***
Знакомый потолок спальни. Такой белый и чистый, что от этого к горлу подкатывается густой липкий ком. Опять кошмар. Хиде нервно сглатывает и, пошевелившись на кровати, прикрывает глаза согнутой дрожащей рукой. Он весь мокрый, дрожит, как мышь, попавшая под проливной дождь, длинные розово-чёрные волосы облепили лицо и шею, покрывшиеся испариной, на майке расплылись неровные тёмные пятна. Болит всё. Плечо, голова, живот. Плечо — от ремня гитары, репетиция накануне слишком затянулась, на весь день. Голова — от недосыпа, от кофе и энергетиков, которые он хлещет литрами. А живот просто напоминает, что его с вечера покормили всего одним небольшим кусочком жареной рыбы. И именно этот кусочек и ворочается сейчас в желудке, тяжёлый, будто он камень проглотил… Просто мерзость. И самое обычное ночное состояние Хиде. Мацумото тяжело дышит, приходя в себя и убеждаясь, что больше не слышит детских голосов. Садится медленно, ощущая себя сломанной куклой — руки и ноги почти не сгибаются. Надо умыться и переодеться в сухое… И, еле-еле встав, Хиде бредёт в ванную. Удивительно, до чего же живучими почти всегда оказываются детские кошмары и комплексы. Двадцать лет прошло, а Хиде всё ещё видит и слышит их во снах. Журналисты часто расспрашивают его о детских годах. И кривят губы, когда Мацумото наотрез отказывается рассказывать об этом. Считают, что он это из вредности делает, вздорный, зазвездившийся. Они понятия не имеют, что он пережил. И хотят заставить его пережить это ещё раз. В большом зеркале, окружённом мелкими лампочками, он видит очертания своей фигуры. Хрупкие плечи, деформированная грудная клетка, выпирающие под тонкой кожей рёбра, узкие мальчишеские бёдра. Весь как одна сплошная торчащая кость, острый. А венчает этот почти скелет осунувшееся, худое печальное лицо в обрамлении густых розовых волос, спутанных и встрёпанных без должной укладки. Бледный, тощий, почти бестелесный. Зато теперь уж точно никому и никогда в голову не придёт обозвать его свиньёй. А светло-карие глаза так и горят ненавистью, той же самой, что и во сне. Безумной, сжирающей его изнутри. — Это не я отвратительный. Это вы все отвратительны! Хидето злобно выплёвывает эту фразу в лицо своему отражению, пока натягивает на себя чистую футболку. Вернувшись в комнату и плюхнувшись на кровать, он тянется за сигаретами и зажигалкой и раздражённо закуривает. Электронные часы показывают без двух минут шесть утра. А значит, плевать уже на всё, ложиться спать бесполезно, вставать через час. Похоже, на сегодняшней репетиции он опять будет на амфетаминах. По-другому никак, иначе он просто упадёт от усталости. Кофе и энергетики давно уже его не спасают. Как же болит желудок… Так сжимается, так ноет. Очередной ночной приступ голода. Хиде уже привык к ним. Булимия. Отягощённая, к тому же, почти постоянным депрессивным расстройством. Когда это началось? Лет в пятнадцать, раньше? Мацумото не помнит. Помнит только, как в какой-то момент ему в голову пришла элементарная и потрясающая вроде бы мысль — а ведь если еда не успеет перевариться, она не повлияет на фигуру. Как итог — раковина всё в том же школьном туалете, два пальца в горло, рвота. Побледневшее лицо, удивлённый взгляд учительницы, неуверенное враньё, что отравился. Первый раз было сложно. И второй тоже. А потом — привычно. И его план оправдался, Хиде и вправду похудел почти вдвое, да ещё вытянулся в росте и необычайно похорошел, превратился в симпатичного молодого человека, вызывая приятное удивление со стороны знакомых и родных. Вот только он упустил тот момент, когда эти действия превратились во вредную привычку. И когда он стал впадать в панику, встав на весы и увидев, что прибавил килограмм или даже чуть меньше. Забавно. Родители никогда не считали его большой вес чем-то серьёзным. Это было в каком-то роде семейным проклятием, ни мама, ни папа не отличались особой стройностью, Хироши, младший брат, тоже с детства обладал довольно крепким телосложением. И Хиде это тоже не волновало. Он был весёлым ребёнком, жизнерадостным и очаровательным. До тех пор, пока не поступил в школу. Глупо было думать, что одноклассники пройдут мимо такого, мигом начались издевательства и оскорбления, к старшим классам перешедшие в откровенный психологический и физический террор. И со временем у глотающего слёзы Мацумото в голове оформилась установка: для собственного счастья надо быть худым. И поддерживать эту худобу всячески. Теперь он худой, даже слишком. И вроде бы и вправду всё хорошо: у него есть друзья, есть популярность, толпы поклонниц, готовых на всё, только бы он посмотрел в их сторону. Был до недавнего времени даже любимый человек. Однако вот ожидаемого счастья всё это что-то так и не принесло. Группа «X», к которой Хидето так болезненно привязан, вот-вот распадётся, уже всё решено, друзья разбегутся по разным местам, а любимый человек удрал, напуганный неадекватным поведением Хиде. И Мацумото со страшной силой глушит себя алкоголем и амфетаминами, чтобы оставаться в форме и забыть обо всём. И тщательно при этом старается, чтобы никто из знакомых не узнал о его проблемах. Сигарета тлеет, обжигая покрытые шрамами тонкие пальцы. Хиде тушит её в пепельнице и встаёт, кривясь от боли. Сдавив ладонью ноющее плечо, он опять идёт в ванную и склоняется над раковиной. Встрёпанные розовые волосы, безумные глаза. Два пальца в горло. Этот чёртов кусок рыбы не испортит ему остаток без того паршивой жизни.***
— Хиде, ты в порядке? Мацумото вздрагивает и посильнее сжимает пальцами гриф ярко-жёлтой в мелких красных сердечках гитары, поднимая голову. Сдвигает со лба шапку, улыбается привычно. — В порядке. А что, промахиваюсь? Извини, Йо, не выспался. Ребята не видят в его поведении ничего необычного. На репетициях и концертах Хиде всегда излишне оживлённый, он как юла, которую невозможно удержать на одном месте: весело крутится по залу со своей гитарой, смеётся, даже бросает какие-то колкие шуточки. Они не замечают его расширенных зрачков и дрожащих рук. Или не хотят замечать. Последние деньки в этом репетиционном зале, подумать только. Хиде никогда и не думал, что такой момент настанет. До концерта, который раз и навсегда поставит жирную точку на группе «X», всего неделя. И настроение у всех соответствующее. Тоши хмуро ходит туда-сюда с микрофоном, молчит и явно считает минуты до того момента, когда ему можно будет наконец отсюда уйти, домой, к жене. Пата и Хис вполне мирно разговаривают о чём-то, стоя возле стены — неудивительно, эти двое всегда на своей волне и со своими темами, им и вдвоём хорошо. Ну, а вечно страдающий декадент Йошики, как обычно, восседает за своим роялем и на ходу ухитряется что-то подправлять в тексте одной из песен. На него Мацумото старается не смотреть. Больно. И слишком уж противно всё скручивается в животе, стоит ему лишь наткнуться взглядом на красивое крепкое тело, бесстыдно выставленное напоказ. И не менее красивое лицо, занавешенное растрёпанными рыжими волосами. А это ведь именно Йошики только что с тревогой спросил, всё ли в порядке. Он знает, что Хиде врёт. Но говорить ничего ему не будет. Они уже разошлись. Каждый сам по себе. Ему плевать. Это точка не на «X». Это точка на них двоих. Которую Хиде сам упросил его поставить. Тогда они ещё были вместе. Вдвоём решали, как им поступить, после того, как Тоши сказал, что хочет уйти. Хиде уговорил Йошики на этот концерт. А теперь получается, что он сам же от этого и страдает больше всех. Просто тогда Хиде даже не задумывался над тем, что Йошики может вот так, в один момент его бросить. Ты ненормальный, Мацумото. Тебе лечиться надо. Пожалуй, от Йошики это услышать было обидней всего. Примерно так же обидно, как и те оскорбления одноклассников за полноту. А теперь Хаяши с невинным видом спрашивает, всё ли в порядке. Нет, далеко не всё, блять, в порядке, сказал бы Хиде, но он вовремя хватает себя за язык. Обстановка и так напряжённая, как перед грозой — тяжело, душно и вот-вот бабахнет. Незачем делать эту адскую неделю ещё более невыносимой. Краем глаза он видит, как Йошики поднимается с обитой бархатом скамьи, грациозно распрямляя спину и запахивая тонкую серую рубашку. — Перекур пять минут. Слава богу, наконец-то можно хоть ненадолго сбежать. Хиде как раз очень хочется как следует поплескать себе в лицо холодной водой, щёки горят. И побыть одному. В тишине. Вновь зеркало, вновь печальное лицо и злые, обезумевшие глаза, а руки дрожат от льющейся на них ледяной воды. — Хиде. Ты опять наглотался таблеток? Йошики тихонько появляется у него за спиной, захлопывая за собой дверь в уборную. Ходит, как кот, неслышно, и пугает этим то и дело, напрыгивая со спины и обнимая. Хиде слышит щелчок шпингалета и ухмыляется. Что ты пытаешься скрыть, Хаяши, все уже в курсе. — Тебе какое дело? — Как это какое? Я беспокоюсь за тебя. Может, мы и расстались, но я всё ещё считаю тебя близким человеком, — Йошики слегка пожимает плечами. — Беспокоишься? — Мацумото бессильно выплёвывает это сквозь зубы и поднимает на него взгляд в зеркале. — Да кому ты врёшь, Йо. Ты только о себе беспокоишься. Что-то я не заметил, чтобы ты волновался, когда гордо сваливал с сумкой и бросал меня одного! — Я испугался. Ты был невменяемый, пьяный в хлам. И лез в драку, как обычно. И потом, я вовсе не собирался совсем уж уходить, кто же знал, что ты посчитаешь это за безмерное предательство. Хаяши осторожно берёт его за плечи, поворачивая к себе. Наклонив набок голову, тревожно оглядывает лицо, касается его кончиками пальцев. Хиде кривится и отводит в сторону взгляд. Да не посчитал он это за предательство. Его взбесило то, что Йошики открыто назвал его сумасшедшим. — Я же говорил тебе, завязывай с амфетаминами. У тебя уже зависимость. И алкоголизм твой тебя тоже до добра не доведёт. Я не говорю, что пить совсем уж нельзя, но у тебя уже явно нездоровая тяга к алкоголю. — Не твоё блядское дело, сказал. Отвяжись. Мацумото легко мог бы сейчас толкнуть его так, что Йошики отлетел бы от него в ближайшую стену, впечатавшись в неё и сломав свой бесценный хрупкий позвоночник, уже не один раз травмированный на концертах — из-за этого Хаяши теперь вынужден сидеть за ударными в специальном шейном корсете, врачи запретили ему поступать иначе. Но что-то всё-таки не позволяет Хиде этого сделать. Тревога в глазах Йошики. Его тонкие пальцы пианиста, ласково касающиеся лица, совсем как раньше, когда Мацумото, урча, сам подставлялся им. А когда-то эти самые удивительные раскосые глаза и нежные, тонкие пальцы пленили Хиде, влюбили в их владельца едва ли не с первого взгляда… Нездоровая тяга к алкоголю, вот же лицемер. Они ведь всегда пили на пару. Играли в весёлую игру «кого дольше не развезёт». И Йошики побеждал, он долго оставался трезвым, в то время как Хиде быстро пьянел и начинал крушить всё вокруг себя, и Хаяши уволакивал буяна домой. А наутро Мацумото абсолютно ничего об этом не помнил и делал круглые глаза, выслушивая рассказы о своих подвигах. И Хиде почти ненавидит это лицемерие в этот конкретный момент. — Давай уже просто покончим с этим, и всё, — тихо и злобно говорит он, глядя исподлобья на своего лидера. Лидера? Нет, любовника. Бывшего. — Недолго тебе меня терпеть осталось. А потом, надеюсь, больше не увидимся. Йошики бессильно кусает губу. У него от обиды слёзы в глазах скапливаются. Слишком он привык, что Хидето никогда не говорит ему ничего поперёк и смотрит на него во всех смыслах снизу вверх, с обожанием. — Хиде… — Можешь сколько угодно ресничками хлопать, принцесса, не прокатит, — Мацумото щурит налитые кровью глаза и угрожающе сгибает острое колено. — Отвали, пока я тебе яйца не отбил. В висках стучит. И в голове мечется лишь одна мысль. «Да чем ты лучше этих уродов, Йошики?» Не первый раз уже его посещают эти раздумья. Йошики был рядом, лишь когда всё было в порядке, когда Хиде был в порядке, даже почти сумев побороть свою тягу к амфетаминам. А как только что-то изменилось, тут же обозвал ненормальным и предпочёл сбежать, трусливо поджав хвост. Не попытался тогда успокоить, помочь как-то, нет, ринулся свою шкуру спасать. Хотя понять его тоже с натяжкой можно. Мацумото и вправду неадекватный, когда напивается, друзья то и дело рассказывают о том, как он дерётся в пьяном виде и нападает на персонал баров. Он не раз травился алкоголем, не раз ломал себе что-то во время этих пьяных драк. Его как магнитом тянуло на причинение вреда себе или окружающим. Но Йошики до этого никогда не боялся его. Чего ему было бояться, Хаяши сам кого хочешь напугает: только глаза свои раскосые прищурит, губы подожмёт, наберёт в грудь побольше воздуха — и готово, команда и одногруппники спасаются спешным бегством, знают, что их нежный тайшо в гневе страшен. А теперь он сам попросту удрал от Хиде, которого не раз уже видел пьяным и приводил в чувство. Странно, но, выплёвывая злые слова в лицо тому, кого он, как ему казалось, любил, Хидето совсем ничего не чувствует. Ему просто плевать. Просто он понимает, что терять уже больше нечего. Как и бояться. Йошики слегка поджимает губы и, придвинувшись ближе, буквально вдавливает его в столешницу. Выставленное колено упирается ему в пах, поясница отзывается громким хрустом, и Хиде кривится от боли. — Что, решил взять силой? — язвительно спрашивает Мацумото, запрокинув голову. — Сейчас ка-а-ак заору… И вся студия будет знать, какой Йо-чан извращенец и как ему нравится трахать своего гитариста в туалетах. — Да насрать, ори сколько хочешь, — Йошики рывком опускает огромный ворот его водолазки и хватает за обнажившееся жилистое горло. Сжимает пальцы, душит, наблюдая, как Хиде кривится и сипло вбирает в себя воздух, не делая ни малейших попыток вырваться. — Я тебе не дам себя угробить, ясно? Лучше уж сам тебя задушу. Прямо сейчас. Всё ещё сжимая пальцы, наклоняется поближе. Глаза — в глаза. И Хиде, уже кашляя, из последних сил криво улыбается краем рта. Высовывает наружу посиневший язык, дразня, закатывает помутневшие глаза. Дверь вдруг содрогается от того, что кто-то резко дёргает её за ручку снаружи. — Эм… Ребята, у вас там всё в порядке? — Хис. Наверное, они отсутствуют уже слишком долго, забеспокоился. — Дай парням потрахаться спокойно, — доносится откуда-то издалека язвительный голос вокалиста. Йошики передёргивается и кидает злобный взгляд на дверь: — Тоши, убью! Ответом ему является весёлый хохот. И Хаяши вновь переводит глаза на Хиде. Ледяной, пронзительный взгляд. Как сосулька, тут же намертво приковывающая к этой чёртовой столешнице. — А с тобой, Хидето, мы ещё поговорим. Не вздумай никуда сбежать после репетиции. — А если сбегу, то что? — насмешливо тянет Хиде сиплым голосом, наклоняя набок голову. — В угол поставишь, по жопе ремнём надаёшь? — Без угла обойдёмся, а вот порку ремнём я тебе гарантирую, — тихо и раздражённо отвечает лидер. — Я сам отвезу тебя домой. И не смей со мной спорить. — Намекаешь на прощальный секс? Смешно. Йошики, покраснев, резко разжимает руку, и Мацумото отшатывается от него, кашляя и хватаясь за шею. Больно. Кто бы только знал, как сильно могут сдавливать горло эти нежные тонкие пальцы. От них наверняка следы останутся… — Это почему же прощальный? — Потому что пошёл ты нахуй, Хаяши, — Хиде презрительно фыркает и отворачивается. — Считаешь меня чокнутым — считай. Только я это выслушивать не собираюсь. Ненавижу тебя. Он опять видит удивление и некоторую обиду в тёмных глазах; но Йошики берёт себя в руки и, хмыкнув, одёргивает рубашку. — Взаимно, — он слегка наклоняет голову и окидывает его вновь ставшим томным взглядом. — Пошли на площадку. Репетицию надо довести до конца. Мацумото ухмыляется, натягивая обратно воротник водолазки, чтобы прикрыть зияющую свежими синяками шею. И, как обычно, следует за своим лидером. Больше всего на свете после этих нескольких часов мучений ему и вправду хочется сбежать в ближайший бар и напиться там до полусмерти, чтобы опять ставить мировые рекорды по дальности метания телевизоров из окон. С тех пор, как Йошики объявил о распаде «X», каждая репетиция для Хиде — своего рода моральная травма. Это как пытаться вылечить поражённую гангреной конечность мазями: вроде видишь, что она уже вся чёрная и сгнила, понимаешь, что её теперь только ампутировать, если не хочешь получить заражение крови и сдохнуть, но всё равно где-то в глубине души надеешься, что однажды утром эта чернота станет меньше или исчезнет совсем. Напиться, нажраться живых креветок или ещё какой-нибудь жирной дряни, на которую трезвый Хиде никогда бы даже не посмотрел, боясь, что поправится от одного только вида. А потом приехать домой, привычно вызвать рвоту, очищая желудок, проблеваться. Может, прихватить с собой какого-нибудь смазливого парнишку, который его выебет до воплей и зудящей задницы и лицо которого наутро Мацумото даже не вспомнит. А может, просто завалиться спать в одиночку. Обычные вечера и ночи после ухода Йошики. Хиде пытается таким образом убедить себя, что Хаяши ему не нужен и что без него всё великолепно. Но на деле понимает, что скатывается в пропасть. И что только Йошики может поймать его за шиворот и не дать окончательно пасть на дно. Или же, как вариант — они в таком случае упадут вместе. Были ли у Хиде чувства к нему? Конечно. И сильные. Вот только он слишком долго держал их в себе. Так долго, что они успели остыть и лопнули в итоге от одного неосторожного слова. Хиде давно сделал публичное заявление о своей бисексуальности и то и дело шокировал журналистов откровенными высказываниями вроде «охеренный секс — это любой секс, неважно, с парнем или с девушкой», даже песню об этом написал в своё время. Да, Мацумото пускался во все тяжкие и никогда не делал из этого секрета. И, будучи таким отбитым, неразборчивым в связях, Хиде не осмеливался рассказать Йошики о своих чувствах. Боялся оскорбить утончённого лидера, боялся, что Хаяши возмущённо воскликнет: «Я что, по-твоему, на гея похож? Держи свои мерзкие фантазии при себе, сделай одолжение» и отвернётся от него раз и навсегда. А больше всего на свете Хидето боялся совсем потерять его, поэтому вздыхал тайком, мечтал по ночам и помалкивал, думал, что ему вполне достаточно просто быть рядом с Йошики, видеть его улыбку, слышать голос. А потом проблема решилась сама собой, когда после очередного их набега на бары Хаяши ни с того ни с сего сам зажал его в такси со всей беспардонностью сего деяния: они оба были порядочно пьяны к тому моменту, алкоголь развязал руки и языки, и вполне стандартно начавшийся весёлый вечер завершился в постели. С утра, проснувшись с жуткой головной болью и увидев рядом мирно посапывающего обнажённого Йошики, Хиде чуть не заорал от ужаса и пролетевшей в голове мысли «о боже, у нас что, что-то было?!» и слишком резко дёрнулся, разбудив новоявленного любовника. Мацумото уже приготовился получить удар в лицо кулаком с размаха и гневный вопль, но, вопреки ожиданиям, Хаяши осыпал его нежными поцелуями и, обнимая его страстно за шею, жарко шептал в ухо: «Я люблю тебя, Хиде, давно люблю, мы обязательно будем вместе… И это был лучший секс в моей жизни». В тот день ни на какую репетицию они не попали, Йошики позвонил ребятам, всё отменил, после чего отключил телефон от сети, бережно уложил обалдевшего, ничего не понимающего Хиде обратно на подушки и принялся его обцеловывать. Из постели они кое-как выбрались только к следующему вечеру, ничто больше не могло мешать им принадлежать друг другу. С такого странного утра и начались их отношения. И, хоть Мацумото и понимал головой, что строятся эти самые отношения скорее вульгарно на сексе, чем на каких-то глубоких чувствах, это не мешало ему ощущать себя невероятно счастливым. Обожаемый Йошики был рядом и сводил его с ума, что ещё было нужно для радости? Досадно только было, что всё это случилось лишь два года назад, во время записи «Dahlia». После того, как восемь лет они старательно держали дистанцию и скрывали, что их тянет друг к другу. …Но в итоге вместо бара — припаркованный в самом углу тёмной стоянки какого-то уже закрывшегося на ночь торгового центра «Кадиллак». Разложенное заднее сидение. Отпечаток тонкой ладони на запотевшем стекле. Порванная водолазка, отброшенные куда-то в сторону джинсы. И несколько валяющихся на полу пустых пакетиков из-под презервативов. — Прекрати! Мне больно, я не хочу… Не хочу так, Йо! Прижавшись щекой к кожаным сидениям, ладонью чувствуя отрезвляющий холод стекла, Хиде кривится, пока его усиленно долбят сзади. Йошики только кажется нежным и слабым, а в сексе он себя ведёт почти как любой мужчина, жёстко и эгоистично. И член у него ого-го, здоровенный, Мацумото даже при тщательной подготовке всегда с трудом принимал его в себя. Только вот раньше он хотел. А сейчас это настоящее изнасилование. И то, что он презерватив натянул, чести ему не делает. Хиде осознавал, что едва он окажется в машине Йошики, Хаяши его скрутит. Но не посмел сбежать. И теперь расплачивается за свою трусость таким болезненным унижением. — Заткнись. Пальцы зарываются в его розовые волосы, с силой надавливая и не давая поднять голову. Второй же ладонью Йошики крепко ударяет его по ягодице, уже и так зудящей и наверняка красной — перед этим Хаяши, выполняя обещание, хорошо так прошёлся по его заднице собственным ремнём, который теперь валяется где-то на полу. Мацумото всегда считал, что его возбуждает боль. Он позволял Йошики лупить себя по щекам, позволял душить. И хоть сейчас он этого не хочет, всхлипывает тихонько, избитый и ослабленный — действие дозы амфетаминов уже почти кончилось — член всё равно стоит колом и сочится смазкой. Хаяши не гладит его. Не прикоснулся ни разу, нарочно, чтобы помучить. Хотя его рука, скользкая и горячая, то и дело оказывается в опасной близости, когда он поддерживает Хиде под живот. Как же мерзко, грязно. Хиде чувствует себя просто невыносимо униженным. Словно его окунули лицом в глубокую мутную лужу. Что только может быть хуже, чем осознание того факта, что тебя изнасиловал любимый человек? Раз тебе до такой степени на всё плевать, что ты готов себя угробить, я тебе в этом помогу. Буду трахать тебя, пока ты не сдохнешь. — Йо… — он плачет, уже едва не захлёбывается своими же слезами и соплями. Дрожащие пальцы бессильно скользят по запотевшему стеклу. — Пожалуйста, хватит… Я понял, что ты не дашь мне сдохнуть, оставь меня в покое! Смешок. Йошики легонько тянет его за волосы. И, наклонившись, целует — так же жёстко и грубо, как и трахает, с силой толкая в стиснутые зубы язык. И неаккуратно, слюняво. Он на пределе. Буквально два-три толчка — и он громко стонет своим прекрасным голосом, охрипшим, низким, таким красивым… И Хиде с облегчением чувствует, как он подаётся назад, вытаскивая из него смягчившийся член. Обессиленный, Мацумото обваливается на сидение и кривится. У самого всё ещё стоит, больно. — Ох. Тебе не хватило? — притворно заботливо тянет Хаяши ему в ухо и наконец дотрагивается до его члена, обхватывая пальцами головку. — Дай-ка я тебе помогу… Ну лентяй, мог бы сам это сделать. — Я тебе сейчас все зубы выбью, — шипит Хиде, ёрзая под его рукой, — нечем лыбиться будет. — Боюсь, боюсь. Да ты шевелиться не можешь, о каких драках речь. Вот до чего тебя твои амфетамины доводят. Мацумото едва не захлёбывается от возмущения. — При чём тут амфетамины? Ты только что меня изнасиловал! — Да ну. А твоя попка мне вопила совсем другое. И до сих пор вопит. Он с силой трётся об зудящее место собственным членом, одновременно наглаживая бывшего любовника крепкой рукой. Хиде только кривится. Уже готов на ещё один заход, маньяк. — Давно ведь не трахался. Да, Хиде-чан? Можешь сколько угодно меня посылать, да только мы оба знаем, — а сейчас голос почти нежный, мягкие поцелуи осыпают отчаянно болящие от ремня и неудобной позы плечи, — что тебе плохо без меня. Хиде бессильно морщится и утыкается носом в жёсткую кожаную подушку. — Плохо, Йо, — тихо хрипит он. — …Плохо настолько, что я тебя видеть больше не хочу. Хиде всё ещё смутно помнит, как, когда Йошики уходил, обнимал его со спины, вис на нём и сам шёпотом просил: «Последний раз, Йо. Пожалуйста». От пьяни просил, от горя — на трезвую голову бы сообразил, что из таких «последних разов» редко получается что-то хорошее, что если уж надумали расстаться, то лучше это делать максимально быстро. Завязать кровоточащую рану, чтобы она зажила, а не ковырять её ножом дальше до мяса и костей. Но это хорошо срабатывает только в тех случаях, когда не приходится после этого ежедневно сталкиваться на работе… Его запоздалое желание исполнилось. Только тогда пьяный Хиде явно не об этом просил. Так что оно только в очередной раз доказало, что ничего хорошего из этого не получится. Мацумото чувствует, как вздрагивает навалившийся ему на спину Йошики. Больное плечо опять ноет под таким весом, но ему уже плевать, моральная изжога от осознания того, что происходит, куда хуже любой боли. — Уверен? — равнодушный голос над ухом. Слабый кивок розововолосой головы в ответ. Горькие слёзы застилают глаза и, скатываясь по щекам, застывают на окровавленных, искусанных губах. Хаяши осторожно тянет его за плечо, переворачивая на спину, и он вскрикивает, обваливаясь на сидение и ударяясь об него. Боль, как раскат грома, растекается по всей руке и шее. А Йошики сжимает пальцами его подбородок, словно железными тисками, до боли. Щурится, приподнимает вторую ладонь. Удар по левой щеке. Хлёсткий и очень обидный. Боль буквально опаляет, из глаз тут же брызгают слёзы. Хаяши наклоняет голову, внимательно разглядывая след от собственной руки. Тянет за подбородок, чтобы Хиде подставил правую. И вновь отвешивает оплеуху, ещё сильнее, вырывая вскрик. Пощёчина за пощёчиной, кожа горит огнём, Хиде с воплями мечется под ним, пытаясь спрятаться, уберечься. От души отлупив его, Йошики наклоняется и затыкает бывшего любовника глубоким поцелуем. Целует жадно, настойчиво, придерживая, и его прохладные пальцы резко контрастируют с полыхающими следами ударов. Мацумото, почти ослепший и оглохший от боли, с трудом соображающий, что происходит, всё же невольно отвечает на грубый поцелуй, размыкая губы, позволяя проникнуть языком в рот. Целовать Йошики умеет. Всегда умел. Так, что всю душу вытянет, а ты даже этого не заметишь. Неудивительно, что вокруг него пачками падают влюблённые девушки… Хиде только не понимает, как так получилось, что в итоге он затесался среди этих девушек. Искусанные губы болят, пока их прихватывают любимые, сладкие, такие мягкие и шёлковые от множества бальзамов. Вроде бы уже совсем не грубо… Но почему же Хиде так хочется отвернуться от него, оттолкнуть, зажмурить глаза и представить, что всё это снится ему в очередном кошмаре? Отталкивать не приходится, Йошики сам отлепляется от него, облизывая губы. Тянет за волосы, запрокидывая назад голову, наклоняется к шее, ведёт языком по им же оставленным синякам. Обцеловывает. Задрав останки разодранной водолазки, прикасается к набухшим соскам, кончиком языка очерчивает их по контуру, втягивает, прихватывая зубами. Хиде только кусает губы, щурится от бьющего ему прямо в глаза света стоящего неподалёку уличного фонаря. Рыжие волосы мягко щекочут ему подбородок. А в ушах — хруст очередного разрываемого пакетика, скрип резинки. Вскрик, выдох, когда в него опять без предупреждения проталкиваются грубым движением. Шипение, зубы, вцепившиеся до боли в шею. Мацумото, дрожа и кривясь, сжимает трясущимися пальцами его волосы. «Ненавижу».***
Хиде не помнит, когда в последний раз так нервничал перед концертом. Лёгкий мандраж присутствовал всегда, это неизбежно, но Мацумото научился с ним справляться. Просто раньше перед выходом можно было весело поболтать с ребятами, что немного расслабляло. Сейчас — нет, все молчат. Ни слова друг другу не сказали с самого приезда в почти родной уже «Токио Доум». И отчасти именно из-за этого впервые в жизни перед выходом на сцену Мацумото чувствует настоящий ужас. Пальцы предательски соскальзывают со струн гитары. А к глазам подступают слёзы. Хиде кусает губы, слегка опуская ресницы. Сейчас нельзя, весь макияж смажет. Успеет ещё поплакать на концерте. Всё равно те моменты, когда Йошики играет «Forever Love» или «Endless rain», никогда не оставляют его равнодушным. — Одно только меня беспокоит… Он оставляет струны в покое, поднимая взгляд. Они, как обычно, делят гримёрку, Йошики единственный, перед кем Хиде не боится переодеваться — раньше, когда они ещё не были любовниками, он вообще ныкался по углам, стараясь не допустить, чтобы кто-нибудь увидел его ненавистное тело, омерзительно, как он считает, толстое и изуродованное булимией. И это не только за кулисами — Хиде даже в бассейне всегда плавает в футболке или рубашке, неудобно, но он не хочет никому себя демонстрировать. Будь его воля, Мацумото и Йошики бы совсем без одежды никогда не показался, но тот на первый же отказ снять кофту нахмурился и почти силой вытряхнул из неё. Хаяши сосредоточенно крутится перед зеркалом, несколько ассистенток помогают ему, навешивая коробочки с микрофоном и поправляя лёгкую серебристую рубашку. Услышав голос, он оборачивается. — Что, Хиде? Такой спокойный, будто ничего не случилось. А ведь даже не позвонил ни разу за всю эту неделю. Хиде дулся, надеялся, что у него всё-таки проснётся совесть. Бесполезно, нет у него совести. Пожалуй, Мацумото это понял ещё в тот момент, когда они как-то в очередной раз напились в шикарных апартаментах лидера в Лос-Анджелесе, завязалась весёлая потасовка, и окосевший Йошики, недолго думая, столкнул его в бассейн, где Хиде чуть благополучно не утонул. Конечно, Хаяши в итоге сообразил, что натворил, прыгнул за ним следом и выволок на бортик, но сделал это далеко не сразу, какое-то время со смехом понаблюдав за барахтающимся в воде Хиде — думал, что он, как обычно, придуривается. Так что суть дела от этого особо не менялась. — Тоши не в своём уме, — тихо произносит Мацумото, сжимая пальцами гриф, и Йошики вскидывает брови. — Что, если он начнёт нести какую-нибудь хрень? Про злую дьявольскую музыку или что там эти сектанты ему втирают? Боюсь, поклонники не оценят. Йошики делает быстрый жест рукой, и ассистентки, понимающие его без всяких слов, быстро выходят в коридор. А Хаяши садится на диванчик рядом с ним. — Дельная мысль. Я даже как-то не подумал об этом… А такое ведь может случиться, от него можно ожидать чего угодно. А что ты предлагаешь сделать? — задумчиво говорит он, поправляя свои красивые волосы. Хиде пожимает плечами. — Можно попросить техников отключить его микрофон в случае чего. Думаю, это не так сложно. Если тебя это беспокоит, я поговорю с ними. — Поговори, лидер-сан. Даже если ничего не случится, лучше их предупредить, — Йошики осторожно дотрагивается до его ладони, и Мацумото злобно отдёргивает её. — Не трогай меня. Йошики улыбается. Знает, сволочь, в чём причина того, что Хиде окончательно от него закрылся. Но считает, что всё так, как и должно быть. — Я просто пытаюсь подбодрить. А то у тебя такое лицо, будто ты собрался на своих же похоронах выступать. Расслабься, всё в порядке. — Нет, не в порядке. Для меня это и есть похороны, — угрюмо сообщает Хиде, подёргивая струны. — Почему это? У тебя сейчас с твоими группами дела идут гораздо лучше, чем у «X» в последнее время, — Хаяши слегка вскидывает брови. — Можно подумать, для тебя распад означает полный уход из музыки. — А очень зря ты этому не веришь, Йо. Я раздумывал о том, чтобы послать всё куда подальше. Сольная карьера — это, конечно, хорошо, но «X»… — Хиде морщится и отворачивается. — Это другое. Не знаю даже, как объяснить. — Не волнуйся. Я тебя вполне понимаю, Хиде. Сам чувствую себя так, будто что-то от себя самого с кровью и мясом отдираю, — вздох, тонкие пальцы касаются его уложенных волос. — Я тоже далеко не так себе этот конец представлял… Тяжело, но что же теперь поделать. Возьми себя в руки, ладно? — Ты тоже. Нам обоим надо притвориться, что всё хорошо. И сделать вид, что это самый обычный концерт. Мацумото кидает на бывшего любовника спокойный взгляд. И снова этот блеск в его глазах; точно такой же, как в мартовский вечер восемьдесят седьмого, когда в каком-то баре на окраине Токио Йошики с жаром уговаривал Хиде присоединиться к группе. А Хиде, смущаясь такого внимания к своей скромной персоне, прятал взгляд за шляпой и длинной чёлкой. Десять полных лет, как целая жизнь, по ощущениям. Отдельная маленькая жизнь внутри большой. И это горькое ощущение, что её просто не хватило на всё, что хотелось сделать… Лёгкое прикосновение к губам, как всё тот же знак ободрения. Хотя, скорее, прощальный поцелуй, просто невыносимо горький и болезненный. И Хиде всё-таки касается пальцами остро очерченного подбородка прильнувшего к нему Йошики, улыбается краем рта. С ним всё будет хорошо. В кармане ярко-красного пиджака уже дожидается своей очереди маленький пакетик с амфетаминами. …Ревнует ли Хиде, когда Йошики обнимает Тоши, когда тот, сдерживая слёзы, садится рядом на скамью возле рояля и почти прижимается к нему плечом? Нет. Потому что слишком хорошо видит, как Хаяши раздражённо отворачивается и старается не смотреть на него. Не простил. И не простит никогда. Просто пытается изображать, что всё как прежде. Хотя абсолютно непонятно, для кого. Скандал был громкий, все прекрасно понимают, что к чему. Когда-то, может, Хидето и ревновал. Ему всегда казалось, что Йошики отводит ему роль второго плана. Мацумото успокаивал себя, тихо повторял слова лидера о том, что они с Тоши оба важны для «Х» и для Йошики, потому как слишком разные — вокалист и лид-гитарист, без одного из них группы уже не будет, друг детства и любовник, с обоими связаны воспоминания и немалая часть жизни, оба единственные и неповторимые. Но это не особо-то помогало. Почему-то Хиде не покидала мысль, что если вдруг случится нечто, и Йошики придётся выбирать, Хаяши в любом случае этот выбор сделает в сторону Тоши. Без всяких исключений. И эти раздумья грызли Хиде, как зловредная опухоль, изнутри. Не покидали даже в те моменты, когда Йошики лежал рядом с ним в кровати. Когда Хаяши целовал его, ласково поглаживая волосы и убирая их с лица. И даже когда Мацумото прыгал на нём, как обезумевший, кривя губы и упирая трясущиеся ладони в плечи. Замена Тоши, так и не доставшегося Йошики, который, возможно, питал к другу детства какие-то чувства. Так ли Хиде себя воспринимал? Возможно. Замена, попытка просто забыть и отвлечься. Йошики в ответ на эти его мрачные рассуждения смеялся и говорил, что это глупости, что он никогда не воспринимал Тоши как-то иначе, чем как лучшего друга. И что вообще ему парни не нравятся, а то, что он влюбился в Хиде, скорее исключение. Влюбился, как же. Ровно в тот момент, когда Тоши объявил о том, что женится. И убежал в итоге при первом же срыве вместо того, чтобы попытаться помочь и успокоить. А Хаяши бы смог, точно. Ведь он почти всегда выступал в роли укротителя пьяного Хиде; именно его в отчаянии звал менеджер, когда Мацумото сходил с ума. Йошики мгновенно прибегал, нежно обнимал розововолосого забияку и спокойно, без всякого труда увозил его домой — Хиде, даже окончательно окосевший, всегда слушался своего лидера и любовника, Йошики почти полностью над ним доминировал, хотя был младше и со стороны казался слабее. Выходит, Йошики просто не захотел опять возиться с ним, и это, наверное, правильно. Должно же было у себялюбивого, эгоистичного Хаяши когда-нибудь лопнуть терпение… «Я очень несчастен. Несчастен, даже когда ты спишь со мной! Не любишь ты меня вовсе, Йо. Просто пытаешься убедить себя и меня в обратном. И знаешь, что бесполезно». Именно это шептал себе под нос Хиде, когда в одну из последних их жарких летних ночей, вдавленный в подушки, содрогался под мощными ударами его бёдер. Секс всегда был очень жёсткий, не так уж и сильно он отличался от того, что случилось в машине неделю назад. Но Хаяши никогда не скручивал любовника и не пытался взять его силой, не настаивал, если Хиде после очередного раунда жарких объятий отворачивался к стенке и устало говорил: «Хватит, Йо. Давай отдохнём немножко…» И лупил только если Мацумото его об этом просил. И сам Йошики теперь либо не понимает разницы, недоумевая, почему Хиде на него дуется, либо делает вид, что не понимает. Это-то и выводит Мацумото из себя больше всего. Яркие разноцветные софиты слепят глаза, восторженные выкрики из толпы сливаются в один низкий и громкий гул. Хороши они лишь тем, что боль в них абсолютно незаметна. Зал и поклонники видят привычную мягкую улыбку лид-гитариста. А для него они — просто ряд безликих силуэтов. В глазах пусто. А на бледных впалых щеках блестят слёзы. Ты великолепен, Хиде. Красивое лицо, красивые волосы, красивое тело. Почему ты всё ещё не хочешь признать это? «Потому что ты врёшь». Хиде улыбается, когда Тоши подходит к нему и садится рядом. Смотрит на вокалиста бесконечно печальным, укоризненным взглядом, в расширенных зрачках так и написано «ну что же ты натворил, придурок». Но какой смысл теперь пытаться подействовать на него, когда всё уже кончено. Очередная мелкая слезинка скатывается к губам. Впервые такое, что он плачет с самого начала концерта, не переставая. Самое отвратительное тридцать первое декабря во всей его жизни. И первое января, чувствуется, будет не намного лучше. Если вообще будет.***
Хиде кажется, что он умирает. Он старается изо всех сил. Много пишет, и слова, и музыку, записывает треки, работает со своими группами, пытаясь уделять равное внимание обеим, и «zilch», и «hide with Spread Beaver», и планирует множество событий на предстоящее лето и даже осень девяносто восьмого — два дебютных альбома друг за другом, масштабный концертный тур в поддержку. Мацумото делает всё, только бы отвлечься — от «Х», от Йошики, от своей вновь обострившейся зависимости. Сбежать, закрыться, перевернуть наконец эту исчирканную страницу. Только вот ему всё хуже. Хиде уже машинально кидается к раковине даже после малейшего перекуса, а в пьяные ночи, приехав кое-как домой, и вовсе не может отлипнуть от раковины — Хиде безостановочно рвёт и выворачивает наизнанку, а ещё у него то и дело подскакивает температура из-за постоянно раздражённого, воспалённого желудка, и его мотает от слабости. И таблеток ему для работы требуется всё больше, дозу амфетаминов приходится постоянно увеличивать, иначе — депрессия и невозможность даже встать с кровати. Друзья и родные видят изменения в нём. Качают недоуменно головами, но не лезут. Никто не понимает, что случилось с обычно весёлым и жизнерадостным Хиде. И никто не задумывается, насколько шаткой стала его психика. Малейший срыв — и конец. А как в шоу-бизнесе без срывов? Людям со слабой психикой там просто делать нечего. — Хиде, прекрати! Влетевший в ванную Хироши с силой оттаскивает брата от раковины, перехватывает трясущуюся бледную руку, чтобы не дать запихнуть в рот два пальца и вызвать рвоту. Хидето отчаянно вырывается из его объятий, кричит что-то несвязное, рычит и матерится, но бесполезно — Хироши младше его, но гораздо крупнее, при разнице их телосложений он может легко поднять тощего Хиде, перекинуть через плечо и отнести куда ему надо. Хиде всегда проигрывал ему в драках, а ссорятся и дерутся они в последнее время весьма часто — опять же, всё из-за его пьянства и поведения, которое становится всё более неадекватным. Мацумото почти в бреду. И только вскрикивает, когда Хироши довольно неаккуратно швыряет его на кровать, явно надеясь, что его это слегка остудит. И смотрит на брата расширенными, безумными глазами. — Пусти, Хироши. Меня тошнит! — Нет, ты сам делаешь так, чтобы тебя тошнило, — он пытается приподняться, но Хироши ловко хватает его и почти силой укладывает. — Успокойся, тебе это не нужно… — Нет, нужно, — рычит Хиде. — Хиде, ты и так на скелет уже похож! Ты умрёшь, если продолжишь в том же духе, — уже почти с отчаянием восклицает Хироши, садясь рядом и пытаясь его удержать. — Ну хватит уже над собой издеваться. Полежи, тошнота сейчас пройдёт, тебе станет лучше. Хиде скрипит зубами, переворачиваясь на живот и зажимая себе руками рот. Хироши, похоже, единственный, кому не всё равно. И это плохо. Лучше бы всем было плевать, его оставили бы в покое. Всё равно он рано или поздно себя добьёт. Обеспокоенный Хироши настаивает на том, чтобы Хиде показался врачу. И всё начинается заново. Как и тогда, когда он был подростком. Затяжная депрессия. Психотерапевт. Прописанные антидепрессанты, от которых на деле становится лишь хуже. Только в прошлый раз за Хиде приглядывала мама, а сейчас вместо мамы — Хироши. Следит, чтобы брат не навредил себе, заставляет нормально есть. Теперь тошнит ещё и от лекарств. Хиде чувствует себя ужасно мерзко: он не хочет никому создавать проблем. И всё равно продолжает их создавать. Неужели убегать вместо того, чтобы бороться с чем-то, что победить тебе явно не под силу — это настолько плохо? Люди любят так говорить. Особенно — когда понятия не имеют, что их собеседнику пришлось перенести. Эгоистично, да. Но Хиде так хочется именно этого. Слишком тяжело. «Если мне становится лучше только от таблеток, то кто я вообще такой?» Вся зима и большая часть весны — как одна сплошная агония. Порой, лёжа на кровати в своей одинокой квартире в Лос-Анджелесе и прихлёбывая виски из бутылки, Хидето туманным взглядом смотрит в потолок, а трясущаяся рука невольно тянется к тумбочке, за телефоном. Позвонить Йошики. Хочется, так хочется… Хотя бы просто услышать его голос. Но ладонь тут же отдёргивается — нельзя. Мацумото сам сжёг мосты, он не может вот так просто приплестись с повинной головой. Гордость не позволит. И в итоге он опять хватается за бутылку. Хиде очень скучает. Как бы ни пытался отрицать. Пытается найти замену. Несмотря на все свои отвратительные привычки, Хидето по-прежнему хорош собой, поэтому трудностей с поиском партнёров у него не возникает. Он подцепляет абсолютно левых парней везде, где только повезёт — в клубах, на работе, с кем-то он даже на улице знакомился. Все они значительно моложе его, на пять, на десять лет, и это в том числе способствует недолговечности таких отношений. Хиде тридцать три, и хоть он может со стороны казаться почти подростком из-за своей хрупкости, небольшого роста и розовых волос с прикрывающей лицо чёлкой, но стоит лишь приглядеться — и становится понятно, что это не так: бледная кожа, многочисленные морщины, тёмные мешки под глазами и потухший взгляд дают понять, что он взрослый мужчина, причём ещё и весьма потрёпанный своими похождениями. И что хорошего может получиться у такого с парнями чуть за двадцать? Да ничего. Разве что секс. А Хиде, собственно, ничто другое в них и не интересует, он с ними даже не разговаривает обычно. Послав куда подальше все свои принципы, он раздевается перед ними, отдаёт своё тело на разврат, позволяя покрывать его поцелуями и укусами, трахается с ними чуть не до потери сознания, до безумия, до тумана в глазах, до сорванного голоса, до скрученных мучительными судорогами мышц. Почти каждый вечер заканчивается тем, что в хлам пьяный Мацумото мечется с воплями по кровати, цепляясь за расцарапанную спину очередного любовника. Ему почти хорошо в эти моменты, Хиде забывается, кричит, закатывает глаза. Но спустя пару часов всё это выветривается без следа. Эти одинаковые свидания на одну ночь — всего лишь похоть, попытки забыть. Они не приносят никакого облегчения, лишь оставляют горькое послевкусие и ощущение фальшивости; утром, выпроводив партнёра с угрюмым «созвонимся как-нибудь потом» и вытерев с живота чужую сперму, Хиде раздражённо курит на смятой постели и в полной мере осознаёт, насколько всё это пусто, что на деле он даже во время оргазма абсолютно ничего не чувствует, кроме покалывания в паху. Хидето устал считать, сколько же таких мимолётных парней у него уже было. И не помнит ни одного имени и ни одного лица. Йошики, Йошики. Ну почему ни с кем больше не получается, почему только он? Как так произошло, что он приручил Хиде, заставил так прикипеть к себе? Они были знакомы десять лет. И встречались лишь два года из них. Мало, просто до безобразия мало… Но с другой стороны — чёрт, какие насыщенные были эти года! Запись последнего альбома, тур в поддержку. Травмы Йошики, поселившийся на его горле корсет, который Хиде в гримёрке часто стаскивал с него и целовал, целовал его шею без конца. Мимолётные и страстные взгляды на выступлениях, едва уловимые нежные жесты, понятные только им двоим — вроде манеры держаться за руки перед выходом на сцену и щекотки. Ссоры, порой по ерундовому поводу — а у кого их нет. Даже драки временами — Мацумото был пьян, Хаяши тоже, и в итоге выяснение отношений становилось излишне бурным, они легко могли разгромить комнату в очередном отеле и уснуть в обнимку на полу среди обломков. Ночи в крохотных и холодных номерах в гостиницах, где единственной возможностью согреться были объятия. Секс, такой грубый, дикий и безумный, их сливающиеся в один хриплые крики, стёртые в кровь и распухшие от бесконечных поцелуев губы, переплетённые на подушках пальцы, смятые простыни, влажные розовые волосы, спадающие на шею Йошики, когда Хиде упирался в неё горячим мокрым лбом и тяжело дышал, отходя от очередного мощного оргазма, а Хаяши нежно улыбался и целовал его вздрагивающие пушистые ресницы. Те забавные моменты, когда они кидались друг к другу в перерывах на концертах, не в силах бороться со своими желаниями, зная, что у них всего несколько минут, а потом быстро одевались и старались не выглядеть излишне взъерошенными перед Тоши, Патой или менеджером, искавшими их. Когда они занимались сексом на заднем сидении «Ягуара», припаркованного на одной из улиц Лос-Анджелеса, прихлёбывали пиво из одной банки, хохотали и игнорировали возмущённые звонки от коллег. Или когда Хиде, одно время всерьёз увлекавшийся БДСМ, предлагал немного поиграть, а Йошики, охотник до всего нового, соглашался, позволял ему связывать себя; и Хаяши выглядел таким потрясающе эротичным с завязанными глазами и руками, стянутыми ремнём, задыхавшийся от прикосновений Хиде. Влюблённые, опьянённые, получившие друг друга в полное распоряжение, они были так счастливы, так упивались своей любовью, что абсолютно не замечали ничего вокруг… Всё это ведь было на самом деле, не приснилось. Но Йошики, судя по всему, не видел в этом ничего серьёзного. В то время как Хиде совершенно незаметно прирос к нему всей кожей, с мясом — не отодрать. Все эти мысли неизбежно втягивают его в мастурбацию каждый раз. Хиде трогает себя, когда остаётся в одиночестве. В кровати, в ванной. Ворочаясь под одеялом, запускает руку за тугую резинку пижамных штанов, с отвращением чувствуя каменный стояк. Или стоит под почти кипящими струями, ведя ладонью по мокрой, воспалённой коже, задевая остро выступающие кости. Проталкивает в себя пальцы, кривясь и кусая руку. И пытается хотя бы на секунду забыться от всей этой безумной боли. Не получается. Только хуже. Потому что Хиде от всего этого так противно. Противны эти грязные желания тела. И противно от самого себя. Бессонница. Мацумото опять хватается за амфетамины. Он не может без них. Начинает буквально умирать на ходу от усталости, и его тошнит от мысли, что он слишком слаб и ничего не способен толком сделать. И его самоненависть в эти моменты возрастает почти до критической точки. Совсем сдаться не позволяет только мысль о том, что он не может бросить ребят — они возлагают на него свои амбиции, на то, что они закончат альбом и пробьются. А ещё есть слабая надежда, что хоть работа сможет немного вытянуть его из этой чёрной ямы. Пол Рейвен нервно посмеивается и говорит, что Хиде просто слишком напряжён из-за многочисленных записей, отсюда и его странное поведение. А Мацумото улыбается смущённо другу и одногруппнику — переходит на английский, «yeah», так оно и есть. Пусть все считают так. Никому лучше не знать о его зависимости и быстро прогрессирующем безумии. Двадцать седьмое апреля, а всё ещё так холодно. Альбом почти закончен, и Хиде возвращается домой, в Японию. Вечером первого мая — премьера «Pink Spider» в популярной передаче. Больное плечо, которому абсолютно не помог сделанный Хироши массаж. Опять. Хиде всё время неловко поворачивается и хватается за него. Ведущие, впрочем, ничего не замечают. Зато потом наверняка вспомнят, утром, во время выпуска новостей. А после съёмок — ставшие уже привычными посиделки в баре с ребятами, чтобы отметить успех. Мацумото обещал не пить. Себе самому и Хироши. Но начав, так трудно остановиться. Хорошо хоть брат поблизости, с ним Хиде чувствует себя более безопасно, знает, что Хироши, если вдруг что, сумеет совладать с ним и отвезёт домой. И так оно и происходит. Салон машины, мелькающие фонари, а он почти ничего не соображает, полулёжа на диванчике. Плохо, опять тошнит. И голова кружится. — Знаешь, о чём я подумал, Хироши? Уложив мертвецки пьяного Хидето в кровать, Хироши заботливо укутывает его в одеяло, садится на минутку рядом. Улыбается краем рта. — Лучше не думай ни о чём и спи. Ты пьян, опять наговоришь глупостей и завтра будешь жалеть. Хиде слегка морщится, поднимая на него затуманенный взгляд. — …А может, вы с Йо правы, — полусонно тянет он, — и мне нужно полечиться? Я так плохо себя чувствую… Не могу больше так… Хироши вскидывает брови. Он ведь не раз предлагал брату лечь в наркологическую лечебницу. Но Хиде всегда только отмахивался и злобно кричал, что с ним всё в порядке. — …Может, я и впрямь всего-то алкоголик… И наркоман, в придачу… — совсем уже вяло бормочет Хиде и сжимается в комочек. — Больно. Я бы даже согласился лечь в диспансер на время… Ты же можешь помочь мне с этим, правда? Хироши вновь мягко улыбается, Хиде из-под ресниц наблюдает за ним. — Ты так переживаешь из-за Хаяши-сана? — он дёргается и прикрывает воспалённые глаза. — Не беспокойся… Я уверен, что вы с ним помиритесь. — Нет, Хироши, не помиримся. Всё кончено. И я сам так решил… Тяжёлый, горький вздох вырывается из груди. Даже если бы Хиде хотел сейчас помириться, Йошики всё равно далеко, за океаном и на семнадцать часов назад от него. О том, что Хаяши почти сразу после финального концерта «X» улетел в Лос-Анджелес и не возвращался оттуда, Мацумото знает от Хиса, который ухитрился сохранить со всеми бывшими коллегами хорошие отношения и по старым привычкам порой звонит старшему другу поболтать. — Ну, ну, Хиде, не раскисай. Помиритесь. И всё будет хорошо. — Лучше пообещай, что устроишь меня в больницу… Собственный голос кажется таким сиплым, Хиде слабо шепчет, закатывая глаза. — Ты просто устал. Переутомился. И опять с таблетками переусердствовал, — Хироши качает головой. — Ну плохо тебе после них, кончай уже лопать эту дрянь! — Не могу, в том-то и проблема… Когда я их не пью, очень хочу умереть. — Вот что. Ты давай эти свои мысли прекращай, — брат бессильно морщится и гладит его по больному плечу. — Давай сделаем так. Ты сейчас как следует выспишься, отдохнёшь. А завтра, на свежую голову, мы с тобой обо всём поговорим. Если ты почувствуешь, что плохо по-прежнему, подумаем о больнице. Хорошо? Хиде успокоенно вздыхает и закрывает глаза. — Спасибо, Хироши… Как же хорошо, что ты у меня есть, что бы я без тебя только делал… Тёплая ладонь мягко гладит его встрёпанные розовые волосы. И ему невольно хочется горько усмехнуться. Ну в какой ещё семье может быть заведено так, что не старший брат заботится о младшем и опекает его, а наоборот? — Спи, Хиде. И ни о чём не думай. Я с тобой. И мы со всем справимся, обещаю. Слышишь меня? Хироши продолжает что-то говорить, а Хидето уносит всё дальше от спальни. Завтра. А проснётся ли он завтра? …Невыносимо болит забинтованное плечо. Даже сквозь сон. Мацумото морщится и медленно садится на край постели, растирая его ладонью. О помощи просить некого, рядом нет ни Хироши, ни Йошики, ни даже какого-нибудь случайного любовника. Он остался совсем один. Придётся самому. Это же просто — связать в петлю полотенце и накинуть его на ручку двери, чтобы потом пролезть в неё и размять ноющие мышцы. Раздирая на две части махровую ткань, Хидето улыбается самым краем рта и слегка щурит безумные глаза. Они с Йошики часто делали так в турах… Отработанная операция. Разве может что-то пойти не так?