Убить в себе такое чувство

За окном осенняя ночь. Такая чужая и злая, кричащая о том, что почти наступила зима. Тусклый свет луны изредка пробивался сквозь плывущие черные тучи. Они казались тяжелыми, лишь сильный ветер толкал их вперед. Эта ночь была какой-то особенной, не такой как все остальные, вызывала тревогу, она теснилась в груди. Фридрих стоял у постели Штайна. Его совсем не пугало, что Альбрехт может открыть глаза и поинтересоваться, почему же немец тут стоит и пялится на него. Ваймер смотрел с нежностью и восхищением. Каждый раз как впервые. Фридрих явно испытывал, вовсе не то, что должен испытывать один парень к другому. Он убегал от этого вопроса, оправдывая эти чувства просто привязанностью, близкой дружбой, но все было на самом деле не так, и глубоко в душе Ваймер знал правду. Он смотрит на брюнета с детским восторгом. То, какой Штайн, просто стирало все рамки. Аккуратные черты лица, хрупкое телосложение, спокойный и нежный — слишком красив, слишком. Когда Альбрехт улыбался, ему или просто чему-то своему, Ваймер мог забыть обо всем важном, становилось всё равно. Но Фридрих не посмеет признаться в этой любви ни себе, ни кому либо еще. Тайна, которая должна оставаться в тени. Эти рвущиеся наружу чувства должны быть заперты. Ариец часто думал о том, как бы все могло сложиться, не будь войны. Как чудесно было бы в летний жаркий зной, когда все стараются спрятаться от жары дома, позвать Альбрехта прогуляться в лес. Наверняка он бы сначала упирался и отказался, но в итоге пошел с товарищем. Они бы поплелись по длинной дороге, через поле. Пройдя по такой жаре, когда воздух напоминает расплавленное железо, оба оказались бы в тени высоких деревьев, спасающих от испепеляющего солнца, хоть немного. Немцы завалились бы в траву, мягкую и еще никем нетронутую, где ползают мелкие твари. Если бы такое было возможно, Ваймер не стал сдерживать свое желание исцеловать юношеское тело полностью, не боясь, что его могут убить или отправить в лагерь с позором, нацепив розовый треугольник. Бесстрашно зубами искусать шею, плечи, руки, грудь. Отдаться и получить полную власть над человеком. Фридрих мечтал о ладонях на своем лице, и губах, мягко целующих в ответ. Что лучше чем любить, и быть любимым? Ах, можно ли убить в себе такое чувство? Немец ярко представлял все, будто наяву, а потом засыпал. В этом было не столько похоти, сколько настоящей любви и боли. На утро он словно забывал эти мысли и просто дружески улыбался своему Штайну. Этот парень явно родился не в то время, такой чувственный уж точно не для времен войны. Его можно было бы просто любить где-нибудь среди цветов, но не отправлять в окоп на фронте смотреть на убитые тела, у которых то и дело нет какой-то части тела. … В комнате стояла тишина, лишь тиканье часов разрывало её. Альбрехт сидел напротив, его глаза внимательно бегали по строчкам листа, который держал в руках. Затем взгляд перешел на сидящего напротив. Фридрих, не делая движений головой, резко опустил голубые глаза вниз, надеясь, что брюнет не заметил. — Что с тобой? — тихо спросил немец, отложив бумагу на стол перед собой. — О чем ты? Все нормально, — не отрываясь, шептал в ответ Ваймер. — Не ври, я вижу. С тобой что-то не то, — Альбрехт поднялся со своего места, медленно дойся и становясь перед товарищем. Фридрих, когда Штайн аккуратно пальцами приподнял голову за подбородок, заставляя смотреть на себя снизу вверх, уронил лист.  — Что случилось, Фридрих? — после небольшой паузы имя звучало по новому, не так как раньше. Ваймер обхватил ладонями чужие пальцы, уверенно держащими его лицо, и хотел было убрать их, но не смог, пальцы стали крепче сжимать подбородок. Парень занервничал, обстановка становилась всё напряженнее. Он резко поднялся, чем вынудил отпустить себя, но Штайн даже на шаг не отстранился, стоя все также близко. Теперь он смотрел на арийца снизу.  — Все нормально, Альбрехт, — Ваймер натянул слабую улыбку. Альбрехт сунул руку в карман, вытащив из него белый платок, и поднес его к носу Фридриха. Тот сначала не понял, в чем дело. — Нормально говоришь? Кровь из носа пошла, держи платок. Сядь пока, за аптечкой схожу. Платок пах свежестью. Фридрих закрыл глаза, лицо горело и краснело. Он думал, как Штайн может так просто прикасаться к нему, смущая. Дверь скрипнула, привлекая внимание, в комнате снова появился Альбрехт. Он приподнял брови, затем подошёл. — Говорил же сядь, — бросил немец, кладя аптечку на стол. Ваймер сел, он будто ожидал чего-то. Штайн достал вату и бутылёк, пара капель пропитали её, и парень склонился над товарищем. Одна рука легла на затылок, другой он засовывал ватку в нос. Ариец задержал дыхание, он смотрел на приоткрытые губы, ладонями сжимая подлокотники.  — Всё, — тихо прошептал Альбрехт, собираясь отойти. Сильные руки слабо обхватили его, светлая голова прижалась к животу, — устал? — Безумно. Штайн стоял неподвижно, сжимая ладони, затем всё же осмелился и начал гладить волосы, перебирая их. Спустя несколько долгих минут, сонный Ваймер отпустил его, откидываясь на спинку кресла с закрытыми глазами. «Люблю тебя» — тихо прошептал ариец, но не настолько тихо, чтобы Альбрехт не услышал его в этой оглушающей тишине. Глаза немца на мгновение стали шире, затем он вернулся в свое кресло, также тихо шепнул: — Не стоит говорить такие громкие слова вслух. … Погода испортилась окончательно, с неба посыпался снег, его было много, настолько, что к вечеру все вокруг было покрыто толстым белым слоем. Деревья оголились полностью, наступила зима. Альбрехт стоял у окна, наблюдая за природой. Солнце село рано и землю покрыла темнота. Помещение освещала тусклая лампа, она стала причиной пробуждения Фридриха. — Сколько сейчас времени? Как долго я спал? — Штайн взрогнул, резко обернулся к товарищу. — 4 часа точно, — глянув на часы, ответил немец. Ваймер поднялся и подошел к Альбрехту, неподвижно стоящему и смотрящему на снежинки. Глаза не моргали. Парень засмотрелся на дрожащие ресницы, длинные и густые. Немного постояв молча, Фридрих, не справляясь с нахлынувшими чувствами, обнял друга. Худые руки легли на плечи, прижимаясь в ответ. Комната наполнилась комфортом. — Ты сегодня страннее чем обычно, — с улыбкой сказал парень. — Сам удивляюсь, — грустно ответил Ваймер, — но сейчас можешь оправдывать мое поведение, что это все бокс, на котором мне мозги выбили. — Я не… Не считаю так, — возразил Штайн, отстаняясь от крепкого тела. Ариец взглянул на Альбрехта, и что-то в этот момент внутри будто разбилось, появилось ощущение, что сейчас он совершит ошибку, нужно сдерживать себя, но Фридрих не мог. Желание оказалось сильнее здравого смысла, он сделал то, за что может поплатиться не только разрушенной дружбой, но и жизнью. Хотя какой смысл жить в рамках, поставленных обществом? Чувства наслаждения и опасности липко разливались внутри, заполняя легкие, мешая дышать. Впервые Ваймер может насладиться сладостью этих тонких, сухих губ. Возможно, друг его возненавидит, осудит за такой дефект, за то, что он до потери памяти влюблен не в красивую девушку со светлыми волосами и пухлыми губам, а в него, парня, привычного Альбрехта, в котором как кажется на первый взгляд, нет ничего необычного. Поцелуй вышел лёгким, для одного он стал долгим, а для другого быстрым. Сердце застучало где-то в горле. Фридрих ждал, что же скажет товарищ, не не услышал ничего, лишь получил пощёчину и громкий хлопок дверью. Щека покраснела. «Не принял меня, — пронеслось в голове, — на что я вообще рассчитывал? Глупец…» … Альбрехт медленно брел по тёмным коридорам, обдумывая произошедшее. Он сомневался, что когда-то очевидное станет проявляться. Знал, что Фридрих покажет эти чувства, но не так быстро. Штайн не был готов, он испугался. Пальцами немец прикасался к горящим губам, эта близость разжигала внутри пожар. На ладонях стойко держался запах Ваймера. Безумие накрывало с головой. Как бы Альбрехту хотелось вернуться в ту комнату и без сомнений, поцеловать арийца снова, знает только он сам и бог. Немец вернулся в комнату, парни занимались своими делами, оставалось совсем немного до отбоя. Парень переоделся и лег в постель, закутавшись шерстяным одеялом. Дежурный проверил все ли в кроватях и выключил свет, даже не спросив где Фридрих. Штайн молча смотрел в потолок, ему будто чего-то не хватало. Прошло примерно полчаса, за дверью послышались шаги. Это определённо был Ваймер, сердце пропустило удар, а затем забилось быстрее. Альбрехт закрыл глаза, расслабил лицо, делая вид что спит. Вошедший тихо переоделся после чего подошёл к постели, но не к своей. Он встал перед Штайном, тот в свою очередь слушал дыхание Фридриха. «Прости» … Прошло несколько дней, ни один не решался поговорить, оба избегали друг друга, иногда встречаясь взглядами. Будто боялись. Альбрехт все больше сидел за работой над газетой, а Фридрих пропадал на тренировках. Но в груди каждого копились чувства грусти и неполноты. Ваймер в один момент просто не выдерживает, ему слишком сильно не хватает общения с другом. Он приходит в кабинет, перед тем как зайти, парень долго стоит перед дверью, с тяжелым вопросом как вообще начать диалог? Фридрих забыл все эти мысли, что мучали. Хотелось просто зайти и молча смотреть на Альбрехта, такого родного и в тоже время далёкого. Ариец решился, и с полной уверенностью, мотивированный мыслю, что нужно действовать ради Альбрехта, вошёл, но переступив порог, вся уверенность осталась за ним. Штайн сидел за столом, сильно ссутулившись, читал что-то. Резко открывшаяся дверь сразу привлекла его внимание, в комнате появился блондин. — Фридрих? — спина стала ровной мгновенно, а взгляд холодным и спокойным. В глазах было страшное безразличие, под которым скрывалось настоящее волнение.  — Я хотел поговорить, — сразу начал Ваймер, медленно подходя ближе. Альбрехт опустил глаза вниз. Все происходящее напоминало комок нитей, что путаются все сильней. Сейчас им стоит разобраться с эти, решить все разговором, спокойно.  — Да, пожалуй, ты прав — тяжело выдыхая, выдал юноша. В стоящем напротив появилась уверенность, он явно ожидал не этого.  — В общем, тот случай… Я хотел бы извиниться, — Фридрих был натянут как струна, он говорил, пытаясь не смотреть на друга, — это был глупый и необдуманный поступок, просто порыв эмоций.  — Фридрих, — в мгновение Штайн оказался перед ним, без страха, — ты не виноват, просто тебе нужно время. Ваймер прищурил глаза, впервые ему хотелось плакать, как обиженному ребёнку. — Нет, Альбрехт, нет! Дело именно во мне, я хочу убить эти чувства к тебе! Но когда ты так близко, когда просто стоишь рядом или улыбаешься, я теряюсь. Это невозможно сдержать! — парень не кричал, громко шептал так, чтобы слышно было только в этой комнате, только им вдвоем. — Прости меня, но если скажу, что взаимно, то когда расстанемся будет лишь больнее, — Штайн прикоснулся ладонью щеки Фридриха, тот начал целовать её. — Тогда, давай не будем расставаться, Альбрехт, — голова арийца легла на чужое плечо, — пожалуйста. — Фридрих, — руки гладили спину, проходясь по каждому позвонку, движения вызывали комфорт, ничего не предвещало боль. Терпимая, но долгая, — ах! Фридрих, нет, перестань! Ваймер сделал шаг назад, а затем еще один, и ещё, отойдя подальше, неразборчиво шепча извинения. Штайн смотрел на него, но не видел того Фридриха, это человек был разбит. Печаль нескончаемая. Внутри все сжалось, он ощущал словно чужую боль, ту самую, что сам же причинял. И сейчас в голову пришла мысль, та, от которой Альбрехт уходил, мысль о том, что на самом деле он чувствует к Ваймеру такое же сильное влечение Парень сжал челюсть, кулаки. Осторожно подойдя, он заглянул в глаза друга. Долгое молчание, они просто смотрели, словно говорили без слов. Штайн не выдержал, моргнул и опустил голову.  — То, что происходит в этой комнате, должно навсегда остаться здесь. — Конечно… … Он рассматривал чужое тело, напоминающее фарфоровую куклу со стеклянными глазами. Фридрих недоумевал как парень, обычный, худой парень, может вызывать столько мурашек. Прекрасный Альбрехт, такой нежный, что все и вся казалось мелочью, он вызывал головокружение, одними тонкими пальцами. Женственная хрупкость, что вовсе не должна быть у мужчины, присутствовала в этом мальчике. Этот момент, когда любая мелочь становится важной, был наполнен ничем другим как любовью. Ничего другого не надо, лишь бы смотреть и прикасаться. Сокрыть от мира, сделав только своим, сокровенным. Как и хотелось столько времени, аккуратные ладони мягко легли на щеки и губы приятно соединились в поцелуе. Без напора, без страсти. Простое слияние губ вызывало у обоих бурю новых ощущений. Высшая степень близости для людей — разрешение прикасаться к себе вот так. Безумие, беспамятство туманили разум. Страх исчез, остались только приятные чувства. Два совершенно разных человека, оказались так близко. Движение тел было медленным, аккуратным, не было этого бешеного ритма. Этот вечер был первой любовью.