Пять месяцев на Восточном фронте

26 ноября 1941 г. — Стоп! — крикнул командир танка, капитан Ягер. Водитель тут же затормозил на укатанной снежной дороге — так резко, что всех в танке бросило вперед. — Два часа, цель — грузовик с прицепом! Наводчик Вольф начал бешено вращать маховик орудия. Башня плавно поворачивалась к цели. Противник выглядел весьма жалко: грузовик с двумя пассажирами. Даже снаряд не надо тратить, достаточно очередью изрешетить кабину. Вольф нажал на гашетку башенного пулемета, но грузовик на полной скорости проскочил прямо перед орудием и ушел из-под огня. — Сука, — сквозь зубы выругался наводчик. Везучие иваны! Натужно скрипнул заработавший на полную мощность механизм поворота башни. Водитель разворачивал танк в ту же сторону, помогая быстрее взять врага на прицел. Грузовик усвистел довольно далеко и продолжал стремительно удаляться. Ничего, сейчас как прилетит осколочным… Грохнул выстрел, но грузовик рыскнул в сторону и опять уклонился. Что за черт? Вольф едва не подпрыгивал на месте, пока заряжающий пихал снаряд в казенник орудия. — Готов! — оповестил заряжающий. Пушка изрыгнула огонь. Но что же это? Снаряд лег мимо и только сорвал с грузовика дверь. — Соберись, Вольф, ну же, — тихо, проникновенно сказал Ягер. Дорога по широкой дуге поворачивала вправо, к телеграфным столбам, и уходила за бровку холма. Этот участок пути лежал прямо на линии огня немецкого танка. Вольф прирос к визиру. Слишком быстрая и юркая цель, надо дать упреждение даже на такой короткой дистанции. Грузовик снова рыскнул, на этот раз впустую. Значит, Вольф правильно предположил: подлец-водитель знал, сколько времени уходит на перезарядку орудия! Песня длинная была, да конец близок* — ударит снаряд в кабину, одни клочки от иванов полетят. …И не попал. Третьим выстрелом — не попал. Ловкий большевик притормозил перед самым пролетающим снарядом так резко, что все дерьмо, поди, в кишках взболталось. Но вырвался. Ушел. Надо ж так опозориться! — Вольф, тебя не узнать. Ночка слишком бурная выдалась? — с издевкой спросил Ягер. Будто забыл, как они с Вольфом накануне кувыркались. Как задница-то, Клаус, не побаливает? Вслух Вольф, конечно же, сказал другое: — А как этого ублюдка было подбить, если он время перезарядки знает? Откуда у простого водителя такие сведения о танках? — Если за рулем грузовика вдруг оказался танкист, то мне уже интересно, на что он способен с машиной, более соответствующей его подготовке, — Ягер это говорил всерьез, уж Вольф-то знал. Он неплохо изучил командира. Больше тело, конечно — все его укромные местечки. Но и нрав Клауса стал вполне ему понятен, ведь с их знакомства минуло почти полгода… 29 мая 1941 г. — В картах несчастлив — зато в любви счастлив, так что не печалься, Вольфи! — крикнул Петер, сгребая монеты в кучу. В унтер-офицерском купе послышались смешки, Фредди ткнул ухмыляющегося Вольфа локтем под ребро. Грязный пфенниг сорвался с края стола, звякнул об пол и тут же укатился кому-то под ноги. Вольф поднялся с места и зевнул во всю мощь широкой груди. Петер уже сдавал карты для следующей партии. — На меня не сдавай, пойду воздухом подышу, — предупредил его Вольф. Он криво нахлобучил пилотку и двинулся к тамбуру, на ходу запуская руку в карман за портсигаром. В карты ему действительно не везло: продул все четыре партии, по количеству игроков. Хорошо, играли больше на интерес и ставили чисто символические суммы. Вольф был по натуре прижимист, и даже жалование в сотню рейхсмарок не сделало его щедрее, хотя настолько богатым он чувствовал себя впервые. Жалование переводилось в сберегательную кассу в Гамбурге, и это было, на взгляд Вольфа, одним из завоеваний национал-социалистического режима — возможность в кои-то веки довериться финансовым учреждениям. Что взять с этих прыщавых юнцов Петера и Фредди, женской любви и то совсем недавно попробовали. А вот Вольф помнил времена, когда марки не стоили бумаги, на которой были напечатаны. Мать тогда продала все скудные бабушкины ценности и подарки покойного мужа, а сам Вольф разрывался между школой и мелкими работами, чтобы принести домой хоть немного еды. Он прислонился к стене темного тамбура и закурил. Поезд мчал его, Фредди, Петера и Эрнста в Заган — маленький гарнизонный городишко в Силезии, где они, новоиспеченные унтер-офицеры, наводчики танковых орудий, должны были присоединиться к одиннадцатой дивизии панцерваффе, вернувшейся из Сербии. Душноватая майская ночь и намеки Петера располагали к фривольным мыслям. Вольф действительно не испытывал недостатка в ласке — но все больше девичьей, особенно после того, как записался добровольцем в вермахт. В армии он провел без малого три года, за все это время ухитрившись переспать только с одним французиком. К соотечественницам того парня подобраться было отчего-то проще, и ни разу Вольф не слышал от них презрительного «бош»* — не иначе как из-за очень выгодного для солдат обменного курса. Шелковые чулки и духи — вот чего стоила взаимность очень многих француженок. Вольфа нещадно одолевала тоска по тому чувству ликования, которое он испытывал, когда брал верх над другим мужчиной. До боли стиснутые на плечах пальцы, колючая щетина, упруго дергающийся в ладони чужой член, хрипловатые мужские стоны — ему очень не хватало этих впечатлений, которых в Гамбурге было если не в избытке, то гоняться за ними не приходилось. И все же Вольф не жалел о решении завербоваться. В тот день он с папиросой в зубах стоял на холодной конторской улице, угрюмым взглядом провожая светловолосую головку Лотты, своей теперь уже бывшей подруги. — Ты ни к чему не стремишься, а с Хайни у нас есть будущее, — сказала она. Вольф не знал, от чего ему более тошно: от воркующего «Хайни» или густого розового аромата новых духов. Не поскупился же, бюрократ плешивый, а ведь Вольф его и за соперника не считал! Тогда он и решил изменить свою жизнь. Почему бы не пойти добровольцем в вермахт? Только-только перебравшись в Гамбург, Вольф года полтора прожил в рабочем общежитии. Вряд ли казарма была хуже этого, а гроши рядового солдата — хуже грошей портового грузчика. Правда, сам он уже несколько лет работал крановщиком и в одиночку снимал комнатку, пусть и убогую, но перспективы в армии представлялись ему куда более занятными. На первых порах можно было и потерпеть. Так он распрощался с многоводной Эльбой, краснокирпичными складами и греховным Репербаном*. Армейская служба ничуть не разочаровала Вольфа: соломенный матрац, муштра, придирки инструкторов — все это меркло перед возможностью изучать танковое вооружение и стрелять. Он так преуспел в этом, что был определен в наводчики и отправился в танковую школу на балтийском побережье. По сравнению со строевой подготовкой условия там были райские. Никакой муштры, единственное серьезное усилие — отнести снятую с боевой машины башню в поле и установить на постамент для стрельб. Хваткие руки Вольфа, привыкшие управляться с рычагами в кабине крана, так же уверенно прикипели к рукояткам маховиков орудия. Он мастерски выучился рассчитывать упреждение и поражать движущуюся цель, иной раз полагаясь только на свою реакцию, а не указания инструктора. Когда пришла пора отбыть в боевую часть, майор-инструктор выделил Вольфа из числа выпускников и дал ему напутствие: — Своенравный ты парень, но если поладишь с командиром, да еще водителя вам хорошего — трудно будет найти лучший экипаж. Почувствуешь, что командир не твой — сразу просись к другому, не мучай ни себя, ни его. С Богом! Фельдфебель Вилли Фенцляйн, под началом которого Вольф отслужил французскую кампанию, оказался «его» командиром. Коренастый мекленбуржец, круглолицый и румяный, Вилли был похож на кукольного пупса и характер имел ожидаемо покладистый, но где надо — твердый. Поначалу Вольф ликовал, наблюдая в прицел пушки за тем, как французские солдаты бегут без оглядки, смешиваясь с гражданским населением. Неудержимое наступление привело дивизию к Аррасу, где в бой вступили британские танки — тихоходные, по-утиному переваливавшиеся на рытвинах. Вот только бронирование у них было прекрасное, и лишь надежное присутствие Вилли за спиной удержало обер-ефрейтора Вольфа от позорного приступа паники при виде того, как снаряды с лязгом рикошетируют от вражеских башен. Повезло, что вскоре командующий Роммель подтянул на позицию грозные зенитки «ахт-ахт»*, и они начали разносить машины противника на куски. Лилль и Шербур пали под натиском танков и авиации. Лето и осень прошли в утомительных погрузках и выгрузках с барж, которые должны были переправить танки через Ла-Манш. С ходом времени приготовления становились все более вялыми, и Вольф сумел неплохо отдохнуть перед тем, как держать экзамен на звание унтер-офицера. Он надеялся вернуться в экипаж Фенцляйна, но вместо этого пришлось следовать на восток, чтобы пополнить поредевший личный состав одиннадцатой дивизии. Какой человек окажется в командирском кресле их новенькой «тройки»*, за его спиной? Этот вопрос очень занимал Вольфа, и ответ он должен был получить уже через пару часов пути. …В Загане они вышли ранним утром. Белый фронтон вокзала был залит желтым светом поднимающегося солнца, но серые колонны еще пребывали в тени. На площади ожидала группа офицеров в черной танковой форме. Один из них был знаком Вольфу: обер-лейтенант Ханс Альбрехт, ротный командир в его «родной» седьмой дивизии. Вольф остановился в паре метров от него, щелкнул каблуками и отдал честь. — Разрешите доложить о прибытии, герр обер-лейтенант! Ханс кивнул, не скрывая своего удовольствия от встречи, и повернулся к стоявшему рядом капитану. — Вот, Клаус, и твой наводчик явился. Я тебя знаю, вы с Вольфом найдете общий язык. Под Аррасом он остановил пару этих надоедливых «матильд», стреляя точно по гусеницам, а уж наши зенитки завершили дело. Та еще бестия, под стать тебе! — с хитрым видом сводни отрекомендовал Альбрехт сослуживца. — Унтер-офицер Вольфганг Хайн в ваше распоряжение прибыл, герр капитан, — Вольф снова взял под козырек. — Можно просто Ягер, — подал голос его новый командир. Вольф во все глаза уставился на этого Ягера — «бестию» Клауса, как назвал его Ханс. Ягер был чуть ниже его самого, но высокая тулья фуражки ставила их почти вровень. Стройный торс, облитый черным сукном куртки, словно второй кожей. Лента Железного креста второго класса, серебряные знаки за ранение и танковую атаку — из всего этого Вольф располагал только последней наградой. Лицо у капитана было слишком загорелое для мая, черные стекла круглых солнцезащитных очков скрывали глаза. «Африканец», только что он делает тут, в Загане? Ягер словно почувствовал, что очки не помогают общаться с новым наводчиком, и сдернул их с веснушчатой переносицы. Рот у него, в сущности, был некрасивый, слишком по-лягушачьи широкий, но едва уголки губ приподнялись в лукавой улыбке, как в его лице появилось что-то подкупающе мальчишеское. Вольф понял, что начинает глупо, как подросток, возбуждаться от взгляда в пронзительные голубые глаза. — Ты с севера? — поинтересовался Ягер. — Из Гамбурга, — коротко ответил Вольф. Он поймал себя на том, что слишком пристально рассматривает офицера, и отвел взгляд. Другие командиры и наводчики тоже разбились по парам. Подъехавший грузовик спас от необходимости продолжать разговор прямо сейчас, и Вольф перевел дух. Пока шли к машине, он всей шкурой чувствовал осторожное внимание капитана. Тоже, выходит, не остался совсем равнодушен, вот только в каком смысле? Сказать, что командир понравился Вольфу, было бы преуменьшением. Если бы они встретились в каком-нибудь гамбургском заведении с сомнительной репутацией, то уже направлялись бы на квартиру к герру офицеру. Вольф прижал бы его к двери, едва закрыв ее, и принялся терзать этот блядский рот… Всю дорогу до казармы он мысленно проклинал Альбрехта, который, сам того не подозревая, обрек его на муки лисы, томящейся по недосягаемому винограду. Знакомство с другими членами экипажа немного отвлекло Вольфа от фантазий о том, что он сделал бы с Ягером, окажись тот в его полной власти. Водитель Дитрих, кажется, единственный из экипажа был женат — он один носил обручальное кольцо. И как только оно до сих пор не слетело и не затерялось в недрах машины? Ответ Вольф узнал позже: перед грязной работой Дитрих имел манеру заботливо снимать кольцо и убирать в кармашек для часов на брюках, но потом, едва отмыв руки, упрямо доставал его и снова напяливал на палец. К счастью, далеко не во всем он был настолько педантичен. Водитель оказался весьма свойским парнем: Вольф почуял это с первого же рукопожатия и с первого взгляда на то, как рядом с Дитрихом постоянно болтались радист и заряжающий — оба совсем юнцы, но с виду схожие не больше, чем день похож на ночь. Белобрысый заряжающий Герд, едва Вольф миролюбиво спросил его о профессии, густо покраснел. Из-за этого багровые прыщи на его впалых щеках приобрели еще более неприглядный вид. — Абитуриент, — буркнул он. Вольфу стало немного жаль парня: инструкторы строевой подготовки терпеть не могли вчерашних школьников, не имевших по сути никакой специальности, и со вкусом издевались над ними. Уму непостижимо, сколько раз этот полупрозрачный бедолага, должно быть, выполнял команду «лечь-встать». Лопоухий и носатый радист Макс лишь безучастно посмотрел на Вольфа болотными глазенками и невразумительно пожал плечами. Как выяснилось позже, рот он открывал только для исполнения своих прямых обязанностей и приема пищи. Мальчишки не производили какого-то особенного впечатления, но в танке от них ничего сложного и не требовалось. Герд казался вполне способным шустро зарядить пушку, а Максу хладнокровие и флегматичность были только на руку. Зато острый взгляд серых глаз Дитриха, беглая хитроватая улыбка и уверенные движения выдавали в нем опытного и неутомимого водителя. Глазастый командир, меткий наводчик и внимательный водитель — вот и все, что нужно для победы. Если не считать, конечно же, самих танков. Вскоре они прибыли — новенькие «тройки», еще не помеченные номерами и дивизионными знаками. Дитрих согнал машину с железнодорожной платформы и сам украсил лобовой лист эмблемой. Вольф впервые увидел этот знак, изображавший тощую фигуру с воздетым мечом и развевающимися полами одеяния. — Это что за лыжник в обносках? — не слишком почтительно поинтересовался он. Дитрих, смеясь, хлопнул его по плечу. — Эк ты по нашему символу прошелся! И ведь похоже. На самом деле это привидение*. Досталось нам в наследство от пехотинцев дивизии, они незаметно подкрались к томми* во Франции и так их перепугали, что те в штаны наложили. А наших ребят прозвали «призраками». — Какое совпадение, мою-то бывшую седьмую танковую тоже окрестили во Франции дивизией-призраком. Ровнехонько за то же самое — умение скрытно обойти врага. — Сдается мне, для нас это хороший знак, — заулыбался Дитрих. Вечером того же дня экипажи Ягера и Альбрехта наведались в кафе, чтобы отметить прибытие танков. Все они изрядно там набрались, и только молчаливый Макс ничем себя не выдавал. Наблюдать за Клаусом в легком подпитии было сплошным удовольствием: его губы совсем уж непристойно заалели, на скулах разгорелся неровный румянец, кончики ушей порозовели. При виде пьяного, томного блеска в глазах командира Вольф был вынужден напрягать всю свою волю, чтобы не выкинуть ничего этакого. Например, по прошлой привычке не положить ладонь куда не следует… — А расскажи, дружище, как ты служил в Африке, — обратился Ханс Альбрехт к Ягеру. — Да что там рассказывать — днем жара как на сковородке, ночью холодина, кругом мухи и песок, — Клаус улыбался, но чувствовалось, что особо распространяться он не хочет. Вряд ли от скромности — скорее из-за отсутствия поводов для хвастовства. — А как же ваша тропическая форма, шорты и все такое? Неужто совсем не спасала от жары? — с деланной небрежностью поинтересовался Вольф. В отличие от их обычной формы, в которую входили мешковатые черные штаны, тропическая оставляла воображению гораздо меньше. Впрочем, близилось лето, и он не сомневался, что еще успеет досыта насмотреться на обнаженные части тела командира. — Ты бы пощупал ту ткань — толстенная и грубая, бушлат сидит плотно — сущая парилка, а галстук носить вообще невозможно. И это еще весна! Многие наши тут же бросились выменивать обмундирование у итальянцев — оно полегче было. Хотя про шорты и впрямь не могу сказать ничего плохого: не будь они такими дубовыми, наши зады регулярно поджаривались бы на броне. Слушатели встретили это примечание дружным хохотом. Клаус продолжал: — Но вы не забывайте про холодные ночи. Тут уже никто не думал жаловаться на форму. Все, что было, на себя натягивали, еще и шарфами обматывались. Зато сами африканские ночи — это надо видеть. Какие в пустыне звезды… Если только не идет пыльная буря, они целыми россыпями сверкают над дюнами. Просто завораживающее зрелище, — Ягер широким взмахом рук окинул воображаемый пустынный горизонт. Не в силах найти слов для описания такой небывалой красоты, он качнул головой и оперся локтем о спинку стула Вольфа, сидевшего, как и полагается наводчику, по левую руку от командира. Вольф машинально потеснился, чтобы не мешать капитану ностальгировать. — Что же эти чертовы томми, как они проявили себя в Ливии? — спросил радист из экипажа Альбрехта. — О, кажется, тут мне есть чем порадовать наших товарищей из седьмой дивизии, — Ягер вскинул подбородок и со значением посмотрел на Вольфа. Снова эта мимолетная острая улыбка, от которой в уголках его губ обозначились тонкие линии… Выпрямившись, он перевел взгляд на Альбрехта. — Роммель не собирается изменять тактике, которую он применил под Аррасом. Как это ни печально, бронирование «матильд» мощнее, чем у наших машин. Но у нас есть славные «ахт-ахт», хоть их и всего двенадцать. Так что я не сомневаюсь, что командующий сумеет организовать британским друзьям теплый прием. В остальном же… Мы продолжаем сидеть под Тобруком, а я так и не принял участия в большом штурме — заболел, пришлось эвакуироваться. Вот досада! — Надеюсь, старина Эрвин найдет способ вернуть нас под свое командование. Еще наедимся фиников от пуза, — Ханс утешительно похлопал Ягера по руке. — Ну нет, только не финики. Больше ни одного в рот не возьму. Но с британцами я бы еще потягался, достойные все-таки соперники. Подумать только, а ведь это благодаря их первым танкам я вообще сижу здесь. Когда учился в Дрездене, всю библиотеку облазил в поисках подшивок военных времен, рассматривал фотографии этих «ромбов»* как приклеенный. Чувствовал, что будущее за танковыми войсками, — лицо Клауса расплылось в широкой улыбке, глаза сияли. В отличие от Вольфа, движимого только стремлением пристроиться где полегче, Ягер явно был танкистом по зову души. Вольф понял, что завидует этой увлеченности. Он всегда был не прочь похвалиться удалью: что простым грузчиком в порту, играючи перебрасывая тюки и наслаждаясь поющей в каждой жилке силой, что на поле боя, когда расстреливал технику противника и косил пехоту короткими пулеметными очередями. Но чувствовал ли он, что находится на своем месте? Пожалуй, нет. Его место было там, в родной деревушке близ Гамбурга, в новом большом фермерском доме, где об армейском прошлом напоминал бы разве что трактор в гараже. Жизнь Ягера, с юности отданная службе, казалась ему ущербной. Но ведь Клаус был счастлив? Похоже, что так. Вряд ли с такой серьезной страстью к бездушным железкам смогла бы на равных конкурировать живая женщина. А может, все-таки мужчина? Вольф сел вполоборота к командиру. — Если так судить, то я должен был бы настаивать на зачислении в ряды кригсмарине. Ведь в старшей школе мы с друзьями до дыр зачитывали записки графа Люкнера* о его подвигах на «Морском орле». Да и потом, когда я уже работал в порту, до нас доходили новости о его представлениях в Америке. Кое-кто в подражание ему даже пытался гнуть монеты. — «Кое-кто» — это ты и есть, не иначе? И как, сгибал? — заряжающий Герд был настроен явно скептически. — Я не остался в стороне. Сгибал, но американские медяки, как и сам Люкнер. Наши-то монеты, к счастью, так легко не поддаются. — Дурацкое какое-то развлечение, — Герд вызывающе задрал нос. Осмелел, сопляк, от выпитого. — Слышь, абитуриент… — с подобающим боевому наводчику презрением процедил Вольф. Жалость к парню давно рассосалась. — Мы были тогда твоими ровесниками, а ты никак на необитаемом острове рос? Девчонок, друзей никогда впечатлить не хотел? — Я… учился… — и без того уже красные уши Герда стали вовсе пунцовыми. — Так хорошо учился, что выбора себе не оставил — или улица, или вермахт? — Вольф, так почему ты предпочел танковые войска флоту? — врезался в их перебранку невозмутимый голос Ягера. — Решил, что хватит с меня уже сырости. Да и с корабля в походе никуда не денешься, на нем не уединишься. Хуже может быть разве что на подлодке. Вольф, конечно же, знал одного ловкача из кригсмарине, который ухитрялся заниматься развратом с сослуживцами даже в море, но считал это непозволительным риском. Само то, что он любил не только женщин, казалось достаточно рискованным, а уж гадить там, где ешь и спишь… Судьба была жестока: теперь Вольф куда лучше понимал того бесшабашного моряка. И втайне надеялся, что поймет и Ягер — уединяться его наводчик собрался не от кого-то, а скорее с кем-то. — Да уж, подлодки — это и есть настоящие гробы, что бы кто ни говорил о танках. Давайте выпьем за рабочих, которые плавят сталь и собирают для нас эти машины! — предложил другой наводчик. Вторая за вечер бутылка коньяка опустела, и последний тост — за родную Германию — поднял Ягер. Всю следующую неделю они занимались учебным вождением танков по сосновым лесам вокруг Загана. Парней, прибывших на формирование раньше, ждали за воротами казармы подруги из местных. С Вольфом нечасто происходило такое, но сейчас он даже не пытался завести интрижку с симпатичной продавщицей из булочной. К нервному напряжению, которое испытывали все солдаты, по вечерам рассаживаясь вокруг радио, добавлялось сердечное нетерпение самого Вольфа. Он курил, привалившись к броне, когда рядом с ним к теплому крылу машины прислонился Ягер с трубкой в зубах. Какое-то время они молча пускали дым, наслаждаясь свежим, еще не вполне летним ветерком, гулявшим в сосновых кронах, но сигарета Вольфа, конечно же, догорела раньше. — Что ты думаешь об этом дурацком слухе насчет Ирана? Многие верят. Да и с русскими мы уже чуть ли не братья навек, но все же понимают, что грош цена такому союзу. Мы ведь точно двинемся на восток, да, Ягер? — Я тоже слышал россказни о персидской нефти и мнимой договоренности о проходе в Иран, — на совесть затянувшись, ответил Клаус. — Сказочки какие-то. — Значит, Россия? Надеюсь, мы быстро разобьем лапотных иванов, — Вольф рассек воздух ладонью. — Если все пойдет по плану, — согласился Ягер. — Но надо сделать это до зимы. Россия не Африка, увязнем в снегах — позавидуем нашим отцам на прошлой войне… — по его лицу пробежала тень. — Все, что от нас зависит — сделаем. У нас же лучший экипаж в роте, — Вольф с улыбкой тряхнул Ягера за плечо. — Да, грех жаловаться. Почти у всех есть боевой опыт. Ну что, едем дальше? — обратился Клаус к появившемуся из-за деревьев водителю. Дальше они поехали через пару дней. Танки дивизии погрузились на железнодорожные платформы и прямо с экипажами отправились на восток. Заняться было особо нечем — разве что болтать, есть и напевать под перестук колес. У Макса был фотоаппарат, и на остановках он снимал сослуживцев: то разминающими ноги у платформы, то браво высунувшимися из люков. На станциях поляки, давно смирившиеся с оккупацией, продавали молоко, сливки и домашнюю колбасу — приятное дополнение к стандартному пайку. Мысль о том, что плох тот заряжающий, который не мечтает стать наводчиком, помогала Вольфу умерить неприязнь к Герду. Это было важно, потому что на полигоне новоиспеченные танкисты узнавали далеко не все. Он показал Герду не очень-то заметный выключатель подсветки на прицеле, научил, как надо стучать по импульсному генератору, чтобы выстрелить, если электросистема отказала. На крайний случай все члены экипажа должны были знать, где находится подрывной заряд для уничтожения танка. Конечно, Вольф не думал, что такая необходимость возникнет. Во Франции его экипажу повезло — ни одного пробития, даже от тех толстошкурых британских чудовищ. Почему удача должна была оставить их в России? Однако, когда на обочинах замелькали указатели с надписью «Краков», все обитатели командирского танка невольно помрачнели. Последний мало-мальски крупный город перед советской границей, последний форпост на берегу неведомого… Выгрузились они немного восточнее Кракова и своим ходом покатились к границе. Рота за ротой железный поток тянулся по польским дорогам, вздымая пыль, которую можно было жевать, как печенье. На границе оставалось лишь последовать примеру уже расположившихся там артиллеристов: выкопать укрытия, замаскировать танки и ждать приказа о наступлении. В работе дни тянулись быстро, а вечера — долго. Скрашивали их только карты и музыка по радио. К счастью, от трудов под начавшим припекать солнцем быстро клонило в сон. В ночь на двадцать первое июня Вольф спал особенно крепко. И действительно, в этот замечательный ясный день по всей передовой начались приготовления настолько лихорадочные, что было даже удивительно, как их не заметили русские. Ягер объяснил это их природной беспечностью. — Вот только это не значит, что они слабы. Да, русские примитивнее нас, но ведь римляне так же относились к нашим предкам, пока те не разгромили в лесу три легиона*. Опасного врага можно взять только врасплох. — Понятно, а тебе таких врагов и подавай, — вставил Вольф. — Но не слишком ли ты хорошо думаешь о большевиках? — Что там тебе понятно? Я всегда хорошо думаю о противнике. Переоценить лучше, чем недооценить, если ты еще не заметил. Ладно, недолго ждать осталось… Построение объявили уже после заката. Рота стояла черной шеренгой — только лица смутно выделялись в темноте. Ягер включил фонарик, висевший на пуговице куртки, и хрипловатым от волнения голосом зачитал приказ фюрера: — Солдаты Восточного фронта! — по рядам танкистов пробежал шепоток. Их прежде безымянная кампания обрела название. — Мои солдаты! Отягощенный грузом величайшей заботы, вынужденный многие месяцы хранить наши планы в тайне, наконец-то я могу сказать вам открыто всю правду. Луч фонаря вырывал из темноты только лист бумаги и двигающиеся губы Ягера. Помертвевший от волнения Вольф не смог бы отвести взгляд, даже если бы захотел. Внутри все сдавило, словно он падал с высоты. — В спасении нуждается вся европейская цивилизация и культура. Немецкие солдаты! Скоро, совсем скоро вы вступите в бой — в суровый и решительный бой. Судьба Европы, будущее германского рейха, само существование народа Германии находится теперь в ваших руках. Ягер опустил лист и обвел взглядом нервно напружившийся строй. — Вольно! Доппаек на каждую машину! Три десятка сигарет в одни руки, бутылка коньяка на экипаж — чего еще желать солдату? Дитрих курил чаще, чем открывались люки для проветривания, Макс то и дело трогал рукоятки настройки радио и прицел пулемета, Герд беспокойно вертелся на сидении. К выпивке притронулся только Вольф. Сначала предложил Ягеру — тот отмахнулся, но запрещать не стал. Коньяк оказался довольно скверным, и бутылка без нескольких глотков перекочевала под борт. В слабом свете Вольф тупо смотрел на стрелку карманных часов. Казалось, она вовсе не двигалась. Время замерло, постепенно застыли в оцепенении и его товарищи. Только клевали иногда носами, вздыхали и почесывались. Сотни тысяч солдат сейчас растянулись тонкой, очень тонкой линией вдоль границы невообразимо огромной страны. Эта мысль не стоила того, чтобы в нее погружаться, поэтому Вольф глотнул еще вонючего коньяка, привалился к броне и закрыл глаза. …Кто-то тряс его за плечо и настойчиво звал. Да что же это такое? Стул в казарме, где его заставил ночевать обер-ефрейтор Рауш, когда Вольф послал его на трипперный хер, медленно превратился в насест наводчика в танке, стоявшем у советской границы. — Что, что, уже началось? — осоловело замотал он головой. Было по-прежнему тихо, только пальцы Ягера все еще сжимали его плечо. — Сейчас будет артподготовка, заряжают. Слушай, Вольф, мы все как на иголках, один ты дрыхнешь. Как только ухитрился… — Праведник, значит, — донеслось с водительского места. Вольф усмехнулся — ни с какой стороны он не был праведником, даже библию свою солдатскую, казенную, оставил французской подружке на память. А вдруг ребенок у нее… — Зря не выпил, — он обернулся к Ягеру. Под руку лег стеклянный бок бутылки. — Может, не поздно еще глоточек? — Не пью такое, — поморщился тот. В ответ на капитанскую привередливость Вольф только пожал плечами. Где-то на линии фронта раздался выстрел, следом тут же затрещал пулемет. Артиллерия пока молчала. Вольф взглянул на часы — три часа, тринадцать минут. Прошло совсем немного времени — и заговорили пушки, воздух наполнился воем и грохотом. Он взволнованно припал к прицелу. — Огонь! Огонь! — кричал командир батареи, но голос его тонул в адском шуме. Земля задрожала, у всех сидевших в танке затряслись поджилки. Со стороны батареи потянуло паром: артиллеристы окатывали раскаленные стволы водой из ведер. За горизонтом горело все и вся, в серых предутренних сумерках к небу поднималось дрожащее красное свечение. Вольф впервые наблюдал такую грандиозную, ураганную артподготовку. Противник все так же не отвечал, и на рассвете орудия утихли. В вышине промчались самолеты. Их нельзя было увидеть в прицел, но, судя по громкому стремительно нарастающему гулу, группа была большая. Ягер сообщил, что пехотинцы уже перешли в наступление, а вот танкам придется подождать. — Клейст осторожничает, теперь мы вряд ли выйдем к реке засветло! — негодовал он. Танкисты нервно жевали завтрак из хлеба, сардин и шоколада. Изредка хлопали дверцы люков — кто-то по природной нужде вылезал наружу. Вольф тоже вылез и какое-то время постоял, вдыхая дымный запах пожарищ. Танки стояли замаскированные в лесочке, ветер шуршал в лиственных кронах, как годами и веками до появления здесь бронированных машин. Дневная жара наступала своим чередом, и не было ей дела до войны — знай лупила себе молотом по броне и головам спрятавшихся за ней солдат. Ближе к обеду по радио наконец прошел приказ, и Дитрих радостно заорал, движением рычагов срывая танк с места. Дорога была ужасна — она и до этого вряд ли отличалась качеством, но машины пехоты и артиллерийские тягачи еще больше изуродовали ее. На ухабах и рытвинах немилосердно трясло даже их «тройку», поле обзора заволокло плотным облаком пыли, но Дитрих продолжал выжимать из мотора всю возможную скорость. Они прошли приграничный городок с церквушкой, совсем не отличавшейся от польских костелов, если не считать сбитой артиллерийскими залпами колокольни. Бункеры на выходе и зенитная батарея были уничтожены пожаром. Вечером навстречу потянулись первые русские пленные. Одеты они были в подпоясанные длинные рубахи и галифе неразличимого в сумерках цвета, понурые головы покрыты пилотками. При виде танков двое немецких мотоциклистов отогнали иванов на обочину, как овчарки отару, и тонкий ручеек пленных медленно потек дальше. Повстречаться с боеспособными частями русских в тот день так и не довелось. Вольф радовался, что ночью сумел все-таки поспать: неотрывно наблюдать за бесконечными серо-желтыми полями, с обеих сторон сдавившими дорогу, было тяжко. — Мы несемся вперед в полном одиночестве, снабжение не поспевает, — беспокоился Ягер. Словно в ответ на его жалобы в небе вскоре раздался рокот двигателей большого транспортника. Гудя, как металлический шмель, «Юнкерс-52» сбросил бочки с топливом. После заправки все танки роты окружили командирский, пушками наружу, из верхних люков высунулись караульные — обычный порядок для танковых войск, лишенных прикрытия пехоты. Глядя в гаснущие от пыли и усталости глаза Ягера, Вольф вызвался дежурить первым. На сидении, еще хранившем тепло и очертания вожделенного капитанского зада, он всю свою вахту мечтал о стычке с советскими танками… Радехов. Так звался городок, где для их роты по-настоящему началась война на востоке. Он стоял в низине, и светлые двухэтажные здания центра были видны издалека. Лишь немного возвышался над ними похожий на луковицу купол скромной церкви, жестяная обшивка пламенела в рассветных лучах. У Радехова зенитки прикрыли танки от первого налета советских бомбардировщиков, здесь произошла первая встреча с русскими Т-34, и здесь же полк понес первые потери. Четыре танка-разведчика обошли город, проехали мимо кучки пылавших на выезде машин противника и теперь клином продвигались вдоль холма. Вдруг послышалось ворчание мотора, и на взгорке появился танк. Метрах в пятидесяти за ним — второй, потом третий и четвертый. — Не могу их опознать, солнце слишком яркое. Что скажешь, Дитрих? — обратился Ягер к водителю. — Ни черта не вижу, свет прямо в глаза! — Макс, запроси, есть ли впереди наши танки? — Ответ отрицательный! Вольф, прищурившись, рассматривал танки. Еще на подходе к холму он повернул орудие на одиннадцать часов — очень уж настораживал этот подъем местности. Да и с четверкой машин было что-то не так. Пожалуй, башни слишком далеко смещены вперед… Солнце на мгновение скрылось в облаке, и на башнях танков ясно обозначились красные звезды. — Иваны! — заорал он. Палец невольно дернулся на спуске, но стрелять было рано. Пока Макс передавал сообщение другим радистам, Вольф ждал приближения противника. Силы были равны. Четыреста метров, триста, двести… Парой оборотов маховика он довернул пушку и вмазал по головному танку. Румм-м-м! Первое попадание. — Готов! — Герд перезарядил орудие. Второй выстрел, новое попадание. Вражеские танки продолжали двигаться, хоть по ним и палил весь взвод. Еще несколько выстрелов — и противник невредимым отступил за бровку холма. — Проклятье, — не таким Вольф представлял себе первое столкновение. Что это вообще за машины? В таблицах говорилось, что советы располагают в основном старыми легкими танками. Воюя на «тройке», этой рухляди можно было не опасаться. — Второй взвод, возвращайтесь! Второй взвод, возвращайтесь! — по рации приказывали отступать. Ягер доложил о безрезультатном бое. — Вот оно что, сюрприз от русских, — сказал он. Вольф обернулся. Командир задумчиво смотрел на холм, словно советские танки все еще стояли там. — Однако эти новые машины не лишены изящества. От обтекаемых башен будет много рикошетов… Чертов фанатик. Еще и тон такой, будто про обтекаемые прелести какой-нибудь крали говорит. Впрочем, непробиваемых танков не бывало, а в худшем случае на помощь пришел бы зенитный полк. На исходной позиции ожидали плохие новости. Во время утреннего боя товарищи, сражавшиеся в городе, не только подбили на выезде три советских танка, вид которых так поднял Вольфу настроение перед его собственным провалом, но и потеряли командира одной из рот. Того самого Ханса Альбрехта, который еще месяц назад заразительно смеялся, поднимая тост за немецких рабочих. Экипажи мрачно обступили танк со снесенным командирским люком. Труп Ханса в ожидании похоронной команды лежал на корме, укрытый куском маскировочной ткани. Из-под нее торчали только ноги в почти новых, неожиданно чистых сапогах — должно быть, кто-то вытер кровь. А ее было много, судя по заскорузлым штанам и совершенно черному «савану», сохранившему пятнистый рисунок только по краям. Под ним угадывалась голова, вроде бы рука… и влажная, кишащая мухами пустота на месте торса. Воняло ужасно, в том числе от хмурых наводчика и заряжающего, которые избежали ранений, зато угодили под душ из крови и ошметков командирских потрохов. Вольф задумался. Конечно, его огорчало это зрелище, но так ли уж сильно? Где-то на дне сознания копошилась, как падальная муха, радость за то, что не он сейчас был на месте наводчика Альбрехта. Сам же покойник казался жертвой. Жертвой, принесенной войне: авось теперь взгляд ее зияющих глазниц нескоро остановится на другом экипаже, командир и башенный стрелок которого тоже встретились на заганском вокзале… После полудня из-за пригорка накатила лавина русских легких танков. В полку уже получили сообщение с разведывательного «шторха» и были готовы к обороне. Полсотни вражеских танков так и остались на поле. Вольф не знал, сколько из них записать на свой счет — он просто палил вместе с остальными, упоенно посылая в сторону противника снаряд за снарядом. Появился еще один труп. Ефрейтор, которого пристрелил затаившийся в подбитом танке раненый русский. Не так и плохо. Вечером сонный Радехов остался позади — полк продолжал движение на восток. …Конец июня сопровождался постоянными напастями с неба: когда не шел проливной дождь, появлялись советские бомбардировщики. Зенитчики отбивали десятки их атак, с трудом подтаскивая снаряды по раскисшей почве. Только в первый день июля в прямом и переносном смысле наступил какой-то просвет: погода держалась солнечная, налет с утра был только один, словно иваны и сами хотели провести такой замечательный денек на земле. Пара их самолетов начала было хищно кружить над плацдармом, но зенитки открыли сумасшедший огонь. Выписывая бешеные зигзаги, бомбардировщики ушли прочь и пока не возвращались. Пришло время прощаться с Острогом — городком, который три дня удерживал передовой полк дивизии в своих объятиях. На рассвете было велено выдвигаться на север, к железнодорожному мосту. Других способов переправиться через местную реку не существовало — острожский мост сильно пострадал и никак не выдержал бы тяжелую технику. На реке наступило оживление: и танкисты, и зенитчики торопились привести себя в порядок перед утренним маршем. Люди баламутили и без того грязную от дождей воду играми в догонялки, падали сами и с радостными воплями роняли товарищей. Кто-то брился, кто-то стирал белье на грубо сколоченном дощатом помосте. Вольф по пояс зашел в воду и уже довольно долго делал вид, что моется. На самом деле он наблюдал за тем, как Ягер — форма одежды «в чем мать родила» — полощет трусы на мелководье. А хорош был командир. Настолько, что Вольф опасался: полюбуется исподтишка еще немного — и выйти из воды, не выдавая свое восхищение, станет затруднительно. Разве что проскочить мимо Клауса, пока тот стоит к нему задом. Очаровательным, подтянутым задом, словно созданным для того, чтобы ладони Вольфа ложились во впадинки по бокам, полукругом врезающиеся в упругую плоть, а пальцы цепко смыкались поверх тазовых костей, удерживая, подталкивая, натягивая в запретном ритме «противоестественного разврата». Мимолетный любовник, юрист по профессии, как-то на память процитировал ему статью*, которой опасался каждый швуль — любитель мужских членов — в Веймарской республике. Вольф тогда долго и фальшиво смеялся — не хотелось показывать, что на самом деле он тоже побаивался полицейских облав. Но потом снова отправлялся в забег по заведениям Репербана, чтобы подцепить какого-нибудь юнца, в очарованном взгляде которого читались все его наивные, полудевичьи желания, и щедро познакомить с тайнами однополой любви. Как же Вольф скучал по тем временам! Но если бы можно было взять добрую половину воспоминаний и обменять на взаимность одного капитана Ягера — он бы это сделал. Нутром чувствовалось, что Клаус не очень-то избалован мужской лаской, да и вообще лаской, если уж на то пошло. Такой скромник будет зыркать снисходительно, сам себя убеждать, что ничегошеньки-то ему и не надо, в жизни есть дела поважнее. Но стоит лишь тронуть его на правильный лад — и приоткроется маняще крышечка. Вряд ли нараспашку, однако просунуть кой-чего внутрь получится, не оттяпают. Этот лад и не мог пока нащупать Вольф. Ягер не давал себя зацепить. Склонял голову, смотрел, улыбался, но никогда не задерживал взгляд. Может, еще и потому, что наверняка потерял немало товарищей: на войне глубоко привязываться чревато, сегодня ты с человеком в карты на ящике режешься — а завтра режут уже его. И хорошо, если там осталось что спасать. Да и то, посмотришь на иного ветерана прошлой войны — лучше бы не спасали… Вольф сглотнул комок и снова скользнул глазами по гибкому капитанскому телу. С ним-то все в порядке, все на месте. Ничего грубого, жилистого или неприглядно выпирающего, только легкий и узкий, но крепкий костяк, текучие некрупные мышцы под гладкой, девически нежной кожей. От природы чуть смугловатая, она хорошо принимала загар — африканский заметно поблек, но поверх быстро ложился новый. Ягер наконец удовлетворился чистотой своих подштанников и сразу же натянул их, чтобы теплое солнце высушило прямо на теле. Вдруг он повернулся, и застигнутый врасплох Вольф не нашел ничего лучше, чем торопливо окунуться. Выпрямившись, он понял, что Клаус стоит лицом к нему. И смотрит. Но не так, будто вот-вот резко окликнет, а так, словно впервые заметил и не может оторваться. Это был шанс. Вольф зашагал к берегу — и к Ягеру. Там, где тот застыл симпатичной едва прикрытой статуей, воды было чуть ниже колена. Вольф остановился в паре метров и поднял руки, чтобы влажными ладонями пройтись по волосам и лицу. Вздохнул полной грудью, переступил с ноги на ногу и сцепил пальцы за головой, чувствуя, как вслед за каплями, стекающими по нарочно напряженному животу, чужой откровенный взгляд скользит по его телу. Вольф непринужденно красовался перед капитаном своими крепкими бицепсами, мощной в меру волосатой грудью и сильными бедрами, между которых от незримого жадного внимания начал уже подниматься член. Довольно улыбнувшись солнцу, он посмотрел на Клауса из-под полуприкрытых век. Взгляд Ягера метнулся в сторону, но слегка вздыбившаяся в паху мокрая ткань однозначно выдавала его возбуждение. Капитан был швуль, такой же извращенец, как сам Вольф! Счастливее совпадений в его жизни не бывало. Хотелось, чтобы река вдруг обезлюдела, и можно было подойти вплотную, прижаться телом к телу, зарыться пальцами в торчащие мокрыми иголочками темно-русые волосы Клауса… Но это было невозможно. Вдалеке, где река делала крюк, на низком берегу мелькали белые пятна — местные бабы тоже воспользовались хорошей погодой для стирки. Рядом Герд и Макс пытались вытащить Дитриха на берег, все трое орали, визжали и брызгались. Вольф бросился на помощь и поймал водителя сзади, обхватив кольцом сильных рук. — Ловите за ноги, парни! А куда мы его тащим-то, на костре жарить? — шутливо поинтересовался он. — Фотографироваться! — улыбнулся Герд. — А он, вишь, не хочет, не наплавался еще! — Да наплавался, наплавался, несите уже, только вон туда, где сапоги стоят, — проворчал Дитрих. Ягер успел подняться на мостки. С ворохом чистого белья в руках он обулся и побрел по чавкающей грязи к танкам. Между двумя машинами была натянута веревка, на которой сушились рубахи и майки второго экипажа. Макс побежал вслед за командиром, отнял у него мокрый ком и до конца развески стоял рядом, помощничек. Потом сунулся в люк, достал камеру. Ягер послушно встал у берега, даже влажные волосы аккуратно пригладил, но по недовольному лицу было видно, как его утомляют фотографические потуги радиста. Дитрих, Герд и Вольф позировали куда более охотно, под конец кто-то щелкнул на пленку и самого Макса. — Закрываем фотоателье! — распорядился Ягер. — Макс, набивать пулеметные ленты. Остальным — чистить ствол. Выполнять! — Есть! — хором ответил экипаж. …Мост попал в их руки невредимым — иванам он обошелся в три уничтоженных артиллерийских орудия и столько же танков. Батальон переправился и двинулся к юго-востоку, на соединение со стрелковой бригадой. На ночлег встали в лесочке, разрезанном привычно ухабистой дорогой: две роты разместились по обеим сторонам трассы, наискосок друг от друга. Затаившиеся среди берез и елей машины полностью контролировали проход. В сумерках под навесом из листвы было уже темно, только смутно светилась в промежутках между деревьями дорога. Танки стояли в окружении старых берез с толстыми корявыми стволами, белые участки на которых терялись за штрихами и потеками черноты, как терялись и мелкие, чахлые елки рядом с высокими соседками. На постеленных за кормой танка одеялах экипаж набросился на поздний ужин — надо сказать, вполне неплохой: хлеб с салом и холодная курица вместо вечных консервов. — Макс, а что ты там постоянно царапаешь в своем блокноте? На каждой остановке лезешь на броню и строчишь, строчишь… — Дитрих задал вопрос, который давно занимал и Вольфа. Если бы Макс говорил столько же, сколько изливал на бумагу, у него совсем не закрывался бы рот. — Дневник веду, — как всегда немногословно ответил радист. — А, ну это дело хорошее. Еще и фотографируешь для истории, как есть молодец. Только стыдно теперь за фото, где на мне одни сапоги и больше ничего. Может, его и не проявлять вовсе? — забеспокоился Дитрих. — Почему нет? Отдам тебе, отправишь жене на память. — Ни за что! Она строгая у меня, решит, что на фронте совсем сбрендил! — А не потому ли ты сбежал к армейской жизни? — невинным тоном поинтересовался Вольф. — Так и есть, сбежал… Но если бы не эта мегера — не было бы и моего Францля. Золотой мальчишка, в каждом письме из дома приписка от него: «Папа, а когда у тебя отпуск, я скучаю». Думаю, он свою мамашу и просит почаще писать, а то бы ни строчки от нее не получил. Ну а ты, Вольф, чего на войне ищешь? — Да так… Всего понемножку. И работа надоела — одно и то же, и долг свой исполнить хочу как мужчина, и землю для немцев освободить. Да еще вернусь, куртка в регалиях — все невесты мои будут! — Наверняка у тебя и так неплохо с невестами, — буркнул вдруг Ягер. Вольф навострил уши. — Не жалуюсь, а ты? Может, это и недальновидно, и к тому же грубовато — так отвечать мужчине, на которого имеешь виды, да еще и старшему по званию. Но что еще можно сказать в окружении людей, которые наверняка заблевали бы всю полянку, кабы узнали, с кем трапезничают? — Я военный. Еще юнкером решил: вот задумаюсь об отставке — тогда и женюсь. Но пока об этом не получается думать. А если дети будут, как я их без отца оставлю? — Это верно. Я своего отца вообще не помню. Погиб на той войне, когда мне было четыре, — поддержал Вольф командира. — Жениться и в пятьдесят можно, — вставил Герд. — Дядька у меня так с молодой сошелся, двое детей у них. Правда, у него и денежки водятся… — Небось твой дядька с виду сморчок уже. Невеста Ягера точно не за денежки будет замуж выходить, — Вольф попытался ненавязчиво вернуть Клаусу любезность. — Впрочем, и пенсия не помешает, скажем, полковничья. А? — Это, к твоему сведению, для меня скорее нижняя планка, — Ягер чиркнул спичкой и поднес трубку к улыбающимся губам. Он взял на себя первую вахту. Вольф улегся с краю и притворился спящим. Приоткрыв глаз, он следил за Ягером, который с трубкой в зубах прогуливался среди берез. Над поляной стелился едва заметный синий дымок, экипаж дружно похрапывал. Вольф караулил, лежа в непроницаемой тьме под кормой танка. Когда Ягер наконец выбил трубку и направился в глубину леса, он неслышно поднялся с места и последовал за целью. Словно крупный хищник, подкрался к затягивающему хлястик на штанах командиру. — Это я, Вольф, — предупредил шепотом, чтобы Ягер не устроил от неожиданности переполох. Тот все же невольно вздрогнул. — Что?.. — выдохнул он. При свете набирающей силу луны можно было разглядеть голубоватые белки его широко раскрытых глаз. Вольф не стал пускаться в объяснения — схватил Клауса за руку и потащил, ловко огибая деревья. Объяснений избежать не получилось. Ягер резко, зло уперся, чуть ли не с кожей выдернул пальцы. — Ты что творишь? Приболел? — прошипел он, руку положив на кобуру «вальтера». Вольф почувствовал: если еще раз тронуть Ягера, ствол пистолета моментально упрется ему под ребро. — Почему молчишь? Вольф показал пустые ладони и демонстративно заложил руки за спину. Осторожно сделал пару шагов, чтобы только его дыхание касалось щеки Клауса. — Если я болен, то и ты тоже. Я все понял в Остроге, но ты можешь приказать мне уйти, и это не повторится. Клянусь. — Чего ты хочешь? Говори до конца, — в голосе Ягера слышалось волнение и… ожидание? — Тебя хочу, Клаус. Всего тебя… Вот он и сказал это. Подсудные слова, но на душе сразу стало легче. Даже если Ягер струсит, поделать ничего не сможет: тут свидетели нужны. Да и захочет ли он впутываться в процесс, на котором Вольфу будет легко наплести, что это вышестоящий офицер принудил его к неуставным отношениям? Клаус оторвал ладонь от кобуры и медленно, несмело поднял руку к лицу Вольфа. Коснулся скулы, лба так, будто призрака увидел. — Идем, — не приказ, просьба. Они пошли, с опаской ступая по настилу из листьев и веток. Как танки, осторожно въезжающие на хлипкий мост, с которого задний ход уже не дашь. За опушкой начинался пологий спуск в балку, и Вольф остановился у большой березы. Если смотреть от их танка, уклон все скроет, а со стороны степи, раскинувшейся за балкой, никто и не увидит, кроме луны. На Клаусе не было фуражки — вместе с наушниками осталась на командирском сидении. Так он казался ближе: просто парень, которого очень хотелось приласкать. Клаус сам потянулся навстречу, неловко ткнулся острым носом в щеку, и Вольф ладонями обхватил его лицо, руками и губами приладил к себе. Они целовались долго и тягуче, радуясь тому, что могут наконец изучить друг друга. Вольф провел руками по хребту и пояснице Ягера — до сладкой дрожи в прижавшемся к нему теле. Подтолкнул к березовому стволу, раздутыми ноздрями втянул запах возбуждения. Прикусил нежную, солоноватую после дневного марша кожу под челюстью, спустился к расстегнутому вороту рубашки и царапнул зубами ключицу — так, чтобы следов не оставить, но получить предупреждающий рывок за волосы. — И давно ты этого хотел? — спросил Клаус, когда Вольф, склонившись над ним, коснулся губами его уха. — С нашей первой встречи. А ты? — Тоже. Но были сомнения, вдруг ты только с женщинами… — А я всеядный, — Вольф нырнул пальцами в расстегнутую ширинку, но сразу хватать Ягера за самое желанное для себя — ну, после его задницы, конечно — не стал. Провел ладонями под рубашкой, чувствуя, как отзываются на прикосновение крепкие мышцы под теплой шелковистой кожей. Несмотря на ночную прохладу, ему стало жарко в куртке, но снимать ее — значило оторваться от добычи. Да и Клаус так вцепился в плечо, что оставалось только еще надежнее прижать его к дереву и опустить руку на окрепший член. …Ягер бился в западне между русской березкой и своим наводчиком, который бессовестно пользовался преимуществом в росте и силе. Вольф сжимал любовника в ласковых, но не поддающихся тисках, позволяя лишь толкаться себе в ладонь, и сам терся пахом о бедро Ягера, как плохо воспитанный кобель. Хотя почему же «как» — когда одна подружка, сама та еще сука, в сердцах приложила его этим словечком, Вольф и не подумал спорить. А чего на правду обижаться? Клаус едва слышно застонал, потянул куртку на его спине и судорожно прижался к щеке влажным полуоткрытым ртом. Вольф поймал в кулак головку пульсирующего члена, чтоб штаны командирские поменьше запачкать, и нежно, ритмично сжимал, пока не перестало подтекать между пальцев. Осторожно вытащил руку, слизнул горьковатое семя с ребра ладони. — Вот бы в следующий раз взять друг у друга в рот, — мечтательно шепнул он Ягеру. Тот уже дергал пуговицы на его штанах. — Можно не только в рот, — хмыкнул Клаус. — Если обстоятельства позволят. — Скорее бы позволили, — Вольф шумно вздохнул, когда распаленный трением о ткань хер наконец очутился в умелой хватке чужих пальцев. Ягер вел его к финишу быстрее, чем он и сам бы сейчас управился. Все-таки бабы редко с первого раза так могут — то едва ладошкой шевелят, то со всей дури дергают, вечно им надо показывать, как приятнее. Ох, как же хорошо… Ягер, поганец этакий, себе руку платком вытер, а Вольфу не предложил. Пришлось, согнувшись, нащупывать на земле хоть что-то пригодное для протирки. А тут и сверху донеслось: — Моя вахта закончилась, теперь ты на дежурстве. И зашуршали шаги прочь. Прав был покойный Ханс: такую, как Ягер, бестию еще поискать! …На следующий день движение за отступающими советскими войсками продолжилось. Пересекая пшеничное поле, машины попали под обстрел из бункера. Танк поливали пулеметные очереди, броня звенела от попаданий. Снаряды со свистом пролетали над корпусом. Экипаж соседнего танка ретировался, но не в полном составе: двое так и остались внутри. Пришлось отступить и предоставить эту работенку стрелковой бригаде. Снова зарядил дождь. Только после захода солнца поступило сообщение: линия бункеров прорвана. Эта опутанная колючей проволокой цепочка бетонных дотов оказалась не чем иным, как линией Сталина, протянувшейся вдоль прежней советско-польской границы. Оставив позади Галицию и Западную Волынь, дивизия вступила на территорию советской Украины. Местность представляла собой необозримое, плодородное пространство, волнующееся на ветру море посевов. Поля подсолнечника тянулись до горизонта, вдоль дорог стояли липы. И все это великолепие несло на себе следы бегства красных: горящие деревни и посадки, взорванные или заваленные колодцы. Даже нетронутое с виду селение, где в конечном итоге и остановилась рота, оказалось покинуто мужчинами. Скот и птица остались на попечении женщин, но лошади исчезли. Деревенька в три улицы выглядела вполне мирно. Как Вольф уже знал, местные беленые дома назывались «хатами». Некоторые из них были крыты черепицей, а те, что победнее — камышом да соломой. Экипажу предстояло ночевать в маленькой, небогатой хате, рядом с которой танк казался огромным серым зверем. Видно было, что жилище пытаются содержать в порядке, но руки хозяина не чувствовалось: и крышу стоило бы освежить, и упершиеся в нее ветки растущих рядом кленов подпилить. Вольф подумал, что хозяйка уже в летах, и совсем не ожидал увидеть молодую девку. А ей не было еще и тридцати. Как монашка — в невзрачном платье и переднике, волосы скрыты белым платком. Правда, лицо приятное: загорелое, все в мелких веснушках, над серыми глазами выгнулись дугами неяркие, но густые брови. И тело, несмотря на дурную одежку, спелое и налитое, маленькие смуглые руки привыкли к работе, но еще не загрубели. Вольф хоть и помнил, как несколько дней назад тискал командира в лесу, а к виду молодой здоровой бабенки все же не мог остаться полностью равнодушным. В конце концов, с Ягером они друг другу клятвы верности не давали. Обстановка в единственной комнате хатенки была бедновата, но обошлось без красных вождей, чьи портреты и бюсты можно было увидеть выкинутыми за двери зданий, занятых под штабы и канцелярии. На стене висела только фотография хозяйки, на которой она стояла за плечом сидящего на стуле темноволосого здоровяка с грубым, скуластым лицом — очевидно, мужа. В самой хате стульев не было, и сидеть пришлось на корявых лавках. Зато ужин оказался сносным: хозяйка принесла вареные яйца, хлеб и суп с капустой и картошкой, который неплохо пошел с консервами. За всем этим с печи следила девчонка лет пяти. Указывая на нее, Ягер отдал женщине плитку шоколада, и любопытный ребенок тут же запустил ручонки в коробку. Подарок явно примирил хозяйку с присутствием незваных гостей, на ее настороженном лице даже появилась улыбка. Никто не шутил похабно, грабли не распускал — улыбались в ответ, и только. Дитрих подошел к фотографии, показал на мужчину. — Иван? — спросил он. Хозяйка отрицательно помотала головой. — Петро, — тихо ответила она. — А, Петер, значит. Жив-то хоть он? Непонимающее пожатие плеч. Попытки завязать разговор с крестьянкой прекратились, но Вольф знал, что слова ему не понадобятся. К тому же он заметил, как хозяйка, поначалу старавшаяся держаться поближе к Ягеру, которого безошибочно определила как главного, столкнулась с вежливым равнодушием и теперь все чаще посматривала на его, Вольфа, крупные ладони на столе — прямо как у ее невесть куда пропавшего Петера. После ужина Вольф вышел на двор. Неторопливо выкурил пару сигарет, изредка приветствуя однополчан, шедших по пустынной улице с одеялами, корзинками и птичьими тушками в руках. Где-то за хатой тоже кудахтали куры, в других дворах брехали псы. Вольф ждал звука шагов. Он начал уже нетерпеливо поглядывать на небо — толком еще не смеркалось, но молодой месяц успел выскочить, — как появилась хозяйка с двумя гремящими ведрами. Она удивленно, но без неприязни взглянула на немца и направилась за ограду, к колодцу-журавлю. Ведра поставила на борт и принялась опускать бадью в глубину. Вольф подошел, взялся за первое ведро, чтобы женщине удобнее было переливать воду. Когда струя из бадьи иссякла, он выпрямился и положил ладонь себе на грудь. — Вольф. Меня зовут Вольф, — звучало наверняка проще для крестьянки, чем «Вольфганг», да и сам он больше привык, когда его так называли. — А тебя? Как твое имя? — Маричка, — и тоже горделиво приложила руку к груди. Очаровательное имя, как у актрисы Марики Рёкк, но более певучее и раскатистое, с этим странным звонким «чк». Двое улыбнулись друг другу. Вольф думал было поцеловать Маричку прямо у колодца, но та уже ухватилась за колодезную жердь. Платье обтянуло полную, тяжелую грудь. Он стоял с ведрами в руках, пока Мари — украинку хотелось называть более привычным именем, тем более что в лице ее не было ничего, что выдавало бы азиатскую кровь, которой якобы обладали славяне — осматривала махину танка. Вольф бы ее и внутрь пустил, подсадив на крыло, но остановила мысль: Ягеру бы это вряд ли понравилось. Стоило подумать о Клаусе, как нутро тут же отозвалось искрой вожделения. Если бы только в деревне не было так много лишних глаз… Когда они вдвоем вернулись в хату, Дитрих посмотрел с понимающей усмешкой, Герд — ошалело, а Макс — без особого интереса. Во взгляде Клауса же мелькнуло что-то безотчетно брезгливое, даже верхняя губа скривилась на мгновение. Неприятно, но пусть пеняет на себя: мог бы, приложив незначительные усилия, попользовать эту симпатичную серенькую курочку и сам. Хоть затея Вольфа пока не увенчалась успехом, в результате он уже не сомневался. Прервет ли его выходка ту тонкую нить телесного взаимопонимания, что протянулась между ним и капитаном? Вряд ли, казалось Вольфу. Клаус так жадно прижимался к нему под деревом, с такой благодарностью принимал ласки, что была уверенность — вернется. Захочет, попросит, предложит еще. Вольф самодовольно ухмыльнулся. Танкисты водрузили скамейки на стол, отодвинули эту пирамиду к стене и кинули на пол одеяла. Мари немного поворковала с дочкой и ушла доить корову, которая тоскливым мычанием уже звала хозяйку. Где-то заорал петух, и Дитрих досадливо заворочался. — Рано вечером поет — опять дождь будет. Спасу нет от этой грязи. — Генерал Грязь, — пошутил Герд. — Лучше это, чем генерал Мороз, — отозвался Клаус. Солдаты умеют засыпать где угодно, и скоро все опять дали храпака. Вольф тоже успел провалиться в полузабытье, но тут маленькая сильная рука потрясла его за плечо. Над ним стояла Мари, без передника и с непокрытой головой. Волосы ее были расчесаны на прямой пробор и заплетены в падающую на грудь косу. Прямо рейнская дева, таинственная речная соблазнительница. Следуя за ней на задний двор, Вольф думал о странной природе женщин: даже полностью обнаженные, лежащие с раздвинутыми ногами, они словно хранили какую-то тайну. Напротив, нагота мужчин казалась ему беззащитной, а мужское тело созданным только для грубых удовольствий, да и то если молодое, приятное глазу. Мари привела его на самый обычный сеновал — как в немецких, бельгийских, французских, польских деревеньках. Пока Вольф стаскивал с себя куртку и рубашку, платье уже оказалось на куче сена. Изгибистое тело мягко белело в темноте, и руки сами собой тянулись к грудям с крупными, смотрящими немного вниз сосками, а от них к литой выпуклости живота, что пониже пупка. Еще ниже — и пальцы щекотно наткнулись на густую вьющуюся поросль. Мари была совсем невысокая, и так получалось, что лицо для поцелуев она подставляла как-то особенно доверчиво и трогательно. Руки ее скользили по плечам и груди Вольфа, обвивали шею, но ниже пояса со странной стыдливостью не опускались. Он сделал это первым: погрузил пальцы в узкую щель, где они сразу повлажнели, и нащупал набухший бугорок — место истинного женского удовольствия. Мари охнула, еще крепче оплела его шею пахнущими молоком руками. — Вооольф… — позвала, задыхаясь. Она звала самца в нем, и Вольф с радостью откликнулся. Уложил ее на валяющуюся поверх сена одежду, стянул штаны до колен и вошел, поначалу сдерживаясь, но после нескольких толчков отпустил себя — в гладко принимающее женское естество, которое обхватывало его плотно и горячо. Перед самым концом ему все-таки хватило духа вытащить. Зачем бедной крестьянке еще нахлебник, если одна, считай, сиротка уже есть? Он запустил руку между ног Мари и пальцами орудовал там, пока ее бедра не сжались в последних спазмах. Неизвестно ведь, проделывал ли подобное деревенщина Петер, так пусть девка хоть однажды испытает счастье с мужчиной. Наигравшись, Вольф откинулся на солому и провалился в здоровый удовлетворенный сон. …Рокот танкового двигателя, пожалуй, поднял бы его даже из мертвых. Вольф встрепенулся, как мог быстро почистил форму от былинок и, торопливо застегивая ремень, выскочил под еще темное небо. Увидел у стены корыто с водой, ополоснул руки. Мари нигде не было видно, зато на башне танка четко вырисовывался силуэт в фуражке. Вольф подскочил к борту, ногу — на каток, руки — на боковой поручень. Раз — и подтянулся на крыло. — Может, надо было тебя тут бросить, а то не всех желающих успел утешить? — голос Клауса так и сочился ехидством. — Виноват! К выдвижению готов, — отрапортовал Вольф. — Ой ли? Скажешь спасибо Герду, что собрал твои манатки. Ладно, залезай уже… На Бердичев марш! Бои в Бердичеве растянулись на две кошмарные недели. Снова появились те танки, которые так и не удалось подбить в Радехове. Целых три десятка этих монстров, средних советских Т-34, обстреливали город с железнодорожных платформ. Только с наступлением темноты тройка немецких танков — среди них и машина Клауса Ягера — под прикрытием рощи высадила саперов недалеко от поезда. Они заминировали рельсы, отрезав путь к отступлению, но машинист все же попытался прорваться. Вольф с ужасом вспоминал этот бой: объятый липким страхом, он лихорадочно стрелял по локомотиву под огнем русских танков. К такому настойчивому сопротивлению врага Франция его не готовила. К счастью, подбитый локомотив замер, и танки на эшелоне стали удобными мишенями для артиллерии. Иваны разбегались от своих машин, как букашки, а кому повезло меньше, вылезали из люков уже горящими, падали и куда чаще гибли в жутких корчах, чем ухитрялись сбить огонь. Из-за бурных ливней дороги опять размокли, начала чувствоваться нехватка боеприпасов. Душераздирающий визг «штук», пикировавших на советские позиции где-то к северу, казался райской музыкой. Только в середине июля полк покинул разрушенную окраину Бердичева и упрямо устремился на восток. Дитрих выбивался из сил, ведя машину по превратившейся в болото дороге, двигатель надсадно взревывал. На броне плотной группой разместились пехотинцы, которые беспокойно переговаривались и топали своими подкованными сапогами чуть ли не по головам экипажа. Так они прибыли в окрестности городка Ставище и были вынуждены остановиться в ожидании подхода главных сил дивизии. Погода отчасти наладилась: небо было постоянно затянуто густыми облаками, но дожди прекратились. Облачность защищала от налетов советской авиации, и пару дней можно было дышать спокойно. …Вольф наблюдал, как Ягер и командир четвертой роты обер-лейтенант фон Бракель что-то обсуждают, стоя перед ощетинившимся стрелками дорожным указателем. У Бруно фон Бракеля* было миловидное, по-детски округлое лицо с маленьким точеным носом и задумчивыми темными глазами. К выправке обоих — и Бруно, и Клауса — невозможно было придраться, но именно подчеркнутая, какая-то слишком прилежная прямота осанки выдавала более простое происхождение Ягера. Бракель держался непринужденно, в его жестах не было скованности, лишь безотчетная уверенность. Он с улыбкой похлопал Ягера по плечу и грациозно, шаг в шаг ступая по колее, направился к своим людям. Вольфу не хотелось приближаться, пока рядом с Клаусом торчал этот дворянчик с овечьими глазками. Но теперь ему ничто не мешало, и он подошел к указателю. От границы они прошли пятьсот с небольшим километров, до Киева оставалось сто тридцать пять километров, а до Москвы — без малого тысяча. Всего лишь вдвое больше того расстояния, которое преодолела дивизия почти за месяц. Значит, не то что зимой, а уже осенью Москва будет взята. — Что тут написано? Река… Гни-ли Ти-кищ? — с усилием прочитал название Вольф. — Бракель говорит, «Гнилы Тикыч». Он учился в Бреслау и утверждает, что немного понимает по-украински. — И что же это значит? — Что-то вроде «тухлый ручей». — Очень мило. — Ну, купаться-то там можно, — Клаус огляделся по сторонам. Поблизости никого не было, и он светским тоном продолжил: — Сегодня караул несут пехотинцы. Поэтому вечером ты отправишься на реку, к той заводи под большой ивой, где мы вчера мылись, и подождешь меня. Будь добр подготовиться к моему приходу, — Ягер премерзко улыбнулся, в глазах его так и запрыгали бесенята. — Как неожиданно. С чего вдруг такая честь? — Вольф подошел настолько близко, насколько позволяли приличия, и сверху вниз уставился на командира. — Ты же две недели ни с кем не был. Готов спорить, это очень мучает тебя. И, кажется, кто-то говорил, что хотел бы взять в рот? Вот же гаденыш злопамятный! Но до чего возбуждало это внезапно прорезавшееся бесстыдство — настолько откровенно обсуждать такие вещи среди бела дня, прямо на дороге… Правда, Клаус всегда казался непростым, ох каким непростым. Подставить задницу? Легко, если после этого Ягер почувствует себя отмщенным в достаточной степени, чтобы подпустить Вольфа уже к своему тылу. — Твоя правда. Значит, до вечера, — Вольф издевательски козырнул. День прошел в обычных заботах: тут почистить катки, там забить разболтавшиеся стальные пальцы в проушины траков, что-нибудь погрузить, сходить к полевой кухне. Ближе к ночи все отправились на реку. Это было хорошо: вряд ли теперь кому-то вздумается поплавать после заката. Нормальные люди в это время спят, а рыскают только преступники и недалеко ушедшие от них извращенцы. Когда наступила темнота, Вольф почти уже по привычке встал и в обход густых камышовых зарослей пробрался к той самой заводи. Берег гнилой речки был песчаный, местами на илистых наплывах росла трава. Глубины здесь было ровно по хуй — для его целей весьма удобно. Он разделся, зашел в реку, опустился на корточки и под водой протолкнул в себя палец. Не особенно приятно. Вольф предпочитал брать, а не отдаваться, и большинство воспоминаний о том, как он ложился под других мужчин, приходилось на время, проведенное в рабочем общежитии Гамбурга. Это было лет десять-двенадцать назад, и тогда многие молодые парни не брезговали такими «подработками». Вольфу еще повезло: в свои восемнадцать он еще не лишился юношеской мягкости лица и тела, но парнем был все-таки крепким, и разные любители поиздеваться обходили его стороной. В основном он получал деньги за то, что долбил во все дыры немолодых швулей, которые искали себе неутомимого жеребца на ночь. Вольф был рад, что это время осталось позади, и давно выбирал партнеров по вкусу, но кое-какие приятные моменты все же задержались в памяти. Того мужчину звали Карл, и он годился Вольфу в отцы. Только, в отличие от его родного отца, Карл вернулся с войны и даже не потерял там ни одной части тела, кроме, по-видимому, части своего рассудка. Он был художником, и Вольф едва не ахнул, увидев стены его мастерской. Все было увешано изображениями каких-то патологических уродов — двухголовых, с тремя носами, жуткими спиралевидными зрачками в красных зенках и ртами, похожими на грубо намалеванные рваные раны. Угловатая серая масса с торчащими из нее винтовками катилась по холсту, оставляя за собой багровый след. Два скелета — у одного в костлявой руке нож, у другого вилка — склонились над маленьким человечком… Вольф думал сбежать с этого склада ужасов подобру-поздорову, но Карл оказался на удивление нежным любовником, настолько же изобретательным в постели, как и в творчестве. Болезненность его воображения превращалась в такое неподдельное восхищение телом Вольфа, что глаза хотелось закрыть не от горького позора, а от острого, стыдного удовольствия. Ладно, еще и для того, чтобы не видеть хоровода цветастых кошмаров. Ко всему прочему Карл приплатил ему за то, что Вольф позволил нарисовать себя обнаженным. Из его задницы еще стекала сперма, а он позировал для эскиза то ли воина, то ли спортсмена. Как ни удивительно, на самом деле Карл умел рисовать: образ юноши без лица получился у него хоть и немного упрощенным, но куда больше похожим на привычное искусство. Пожалуй, пару трюков Карла можно было использовать и на Клаусе. Вряд ли он был знаком с подобными пошлостями. Вольф в предвкушении зажмурился, подвигал еще немного пальцами, стараясь пошире растянуть отвыкшую от таких дел дырку, и вышел на берег. Прихлопнул наглого комара на плече и обернулся на шорох шагов. Ягер черным силуэтом застыл под сенью ивовых ветвей, стелившихся почти до земли. Чего ждал? Вольф раздвинул завесу из гибких узколистных плетей. Клаус взялся за пуговицу своей куртки, но Вольф отбросил его руки и начал сам раздевать любовника, словно долгожданный подарок разворачивал. Он стоял совершенно голый перед пока еще одетым Клаусом, не испытывая никакого смущения. Не суть важно, кто и кого сегодня трахнет — Вольф был намерен оставить настоящее главенство за собой. Наконец они сплелись телами, кожа к коже, и в сырой прохладе ночного пляжа эта близость к жару друг друга чувствовалась спасением. Вольф гладил спину Клауса, ныряя пальцами в ложбинку позвоночника и ямки на пояснице — правая из них была самую малость глубже левой. Ловил губами маленькие плоские соски и дразнил до тех пор, пока они не собрались в напряженные горошины. Ему нравилась отзывчивость Клауса — довольно внушительный член того поднялся в полную силу даже от таких простых ласк. Не размыкая объятий, Вольф дал задний ход и почти в танце вывел Клауса на открытое место. Опустился на колени и без проволочек обхватил ртом достоинство командира. Сосал он быстро, уверенно двигал одной рукой по стволу, а второй по-хозяйски лапал зад Ягера. Пальцы не совал, куда не просили — так, обозначал свои притязания, чуть оттягивая половинку и скользя самыми подушечками по горячей расселине. — Хватит, прекрати, — взмолился Клаус. Его член спазматически дернулся во рту Вольфа. — Что, расплескать боишься? — Вольф широко, зубасто улыбнулся, сплюнул в руку и смазал покачивающийся перед глазами хуй. — Ну, как мне встать? — На колени и локти, — приказал Клаус и крутанул его за плечи. Вольф мог бы и не поддаться — да что там, он мог бы зажать Ягеру рот и сам присунуть ему. Без оружия их силы были не то чтобы равны, хотя Вольф не сомневался: Клаус дрался бы как дикая кошка, ногтями и зубами. И все же эти проявления властности будоражили, да так, что дырку сводило. Обильно смоченные слюной пальцы Ягера быстро решили эту проблему. — Давно у тебя не было мужчины? — Как сейчас — давно, — выдохнул Вольф. Повел задом, притираясь к бедрам Клауса. Еще один звук сплевывания — и ему задвинули так, что ногтями он невольно пропахал в твердом, слежавшемся песке пляжа черные илистые борозды. Сука! Зачем тогда спрашивал: давно ли, недавно? К счастью, его тело отреагировало так лишь с непривычки. До этого ведь они делали все правильно, да и Ягер, видимо, удовлетворился своей маленькой местью и теперь двигался плавно, неторопливо, разрешая подстроиться под ритм. Вскоре Вольф уже раскачивался вперед-назад на его члене, чуть не рыча от забытого удовольствия. Пожалуй, он впервые в жизни действительно захотел отдаться, и от этого будто что-то щелкнуло в голове. Клаус припал к его спине, уложил еще и свой вес на вытянутые руки Вольфа. Бездумно прихватил зубами шкуру между лопаток, уткнулся в это же чувствительное местечко горячим лбом. Вольф понял: не успеет он довести себя рукой, не выйдет обоим достичь пика вместе. Значит, будет очередь Клауса поработать ртом. Несколько неглубоких толчков — и Клаус издал тихий, надрывный стон сквозь сжатые зубы. Да и чего орать-то, если здешние места так и кишат солдатами? А вдруг кто отошел нужду справить и забрел далеко от своего лежбища? Когда опавший член выскользнул из саднящей задницы, Вольф повернулся и опустился на пятки — очень уж не хотелось елозить по холодному песку. Клаус обессиленно привалился к нему. Вольф обнял его, твердым членом прижался к чужому животу, поцеловал безвольный рот Ягера. Только когда Клаус нашел в себе силы отвечать по-настоящему, а не просто поддаваться, Вольф подтолкнул его вниз. Тот понял, встал на четвереньки и склонил голову к паху любовника. Делал он это совсем по-другому: грешными своими губами провел по орудию, языком прочерчивая вздувшиеся вены, наполовину взял в рот, выпустил и снова с вульгарным причмокиванием втянул. Словно стремясь выставить себя в самом похабном виде, он искоса посмотрел лукавыми глазищами, мазнул головкой по губам и, только доведя Вольфа до крайней степени нетерпения, основательно принялся за работу. Вольф даже руку на затылок Клаусу положил, лишь бы не дать вернуться к этим фокусам, что понапрасну распаляли, но голод утолить не могли. Очень уж хотелось кончить поскорее, да непременно в этот жаркий, мокрый рот, о котором так часто и давно мечталось. Клаус пошире расставил колени, пригнулся, чтобы взять поглубже, продержался так несколько секунд и, тяжело сглотнув, вернулся на исходную. Слюна все равно потекла по стволу — на калибр, так сказать, Вольф не жаловался. Но старание оценил: погладил стриженый затылок, мягко почесал у кромки волос. Клаус одобрительно застонал и, отдышавшись, снова наделся ртом на член. Стиснувшая нутро пружина удовольствия словно распрямилась, излилось накопившееся за время боев напряжение. Клаус не отстранился — так, до последней капли, и держал головку на языке. Когда он выпустил начавший обмякать член изо рта и выпрямился, Вольф прижал к его щеке сложенную ковшиком ладонь, проследил пальцем четкий, будто резной контур припухшей верхней губы. — Открой-ка рот, — ласково попросил он. Клаус, похоже, смутился и опустил взгляд, но подчинился, и Вольф припал к его губам, слизывая собственную горечь. Остановился он, когда почувствовал лишь вкус самого Клауса. Возбуждение схлынуло, и ночной ветерок неприятно щекотал вспотевшую кожу. Они вдвоем зашли в реку, Вольф быстро окунулся по шею и поднялся, чуть не стуча зубами — после череды облачных дней уж очень водичка освежала. До этого она такой холодной не казалась. Клаус медлил. — Мойся и пошли, а то до рассвета здесь проторчим, — нетерпеливо позвал Вольф. — Вода-то… бррр, — поежился Ягер. — Сейчас закаливание тебе устроим. Повернись. Вольф набрал в ладони воды и вылил на плечи Клауса. Тот дернулся, но промолчал. — Кто тебя так сосать научил? — спросил Вольф. — Тебе не кажется, что это перебор? — Клаус взял тон оскорбленной невинности. — Можешь не отвечать, я не настаиваю. Он продолжал молча обливать спину Ягера. После небольшой паузы тот заговорил: — Мы познакомились в Дрезденском училище. Я только поступил, а он был на год старше, в выпускном классе. Из остзейских дворян, его отец служил императорской России, но потом вернулся в Германию. Пару месяцев мы делали вид, что просто друзья, а на Рождество он пригласил меня в свое имение. Родители уехали, слуг отослали, и Рюди все каникулы не выпускал меня из постели, — Ягер многозначительно улыбнулся через плечо. — Рюди?.. — Рюдигер. Ничего себе имечко! Вольф натыкался на него только однажды: еще подростком, в том фильме про нибелунгов*, который так хотелось посмотреть, что ради поездки в город он полдня выбивался из сил, раскалывая дрова на дворе у старика Эрни. — Негодные вы мальчишки, — Вольф не удержался, обнял Клауса сзади. Обнял еще и потому, что от упоминания его первого любовника в груди неожиданно шевельнулось что-то большое и недоброе. — Боже, как я тебя все-таки хочу… Знаешь, о чем думал, когда за той девкой волочился? Что наши ребята теперь будут уверены в том, что я по бабам. Никто нас не заподозрит. — Вот, значит, как ты думал? Что ж, попробую найти в этом плюсы. А то если попадемся… Сам понимаешь, — Ягер откинул голову ему на плечо, и Вольф плотнее сжал объятия. — Не попадемся, — он от души чмокнул Клауса в шею. — Все, окунайся и выходим. Он добрался до берега и начал одеваться. Сзади донесся всплеск. Вольф улыбнулся и покачал головой. …Красные ожесточенно оборонялись в окрестностях Умани. Их тактика наконец стала понятной: они рассеивались под ударами, чтобы в тылу нападать на линии снабжения и пехоту. Группы по нескольку танков появлялись из полей, стреляли и снова скрывались среди подсолнухов. Видимо, так же хотели поступить иваны на тройке легких танков, когда выползли на дорогу перед машиной Ягера, сопровождавшей бронетранспортеры с пехотой. Осколочный снаряд угодил в открытый кузов бронеавтомобиля и сделал из его пассажиров фарш, но Вольф даже внимания на это не обратил. Он ловко подбил одну из слабо бронированных коробочек, та остановилась прямо перед носом второй. Последняя скрылась. Пока Герд перезаряжал орудие, водитель советского танка сдал назад и повернулся кормой. Еще мгновение, и ускользнет в желтое море. Вольф поймал в прицел топливный бак и замер, напрягшись всем телом. — Готов! Герд еще рот закрыть не успел, как Вольф нажал на спуск. Рявкнула пушка, и над вражеской консервной банкой взметнулся белый плюмаж огня, хорошо заметный даже на километровом расстоянии. Два погибших танка почти перегородили дорогу. Когда они проезжали мимо, Вольф открыл свой бортовой люк и высунул голову. Это было рискованно — мог взорваться боекомплект, — но болезненное любопытство оказалось сильнее. Он не раз видел, как немецкие солдаты фотографировали технику и мертвые тела на обочинах, буднично расхаживая вокруг «натуры» в поисках ракурсов получше. В лицо ударила волна жара от брони, за которой еще потрескивал огонь. Ноздри заполнились вонью горелого мяса и бензина. Должно быть, пылающее топливо выплеснулось внутрь танка и обдало обоих членов экипажа. Люк был открыт, труп водителя до половины свесился наружу. Лицом вниз он висел между широких загнутых крыльев, вид которых выдавал в этой машине танк БТ. Лишь на руках ниже локтя остались жалкие обрывки одежды, сплавленные с красной вспузырившейся кожей. Спина, плечи и голова превратились в дочерна обугленную, дымящуюся массу, которую там-сям еще лизали огоньки. — Закрой, смердит! — во все горло крикнул кто-то. Похоже, Дитрих. Вольф плюхнулся на свое место и захлопнул люк. — Послушай, оно бы и так смердело, — возразил он. Машина-то не герметичная, понимать надо. — А ты не добавляй! — Наоборот же, теперь проветрить не помешает, — дельно высказался Макс. Вольф обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть Ягера отворачивающимся от заднего смотрового окна. Выражение его лица сложно было описать, но больше всего оно походило на досаду. — Насмотрелся? — тихо спросил он. Одно слово, а подействовало как пощечина. Вольф опустил глаза. Ему не всегда были понятны претензии Клауса, но тот умел загонять под плинтус не то что словами, а даже взглядом. Иногда хотелось поспорить, а иногда, вот как сейчас, становилось погано на душе. Словно и вправду что-то нехорошее сделал, пусть это и казалось в порядке вещей. Совсем скоро он снова увидел этот взгляд. Уманский котел замкнулся, в окружении оказались тысячи большевиков. Их пехоту, кавалерию и артиллерию, сгрудившуюся в перелеске, поливали огнем тяжелые орудия и реактивные минометы. С ужасающим воем снаряды летели в сторону леса, оставляя плотные шлейфы дыма в вышине, и исчезали меж деревьев. Люди и лошади кидались врассыпную, спотыкались и падали, срезанные пулеметными очередями. Когда бойня завершилась, выжившие начали сдаваться в плен. Кто мог идти — многие с окровавленными лицами, хромающие, в почерневших лохмотьях, — брели к дороге, другие оставались смотреть за тяжелоранеными. Женщину в форме Вольф заметил сразу — очень уж выделялся среди пилоток и непокрытых голов ее белый платок, — но не сразу осознал, что это женщина. Носила она обычные для красноармейцев рубаху и галифе, заправленные в сапоги, да и не ожидал Вольф увидеть девушку в толпе измученных бойцов. Она стояла на обочине, ссутулившись от смертельной усталости, и безучастно смотрела на проходящие танки. В темных глазах застыл немой вопрос — такой же, как и у мужчин вокруг. Зачем? Вольф видел это горькое, смиренное и в то же время обвиняющее выражение на десятках лиц. И чем дольше смотрел, тем больше хотелось повернуть башню и косить, косить ряды пленных из пулемета, посылать в их гущу осколочные снаряды. Вот только он знал, что это не поможет. Лица будут мертвые, но то, невысказанное, еще крепче схватится в остекленевших глазах… В битве за Киев от одиннадцатой танковой, некогда лучшей дивизии группы армий «Юг», осталось меньше половины. Мост был взорван, и части дивизии, отрезанные друг от друга, оказались на разных берегах Днепра. Появились новые советские истребители с реактивными снарядами, которые летели так низко, что заметить их можно было только в последний момент. Хоть против этих «подарочков» сверху и были выставлены посты оповещения, полностью от опасности это не избавляло. Неудивительно, что долгожданная новость об отводе на отдых чуть не свела танкистов с ума. Все были совершенно изнурены, обросли щетиной и покрылись корками грязи и пыли. Третьего числа сентября пятнадцатый полк прибыл в Житомир. Для проживания роты отвели большой дом на окраине — там, видимо, размещалась какая-то колхозная администрация. Ягер получил отдельную комнату, остальные разместились по трое. На огромном участке чего только не было: яблоневый и сливовый сады, пруд, множество хозяйственных построек. Сливы уже отошли, зато как раз поспели яблоки. Запросто можно было достать дыню или арбуз, а то и винограда налопаться. Все это изрядно разнообразило опостылевший рацион. Счастливый Дитрих укатил в заслуженный отпуск, мальчишки в одной комнате с Вольфом ожидали своей очереди ехать в фатерлянд. Сам Вольф никуда возвращаться не собирался: его никто не ждал, а злачные заведения особо не манили. Для чего они, если Клаус тоже остался в Житомире? Немного ловкости — и отдых можно было превратить в такой марафон разврата, что ему позавидовал бы и первый ягеровский полюбовничек, барон Рюдигер. Разместившись на постой, танкисты тут же бросились в пруд. Кричали и носились, как школьники, брызгались и опрокидывали друг друга, а потом выбрались на берег и пили настоящий кофе, не эрзац, закусывая медом и яблоками. Солдату лучше не задумываться, вот и они не думали — о том, что после подхода пополнения придется вернуться в бой, а там, вполне вероятно, и погибнуть. Помимо такой гигиены мышления, солдат должен уметь наслаждаться каждой минутой отдыха — когда еще придется… Этим Вольф и планировал заняться, но Ягер и тут его опередил. Не дал до конца починить сапог, который каши не просил, но подметку укрепить бы не помешало — предстал перед глазами без куртки, в одной рубашке. По локоть оголенные загорелые руки Клаус небрежно засунул в карманы штанов. Дождался, когда Вольф поднимет взгляд, и отрывисто кивнул. Это уже становилось интересно. Вольф не заставил себя ждать: бросил молоток, обулся и молча последовал за командиром. Пусть сам показывает, чего ему вдруг понадобилось. Ягер не спеша шел к длинному кирпичному зданию чуть в стороне от яблоневого сада. Время было послеполуденное, самое покойное и ленивое. Никто по участку не шнырял — отсыпались на нормальных койках после долгих недель сна на земле, под днищем танка, на жестких и неудобных сиденьях. Лишь ветерок гулял в согнувшихся под тяжестью плодов ветвях яблонь. Ягер открыл замок на высокой двустворчатой двери — ключи, должно быть, получил у интенданта на срок отпуска, — и они с Вольфом одновременно толкнули половинки. Здание оказалось гаражом для техники. Трактора ушли на фронт, буксировать артиллерийские орудия, но в дальнем конце стояло навесное оборудование: пара плугов, борона, сеялка. Заложили дверь щеколдой, повернулись друг к другу. Сквозь окна над боксами падали лучи еще высокого, теплого солнца. Глаза Клауса казались очень синими — темнее и глубже, чем обычно. Вольф и сам был голубоглазый, значит, таким же голодным и его взгляд казался Ягеру. Он взял Клауса за аккуратное запястье и без долгих разговоров прижал его руку к своему паху. Обхватил затылок и притянул командира к себе. Хотелось не сразу накидываться с поцелуями, а просто постоять вот так рядом, в тишине, среди танцующих на свету пылинок, ощутить запах чистого тела, такой далекий от вони пороховых газов и бензина. Клаус, должно быть, тоже поддался этому настроению и рукой двигал неспешно, словно отстраненно. И все же знакомое прикосновение заставило член до боли стремительно налиться силой. Вольф повернул Клауса спиной к себе, нашарил хлястик на поясе. — Постой, я сам, — Ягер отступил к двери, расстегнул штаны и спустил до колен. Подол длинной рубашки поднял и завернул к животу, чтоб не мешался. Ложбинка между ягодиц была смазана чем-то жирным. И явно скользким. В глазах у Вольфа чуть не потемнело: это что же, Клаус готовился? В своем личном «номере» совал в себя пальцы, может, даже представлял, как Вольф грубо натягивает его в безлюдном гараже? Раз так — надо было услужить командиру. Тем более тот и цель своему наводчику недвусмысленно указал. Вольф шагнул вперед и прижал член к смазанному отверстию, глядя, как головка медленно погружается в тело Клауса. Всегда достаточно было загнать только ее, а потом, как поршень, и все остальное — по самые яйца. Когда хуй Вольфа резко вошел на полную, Клаус низко, неожиданно громко застонал. Пришлось все-таки зажать ему рот. — А вдруг не все без задних ног дрыхнут? А если кто яблочек захочет? Нам ведь не надо, чтобы тебя услышали? — промурлыкал Вольф на ухо Ягеру. Тот отрицательно мотнул головой. Частое горячее дыхание щекотало тыльную сторону ладони. Вольф дал ему немного привыкнуть и быстро, бесцеремонно заработал бедрами, переместив руки туда, где им и было место — по бокам ягеровского зада. Такой темп не очень-то позволял играться с хозяйством партнера: голова полностью переключалась на управление тем, что ниже пояса, а прочее так, по остаточному принципу. — Приласкай себя, — велел он Клаусу. Когда тот взялся за член, Вольф прижался сзади, обхватил руками поперек груди, чтобы опирался Ягер не на дверь, а на него. Пусть знает, что на него можно положиться в двух самых важных вещах — в бою и в ебле. Судя по всему, Клаус тоже так думал. Его сильные пальцы впились в мускулистое предплечье Вольфа, вторая рука быстро-быстро скользила под рубашкой. Когда он сбился на более медленный, жесткий ритм, Вольф тоже замедлился. По загривку и спине аж мурашки побежали — так сладко в предоргазменной истоме Клаус сжимал его в себе. Сдерживаться дальше никакими силами не получалось… Ох и хорошо был Ягер: подол залит собственным семенем, а зад пришлось утереть хвостом рубашки. Обе полы он заправил между ног, как набедренную повязку, и натянул штаны. Вольф рядом раскатывал рукава, чтобы скрыть место, где от командирской хватки начал расцветать шикарный синячище. Он первым вышел на разведку — поглядеть, не шастает ли кто поблизости от гаража. Выходить по отдельности вообще было главнейшим правилом для всех, кто не прочь предаться запретным утехам. К счастью, по яблоки никто не шел, а само здание стояло с той стороны главного дома, где не было солдатских «номеров». Все же таскаться сюда больше не стоило. Спросить бы у Клауса, нельзя ли придумать что-нибудь получше… Клаус не придумал, он воспользовался удобным случаем. Познакомился в штабе с обер-лейтенантом по фамилии Крумме и так очаровал его, что штабной бумагомарака, считай, сам все ему дал. Крумме пожаловался, что местная гостиница занята старшими офицерами и эсэсовцами, поэтому пришлось остановиться на частной квартире. — Тут я ему намекнул, что мы с другом подцепили пару медсестричек, страсти закипели, но девушки слишком скромные, чтобы открыто ходить в наше танковое общежитие. А Крумме со смешком и говорит: дружище Ягер, я все равно на этой квартире только ночую, рад буду помочь вам с приятелем. Ключ под ковриком, пользуйтесь. Я со своей стороны обещал чистоту и порядок, так что с мебелью будем поосторожнее, — рассказал Клаус о встрече со штабным. Поосторожнее пришлось быть не только с мебелью. Поначалу не верилось, что Крумме и впрямь до ночи пропадает в штабе да с друзьями бражничает, поэтому Вольф с Ягером даже не раздевались. Штаны расстегивали и вперед, а сунется кто не вовремя — так ничего особенного не происходит: два танкиста в картишки решили перекинуться в ожидании подруг, сейчас извинятся и оставят квартиру в распоряжении хозяина. Пару раз Ягер встречался с этим Крумме — добрую волю его поддержать и новости послушать. Шестнадцатого сентября части Гудериана и фон Клейста объединились и захлопнули четыре советские дивизии в котле у Киева. Вольф еще помнил Уманский котел и не особенно жалел, что не находится в этот момент на фронте. В Житомире начались непонятные передвижения. Эсэсовские офицеры уехали, и несчастный Крумме уже думал заполучить освободившийся номер в гостинице, но на следующий день доблестные борцы с нежелательными элементами вернулись. Двадцатого числа Вольф и Клаус, перемещаясь разными маршрутами, встретились в своем тайном гнездышке. На командире лица не было. Сухими покрасневшими глазами уставившись в одну точку, он негромко сказал: — Только что мне сообщили, что вчера за городом расстреляли три тысячи евреев. В основном женщин, детей и стариков… — Эсэсовские свиньи, — проворчал Вольф и обнял закаменевшие плечи Клауса, как в темных кинозалах обнимал девчонок, когда те пугались всяких убийц и франкенштейнов на экране. Он сам не питал особой ненависти к евреям. Комиссаров — тех да, стрелять надо на месте. А жидов можно было бы переселить за Урал вместе с лишним славянским населением, кому они там помешают? Сколько он видел украинских еврейских местечек — все они были небогатыми, не слишком опрятными и уж точно не напоминали ни о каком международном жидовском заговоре. На взгляд Вольфа, вина евреев была только в том, что они занимали необходимое немцам вообще и лично ему жизненное пространство. Иногда он представлял себя хозяином надела на западе бывшего Советского Союза: на поле батраки из местных, в доме жена с ребятишками. Лето жаркое, поэтому все загорелые, с высветленными солнцем волосами. Да, пора было остепениться, и так уже припозднился. Жаль, Клаус не из тех, кто после победы будет смирно сидеть в каком-нибудь штабе и ждать любовника в гости. Нет, он скорее отправится за Урал, бить партизанские отряды иванов. Подобные мечты посещали Вольфа еще до Житомира. Здесь же, когда они с Клаусом по нескольку раз на неделе натягивали друг друга во все дыры, его чувства начали приобретать какое-то пугающее направление. Раньше Вольф никогда не вступал в настолько долгие отношения с мужчиной, да что уж там, вообще ни в какие отношения дальше поспешных случек. И почему только Клаус не женщина?.. Тогда это был бы уже не Клаус Ягер. Женственного в его характере, при всей затаенной мягкости, не было ничего. Все знакомые Вольфу ярые патриотки, по сути, любили не родину, а фюрера, даже если не признавались в этом открыто. Женщина может увлечься человеком, но не идеей, а Ягер трепетно любил саму Германию. Настолько, что и жизнь бы за нее отдал. Это вполне могло случиться: иваны часто целились в командирские башенки танков, и Вольфу совершенно не нравилась перспектива увидеть обезглавленное тело Клауса. Далеко же его завела мысль об уничтоженных евреях! «Не думай, солдат, — напомнил себе Вольф. — Не думай и живи одним днем». Последний раз на квартире благодетеля Крумме вышел таким, что Вольфу стало даже совестно перед обманутым хозяином. Клаус оседлал его бедра и придавил руки к матрацу. — Не смей меня трогать, — предупредил он, оторвавшись от губ Вольфа. Живые наручники из его пальцев разжались — в них не было необходимости, когда Ягер говорил таким тоном. И Вольф не тронул, хоть в голове и мутилось от того, что вытворял Клаус, расположившись задом на его члене. Лучшего прощания с Житомиром нельзя было и вообразить. …Возвращение на фронт далось нелегко. Он откатился уже далеко в Россию, от Смоленска до Москвы оставалось четыреста километров, и прорываться приходилось с боями на каждом шагу. Дьявольское упорство русских только росло. После теплого, пронизанного летящими паутинками украинского сентября Россия встретила гостей особенно сурово. Трупы людей и лошадей валялись на обочинах, деревья стояли расколотые и иссеченные взрывами, в кюветах гнила техника. На смену спелому запаху фруктов пришел сладковатый смрад мертвечины. Все это Вольф видел и раньше, но летом проще было не падать духом. Унылые просторы, высокое стылое небо, размокшая черная земля — зрелище наводило ужасную меланхолию. Деревни если и попадались по пути, то выглядели мрачными и покинутыми. Некоторые и вовсе сгорели дотла, и только торчащие печные трубы говорили о том, что раньше здесь стояли дома. И все же заряжающий Герд ухитрился раздобыть где-то скрипку — совершенно пригодную к игре, с невредимыми струнами и смычком. Во время стоянок, восседая на передке танка, он фальшиво выводил жалобные мелодии. Совсем покоя лишил этим скулежом, стервец. На одной из таких остановок Вольф взобрался на крыло и остановился перед Гердом, глядя на него сверху вниз. — Что за мокроту ты здесь развел? И так тошно! — Это Бетховен! — ощетинился Герд. — Хорошо, что, будь он жив, все равно не услышал бы твое мастерское исполнение. Да ты же ни разу в ноты не попал! — А ты кто такой, чтобы судить? Главное, ты куда-то там попадаешь, вот и радуйся! Слово за слово, и Вольф замахнулся, намереваясь отвесить Герду хороший подзатыльник. Тот в защитном жесте поднял руку… Раздался хруст, обломки смычка повисли на волосе. Заряжающий молча, неторопливо положил их на броню и съежился над скрипкой, будто держал на руках больного и замерзшего уличного котенка. — Что за вопли? — Ягер высунулся в открытый люк. Как настоящий командир он моментально оценил ситуацию, брови его недоуменно поднялись к самому козырьку фуражки. — Вольф, зачем ты это сделал? — Так… получилось, — было действительно немного неловко. Вроде как мальчишку единственной радости лишил. Он не считал себя неправым — по крайней мере, завывание наконец прекратится, — но как-то сгладить ущерб стоило. — Скрипку можно и оставить. Вон, в других танках какого только хлама нет: и зонтики возят, и патефоны, а летом, помнишь? Те шутники в садовых креслах, поставленных на корму? — И зачем нужна скрипка со сломанным смычком? — И так сгодится. Это наоборот не бывает — от смычка без инструмента толку нет. Да? — Вольф обернулся к стоявшему у борта Дитриху, который с интересом наблюдал за спором. — Точно. На ней можно играть как на гитаре, только маленькой, — поддержал его водитель. — А откуда мне знать, что ты не сломаешь ее об колено, едва в руки возьмешь? — Да зачем? Я что, зверь какой-то? — Нууу… — Клаус замолчал. Но глаза его улыбались, и Вольф понял: инцидент исчерпан. — Ладно, разрешаю! Герд, отдай ему скрипку. Герд бросил на Вольфа ненавидящий взгляд, но инструмент забрать позволил. В ящике для хранения амуниции за башней скрипка бы не выжила, поэтому Вольф прислонил ее к броне у своего места и потом даже пыль иногда протирал с корпуса*. Вскоре за этим нелепым случаем, в конце октября, наступила зима. Снега падало невообразимо много, и пехотинцам можно было только посочувствовать. У танкистов же появился повод для радости: грязь замерзла, сгладились ухабы и неровности. Лишь иногда чувствовались неприятные толчки, будто танк переезжал через бревно. То были скрытые под снегом трупы. Таким же окоченевшим они передали похоронной команде тело Дитриха, убитого поутру выстрелом из нового русского оружия — противотанкового ружья. Лобовой лист принял на себя значительную часть энергии бронебойной пули, но разворотить водителю ребра ей мощи хватило. — Кр-р-рак! Что-то громко лязгнуло, и танк беспомощно остановился. Вольф поспешно приник плотнее к прицелу. — На десять часов, подбитый «ганомаг»! — дал ориентировку Ягер. Макс неожиданно заорал и начал яростно строчить из своего пулемета. Очень зря: попасть из него можно было только в цель прямо по курсу танка — танка, который почему-то не двигался. Вольф еще поворачивал башню, как снаружи раздался взрыв. Снаряд сопровождающей машины накрыл русских, устроивших засаду за остовом немецкого бронетранспортера. Отброшенный ударом, тот опрокинулся и накрыл иванов вместе с их стрелялкой. Вольф видел ее даже издали: этакая тонкая, длинная дура на погнутых сошках. Оторвавшись от прицела, он обнаружил причину мертвой тишины в танке. Тело Дитриха неестественно перегнулось через спинку водительского сиденья, руки бессильно свисали почти до пола. В нос бил запах гари и крови. Охрипший от крика Макс всхлипывал на своем месте радиста. Помолчали. Наконец Ягер подал голос: — Подтяни его к себе, Вольф. Вытаскивать будем. В отличие от русских танков, на «тройках» не было водительских люков. Дитрих забирался в машину через левый башенный, цеплялся за балку и, повиснув, как обезьяна на ветке, почти ложился на свое сиденье. Потом поднимал спинку, и та фиксировалась под его весом. Теперь выковыривать труп предстояло ближайшему соседу сзади — наводчику. Озноб до костей пробрал Вольфа. Вроде не первый год воевал, но чтобы убило именно члена его экипажа — такого раньше не было. Да что там, ему так везло, что до сих пор ни царапины не получил. Втайне Вольф считал, что именно его редкая удача бережет сослуживцев, а теперь это казавшееся таким прочным укрепление пало перед суеверным страхом. Но приказ есть приказ, и он толкнул спинку водительского сиденья вперед, чтобы снять ее с фиксатора. Тело качнулось и сложилось, как палатка, у которой подрубили столб. Вольф неловко пробрался поближе, за спиной хлопнули дверцы люка — небось Ягер открыл. Он обхватил покойника под мышками и тут же угодил пальцами в скользкое и еще горячее. Да и сам труп был такой мерзко податливый и тяжелый, что к горлу Вольфа жгучей волной поднялась тошнота. Ничего вокруг не видя, он наобум схватился за свое сиденье и рванулся к лившемуся в люк потоку спасительного свежего воздуха. Вольфа выворачивало долго и звучно, прямо на крыло. Можно было бы высунуться подальше, но это казалось бессмысленным, раз уж не успел сблевать на снег за бортом. Под конец ощутимо полегчало, мешал только привкус желчи во рту — и страх встретиться взглядом с командиром. Вольф выдохнул, набрался решимости и нырнул обратно. В усталом взоре Клауса не было ни удивления, ни осуждения. Он лишь понимающе кивнул и повторил приказ: — Тяни опять, больше некому. Ты же привычный тяжести таскать, тебе это легко. Только не оступись там, — Ягер неопределенно махнул рукой в сторону люка, и уши Вольфа вспыхнули. Да уж, не хватало поскользнуться на остатках своего ночного перекуса! ...Смирно вытянувшийся на корме труп коченел в морозном воздухе. Вольф навел порядок у своего люка и набрал было снега, чтобы обтереть руки, как повеяло вкусным табачным дымком. — Ты в порядке? — Я всегда в порядке, — огрызнулся он. — Просто не хочу сдохнуть вот так, в железной коробке. Как там в песне? Когда шальные пули сердца пронзят стрело-о-ой, нам станет могилой наш танк боево-о-ой*, — голос Вольфа дрогнул. Он впервые подумал, что, умирая, в самом деле хотел бы видеть небо, а не надоевшую орудийную машинерию. Не то чтобы он собрался умирать — нет уж, нет уж! — но если вдруг... Единожды до конца, до самой покрышки осознав такую вероятность, уже не станешь прежним. — Дитриху повезло, что похоронят его с руками и ногами, и даже с головой. И умер мгновенно, не мучился совсем. Я напишу его сыну, что отец погиб ради будущего всей страны. А нам с тобой, Вольф, еще жить и жить, — на плечо легла рука в серой перчатке, мягко сжала. Вольф сглотнул и посмотрел в ласковые глаза Клауса. На остром носу командира виднелись выцветшие, но пока еще заметные золотистые веснушки — следы прошедшего лета. Само собой потеплело на душе, и совсем неважным стало все вокруг: неприветливый бледный свет солнца над покрытой настом русской землей, дважды пораженный насмерть «ганомаг» на обочине и даже лежащий за башней мертвец. ...Когда похоронщики забрали заиндевелый везде, кроме черной дыры в груди, прямой как доска труп, Герд проглотил слезы, затрепетал белыми ресницами и со скомканной пилоткой в руках подошел к Ягеру. Он предложил дать их танку, когда тот вернется из ремонта, имя погибшего водителя. — Так он словно бы останется с нами, — всхлипнув, закончил свою сбивчивую речь заряжающий. Все же он был привязан к Дитриху, будто к отцу родному. Ягер не возражал, и так на лобовом листе появилась готическая надпись «Дитрих»*. Нового водителя звали Арно. Черная пилотка лихо сидела на его золотых волосах, губы то и дело изгибались в озорной улыбке. Смазливый был юнец, чувствовалось, что популярен у женского пола. Если бы дело происходило во Франции, Вольф, пожалуй, заключил бы с Арно пари, кто больше местных полей вспашет — постарше конь или помоложе. Но здесь, в России, даже с Клаусом сблизиться все не получалось: то иваны, то снег, то ночевки в танке, то битком набитые бойцами избы. Клаус раздобыл местные войлочные сапоги, именовавшиеся «вальенками», и перестал бриться. Ему вообще нравилось все русское — Вольф заметил, как засияли глаза командира, когда у «Дитриха» потек маслопровод, и пришлось добираться до ремонтного взвода на буксире у советского Т-34. Ловкач Арно пригнал его с ничейной земли, где танк стоял брошенный, с заклинившей башней. Ходил он по-прежнему прекрасно, широкие гусеницы пусть и громко, нестройно лязгали, но делали продвижение по снегу непривычно быстрым, а двигатель был несколько мощнее их собственного. Но с виду грозная советская машина, в которой из любопытства побывал весь экипаж, оказалась ужасно тесной внутри и почти слепой — оптика ни к черту не годилась по сравнению с немецкой цейсовской, и Вольф изрядно приободрился. К тому же на его боевом счету была и парочка этих Т-34, пробитых в борт. До Рождества оставался ровно месяц, но жрать и трахаться хотелось нестерпимо, в идеале — прямо сейчас. Кладя в рот пресный кусочек подтаявшего хлеба, Вольф думал о том, как окружающие бескрайние снега похожи на посыпку штоллена, и как сложно выбрать, чем бы согреться — сексом или глинтвейном, если бы этот выбор у него был. Даже захваченные русские сани с суповым концентратом показались даром небес, хоть и не всем бойцам роты перепало этого разнообразия. Повезло: то был первый подарок. Вскоре на горизонте появилась большая деревня. Танки атаковали ее вместе с мотоциклистами и выбили с теплых квартир русский батальон. Особых разрушений это деревне не нанесло, разве что пара изб сгорела. Спрыгнув с брони, Вольф упоенно вдохнул запах жженой соломы — каким-то он был другим, домашним, не как гарь на поле боя. Был еще день, и «Дитрих» встал в сарае. Герд и Макс ушли обустраиваться на новом месте, Арно осматривал танк. Обычно веселое его лицо приняло озабоченное выражение. — Свечи надо бы заменить, командир, — обратился он к Ягеру. — Запасных нет, иди к мотоциклистам. Был там кто-то из ремвзвода с запчастями, — проинструктировал его Клаус. Арно кивнул и испарился. Клаус исподлобья взглянул на Вольфа и улыбнулся одними уголками губ. «Я знаю, о чем ты думаешь», — читалось в его глазах. — Изба на всю ночь моя. Хозяйка живет одна, а спать сегодня будет у соседки. — Ты выгнал или сама не захотела в доме оставаться? — А это имеет значение? — Не имеет, — согласился Вольф. Схватил Ягера за плечи и попятился вместе с ним к дальней стене сарая, где можно было спрятаться за громадой танка. Так они и сделали, и Вольф приник голодным поцелуем к губам любовника. Дурацкая борода Клауса кололась, но знакомый жар его рта и требовательные прикосновения языка быстро примирили Вольфа с этим мелким неудобством. Никаких «не здесь» или «вдруг увидят» — Ягер закинул руки ему на шею, отвечая жаждой на жажду. Друг от друга отрывались с трудом, да что поделать: главное блюдо пришлось отложить на вечер. …Вольф, насвистывая, шел по хорошо укатанной дороге. Морозец стоял совсем легкий — такой, что приятно покусывает, но не обжигает щеки. На фоне синего бархатного неба величественно покачивались заснеженные кроны деревьев. Чертовски красиво, как в сказке, и даже местами покосившиеся изгороди бедных домишек не портили впечатление. Руку в перчатке он прижимал к груди — придерживал за пазухой гостинец для Клауса, весь в мыслях о том, как скоро будет вот так же сжимать несколько менее весомое, но все же солидное командирское достоинство, горячее и живое. Третий дом от окраины — так сказал Клаус. Эта изба выглядела достаточно основательной, окно приглашающе светилось. Вольф оглядел раскинувшееся за околицей безмолвное, нетронутое полотнище поля и толкнул калитку. Обстучав сапоги о притолоку, открыл незапертую дверь и вошел в сени. Там стоял эмалированный таз с водой, и Вольф помыл руки. Хорошо, что вши не любили машинное масло и к танкистам почти не цеплялись, но все же он вытряс парочку этих тварей из шевелюры и одежды, когда прихорашивался в доме, где Макс и Герд наверняка сейчас готовились отойти ко сну. Разумеется, они были уверены, что Вольф собрался наведаться к русской бабенке, и чистосердечно пожелали ему не отморозить яйца на марше к новой пассии. Клаус сидел за столом при керосинке и курил трубку. Одет он был только в нательное белье: толстые шерстяные подштанники и рубашку. В печи потрескивали дрова, так что больше ничего и не требовалось. Вольф шутливо запустил холодную руку командиру за шиворот. Клаус вздрогнул и так же в шутку толкнул его в грудь. — Тьфу, рука у тебя как ледышка! А что за пазухой? — А это подарок от нашего фюрера, — Вольф достал на треть полную бутылку коньяка. Хорошего, не того шмурдяка, что им выдали у советской границы. — Не рановато ли для подарков? До Рождества еще далеко. — Да не от самого фюрера подарок, а от парней из полка «Дер Фюрер». У них больше половины бойцов погибло, а пойла завезли на весь списочный состав. Вот и бегают теперь бедные эсэсовцы, меняют коньячок на всякие нужные штуки. Ягер разлил коньяк по граненым стаканам и отломил пару кусков шоколада. Прямо как в лучших домах, черт побери. — А дай-ка затянуться разок? Клаус передал ему трубку. Раньше он злился и отнимал ее — «Это ж не сигарета, не присасывайся ты к ней так, прожжешь!» — но потом перестал ревновать, да и Вольф уже не втягивал дым что есть силы, как во время короткого перекура на разгрузке судна. Подумалось, что Клаус был чем-то похож на свою трубку: мог закапризничать, но если уж загорелся — только и следи, чтобы крепкий сладковатый дурман не ударил в голову. Ну совсем благодать. Вольф смотрел на расположившегося напротив Клауса, который с этой его бородой и не по уставу длинными, почти закрывающими уши волосами напоминал русского священника. Как бы полковой капеллан ни пытался внушить подопечным мысль о безбожии советов, как бы ни повторял фразу, которая даже на пряжках ремней была выбита — «С нами Бог», — Вольф видел, что в здешних деревнях все по-старому. И церкви стояли, и попы патлатые в них служили. Новая власть с обеих сторон успела промыть мозги в основном молодежи, а кто постарше — те другую жизнь застали. — Скажи-ка, а ты ведь дважды давал присягу? — ни с того ни с сего спросил он у Клауса. На самом деле Вольф знал, что если Ягер и был привержен какой-то идеологии, то мыслями его владело еще прусское представление о чести. И настоящей, на всю жизнь, присягой для него осталась первая. — Да. Сначала на верность конституции, а потом лично фюреру. Я же семнадцать лет на службе, вот как времена меняются… — Ягер задумчиво потупил взгляд. — Ладно, забудь про службу и иди сюда, — Вольф раздвинул ноги и похлопал по колену. Клаус изумленно приподнял брови, но Вольф давно подметил, что ему нравится этакий вальяжный приказной тон. В меру, конечно, но заводило его это с пол-оборота. Клаус сел к нему на колени, спиной загородив свет лампы. Прижался грудью к груди. От него пахло армейским мылом, немного влажной шерстью и чем-то бесконечно родным. Они целовались так, как нравилось больше всего: то чувственно и неотрывно, то игриво сплетаясь языками. Возбуждение нарастало. Клаус стиснул кольцо своих рук на шее Вольфа, начал подвиливать задом, прижимаясь к настойчиво тискающим половинки ладоням и к твердости в штанах любовника. Вольф поднялся с табуретки, которая наверняка уже готова была рассыпаться под весом двоих взрослых мужиков, и понес Клауса на кровать. Тот крепко обхватил его бедра ногами. Панцирная сетка жалобно брякнула под свалившейся на нее тяжестью, Вольф разделся сам и потащил исподнее долой с ног Клауса. Ухватил его за стройную лодыжку, заставил развести бедра и показать все, что между: тяжелый, налитый желанием член, подтянувшиеся яйца, призывно темнеющий вход в его тело. К нему-то и приник Вольф губами и языком, начал дарить Клаусу постыдную ласку художника Карла. — Вольф, ты чего?.. — Ягер с силой оттолкнул его, узкой ступней предостерегающе уперся в плечо. Удалось, значит, удивить, не баловали его так раньше. — Ну ты же там чистый? — А… Да, конечно. Повезло, что чайник есть, воды нагрел… — Вот и ладненько. Не мешай, я знаю, что делаю, — Вольф обхватил его мошонку, большим пальцем потер дырку и всосал в рот головку твердого члена. Нет, не так, можно удобнее и для них обоих приятнее… — Я сейчас на твое место лягу, а ты задом к моему лицу на четвереньки встанешь. Будем друг друга одновременно ублажать. Клаус понял, вскочил с постели и, когда Вольф улегся, снова забрался на нее. С этого ракурса открывался просто превосходный вид на его причиндалы и задницу, даже рот слюной пуще прежнего наполнился от такого зрелища. Жаль, конечно, что нельзя увидеть, как губы Клауса растягиваются на члене, но всегда приходится чем-то жертвовать. Вольф ласкал его как в последний раз, вылизывал глубоко и мокро, тяжелыми лапами надежно обхватив поясницу, чтобы не дергался, принимал удовольствие до самого донышка. Облизнул палец и сунул в ждущую, легко поддавшуюся дырку, наклонил крепко стоящий член к своему рту. Клаус содрогнулся всем телом и умоляюще, жалобно застонал, пряди его растрепанных волос и рваные выдохи суматошно касались бедра Вольфа. Хватит, наверно. К тому же его собственный хуй, до самого корня обласканный горячим ртом, стоял колом и готов был отстреляться еще до генерального сражения. Вольф уложил ошалевшего Клауса спиной к себе и начал медленно заправлять член в его расслабленное тело. Все равно было узковато, и он двигался осторожно, плавно, покрывая поцелуями бархатистую кожу ягеровских шеи и плеча. Клаус поглаживал его бедро и едва слышно постанывал. Вольф понял, что долго все равно не продержится, и второму заходу быть. Перед настоящей гонкой надо смазать лыжи, и он дал себе волю: вогнал до основания и кончил, обильно залив семя в зад Клауса. Выходить не стал — наоборот, прижался как мог плотнее. — Прости, — он нежно подул на скулу любовника. — Скоро я опять смогу, и гораздо дольше. — Стар я уже для таких заездов, — проворчал Клаус, но устроился поудобнее, голову положил на руку Вольфа. Тот начал медленно, томительно ласкать его между ног — не разжигая огонь, а поддерживая. — С этой бородищей — стар, не спорю. А если бритый — я вот, когда тебя впервые увидел, не сразу понял, сколько тебе лет. Очень уж хорошо сохранился. Клаус засмеялся. Вольф смотрел на его птичий профиль, освещенный мягко колеблющимися охряными всполохами. — С тобой мне тепло. Каждый день мечтаю в Африку вернуться, а сейчас вот нет. Но, как возьмем Москву, все равно вернусь. — Тогда и я переведусь. Всегда мечтал стащить с тебя эти неприличные шортики, — Вольф провел пальцем черту там, где, как ему казалось, в африканскую пору проходила демаркационная линия между шортами и кожей. — Я не буду против, — Клаус погладил его по руке, ероша волоски. И начал едва уловимо покачивать бедрами: то в ладонь Вольфа, то на чувствительный, но уже крепнущий член в своей заднице. Вскоре Вольф уже с оттяжкой ебал его, раскинувшегося на спине, задыхающегося. В ямочке между ключиц Клауса выступил пот, волосы растрепались совсем уж до безобразия. В обычно пронзительном взгляде появилась хмельная поволока. — Ах-ах-ах-ааааах… — безостановочно стонал он, подстегивая Вольфа двигаться энергичнее. Но тот вдруг остановился, взял в ладонь до предела напряженный член Клауса, погладил уздечку и сочащуюся прозрачным щель на головке. Клаус взвился, сдавил внутри как тисками. — Прекрати… Не мучай… Вольф, кончи в меня опять и мне дай кончить, ну же, Вольф… Поясницу прострелило жаром от вида отчаянной мольбы в его глазах, и Вольф повалился в объятия Клауса. …Он поставил чайник кипятиться, а сам в темных сенях простирнул майку, которую давал Клаусу — привести себя в порядок. Налил теплой воды в пустую коньячную бутылку, завернул уже в майку Клауса и пристроил у него в ногах. Тот сонно, благодарно потянулся, и Вольф лег рядом. Ранним утром придется воровато покидать избу по морозцу, а пока можно и вместе поспать. «Факельное шествие!» — орал в его сне обер-ефрейтор Рауш. По этому приказу обитатели казармы обязаны были сорваться и поднести ему спичку или зажигалку, чтобы инструктор мог прикурить. Но Вольф, нагло растянувшись, остался лежать на своем солдатском матраце. Было тепло, хорошо, и на обратной стороне век плясали огоньки. 27 ноября 1941 г. — Бум! Бах! Советский и немецкий танки выстрелили одновременно. Вольф отпустил скользкую от крови рукоятку наводки и съежился на своем сидении. Дым выстрелов застилал глаза, в ушах звенело от силы удара в лобовой лист, освещение мигало. Кто-то громко, мучительно застонал. Хоть не горело вроде ничего, бензобак и боеукладка вне опасности… — Вольф, слышишь? Вольф! Клаус. Живой. Вольф лихорадочно уцепился за ладонь командира на плече, дернулся было к нему — и наткнулся взглядом на рассеченную, перепаханную осколками щеку. На воротник Клауса капала кровь. — Я сам. Герда вытащи, — невнятно из-за ранения и временной глухоты приказал он. Вольф с готовностью кивнул. Судя по всему, он меньше всех пострадал, и теперь было неловко за ту истерику, которую он устроил пару минут назад из-за оцарапанной руки. Русский командир, сам будучи подбит, ухитрился все же поймать вражескую машину в борт, и от такой подлой неожиданности Вольфа охватила паника. Но Клаус хорошо знал своего наводчика и парой фраз вернул его в строй. — Возьми себя в руки! Ты что, хочешь тут сдохнуть? Вольф не хотел. Потому и скулил, как побитый щенок — от страха и обиды, а не от боли в руке, которую едва-едва задело осколком, даже внимания такое «ранение» не стоило. Клаус был прав: надо добить русского! И Вольф добил, вот только их танк тоже не вынес последнего удара противника. Для двоих в передней части машины, похоже, все было кончено, но обитатели башни еще могли спастись. Он откинул дверцу люка, протолкнулся наружу и загрохотал сапогами по броне, огибая амуниционный ящик. На советском танке, окутанном клубами черного дыма, кто-то шевелился. Из-за крышки командирского люка показалась голова. Вольф, трудившийся над дверцей заряжающего, увидел вскинутую руку ивана в самый последний момент. Тррах! Тррах! Тррах! Пули пробили ему плечо и грудь. Ослабевшие руки оторвались от брони танка, Вольф упал в перерытый снег у гусеницы. Было почти не больно — просто силы утекали. Сочились в этот грязный снег, с каждым вздохом уходили к высокому небу. Откинулись створки люка над командирским местом «Дитриха». Одна, потом другая. Хватаясь за борта, как за спасательный круг, наружу с трудом высунулся Клаус. Глядя на его лохматый затылок и сгорбленную черную спину, Вольф закрыл глаза. Примечания: «Песня длинная была, да конец близок» — перефразировка немецкой поговорки «Auch das laengste Lied hat ein Ende» (Даже у самой длинной песни есть конец), по смыслу близкой к «Сколько веревочке ни виться, конец будет». Бош — оскорбительная кличка немцев. Репербан — улица в Гамбурге. Центр ночной жизни, квартал красных фонарей. Зенитка «ахт-ахт» — 88-мм зенитная пушка FlaK 18/36/37. «Тройка» — танк Pz.Kpfw.III, вероятнее всего, модификации Ausf.H. Привидение — тактический знак 11-й танковой дивизии вермахта https://i.ibb.co/KGVzy62/V3k-Vq9-E5-FM.jpg Томми — кличка англичан. «Ромб» — отсылка к форме первых британских танков семейства Mark. Граф Люкнер — Феликс фон Люкнер, в Первую мировую войну успешно командовал рейдером Seeadler, действовавшим на путях противника, впоследствии написал книгу о своих приключениях. Во время выступлений демонстрировал свою силу, сгибая монеты и разрывая телефонные справочники. Разгромленные германцами три легиона — отсылка к битве в Тевтобургском лесу. Статья, которой опасался каждый швуль в Веймарской республике — параграф 175, антигомосексуальное положение уголовного кодекса Германии, действовавшее с 1871 по 1968 годы. Бруно фон Бракель — обер-лейтенант фон Бракель действительно служил в 11-й танковой дивизии, погиб 13 августа 1941 г. Учился на юриста в нынешнем Вроцлаве https://i.ibb.co/CvQHKpz/image.png «Фильм про нибелунгов» — «Нибелунги» (1924), немой художественный фильм Фрица Ланга по мотивам средневековой германской эпической поэмы «Песнь о Нибелунгах». Вольф прислонил скрипку к броне у своего места — сцена призвана пояснить появление в фильме скрипки рядом с местом Вольфа, персонажа не настолько музыкального по впечатлению автора https://i.ibb.co/jLNJhXj/ELrq-Nt-WUw-AEIgel.jpg Немцы действительно ездили на танках с садовыми креслами на корме https://i.ibb.co/G0cKy3v/edc0eee7-6305-49b4-97e8-516e4aac985b.jpg «Когда шальные пули сердца пронзят стрело-о-ой, нам станет могилой наш танк боево-о-ой» — заключительные строки немецкой «Песни танкистов», оригинальное название — Panzerlied. Готическая надпись «Дитрих» — такая надпись имеется на передке танка в фильме https://i.ibb.co/rvyd2kv/3.png