***
— Вы просите о невозможном. — Я приказываю, — знакомый важный голос рычит в ответ. — Приказываю о невозможном, доктор. В интересах вашей безопасности вам стоит сделать это возможным как можно быстрее. — На исследования могут уйти годы, сэр. Годы и миллионы фунтов стерлингов... — Как и на прошлые ваши многочисленные исследования, оплачиваемые из моего кармана, — голос звучит тише, срываясь до шепота. Крик выглядел бы стократ безопасней, шепот же — словно шелест земли, набрасываемой на могилу того, к кому он обращается. — Я настоятельно рекомендую поспешить в этот раз. — При всем желании это по-прежнему выглядит почти неосуществимым. Знаю, технологии продвинулись далеко вперед, во многом благодаря именно вашим пожертвованиям мы можем ставить импланты, функциональность которых была за гранью возможного еще год назад, но, сэр... — Мы теряем время, — раздраженно и взвинчено, и вместе с тем пугающе уязвимо. — Вы теряете время. — Знаю, насколько вы близки, но вам стоит задуматься о том, что это — конец. Так бывает. Стоит отпустить. Голос взрывается.***
Он все еще здесь. Моран поднимается на ноги, морщась от вспышки боли в колене. Когда он его повредил? Рассматривает неповрежденную кожу, чуть приподняв подол больничной рубашки. За окном продолжает бушевать стихия, под ступнями чувствуется обжигающий прохладой мрамор, в подсознании же звучит эхо того самого голоса. Моран закрывает глаза, силясь вспомнить хоть что-то о нем, представить его обладателя перед собой, но терпит горькую неудачу. Забавно, как он расставляет приоритеты. Не помня почти ничего о себе, едва думает об этом. Осознание же того, что не может вспомнить ничего о нем, ранит сильнее выстрела в упор. Моран хмурится метафоре, кажущейся удивительно точной. Касается кончиками пальцев ткани на груди, вновь вглядывается в довлеющую над ним пустоту комнаты. Не палата, скорее лаборатория, с десятками экранов и нагромождением странных, гудящих вентиляторами аппаратов. Опускает взгляд, видит ведущие к его руке капельницы, осторожно шевелит пальцами другой, отстраненно ухмыляется их послушанию. Будто бы, процесс за процессом, проверяя организм и находя увиденное вполне удовлетворительным. Мысль на долю секунды кажется неправильной, все должно действовать и чувствоваться не так, но рациональность рассудка вмешивается тот же час, успокаивая. Солнечные лучи из-за свинцовых туч вдруг заливают пространство комнаты светом, отчего он машинально загораживает глаза рукой. Кто-то поднял полотно белоснежных жалюзи. Моран шипит от боли из-за потревоженной иглы капельницы, но не спешит ее извлекать. Слышит шепот, чувствует осторожное, едва ли не бережное прикосновение властных пальцев к своим плечам, наслаждаясь эфемерностью этой ласки. И ждет. «Голос» знает, что делать, «голос» велит подождать.***
— Он реагирует на меня. — Да, это так. Но все же я бы не начинал питать преждевременные надежды, все еще слишком неустойчиво, его реакции... «Голос» перебивает, но не упоминает о том, что надежды — это все что осталось. Вновь и вновь угрожает, чтобы уже минутой спустя пообещать распахнуть сейфы золотовалютных запасов десятка мелких стран щелчком пальцев. — Послушайте, я заинтересован не меньше вашего. Когда еще мы заходили так далеко! Этого никогда прежде никто не делал, это прорыв!.. Никому не удавалось, ни у кого не было ни возможностей, ни средств, ни... материала. — Неверное слово. — Обещаю, я сделаю все, что от меня зависит, сэр. — Я хотел услышать именно это, доктор. — Дадим ему время. Проведем еще с десяток тестов, изучим поведение. Прощупаем, помнит ли он что-то, или же... Но спешить нельзя, это очень опасно, сэр. «Голос» напряженно молчит. — Нужно лишь набраться терпения. Осмотрительность явно никогда не была его сильной чертой. Терпение — и подавно.***
— Себастьян. Голос зовет его снова, и, распахнув глаза, Моран подрывается со своего ложа. Руки больше не оплетены лентами капельниц, за окном уже сгущаются сумерки. Опустив ноги, он тщетно пытается нашарить обувь. — Кто здесь? — вопрошает он, вглядываясь в полумрак. Стены просторной комнаты, ставшей ему пристанищем, увешаны картинами, прежде он этого не замечал. Пейзажами, портретами и видами старинных известных зданий. Моран уверен в том, что это — оригиналы, стоящие не одну сотню тысяч каждый. Удивительная расточительность для кажущегося таким незначительным помещения. В углу же неярко горит лампа, за своим направленным светом скрывающая лицо сидящего в кресле мужчины. — Ты, — Моран делает несколько шагов; одетый теперь в удобную, удлиненную на манер туники белую кофту и свободные штаны, он будто бы инверсия незнакомцу, облаченному в темный, жесткий и сковывающий бархат. Нет, тут же исправляет себя. «Незнакомец» — наименее подходящее слово из всех. Друг, подельник, соратник, любовник, партнер?.. — Я. Мужчине на вид едва за тридцать. Невысокий, выглядящий почти хрупким. Он говорит с ирландским акцентом, вероятно бесконечно раздражающим жителей Лондона, но оттого, Моран уверен, и проявляющимся так ясно в речи своего обладателя. На приглушенно-зеленом галстуке поблескивает драгоценными камнями зажим, но черные с поволокой глаза блестят ярче, привлекая внимание и заставляя забыть обо всем прочем. Он — важен. Все сознание Морана, привыкшего подчиняться приказам за годы службы, сосредоточено, запрограммировано сейчас одной этой фразой, другие — лишь ее производные. «Голос» подходит ближе, жадно разглядывает его, видя, кажется, все мысли, желания и позывы, и довольно, полубезумно и опасно улыбается. Моран, расправив плечи, смотрит на него в ответ. — Кто ты? — спрашивает Моран. Понимает отчего-то, что любой другой не приблизился бы к нему на расстояние вытянутой руки, но ирландца-не-совсем-незнакомца это, кажется, нисколько не заботит. К нему подходят еще ближе, берут, не встретив никакого сопротивления, его ладони в свои. Заводят их выше, на уровень плеч, а затем, чуть склонив голову, устраивают прямо на открытой шее. Стоит чуть сжать, надавить до щелчка, Моран определенно знает, где и... — Ты мне скажи ответ, — тянет «голос», усмехаясь уголком тонких губ. — Скажи же, Себастьян.***
— О чем вы только думали! — Осторожнее, доктор, — холодно в ответ. — Я ценю вас не настолько; вас нелегко, но можно заменить. — Ох, простите, сэр. Он мог вас убить, мы все еще не убедись в том, что... — Не мог, — резко, взвиваясь на октаву. — Себастьян Моран бы никогда этого не сделал. — Но, сэр, он не Себ... — Себастьян не мог, — вновь перебивает, чеканя каждое слово. — А вот люди Майкрофта, ворвавшиеся на ту базу, — смогли бы, если бы не он. И с этим еще предстоит разобраться. «Голос» выжидающе молчит, слышится стук каблуков о мрамор пола. С достоинством выдержать подобное напряжение не смог бы даже сиятельный и надумавший о себе так многое Майкрофт Холмс. — Поправьте очки, доктор, — звучит почти без издевки. — И прекратите, наконец, дрожать.***
— Джеймс Мориарти. «Ирландец» коротко улыбается в ответ, Моран может разглядеть собственное отражение, схваченное кристалликами его темных глубоких глаз. Он не пытается высвободиться, Моран, скользнув подушечками пальцев по нежной бледной коже шеи, ослабляет хватку сам. Показывая, что не желает причинять вреда и никогда не причинит. И через два сбившихся коротких удара сердца оказывается сам властно прижатым к краю своего высокого ложа. На «голосе», то есть Джеймсе — Моран неуверенно пробует имя на вкус, прокручивая его в голове, — слишком много одежды. Имя звучит немного непривычно, но, за неимением лучшего, он решает пока остановиться на нем. — Джеймс, — повторяет, в то время как любовник одним движением расстегивает молнию на его кофте. — Ох. Джеймс ловит его вздох губами, жестко целуя и совершенно точно оцарапывая нежную кожу губ о порядком отросшую щетину. Он скидывает только пиджак, насыщенно темно-зеленая ткань бесшумно падает наземь. Один из аппаратов у окна чуть слышно пищит, Моран ощущает короткую вспышку боли, но она растворяется в небытие, стоит ему почувствовать чужое дыхание у правой ключицы. Его грудь покрывают поцелуями, скользя ими все ниже и ниже, и, опустившись на безлико-светлые простыни, Моран не сдерживает протяжного хриплого стона. Тут же ловит довольную ухмылку, замечает чуть приподнятую левую бровь. — Тише, — шепчет Джеймс, и Моран понимает, чего ему не хватало в эти пару жарких минут. Голоса, нашептывающего, как он прекрасен, просящего и приказывающего одновременно, подталкивающего к тому, чего он и сам желает. — Не спеши. Джеймс сам противоречит своим же словам, касаясь его ремня и вытягивая конец из звякнувшей пряжки. Пробегает кончиками пальцев по напряженному животу, и Моран будто бы ловит пред глазами рябящие помехами черные экраны один за другим, как чёртов барахлящий андроид из футуристических книг. Когда он, наконец, может совладать с собой и распахнуть глаза, Джеймс уже рядом с ним на кровати, распахнувший свою черную рубашку, расстегнувший брюки и прогибающийся в спине. Касается языком головки его члена, скользит ним по кругу, и Морану ничего не остается, кроме как зарыться пальцами в угольно-черные волосы. Пред глазами все сливается яркими вспышками, мелькая двадцать пятым кадром, и, сорванно дыша, Моран закусывает свой кулак, силясь хоть как-то вернуть связь с реальностью и терпя неудачу за неудачей. Слишком жарко, слишком настойчиво, пылко и без оглядки на нормы морали, скромность и тому подобную чушь. Почти грязно, со скользящим по влажным губам ярко-розовым языком, с ногтями, оцарапывающими бедра даже через плотную ткань штанов, и подрагивающими, слипшимися ресницами. Моран срывается в невесомость, теряя любые ориентиры, чтобы уже секунду спустя их обрести. Джеймс ухмыляется, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Скучал по мне? Он вальяжно устраивается на его подушке, до конца расстегивая ширинку чертовски облегающих брюк. Чуть качает головой, останавливая потянувшегося было к нему Морана. — Не сейчас, — шепчет Джеймс, и Моран, непонимающе хмурясь, нехотя подчиняется. Джеймс настолько возбужден, что ему хватает всего пары толчков в собственный кулак; жемчужные капли тягуче стекают по пальцам, пачкают простыни. — Что-то они запаздывают. Шум мощных лопастей вертолета над крышей звучит одновременно с гулким сигналом тревоги. Всего за несколько секунд, ушедших у Морана на то, чтобы натянуть штаны, Джеймс, сорвавшийся с кровати, оказывается полностью одет. — Вот и гости! — Он выглядит еще возбужденней, протягивает ему привычно легшее в руку оружие. — Уходим, Себ. Себ. — Джим, — срывается с губ, короткое, почти рубленное. И идеально подходящее взамен обезличенного и скучного «Джеймс».***
— Какое разочарование для нас, правда, Себастьян? — мягко и вкрадчиво. — Для тебя. Я категорически не люблю, когда тебя так разочаровывают. Вам бы следовало помнить об этом, доктор, прежде чем нас предавать. — Сэр, я не понимаю, о чем вы... — Молчать, — стекла дрожат, «голос» не привык терпеть невыполнения приказов и не ведает жалости. — Разве я дал вам недостаточно? После того, как от вас отвернулись все коллеги, сочтя идеи безумными и несбыточными. Я — нет, я поверил, посчитал их полезными для себя. — Сэр, это все какое-то недоразумение, правда! — Так и оказалось. Вы были чрезвычайно полезны, доктор, благодарю, — почти успокаивающе. — Спасибо. Спасибо, господи!.. Поверьте, я никогда больше... Меня подставили, сэр, пожалуйста, позвольте... — Были, — хлестко обрывает «голос». Пистолет с глушителем звучит почти бесшумно. Короткий стук гильзы и звон разбивающихся о холодный мрамор стекол круглых очков.