две недели, три дня и четыре часа

— итак, ты съехался с той китайской моделью из университета, — констатирует факт джошуа и подносит пляшущий огонёк зажигалки к концу сигареты, зажатой между губ джуна. — и как впечатления? джун курит. джошуа не осуждает и выходит на улицу вместе с ним каждый раз, когда они сидят в одном из этих недорогих гентских кафе, где подают чайник молочного улуна всего за два евро, по субботам, и джун хочет покурить. джошуа даже таскает зажигалку в кармане пиджака для таких случаев, потому что джун постоянно теряет свою. — я просто рад, что переехал, — признаётся он и выпускает облако горького дыма в ещё тёплый вечерний октябрьский воздух. — мои бывшие соседи были сущим кошмаром. в сравнении с ними, хао — ангел. и квартира хорошая, — джун сбрасывает пепел на сухой асфальт под ногами. — я бы даже сказал, идеальная. я плачу за неё на десять процентов меньше, чем мог бы, и это мечта, — с губ джошуа срывается смешок. город вокруг медленно дотлевает. — но из-за этих десяти процентов я не могу не потворствовать желаниям минхао. он собирается устраивать вечеринку в честь новоселья завтра, и я не могу с неё слинять, потому что он буквально содержит меня на десять процентов и это невежливо. — чего страшного в вечеринке в честь новоселья? — джошуа интересуется скорее от скуки, чем из искреннего любопытства. он мёрзнет в одном пиджаке и играет с колёсиком зажигалки, освещая руки искрами оранжевого. — он же модель, — объясняет джун. — а, значит, он пригласит своих друзей-моделей, а они сливки общества, которым я вряд ли понравлюсь, — джун делает затяжку и выпускает дым через ноздри. джошуа хмурится и убирает зажигалку в карман. — у меня непереносимость лактозы. — во-первых, это неправда, — серьёзно замечает джошуа. — во-вторых, — он толкает джуна в плечо, несильно, но достаточно для того, чтобы он покачнулся и чуть не выронил сигарету из рук. — прекрати так делать. сожжёшь себе всю слизистую, — джошуа учится на медицинском факультете гентского государственного, сколько джун его помнит. они познакомились, когда джун ещё не отчислился, и тогда джошуа уже учился то ли на втором, то ли на третьем курсе. на каком курсе магистратуры он учится сейчас, джун не имеет ни малейшего понятия. — в-третьих, ты всем нравишься. — ложь, — протестует джун. — я не нравлюсь джонхану. — не считается, — фыркает джошуа. — джонхану никто не нравится. — снова ложь, — замечает джун и смахивает выпавшие на лоб русые пряди пальцами. на улице пахнет кофе с ванильным сиропом и отголосками лета осенью, чем-то клубничным, как шампунь или леденцы, которые продают на кассах в супермаркете. — джонхану нравишься ты. — не я ему нравлюсь, а моя грин-карта, — джошуа вздыхает и кивает на стеклянную дверь кафе, из которого они вышли пятью минутами ранее. — докуривай уже давай. у нас там чай стынет. они возвращаются внутрь, когда джун тушит и на половину не выкуренную сигарету и джошуа впечатлённо присвистывает, потому что джун редко так делает. ещё джун редко пользуется общественным транспортом, но, когда пользуется, делает это с удовольствием и без смысла. ездить он любит на трамваях, по вечерам: садится на гравенстин и наблюдает за тем, как на каждой остановке вагон пустеет и наполняется людьми разных возрастов и национальностей — джуну нравится гадать, откуда они, для чего приехали в гент и зачем — доезжает до конечной на четвёртой линии в районе москвы, доходит до второй ветки пешком, садится на трамвай там и добирается до вогельмаркта, откуда идёт домой: полчаса шагом или пятнадцать минут спортивной ходьбой. джун любит трамваи за людей — и за исправно работающие кондиционеры. джун цепляется за внешность, за детали, за взгляды и прикосновения: ему нравится читать надписи на футболках и названия книг, которые случайные пассажиры держат в руках; нравится различать ароматы духов; нравится невзначай подслушивать телефонные разговоры и невзначай запоминать их на всю оставшуюся жизнь; нравится задевать чьи-то пальцы своими; нравится влюбляться на пять минут. в вону джун тоже влюбляется, и пока не знает, на пять ли это минут, на пять дней, недель, лет или на всю оставшуюся жизнь. в воскресенье минхао долго просит джуна надеть на вечеринку что-нибудь более презентабельное, чем мятая футболка, и даже предлагает одну из своих шёлковых блузок, но джун отказывается, то ли из вредности, то ли из желания выделиться из толпы изящных и красивых друзей минхао, которых джун знает очень смутно и может поддержать с ними разговор, когда дело касается литературы или изобразительного искусства, но не когда дело касается моды. джун курит на узком балконе, заставленном кастрюлями и банками с засоленными овощами, и мёрзнет, пока в гостиной горит тёплый свет. минхао заглядывает на балкон, когда джун тушит сигарету о керамическую пепельницу на подоконнике. — пойдём, — он, в длинном вязаном кардигане, с бокалом красного вина в руке, всегда говорящий с джуном на китайском, когда они вдвоём, сейчас почему-то обращается к нему по-корейски. — я тебя с друзьями познакомлю. джун послушно идёт в гостиную вслед за ним и видит вону, как ему кажется, впервые, среди разноцветных блестящих молодых людей, похожих на конфеты в подарочной коробке. джошуа говорит, что первое, что он замечает в людях, — это улыбка и руки: улыбка — потому что джошуа учится на стоматолога; руки — потому что любит, когда его касаются. первое, что джун видит в людях, — это всё; он смотрит жадно, с жаждой, будто бы мир вокруг него — вода. он замечает, что у вону красивые руки, какие-то особенно тонкие у запястий, с длинными пальцами, чем-то похожие на женские. вону красивый — не так, как минхао или джошуа, или друг минхао мингю — вону красив, как красивы статуи или картины: на них могут быть изображены не самые привлекательные люди, не самые живописные пейзажи и не самые гармонично скомпонованные натюрморты, но они всё ещё захватывают дух и выбивают землю из-под ног. а ещё вону красив по-мальчишески: такие как он носят очки и читают умные книги, и джун всегда хочет таких как он развратить и украсть у них что-нибудь, что ещё никто не смел у них красть, — поцелуи, мысли или веру. у вону низкий голос. его ладонь приятно сжимать в своей во время рукопожатия; приятно смотреть ему в глаза, пока он говорит. он улыбается, поднимая один уголок губ выше другого, и смешно морщит нос — морщинки, морщинки, морщинки. сунён утаскивает вону на кухню, и джун смотрит им вслед, закусывает губу и гадает, любит ли вону кого-то; как он любит; как он читает: произнося слова одними губами, как это делает джошуа, или молча, про себя, как это делает минхао; использует ли он пальцы вместо закладки для книг; какой чай он пьёт; как заставить его смутиться; как заставить его улыбнуться; откуда он, для чего и зачем. когда джун находит вону в своей спальне, он думает, что по-другому быть и не могло. когда он целует его в почти янтарном тусклом свете ламп, он думает, что вону намного сложнее, чем джун предполагал. джун не верит в любовь с первого взгляда — он испытывает её каждый день, привык к ней, как к стакану тёплой воды перед завтраком или корейскому языку — чужому языку, касающемуся его губ, случайно, будто бы невзначай. джун не знает, хочет ли вону большего, но догадывается, потому что вону его не останавливает, когда джун бережно стягивает рубашку из шифона с его плеч, когда джун целует его шею и когда джун останавливается сам и смотрит ему в глаза несколько минут, в тишине, состоящей из голосов за дверью и прелюдий дебюсси, играющих в гостиной. — всё в порядке? — джун не спрашивает, в порядке ли вону, потому что знает, что на такой вопрос тяжело ответить «да», но в порядке ли «всё» — это не вону, а то, что вокруг. вону кивает. — ты можешь использовать слова, — выходит чуть более властно, чем джун планировал, но ему нравится, какой эффект это на вону производит. — вербальное согласие было бы очень кстати. — всё в порядке, — вону говорит тихо, но джун его слышит, читает по губам — сцеловывает с губ. — можешь продолжать. джун продолжает. на мгновение, когда вону выдыхает, пока джун целует его ключицы, джун думает, что это не на одну ночь — вечер; что это по-настоящему, и пугается, потому что с такими, как вону, обычно всё слишком реально, а реальность редко бывает к джуну снисходительной. джун стаскивает с себя футболку через голову. от вону пахнет крепким чаем с бергамотом и чем-то горьким, как тёмный шоколад или варенье из сосновых шишек, но целовать его сладко, сладко, сладко. он шумно и рвано дышит, и джун подстраивается под его дыхание и улыбается, когда вону беспомощно ловит воздух ртом, потому что ладонь джуна ложится на застёжку его брюк. джун убеждает себя в том, что это не по-настоящему — так же, как со всеми теми парнями, с которыми он знакомится в барах или которые флиртуют с ним на работе. единственное, что отличает вону от них, — это то, что он друг минхао, и джун может столкнуться с ним снова в любой момент. джун уверен, что это не по-настоящему, пока вону не приходит к нему на работу на следующий день и при белом электрическом свете ламп под потолком магазина джун не понимает, что реальность, какой бы неблагожелательной она к нему ни была, красива. вону выглядит и смотрит на джуна так, что у джуна начинает болеть сердце — изнывать, почти как от тревоги, которую он испытывал на семинарах по социологии в университете; как во время экзаменов, когда джун знал все правильные ответы и даже больше, но всё равно нервничал. джуну нечего вону дать, но он хочет отдать ему всё: свой любимый жёлтый свитер, своё ноющее и обливающееся кровью сердце, своё тепло, все правильные ответы и даже больше. джун уверен, что был влюблён в каждого из своих друзей однажды: в минхао, в джошуа и даже в сунёна — и пытается убедить себя в том, что то, что происходит с ним и вону, — всего лишь начало дружбы, но вечером вторника джун зачем-то целует его в коридоре его квартиры, когда вону провожает его до лестничной площадки. целовать вону — почти как пить воду, но в разы приятнее, питательнее, красивее, нежнее, слаще. вону подставляет ладонь под его губы, когда джун хочет поцеловать его шею, и джуну становится смешно. на вону его свитер. на вону следы его губ. джун оставляет поцелуй на его виске и не оставляет ему свой номер. вечером среды джун идёт к джошуа и покупает коробку конфет из белого шоколада на случай, если его не захотят впускать. джошуа живёт в квартире недалеко от разлива реки лис, между собором святого бавона и ночным клубом. он купил её, когда учился на третьем курсе университета и решил окончательно перебраться в гент из лос-анджелеса. от калифорнии в джошуа остались лишь фотографии малиновых закатов в фотоальбоме и акцент, из-за которого он любит говорить по-английски, хотя знает голландский, немецкий и немного французского. когда джун и джошуа только познакомились, джун не знал, что джошуа — американец; заговорил с ним по-корейски и необыкновенно удивился тому, что джошуа говорит на нём хуже, чем джун. от кореи в джошуа остались лишь этническая принадлежность, язык, который он выучил по просьбе матери, и джонхан, который открывает дверь квартиры на седьмом этаже, когда джун надавливает на звонок указательным пальцем. он в длинном шёлковом халате, бледный и до потери памяти красивый, окидывает джуна скептическим взглядом и делает шаг назад. — джису-а, — он кричит куда-то в кабинет, в котором работает джошуа. из всех их общих знакомых только джонхан называет джошуа его корейским именем. — джунхуэй пришёл. джун заходит внутрь и закрывает за собой дверь. в квартире пахнет имбирным печеньем. джонхан уходит в гостиную, босиком, взмахивая бордовым подолом халата. джун наклоняется, чтобы развязать шнурки на ботинках, вздыхает, громко и демонстративно, специально, чтобы джонхан услышал его из гостиной, и следует за ним. джонхан джуну не нравится: джошуа познакомился с ним в прошлом апреле, когда ездил на двухнедельную практику в сеул, а потом вернулся в корею в июне только для того, чтобы увидеть джонхана снова, а в августе джонхан перебрался из сеула в гент, не зная языка и не имея здесь ни работы, ни собственного жилья. ни джошуа, ни джонхан не рассказывают подробностей своего знакомства, и джун уверен, что эта история входит в список тех, которыми делиться неэтично. джонхан умный — не академически умный, а благословлённо богом умный, и каждый раз ему искусно удаётся заводить джуна в тупик, а джун ненавидит оказываться в тупике. джун джонхану не доверяет, потому что джонхан похож на специального секретного агента под прикрытием, который вытягивает из людей — из джошуа — информацию и деньги. джун понимает, что джошуа в джонхане нашёл: у него необыкновенная улыбка и красивые руки. но джун не понимает, что именно в джонхане заставило джошуа позволить ему ворваться в свою жизнь и разрастись в ней кустом дикой розы, благоухать, радовать глаз, но требовать постоянного ухода и колоться. — обычно ты не приходишь без предупреждения, — джошуа появляется в дверях гостиной. его волосы не уложены, и из-за этого он выглядит на пару лет моложе. — что-то случилось? джонхан сидит в кресле, закинув ноги на подлокотник, и смотрит на джуна с неподдельным интересом. что-то случилось, но джун не хочет рассказывать об этом при джонхане, потому что джонхан любит делать саркастичные замечания и давать советы — это сбивает с толку и раздражает, но попросить джонхана уйти тоже не кажется хорошей идей — с некоторых пор это и его квартира тоже. джошуа смотрит на джуна выжидающе, и джун кашляет. — я встретил человека, — он сидит на краю дивана перед журнальным столиком, заваленным книгами о медицине и несколькими сборниками стихов, попавшими туда по случайности. — в воскресенье. мы, — джун пытается подобрать правильные слова и неопределённо ведёт плечом. — ну, как обычно, — джошуа кивает и наконец заходит в гостиную. за незашторенным окном мигают уличные фонари, автомобильные фары и звёзды, только начинающие загораться на небе. — в понедельник он пришёл ко мне на работу, а вчера я был у него дома и отдал ему свой румынский свитер. — spicy, — резюмирует джошуа и садится на диван рядом с джуном. от него пахнет стиральным порошком и духами, которыми пользуется джонхан, — чем-то миндально приторным и сахарным, как пирожные в белой рассыпающейся по тарелке пудре. — а в чём, собственно, проблема? — да никакой проблемы нет, наверное, — джун забирается на диван с ногами. — просто это сбивает с толку. он пришёл, чтобы увидеть меня. сам. а потом я пришёл, чтобы увидеть его. тоже сам. я думал, это не входит в культуру секса на одну ночь. — ты уже называешь это культурой? — вопросительно вскидывает бровь джошуа. — мне стоит беспокоиться? — о чём? — хмыкает джун. в гостиной тепло из-за встроенного в искусственный камин обогревателя, который стоил джошуа трёх месяцев работы в детской стоматологической клинике и у которого теперь джонхан греет босые ноги и руки в кольцах с разноцветными камнями совершенно бесплатно. джун обнимает колени. — беспокоиться о чужом бесстыдстве — не самое полезное занятие. — зато беспокоиться о чужих венерических заболеваниях — очень даже, — возражает джошуа и тянется, чтобы взять кружку с остывшим чаем с молоком, который джонхан заварил ещё утром, с журнального столика. — что это за человек? которого ты встретил, i mean. — друг минхао. он преподаёт литературу в гентском. красивый, но мало разговаривает и выглядит как человек, который неиронично читает кафку. — звучит как описание идеального партнёра, — как бы невзначай бросает лениво развалившийся в кресле джонхан. — я думал, я идеальный партнёр, — замечает джошуа, делает глоток чая и ставит кружку обратно на стопку медицинских энциклопедий. — легкодоступный и идеальный — это немного разные вещи, любовь моя, — джонхан как-то особенно изящно поднимается из кресла, делает пируэт на ковре, падает джошуа на колени, обвивая его шею руками, и бросает короткий взгляд на забившегося в угол дивана джуна. — я шучу, если что. — вы мерзкие, — джун кривится. — и токсичные, — джонхан бережно убирает тёмную чёлку со лба джошуа рукой и оставляет поцелуй на его коже. — почему вы всё ещё вместе? — вырастешь — поймёшь, — отзывается джошуа и прижимается к ладони джонхана губами. джун имитирует звуки рвоты и сползает с дивана. когда он собирается уходить, джошуа стоит в коридоре, припав к стене плечом, и следит за тем, как джун медленно завязывает шнурки на ботинках. джонхан забирает у джуна коробку конфет из белого шоколада и уходит на кухню, не прощаясь. джун накидывает пальто на плечи и собирается открывать дверь, когда вспоминает кое-что важное. — ты случайно не знаешь, — он держится за ручку двери пальцами. — что делать, если у тебя тремор? — у тебя тремор? — обеспокоенно спрашивает джошуа. в полутьме коридора его серьги блестят золотом. джун качает головой. — ну, конечности могут дрожать из-за медленной циркуляции крови. помогает тепло. можно размять руки и ноги, выпить или съесть что-нибудь тёплое. если это эссенциальный тремор, то обычно назначают медикаментозную терапию. выписывают всякие блокаторы, витамины или транквилизаторы, — джун кивает. — у кого-то из твоих знакомых тремор? — что-то вроде того, — уклончиво отвечает он и открывает дверь. — спасибо, — на лестничной клетке горит приглушённый жёлтый свет. джошуа проводит по волосам ладонью, убирая их с лица. в полутьме коридора его глаза блестят тем же золотом, что и серьги. — киновечер в субботу всё ещё в силе? — джошуа кивает и улыбается. его улыбка тоже необыкновенная, и джун понимает, что джонхан в джошуа нашёл. — до встречи тогда. домой джун возвращается на трамвае и впервые за долгое время не запоминает ни одного лица, ни одного разговора и ни одного взгляда, направленного на него самого же. он мнёт пустую пачку из-под сигарет в кармане пальто и думает о шэньчжэне, о жемчужной реке, по которой скучает, и о мальчике, в которого влюбился, когда ему было шесть лет, — он был немного старше джуна, пересказывал ему сюжеты книг, которые читал, пока они сидели в коридоре музыкальной школы; джуну очень хотелось ему нравиться, поэтому он читал все его любимые книги и делился с ним фруктами из контейнера перед занятиями специальностью, но мальчику было всё равно — ему нравилась девочка из класса сольфеджио, а джуна он считал другом. тогда джун понял, что дружить намного проще, чем любить. джун думает, что именно из-за этого у него никогда ничего не могло бы получиться с минхао или с джошуа, или даже с сунёном. влюбляться на пять минут — просто, а любить кого-то по-настоящему — тяжело, но в трамвае джун на пять минут ни в кого не влюбляется и только думает о мальчике из шэньчжэня и почему-то о вону. у джуна никогда не было хорошего примера отношений между двумя мужчинами, и сам джун любить кого-то по-настоящему так и не научился. он не чувствует ничего сильнее физического влечения или эстетического удовлетворения, но вону вызывает что-то совершенно иное — что-то, что заводит джуна в тупик, а джун ненавидит тупики, но думает, что любить вону по-настоящему было бы драгоценно. утром четверга джун насыпает хлопья в тарелку с оставшимся после предыдущей порции молоком и перебарщивает. недавно проснувшийся минхао сидит напротив него, забравшись на стул с ногами, и греет руки о кружку с кофе. — это десятый круг ада, — говорит он. джун вопросительно вскидывает бровь. — хлопья, — объясняет минхао. — после них остаётся молоко, и ты добавляешь ещё хлопьев, но насыпаешь слишком много, и тебе снова приходится добавлять молоко, и оно не кончается в твоей тарелке никогда. джун старается не улыбаться, но всё равно улыбается. минхао прячет свою улыбку в кружке кофе. на окне висят кремовые шторы — цвет «нежного прикосновения» или чего-то в этом роде — минхао пытался джуну объяснить, но джун так и не понял. — а вону, — вдруг говорит джун, когда улыбка наконец сползает с его лица, и сам же пугается произнесённого имени. — он, — хлопья в его тарелке медленно размокают. — ему нравятся мужчины? — наверное, — жмёт плечами минхао, невозмутимо, словно они обсуждают погоду за окном или рецепт брусничного пирога. — мы никогда не говорили об этом, но, наверное, да. — окей, — бормочет джун и смотрит на хлопья, уныло плавающие в его тарелке. — а он, — джун хмурит брови. — он встречается с кем-то? — я не знаю, джунхуэй, — минхао встаёт из-за стола и забирает с собой кружку. — почему бы тебе самому не спросить у него об этом? — я не разговариваю, — джун делает многозначительную паузу. — о таких вещах. — мне очень жаль, — фыркает минхао и выливает остатки кофе в кухонную раковину. джун отталкивает от себя тарелку с хлопьями и продолжает хмуриться. минхао смотрит на него сочувствующе — джун ненавидит, когда на него так смотрят, — и добавляет чуть мягче. — он ведь нравится тебе, да? — обсуждать такие вещи с минхао кажется неправильным. с минхао кажется неправильным делать многие вещи: делить квартиру, желать друг другу спокойной ночи и расходиться по разным спальням после, говорить на любом другом языке кроме китайского, просить его есть что-то более существенное, чем салат из латука и редиса, — но джун всё равно это делает несмотря на то, что между ними пропасть — океан или лужа — из почти забытой близости. джун закусывает щёку изнутри. минхао опирается на разделочный стол поясницей. — ты можешь сказать мне, ты знаешь? — я не знаю, — честно признаётся джун и сразу же поправляет себя. — в смысле, я знаю, что могу сказать тебе, но не знаю, нравится ли мне он. вону не похож на тех, кто обычно вызывает у джуна интерес. вону нежный и вряд ли сам это осознаёт. все те мужчины, которые когда-либо хотели джуном обладать, не боялись этого показывать: хватали джуна за руки, иногда слишком грубо, так, словно джун им уже принадлежит; толкали его на себя или к стенам; говорили что-то, что джун совсем не хотел слышать. вону, напротив, боится лишний раз до джуна дотронуться, словно джун — мотылёк, с крыльев которого от любого случайного прикосновения может осыпаться пыльца. вону осторожный. внимательный. он задаёт удивительные вопросы — джун никогда не думал, что вещи, о которых он говорит и спрашивает, могут быть для кого-то важными. в вону есть то, что джун во всех людях вокруг себя неосознанно ищет, — неразрешённая дилемма, задача, решение которой ещё не найдено, ради поиска которого стоит продолжать жить, — все эти вопросы, которые вону джуну задаёт, кажутся болезненно искренними, словно вону по-настоящему интересно. джун ценит это, а ещё знает, что он, как никто другой, хорош в том, чтобы находить ответы на неразрешимые вопросы. — знаешь, джунхуэй, — минхао выглядит непривычно серьёзным. — мой тебе совет: перестань копаться в себе. вам с вону всего лишь надо поговорить, и всё будет в порядке. — мы с тобой не разговаривали, но у нас всё было в порядке, — замечает джун. минхао опускает взгляд на кафельный пол и сжимает переносицу указательным и большим пальцами. — разве нет? минхао медленно качает головой. через полчаса ему нужно будет ехать на съёмку на другой конец гента, а джун пойдёт в торговый центр недалеко от городского парка пешком — океан или лужа в целый город. находясь рядом с минхао и говоря с минхао о вещах, о которых джун старается не думать, даже когда находится наедине с собой, джун чувствует себя уязвимым. словно он вальсирует на шатком мосту над бесконечной пропастью. — всё было не в порядке, гэ, — на выдохе произносит минхао. он зовёт джуна «гэ», только когда раздражается. — в смысле, — он сцепляет руки в замок. — мне было неловко и стыдно за то, что я ничего не почувствовал, и я хотел знать, что думаешь и чувствуешь ты, но ты о таких вещах не разговариваешь, поэтому я неделю ходил и мучился, пока не увидел тебя с каким-то второкурсником на вечернике в кампусе, — минхао отходит от разделочного стола и проводит ладонью по волосам. — в общем, было бы мило, если бы ты хоть что-нибудь сказал тогда. это сберегло бы мне нервы, — он пересекает узкую кухню в два шага и останавливается в дверях. — может, ты ещё можешь сберечь их для вону. джун думает, что не умеет беречь. он умеет влиять, изменять, отнимать, бросать, разрушать, оставлять след, портить всё, стараясь ничего не испортить. беречь сложнее, чем менять и преобразовывать. любить сложнее, чем влюбляться. пальцы вону холодные, когда он зарывается ими в спутанные волосы джуна. от него пахнет зубной пастой. его руки дрожат. джун приходит к нему вечером пятницы, потому что его просит минхао, и надеется, что они не будут разговаривать. джун осознаёт, насколько это важно — говорить — так же, как осознаёт, насколько важно завтракать или спать не менее семи часов в день, но всё равно периодически пропускает завтраки и не спит совсем. джун не умеет заботиться о людях, но не боится этого делать, поэтому, когда вону лежит на краю кровати, обняв плечи руками, со сползающими на кончик носа очками, беспомощный, джун думает, что никуда не уйдёт — и не уходит. вспоминает то, что джошуа говорил ему про тремор, помогает вону переодеться, греет рис в микроволновой печи, накрывает вону одеялом, утыкается носом куда-то ему в шею, вдыхает аромат его геля для душа и жмурится. — тебе нужно спать, — полушёпотом говорит джун. в спальне вону темно, и джун не может различить, открыты его глаза или нет. вону разрешает ему надеть одну из своих футболок вместо пижамы. она пахнет кондиционером для белья. — так головная боль пройдёт быстрее. — я не могу заснуть, — еле слышно отзывается вону. их ноги переплетаются под одеялом. — хочешь, я посчитаю овец для тебя? — спрашивает джун. руки вону неуверенно скользят по его шее и плечам, так, словно он слепой и джуна не видит, но пытается убедить себя в том, что он рядом. — или мы можем сыграть в слова. — слова, — бормочет вону. джун кивает и прижимается к вону ближе в попытке его согреть. они играют, пока вону не засыпает. осень — naturtalent — tourbillon — нежность — taalgrap — простота. джун думает о том, что ни разу не ночевал не в своей квартире, не спал не в своей кровати просто так. никогда не надевал не свою футболку просто так. никогда не накрывался не своим одеялом просто так, чтобы согреться или чтобы согреть. он никогда не чувствовал что-то настолько сильное и болезненное просто так. по потолку ползают дрожащие на ветру тени. холодные руки вону неподвижно лежат на подушке. у джуна в голове — сумасшествие и шторм на побережье у царя ветров эола, и сам джун — одиссей, никто, а как никто может кого-то любить? как никто может быть кем-то для кого-то? на мгновение джун думает о том, чтобы бесшумно выбраться из-под одеяла и сбежать. от одних отношений джун сбегал в румынию, прятался среди карпатских гор, как дракон в металлической чешуе, пока не убедился в том, что его больше не любят, — в том, что он больше не любит тоже; от других — в японию. от вону джун готов бежать и в канаду, и в финляндию, и во францию, и в россию, но вместо того, чтобы отдаляться, джун почему-то каждый раз возвращается и остаётся, а делает он так довольно редко. руки вону сами непроизвольно тянутся к джуну и цепляются за его футболку. джун чувствует их холод даже сквозь ткань, закрывает глаза и думает, что одна ночь, которую он проводит не в своей квартире, не в своей кровати просто так, ничего не значит — это не по-настоящему. настоящее — yen — надрез — значение — yeux — xian — нежность, снова. джуну снится, что он любит. любит так, что это не причиняет ему дискомфорта; любит так, как он должен был бы любить своих родителей — безусловно; любит, не ожидая ничего в ответ, но ответ получая, и это разливается по грудной клетке теплом, сладким засахаренным мёдом, водой, которая смывает грязь, кровь, пот и слёзы. джун выбирается из постели через час после того, как вону уходит в университет, и долго сжимает небесно-голубой джемпер, в котором вону спал, в руках. он хочет курить, но боится делать это в его квартире, поэтому моет посуду, оставшуюся с вечера, вместо. на экране телефона высвечиваются уведомления о пропущенных звонках минхао и отправленном чуть позже полуночи сообщении: «где ты?». джун отвечает лаконичным «у вону» и дипломатично игнорирует все последующие сообщения. он ходит по квартире вону как по музею, в котором остался один, дотрагивается до обоев и до покрытых еле заметным слоем пыли горизонтальных поверхностей столов и тумб. проводит пальцами по шторам, тюли, висящим в шкафу свитерам и рубашкам, ещё раз падает на кровать, которую заправит чуть позже, утыкается носом в подушку и дышит, жадно и тяжело; встаёт, ложится на пол, водит по паркету руками, снова встаёт, протирает стол на кухне, открывает книги, стоящие на полках, на случайных страницах и пробегает по строчках глазами. вону делает пометки на полях и обводит некоторые слова простым карандашом. у него есть издания на корейском, на немецком, голландском и французском, и в каждом из них он подчёркивает цитаты про любовь. джун заходит в ванную, в которой они чистили зубы прошлым вечером, пальцем оттирает след пасты от раковины, заглядывает за шторку душа и находит лакричный гель. открывает крышечку и вдыхает запах. гель пахнет сладко, как микстура от кашля откуда-то из детства, которую было не противно пить. джун вертит лиловую бутылку в руках, читает инструкцию по нанесению на голландском и проводит по контуру букв указательным пальцем. джун не любит лакричные конфеты, но выдавливает гель себе на ладони и подставляет руки под поток воды из крана. раковина заполняется пеной. джун поднимает взгляд на своё отражение в зеркале и замирает. его руки всё ещё липкие и мокрые из-за геля. — я веду себя как извращенец. — все влюблённые ведут себя как извращенцы, — заверяет его джошуа. они лежат на застеленной кровати в его спальне вечером субботы, смотрят в потолок и ждут, пока «четыре месяца, три недели и два дня» загрузятся на лежащем на краю кровати ноутбуке. руки джуна всё ещё пахнут лакричным гелем. — что вообще есть любовь? — меланхолично спрашивает он и подкладывает ладони под голову. джошуа одёргивает край задравшейся футболки и задумывается. на прикроватной тумбочке стоит фотография джонхана, сделанная джошуа ещё летом в сеуле. — любовь, — он произносит это слово вдохновенно, так, словно оно значит больше, чем значит на самом деле. — любовь — это когда он переезжает из южной кореи в бельгию ради тебя. — нет, джошуа, — джун приподнимается на локтях. в его голосе слышится насмешка. — любовь — это когда он живёт у тебя в квартире как содержанка и до сих пор не ищет работу, а ты потакаешь его прихотям, потому что у него симпатичное лицо. — in my defense, у него не только лицо симпатичное, — замечает джошуа. — и, вообще, speaking of your perverted behavior, нормы морали такие шаткие, что в один день ты извращенец, а в другой — джентльмен, и всё это ради любви. — ты все преступления так оправдываешь? — вскидывает бровь джун. — нет, — джошуа качает головой с напускной серьёзностью. — только твои. джонхан заглядывает в спальню, когда джун бессильно роняет голову на матрас. — что за движ-париж? — он заходит в комнату, и джун, даже не глядя на джошуа, чувствует, как широко он улыбается. джонхан, снова босой, бесцеремонно перелезает через джуна и ложится на кровать между ним и джошуа. — о чём разговариваете? — джун бросает на джошуа предостерегающий взгляд, но случайно встречается глазами с джонханом, с губ которого не слезает всезнающая улыбка. джун её терпеть не может. — об этом профессоре, на которого ты слюни пускаешь? — вону не профессор, — огрызается джун. — и я не пускаю на него слюни. — как скажешь, — пожимает плечами джонхан и не прекращает улыбаться. иногда джуну хочется его задушить, но он слишком боится стоматологов, чтобы такое провернуть. он перекатывается на край кровати и хмурится. джун думает, что не знает, каково это — чувствовать — но чувствует, когда завязывает шнурки на ботинках, сидя на полу в коридоре квартиры вону, прислонившись к стене спиной, и его пальцы пахнут лакричным гелем для душа; когда курит третью сигарету подряд, пока ждёт вону у входа в университет; когда говорит с ним. обычно джун отвечает на вопросы с неохотой, но не когда их задаёт вону. когда поправляет шарф на его шее; когда запускает пальцы в его волосы, перебирает тёмные пряди и видит что-то хрупкое и трепетное в его взгляде; когда смотрит за тем, как он размешивает томатный суп ложкой, пока в кафе играет дюк эллингтон; когда желает вону хорошего дня, стоя в полуметре от него, гадая, стоит ли поцеловать его на прощание или нет. он не целует, но чувствует. для джуна это знакомая практика: делать что-то, не зная, — помогать, не зная, что такое помощь; оставаться, не зная, что такое не сбегать; заботиться, не зная, что такое забота. когда джун оборачивается, джошуа и джонхан уже целуются. «четыре месяца, три недели и два дня» так и не загружаются. джун обречённо вздыхает и думает, что джошуа нравился ему больше, когда не состоял в отношениях. домой джун возвращается пешком и сталкивается с мингю на лестничной клетке. они не здороваются, и, на скромный взгляд джуна, мингю выглядит до жалкого несчастным. джун знает о мингю немногое — то, что он хороший фотограф, много улыбается и постоянно и преданно вьётся возле минхао. видеть его без улыбки на лице кажется непривычным. об этом джун и сообщает минхао, сидящему в кресле на кухне. на столе стоят два пустых бокала и незаконченная бутылка белого игристого, которую минхао подарил кто-то из его друзей. — я уеду в орлеан на весь декабрь, — игнорирует замечание джуна минхао, и джун так и остаётся стоять в дверях на кухню, в твидовом пальто, медленно отмерзающий после нескольких часов, проведённых на улице. первая мысль, которая проскальзывает у него в голове, — это «я хочу уехать — сбежать — в орлеан вместе с тобой. возьми меня с собой». — мне предлагают работу, — продолжает минхао и кутается в джемпер. — тридцать первого вернусь. — кажется, мингю это расстроило, — делает предположение джун. — угу, — минхао сворачивается калачиком. — я знаю. — ты знаешь, — зачем-то повторяет джун и растерянно окидывает кухню взглядом. за открытым окном медленно гаснет город. — тебе не холодно? — он делает несколько шагов к подоконнику и привстаёт на цыпочки, чтобы закрыть форточку. — ты в порядке вообще? — ага, — безэмоционально отзывается минхао. — я в порядке, — он наконец поднимает на джуна взгляд, и джун замечает, что его глаза воспалённые. — заваришь мне чай, пожалуйста? через десять минут, когда вода в чайнике закипает и джун разливает её по кружкам, он наконец снимает пальто и садится на пол перед минхао, шмыгающим носом. джун боится спрашивать, хотя хочет спросить о многом: например, о том, как он будет платить за квартиру, когда минхао уедет, или о том, почему мингю вообще здесь был и о чём минхао с ним говорил, — но сталкивается с лишённым эмоций взглядом и молчит. минхао отхлёбывает чай из кружки. — как у вону дела? — он рассеяно постукивает пальцами по подлокотнику. джун издаёт какой-то нечленораздельный звук, и этот ответ минхао удовлетворяет. он смотрит на цветочные обои у джуна за спиной, и джун закусывает щёку изнутри, щёлкает суставами пальцев и прокашливается. минхао переводит взгляд на него. — я плохой друг, да? — что? — обескураженно спрашивает джун. — почему? — потому что, — минхао запинается. — как думаешь, это правильно, любить кого-то из своих друзей не так, как других? я имею в виду, сильно любить. такой любовью, которая обычно разрушает дружбу. — ну, — джун подносит кружку к губам. — если этот друг любит тебя так же, то почему бы и нет? — и, ты думаешь, мингю меня любит? джун застывает, так и не сделав глоток. в голове складывается пазл, и внезапно джуну становится стыдно за то, что он не замечал этого раньше — минхао и мингю, мингю и минхао, и что бы там между ними ни происходило. внезапно ему кажется, что всё это — взгляд мингю, направленный на минхао каждую минуту, когда они находятся рядом друг с другом, нежный, тёплый, искренний; фотография гента, сделанная мингю на старенький полароид его отца, которую минхао использует в качестве закладки для книг; то, что иногда минхао приходит домой позже обычного и говорит, что задержался, потому что мингю водил его пить горячий шоколад в мёлестеде — имеет смысл. джун шумно сглатывает и ставит кружку на пол. — я не знаю, — честно признаётся он и осознаёт, что не знает не только о том, любит ли мингю минхао или нет, но и о том, что такое любовь вообще. — я не могу утверждать. я почти не знаю мингю. минхао не отвечает и задумчиво водит по кромке кружки обветренным указательным пальцем. — принеси мне ту бутылку, пожалуйста, — вдруг просит минхао, кивая на кухонный стол, и его голос звучит непривычно беспомощно. джун послушно встаёт с пола. минхао допивает вино один, пока джун сидит перед ним на паркете, подтянув к себе ноги, и смотрит, обеспокоенно. минхао больше не говорит о мингю, но выглядит расстроенным; рассказывает о какой-то своей университетской подруге алисе, которая обручилась со своим парнем и пригласила минхао на воскресную вечеринку в эту честь, а потом засыпает, прямо в кресле, уронив голову на плечо, и джуну приходится перетащить его в спальню, стянуть с него джемпер и брюки и накрыть одеялом. джун думает о теории и практике. он знает, что любовь к человеку — любовь к звёздам; любовь к тому, что постоянно меняется, потому что каждый человек претерпевает непрекращающиеся изменения каждое мгновение своей жизни, но эти изменения доходят до окружающих только через огромное количество световых лет. джун думает, что знает теорию там, где практиковаться не решается, и делает вещи, о теоретической части которых не имеет ни малейшего понятия. и это сложно. всё внезапно становится слишком сложным, а, когда всё становится слишком сложным, джун замолкает и отчисляется, берёт первый попавшийся билет на поезд и убегает туда, где никто не сможет его найти. но джун не хочет, чтобы с вону было сложно. он впервые не хочет замолкать и отчисляться, и убегать, и эта мысль заводит в тупик, и джун, сидящий на краю кровати минхао, думает, что впервые в жизни у него нет запасного плана. у человека всегда есть две опции: влюбляться или не влюбляться. у джуна опция всего одна, потому что внезапно оказывается, что не влюбиться он уже не может. он пишет вону в воскресенье, когда минхао уходит на вечеринку, просто чтобы проверить, что он почувствует, если не будет вону видеть. вону отправляет сообщение «позвонить тебе?» в ответ на его шквал эмодзи, и это сбивает джуна с ног, роняет его на кровать и заставляет скрючиться на матрасе в куче мятых одеял. они говорят до половины десятого, и джун понимает, что дело не в том, чтобы вону видеть или не видеть, и как слышать его голос: рядом с собой или из динамика телефона — дело в чём-то совсем другом, но джун понятия не имеет в чём, поэтому, когда вону вешает трубку, джун ещё полчаса лежит на матрасе и безэмоционально смотрит в потолок. — ты хороший человек, вону, — говорит джун, когда они идут по мокрому проспекту вечером вторника, но подразумевает намного большее, чем просто «хороший». в квартире джуна и минхао вону рассказывает о том, что ему нужно довезти кого-то до синт-ливенс-хаутема в воскресенье; помочь кому-то, и джун думает, что сердце вону слишком большое для такого хрупкого и ласкового человека. — почему? — потому что тебе не всё равно, — джун смотрит на затянутое тучами небо и капли дождя падают ему на лицо, скатываются вниз по щекам и подбородку. — тебе не всё равно, и ты умеешь это показать так, чтобы люди поняли, что тебе не всё равно. и это драгоценно, — он переводит взгляд на вону и видит в нём всё, от чего так стремительно убегал в прошлом, и это всё не смывается дождями и не разрушается землетрясениями, и не отмирает, как замёрзшие конечности. это остаётся, и джун остаётся тоже. — давай я вызову тебе такси. джун собирает фрагменты дней по тем минутам, когда видит вону. они целуются в коридоре и почти опрокидывают подставку для зонтов, и джун знает, что минхао их видит и хмурится, и мингю хмурится тоже, но уже по другой причине, и джуну от этого и горько, и сладко. джуну нравится шептать что-то нежное и честное вону на ухо на китайском, и джун понимает, что играет с огнём и вот-вот станет причиной пожара в александрийской библиотеке, но он даже не против того, чтобы все сокровища оттуда достались только ему, а для других были навек утеряны. — ты поговорил с вону? — спрашивает минхао, когда они с джуном остаются на кухне одни. джун мотает головой. — господи, ты такой эгоистичный, гэ. ты разве не видишь, что мучаешь его? джуну кажется, что он мучает вону и себя в равной степени. они обменивается взглядами с разных концов гостиной и переплетают пальцы под столом, и взъерошивают друг другу волосы, и джун непростительно часто думает о том, что было бы, если бы они начали общаться ещё в университете. может, они бы вместе готовились к зачётам в библиотеке. может, джун следил бы за тем, чтобы вону не мёрз и не забывал ужинать. может, вону стал бы поводом для джуна не спать со всеми теми людьми, лиц которых он не помнит. может, джун не отчислился бы. может, джун потерял бы себя. больше всего на свете джун боится потерять себя. — о чём мне с ним говорить, хао, я не понимаю, — джун закрывает лицо ладонями. — я смотрю на него и вижу образ, и это какие-то качели, которые раскачиваются из стороны в сторону, потому что этот образ постоянно меняется, и я не понимаю, это вону меняется или я. как я должен это ему объяснить? — так же, как объясняешь это мне, — раздражённо прерывает его минхао. — я понимаю, что тебе сложно говорить о таком, но не мог бы ты хоть раз подумать о себе вне контекста разрушенного и разрушающего человека и осознать, что вы с вону одинаково достойные чего-то хорошего люди? — тебе не кажется, что это лицемерно, когда ты говоришь мне такое? — издевательским тоном спрашивает джун. — что ты имеешь в виду? — мингю, — джун выплёвывает его имя. — почему бы тебе не осознать, что вы с ним одинаково достойные чего-то хорошего люди, и не обсудить твою внезапную командировку в орлеан? — ты понятия не имеешь, о чём говоришь, — сквозь зубы цедит минхао. — как и ты, — отзывается джун. — мы понятия не имеем, о чём говорим, поэтому я и не говорю с вону. зачем говорить о чём-то, чего ты не понимаешь. мы с тобой, хао, друг друга, к слову, тоже не понимаем. — прекрасно мы друг друга понимаем, — минхао отворачивается к стене и вздыхает. его голос дрожит. — если бы не понимали, не было бы так больно всё это слышать, — он оборачивается. — я поговорю с мингю, гэ. я могу переживать, и каждое переживание стоит времени, но я никогда не отмалчиваюсь. прекрати отмалчиваться тоже. джун ничего ему не отвечает и сбегает на влажную октябрьскую улицу пятницы, накинув пальто на плечи. может, он не разговаривает, потому что с ним никогда не говорили, когда он был младше. может, из-за того, что его родители не стали говорить с ним о том, что ему нравятся мужчины, он не может говорить с этими мужчинами. может, он просто вырос таким. может, это механизм защиты. может, джуну нужно, чтобы его защитили. может, ему нужно защитить кого-то от самого себя. он останавливается посреди тротуара, когда понимает, что почти дошёл до порта. пустое серое небо замирает над его головой, и джун оборачивается, смотрит на людей, проходящих мимо него, и замирает тоже. на крыльце кафе с открытой верандой сидит кошка и смотрит на джуна с неподдельным интересом, пока люди идут мимо и задевают джуна локтями, плечами, сумками. джун смотрит на кошку в ответ и садится на ступеньки крыльца рядом с ней. — привет, кошачий ребёнок, — он позволяет ей обнюхать свою руку. — привет, — повторяет он и улыбается, когда кошка дотрагивается до его указательного пальца носом. — ты совсем ещё маленькая, да? — он проводит ладонью по её рыжей шерсти. — ты тут живёшь? ты маленькая кошка-официантка? — кошка прикрывает глаза и довольно мурчит под его прикосновением. — ты говоришь по-китайски? — ты опять разговариваешь с котами? джун вздрагивает от неожиданности, и его рука дёргается. кошка, напуганная резким движением, срывается с места и убегает внутрь кафе. — сунён, откуда ты каждый раз, чёрт возьми, появляешься? — джун подносит ладонь к быстро бьющемуся сердцу под пуговицами пальто. — что ты здесь делаешь? — гуляю. прохлаждаюсь, так сказать, — сунён плюхается на ступеньки рядом с джуном, оглядывается на дверь, в которую забежала кошка, и вздыхает. — кажется, теперь мне придётся быть твоей кошкой. можешь поговорить со мной и погладить по голове, я не против. только я не говорю по-китайски. — почему все хотят вытянуть из меня разговор? — раздражённо спрашивает джун. — потому что всем страсть как хочется понять, что творится у тебя в голове, — объясняет сунён. джун думает, что там не творится ничего хорошего. ничего, о чём он мог бы вону или минхао, или сунёну рассказать. — а, вообще, можешь не разговаривать, — продолжает сунён. — живи в мире, в котором каждое твоё действие — это перформанс, а автор мёртв, и всё такое. просто будь готов к тому, что всякие преподаватели литературы будут тебя вольно интерпретировать и никогда не узнают, что ты к ним на самом деле испытываешь. — что? — что «что»? — что ты сказал? — нетерпеливо переспрашивает джун. — про преподавателей литературы. — я ничего не говорил. ты о чём? — сунён поднимается со ступенек и наигранно растерянно поджимает губы. — я тут вообще-то не прохлаждаюсь, мне бежать пора, — он машет рукой куда-то в сторону порта. — ты только на крыльце долго не сиди. почки себе застудишь, — он делает несколько шагов по тротуару и останавливается, снова поворачиваясь к джуну. — кстати, возле картин в музеях всегда висят такие таблички с объяснениями того, что на этих картинах изображено и что они значат, ты знал? — я понял твою сраную метафору, сунён, можешь не продолжать, — обрывает его джун и поднимается с крыльца вслед за ним. — ты мне кошку спугнул. побоялся бы бога после такого меня жизни учить. — бог — это просто червь, — пожимает плечами сунён. — я не боюсь червей. после этого джун бродит по генту ещё несколько часов, пока небо не начинает темнеть и ему не становится холодно без шарфа, который он забыл в квартире. с каждым днём воздух всё меньше пахнет летом и всё больше — зимой. джун курит, стоя у подъезда, и следит за тем, как голуби пьют воду из лужи. он думает, что вону будет занят все выходные, и скучает, хотя не видел его всего день. на мгновение в его голове мелькает мысль о том, чтобы подарить вону перчатки. джун встряхивает головой. его мысли и пепел осыпаются в лужу под его ногами. когда он поднимается на четвёртый этаж и заходит в квартиру, он слышит голоса на кухне и так и замирает в коридоре, не успев включить свет. — ты каждый раз делаешь это своё мученическое лицо, и что, спрашивается, мне остаётся делать? — голос минхао заглушён звуком закипающего чайника. — ты опять так на меня смотришь. — я не делаю никакого мученического лица. джун выругивается про себя и гадает, не поздно ли выйти на лестничную клетку и получится ли у него сделать это незамеченным, а ещё, насколько у мингю хороший слух и услышит ли он что-то, если джун стащит шарф с полки над крючками, потому что джун уверен, что минхао точно ничего не услышит. — почему ты не скажешь, что это тебя расстраивает? — потому что очевидно, что меня это расстраивает. — невыносимые, — вздыхает минхао, и джун догадывается, что он подразумевает и его, и мингю, и успевает внутренне возмутиться. — иди сюда, — чайник наконец закипает, и джун понимает, что его последний путь к отступлению перекрыт его собственным неумением передвигаться бесшумно. — посмотри на меня, ну, — джун кривится. — я не читаю мысли. ты мог сказать мне сразу, а не солиться несколько дней подряд. — почему я должен? ты мне никогда ничего не рассказываешь. — потому что я думаю, прежде чем сказать что-то, мингю-йа. тебе тоже стоит попробовать, — за этим следует звук удара в плечо. — ай. я же шучу. просто, я серьёзно, вещи стоит обдумывать, и я этим и занимаюсь и я ничего от тебя не скрываю, просто, — минхао замолкает. — ты знаешь. — я не знаю. — знаешь, — серьёзно повторяет минхао. — мы, — он делает паузу. — мы не работаем. из нас всё время ничего не получается, и то, что уже есть, слишком хрупко для того, чтобы мы это разрушали просто так. а, когда ты делаешь такие вещи и приходишь ко мне побитой собакой, и скучаешь, это всё усложняет. — из нас ничего не получается, потому что ты не хочешь, чтобы из нас что-нибудь получалось, — замечает мингю. — это неправда, — отрезает минхао. — мне иногда кажется, что ты абсолютно не заботишься о дружбе, которая у нас есть, потому что я о ней постоянно думаю и не хочу её своими чувствами разрушать, и меня просто убивает то, как внезапно просто для тебя стало разбивать это всё вдребезги, чтобы попробовать быть чем-то другим. — я не забочусь об этой дружбе, но я забочусь о тебе, минхао, — перебивает его мингю. — и, конечно, меня трогает то, что связано с тобой, и я вообще ни на что не претендую, ты знаешь. и я совершенно без понятия, как ты всё это интерпретируешь сейчас, но единственное, что я по-настоящему хочу, это то, чтобы ты был в порядке и рядом, окей? — господи, если ты так хочешь, чтобы я был рядом, просто езжай в орлеан со мной, — восклицает минхао, и в квартире повисает тишина. джун забывает, в каком положении он находится, пока не слышит звук приближающихся к коридору шагов и не застывает у стены, надеясь, что достаточно похож на цветочные обои, чтобы его не заметили. — мингю, я серьёзно, — шаги останавливаются. — я серьёзно, ладно? просто езжай со мной, если хочешь. просто дай мне время самому со всем этим разобраться. всё это время я могу быть рядом. просто, — остаток его фразы заглушается чем-то мягким и тёплым, и джун уверен, что мингю минхао обнимает. через несколько мгновений минхао договаривает. — ты знаешь. — я знаю. джун решает, что сейчас лучшее время для того, чтобы выбежать на лестничную клетку. когда он снова стоит у подъезда и выкуривает шестую сигарету за день, он думает о том, как тяжело озвучивать свои мысли и как драгоценно, когда кто-то их понимает и может из спутанного клубка твоих слов и эмоций вытянуть то, что ты по-настоящему хотел сказать. «я тоже забочусь о тебе». «мне не всё равно». «я люблю тебя». джун думает, что ему только предстоит научиться кому-то этот клубок отдавать, не связывая из него свитер перед этим. мингю выходит на улицу через полчаса и улыбается, когда видит примёрзшего к асфальту джуна возле подъезда. — ты не простынешь, хён? — джун удивлённо вскидывает брови. никто никогда не называл его хёном в бельгии. — ты почему здесь стоишь? — выжидаю, — джун наклоняется, чтобы потушить сигарету об асфальт. — это моя стратегически важная территория. — тротуар возле мусорного бака? — уточняет мингю. — да, — джун выбрасывает окурок в урну и отряхивает руки. — у хао там всё хорошо? — мингю кивает. — ты его не обижаешь? — зачем-то спрашивает джун, хотя прекрасно знает, что из них двоих обижать умеет только минхао. мингю мотает головой. — смотри мне, — добавляет джун и думает, что звучит, как гиперопекающий старший брат минхао, наверное, впервые за свою жизнь. а ещё джун думает, что если мингю поедет в орлеан вместе с минхао, то джун уже точно не сможет вместе с ними сбежать: слишком много свидетелей и слишком большой риск того, что джун, глядя на минхао и мингю, мингю и минхао и что бы там между ними ни происходило, будет думать о вону и вернётся обратно в гент. у минхао правда всё хорошо, когда джун поднимается в квартиру. он сидит в кресле на кухне с пакетом молока в руках, улыбается, когда встречается с джуном взглядом, и ничего говорит. джун думает, что, конечно, минхао ничего ему не скажет, потому что два метра между ними — всё ещё пропасть. джун собирается зайти в свою спальню, когда минхао его окликает. — я внесу свою часть арендной платы за декабрь, — джун замирает в дверях и оборачивается. — если тебя это беспокоило. — не стоит, — беспомощно отзывается он, и минхао хмурится. — это, — джун не договаривает, когда замечает новое кольцо на безымянном пальце минхао, и думает, что, наверное, капитализм всё-таки победил, и мингю победил тоже, раз у него есть деньги на такие подарки, а ещё с таким кольцом минхао точно ничего не стоит внести свою часть платы. — хотя, да. спасибо. это правда меня беспокоило. минхао кивает и довольно улыбается, и не перестаёт улыбаться все выходные, даже когда джун разливает злосчастный пакет молока днём воскресенья. минхао сидит в кресле, пока джун безрезультатно размазывает молоко по полу, и вскидывает брови, когда его телефон начинает вибрировать. — вону звонит, — коротко бросает он джуну, прежде чем поднести телефон к уху и продолжить уже на корейском. — и тебе здравствуй, вону. джун стоит посреди залитой светом и молоком кухни с шваброй в руках и думает, как многое он хочет вону сказать и как все эти слова и мысли проносятся в его голове вихрями и штормами и оставляют джуна промокшим до нитки, давящимся водой, затекающей ему в рот и ноздри, и сбивают джуна с ног, но заставляют его улыбаться, улыбаться, улыбаться, и от улыбки у него начинают болеть губы. он думает про субботу, днём ранее, когда джун приходит в квартиру джошуа на их еженедельный киновечер, и ему открывает джонхан, и на вопрос, дома ли джошуа, приваливается к косяку двери плечом и отвечает в своей глумливой манере. — у джису незапланированная практика сегодня. он разве не предупредил тебя? — джун качает головой. — бедный, замотался совсем, — делает страдальческое лицо джонхан и, когда джун поджимает губы и собирается уходить, хватает его за запястье и добавляет. — останься. он сделал тирамису вчера. мне скучно пить чай одному. так джун оказывается на кухне в квартире джошуа наедине с джонханом и домашним тирамису вечером субботы и думает, что, наверное, взросление так и ощущается: ты хочешь сказать столько всего, но молчишь и вторую неделю давишься сладкой выпечкой. тирамису джошуа, конечно, вкуснее, чем всё то, что печёт минхао, и джун мысленно напоминает себе подарить ему абонемент на кулинарные курсы или что-нибудь в этом роде, но вне зависимости от вкуса любая сладость слепляет язык и нёбо, и джун не может произнести ни слова и смотрит на джонхана, ковыряющего свой кусок торта ложкой, и думает о том, говорит ли он с джошуа о своих чувствах и насколько это на самом деле легко. — ну, расскажи, как поживает твой мистер «неиронично читаю кафку»? — спрашивает джонхан, и из джуна непроизвольно вырывается странный бурлящий звук. брови джонхана ползут вверх, и он откладывает ложку. — всё так плохо? — джун с глухим стуком роняет голову на стол. — эй, эй, — в голосе джонхана слышится паника. — я не собирался вгонять тебя в экзистенциальный кризис первым же вопросом. — но тебе удалось, — отзывается джун и обиженно добавляет. — ты всегда так делаешь. — я не специально, — возмущается джонхан, и джун недоверчиво вскидывает бровь. — ладно, обычно я специально, но сейчас — нет, — он переставляет стул, на котором сидит, ближе к джуну и кладёт ладонь ему на плечо. — что случилось? — ничего, — джун поднимает голову и смотрит джонхану в глаза, и на мгновение ему кажется, что он видит в них сочувствие и участие. — просто, — он переводит взгляд на свои руки, и они кажутся ему слишком большими и слишком бессильными, и сам джун кажется себе бессильным тоже. — как у вас получается любить? — джонхан растерянно моргает. — в смысле, как у вас получается говорить о том, что вы любите, без постоянных мыслей о том, что вы внутри себя так быстро меняетесь, что никогда на самом деле не сможете этого человека постоянно любить и быть с ним всегда. как вы это делаете? — в смысле? — вы же врёте, — говорит джун и сжимает ткань брюк на коленях. — точнее, мне кажется, что вы врёте, хотя, наверное, это не так. я могу любить, но я не могу об этом говорить, потому что вдруг я разлюблю? тогда ведь получится, что я обманываю человека, которого люблю. — о, милый джунхуэй, — джонхан улыбается и качает головой. — ты слишком много думаешь. — я, — джун запинается. — нет. — да, к сожалению, — вздыхает джонхан и откидывается на спинку стула. — понимаешь, — он подтягивает к себе ноги и ставит тарелку с тирамису на согнутые колени. — мысли и эмоции чаще всего влияют друг на друга, и эмоции так быстро меняются, что мыслям приходится меняться тоже, и то, что ты сказал пять минут назад, может быть нерелевантно сейчас, и это окей. просто, загоняться очень легко. каждый может загоняться. я могу загоняться, — он заправляет прядь волос за ухо. — я могу начать думать о том, что всё, что я делаю, неправильно. вдруг джису разлюбит меня через год? — джун недоумённо наклоняет голову в бок. — представляешь, такое случится, а я — в абсолютно чужой стране, без понятия, как говорить на этом вашем голландском, гори он в адском пламени, без места, где я могу жить. если я вернусь в корею, то это будет дорога позора, потому что моя консервативная семья меня ненавидит, — он останавливается и смотрит на джуна взглядом, в котором слишком много горечи, которую раньше джун в джонхане не замечал. — я думаю, это знакомая история, — с губ джуна срывается смешок. — я испортил отношения с ними всеми, просто потому что полюбил человека, которого, ну, полюбил. и вот вдруг джошуа меня разлюбит? или я разлюблю его? что, если я сделал всё это зря? вдруг я не тем пожертвовал и не с теми людьми порвал отношения, и всё такое. я могу думать об этом и думать, и думать, и думать, и думать о том, что вдруг это не любовь вообще? откуда мне знать. я тоже могу загнаться, — джонхан цокает языком. — но это непродуктивно, и на самом деле я так не думаю. во всяком случае, стараюсь не думать. чаще я думаю о том, какой джису очаровательный и как сильно я его люблю, и, когда я думаю об этом, я об этом ему сообщаю. в этом нет ничего сложного. это искренне, — джонхан лезет в карман кардигана и выуживает оттуда телефон. — может, мои мысли изменятся через какое-то время, но сейчас-то они правдивы, и технически я не вру, — он пролистывает список контактов. — а теперь минутка практики, — он подносит телефон к уху. — и вообще, джунхуэй, ты реально слишком много думаешь для человека, который отчислился из университета. — ты, оказывается, тоже много думаешь, — бормочет джун и подцепляет сливочный крем с края тарелки пальцем. — это ерунда, — фыркает джонхан, пока из динамика доносятся долгие гудки. — ты просто всё усложняешь, а в отношениях нет места сложностям и умничанью. любовь предназначена для того, чтобы паразитировать на чужих подписках на стриминговые сервисы и, — он не договаривает, потому что джошуа берёт трубку. — джису-а. — babe, тебе повезло, что ты позвонил в перерыве, иначе я отвечал бы со свободной рукой во рту пациента, — джонхан не включает громкую связь, но джун всё равно слышит голос джошуа из динамика. — у тебя всё в порядке? — да. я просто соскучился, — джонхан переставляет тарелку с коленей на стол. — хотел сказать, что люблю тебя. — you’re acting weird, — хмыкает джошуа. — я тоже тебя люблю. — а ещё я хотел сказать, что не могу представить, что со мной было бы, если бы тебя не было, — продолжает джонхан. — и я хочу провести с тобой всю свою жизнь. и мне всё равно, где. и я очень хочу нравиться твоим родителям, и я хочу заботиться о тебя всегда и делать все самые глупые и самые хорошие вещи только с тобой, и я хочу выучить твой язык — все твои языки — чтобы понимать тебя целиком и полностью, и я люблю то, что ты знаешь, когда я шучу, а когда — нет, и ты правда понимаешь меня, и ты всегда правильно завариваешь мне чай и добавляешь мои любимые топпинги в вафли, и терпишь меня, и, — он делает глубокий вдох. — я люблю тебя. джун думает, что за последние несколько дней слышал слишком много личного, и каждый раз это личное вызывало у него бурю эмоций, но не резонировало с его личным «личным». наверное, всё же личное у каждого своё, и говорят об этом личном все по-разному, и думают, и рассказывают другим. и любят по-разному тоже. джун отправляет в рот кусочек тирамису. — ты делаешь мне предложение or what, honey? — голос джошуа звучит тише, серьёзнее. — или я неправильно интерпретирую? — о, да, конечно, джису-а, я так тебя люблю, что делаю предложение по телефону, без кольца, роз и заката над шельдой, конечно, — джонхан закатывает глаза. — дурак, — он молчит мгновение и добавляет чуть мягче. — приезжай домой поскорее. и заскочи куда-нибудь на обратном пути, пожалуйста, у нас кончился сахар. когда джонхан убирает телефон обратно в карман кардигана, джун думает о том, что, может, в его жизни всё-таки есть хороший пример отношений между двумя мужчинами. — на самом деле у меня есть кольцо, — вдруг говорит джонхан. — что? — предложение, — объясняет он и снова ставит тарелку с тирамису себе на колени. — у меня есть кольцо. фамильное типа. оно предназначалось для моей будущей жены, и меня лишили права на него, когда я рассорился с семьёй, но я всё равно его стащил, когда уезжал сюда, — он облизывает ложку. — как там говорится? be gay, do crime. ещё одна причина, почему я не могу вернуться обратно в корею, кстати. скорее всего, меня там разыскивают. джун понимает, что сбегать и сбегать с кем-то — совершенно разные вещи. находить любовь и в этой любви оставаться — тоже. поэтому, когда он стоит на кухне в луже молока, он думает, что никогда не ощущал вещи настолько реальными. люди редко давали ему повод оставаться в любви. с влюблённостями на пять минут всегда так. с ними джун не чувствует себя уязвимым, потому что у него нет причины, чтобы думать слишком много и глубоко, но с вону всё по-другому, и это реально. джун слышит его голос из динамика телефона минхао приглушённо, но этого достаточно для того, чтобы ощущать его присутствие. джонхан говорит, что рассказывать человеку, которого любишь, стоит обо всём: о том, что строчки песен и стихотворений напоминают тебе о нём и о том, что ты хочешь, чтобы он попробовал твоё любимое мороженое, и что тебе просто нравится, как звучит его голос или как блестят его глаза, — и для джуна и его предвзятого отношения к джонхану это наивно, но всё равно очень мудро, потому что, каким бы уязвимым и открытым джун себя не чувствовал, он всё равно хочет сказать вону реальные слова о том, что он реально чувствует, и даже если эти чувства пройдут, сам джун постарается остаться. — хао, — он говорит на китайском. — передай вону, что он прелесть. минхао закатывает глаза, но передаёт, не удосужившись перевести его слова на корейский, и джун всё равно улыбается и надеется, что вону улыбается тоже. так же, как он улыбается, завороженно, прелестно, когда джун целует его в его спальне вечером воскресенья и когда они по-настоящему говорят, сидя на его кухне. внутри джуна — всё тот же одиссеевский шторм. джун нервничает, как нервничал на экзаменах по предметам, которые ему очень нравились, но вону подсказывает ему правильные ответы, когда говорит, что любит его не как картину или стихотворение, или прелюдию и извиняется за это, и это так внимательно и нежно — драгоценно — что джуну кажется, что он заплачет и дожди и ветра вырвутся из него вместе со слезами. — не извиняйся, — он зажимает ладони между коленей, смотрит на них, чтобы не смотреть на вону и не влюбляться ещё сильнее. — мы можем попробовать, ладно? в смысле, мы уже пробуем, только теперь по-настоящему, — он всё же поднимает глаза и встречается с вону взглядом, как обычно встречается взглядами с незнакомцами в трамвае. но взгляд вону намного важнее и честнее, и в нём намного больше всего, и джун думает, что готов в этом «всём» вечность разбираться, лишь бы вону понять. — только давай делать это медленно. я боюсь это спугнуть. — это? — вону берёт его запястья руками, и его пальцы холодные, и джун снова думает о перчатках, которые нужно вону подарить. — то, что ты нравишься мне дольше часа. дольше дня. дольше недели, — джун слабо улыбается. — у меня такое не часто бывает. вону кивает и перекладывает руки джуна себе на колени, и джун думает, что готов перед ним на пол упасть, лишь бы вону понял, насколько на джуна влияют все его слова и действия, и улыбки, и мысли, и вопросы, и он весь, от тёмных вьющихся прядей на лбу до кончиков пальцев. джун хочет показать и ему, и себе, как сильно он любит и как он готов остаться и оставаться столько, сколько вону от него потребует. когда джун заглядывает вону в глаза ещё раз, он видит в них штиль: понимание и непонимание одновременно — и джун думает, что им ещё предстоит друг друга изучать и друг у друга учиться. но джун сообразительный. он справится.

*

— 我愛你, — вону произносит фразу по слогам и сразу же хмурится. — эй, не делай такое лицо. всё супер, 宝贝, — джун сидит на краю письменного стола и тянется, чтобы дотронуться до лица вону пальцами. вону сидит перед ним, и джун думает о том, как легко было бы наклониться и поцеловать его в лоб. за окном гент оттаивает и розовеет вместе с тюльпанами на клумбах. пахнет кофе с ванильным сиропом и отголосками лета весной, чем-то клубничным, как шампунь или леденцы, которые продают на кассах в супермаркете. — сделай 愛 более выразительным, и будет идеально. — 我愛你, — повторяет вону, и джун радостно хлопает в ладоши. — видишь? идеально, — он почти сваливается с края стола, но вону вовремя придерживает его за колени. — ты мой лучший ученик. — единственный, — поправляет его вону. — лучший, — игнорируя его слова, повторяет джун. — не спорь с преподавателем. — ладно, — вону сдаётся, и на его губах появляется снисходительная улыбка. — надеюсь, что, если мы поедем в китай на летние каникулы, я сойду за местного. — в китай? — вскидывает бровь джун. — я думал, мы собираемся в чханвон. я скучаю по твоей маме. — не знаю, джунни, — вону вздыхает. — хао и мингю вообще хотят, чтобы мы поехали во францию, потому что они, видите ли, составили для нас какую-то безумно интересную культурную программу и думают, что у меня будут силы на то, чтобы ходить по всем этим музеями после проведения сессии, — джун запускает пальцы в волосы вону и чувствует, как он тает под его прикосновением, как снег и как мороженое, и как шоколад, который сунён почему-то оставляет на батареях, когда притаскивает вону сладости. — я просто хочу лежать. очень долго и очень неподвижно. — окей, — джун соскальзывает с края стола. — будешь лежать долго и неподвижно. в чханвоне, — вону закатывает глаза. джун всё же наклоняется и целует его в лоб. — я шучу. будешь лежать, где захочешь. мне всё равно, — он выпрямляется. вону приходится запрокинуть голову назад, чтобы на него смотреть. — просто, главное, чтобы ты был рядом. вону улыбается. джун думает о том, как это легко — говорить о том, что он думает. легко. просто. как поцелуй в лоб. как прочитать любимое стихотворение по памяти. как заварить чай. — 我愛你, — вону продолжает смотреть джуну в глаза и повторяет фразу больше для практики, чем для того, чтобы её сказать, но джун всё равно чувствует, как его сердце сжимается. сладко, сладко, сладко. — я тоже тебя люблю. и это драгоценно.