргает, потому что грива Амбы лезет ему в глаза от порывов ветра, а сестра лишь хохочет, сестре весело, и нету той привычной степенности и спокойствия, лишь искристая радость и хлещущие через край эмоции. Амба сияет, и её свет, кажется, сейчас затмит само солнце, и вся она ныне — шкодливое дитя, даже в таком амплуа прекрасное, очаровывающее и завораживающее. И лишь Джаган так и не может найти покоя. Он всё течёт меж длинных тёплых тел, кончиком синего носа касаясь каждого, змеится, растворяясь в их дружном плетении подобно своему туману. В его действиях столько интимности, столько благоговения, что вся четверка желает спрятать взор, дабы не осквернить это таинство, и самим растаять друг в друге. Джаган обволакивает и окутывает, и кажется, что никакие ментальные рамки теперь не смогут удержать всё многообразие чувств, распирающее каждого из них. — Сестрёнка, ты с нами, ты больше не одна, — поют их души, поют их голоса, и как тогда, над рекой, когда они танцевали призыв и просили реку вернуть несвоевременно почившую душу, в их мыслях бьётся артерией вера в прекрасную, долгую и счастливую жизнь их прекрасной большой семьёй. И Сису всё же плачет, роняет слёзы на мягкую землю и теснее жмётся к ним, дрожа от облегчения и наконец избавляясь от тянущего, вынимающего душу ощущения одиночества и тоски. Люди прелестны, люди — это тоже любовь, но она — дракон, и теперь она со своими. Издалека другие водные духи тоже щурят глаза от подступившей влаги, купают гривы в упоенно льющем дожде и жадно ловят отголоски чужих эмоций, в молитвенном экстазе благодаря праматерь-реку за шанс для их маленькой спасительницы. После они обязательно и сами заобнимают её до умопомрачения, и Сису знает, Сису отныне слышит и чувствует каждого из них, ибо в ней бьётся их вера. Она поднимает голову в небо, задирает её высоко-высоко и ревёт мелодично, так по-звериному и так прекрасно, в этот момент ощущая абсолютную власть над этим миром и пылая к нему любовью. Она — не одна. С ней отныне целая Вселенная.