Хроника гражданской войны.

Хроника гражданской войны Они отдавали свои жизни для нас, а мы не обращаем на них внимания, и они умирают в нищете и скорби. Мало того, что относятся к ним без должного уважения, так над ними ещё и измываются, считая, что те боролись и гибли за неправое дело. Люди боятся повторения ужасов тех лет и терпят всё. Никто не хочет разрухи и гражданской войны. По странному совпадению, последнее поколение без интернета и мобильных телефонов, и при этом самое счастливое, родилось и выросло в самую тяжёлую и опасную эпоху. (из интернета) Предисловие Из газеты «Бабушкины Сказки» Постановлением Императора с сегодняшнего числа в стране объявляется военное положение. В силу вступил приказ об уничтожении всякого вооружённого гражданина, который не принадлежит к силам Империи или не поддерживает их. Министр Военных Отношении с Иностранными Державами заявил в интервью, что силы повстанцев получают оружие от некоторых заграничных поставщиков, имеющих отношение к правительственным кругам этих неназванных им стран. Император вынес предположение, что восстание спровоцировали частные дельцы, и что «пора кончать с этой заразой и подчинить весь крупный бизнес власти». Заявление это было сделано вчера, а сегодня утром арестовали иностранного бизнесмена Эфрита. Ему выдвинуты обвинения в тайной продаже оружия повстанцам и в финансировании преступных организации. Герман Гюнциг, организатор этой операции, как всегда, не сделал никаких комментариев. Из речи Императора касательно начавшегося восстания. Написано Германом Гюнцигом. За те годы, которые прошли после великой Войны за Единство Нации и образования нашей Империи, бывало много подобных восстании. Но, как видите, наша страна жива, назло всем иностранным соседям и внутренним изменникам! Они обвинили нас в пытках заключённых, сняли подложные видеоматериалы и поливают нас грязью! Телевиденье, показавшее эти кадры, работало на иностранцев! Они смогли управлять своими людьми в нашем стане с помощью нашей же медии, но это пресечено! Долгое время мы ведём активную борьбу с коррупцией, преступностью и угнетением! Прошло то время, когда преследовалось свободомыслие! И это можно считать доказательством того, что восстание это ненатурально, оно не исходит из недр народной души. Нет! Оно спровоцировано наглыми пройдохами, трясущимися за свою шкуру, и они будут сметены и уничтожены! Наша победа станет уроком тем государствам, которые считают, что прошло время Империи, что мы уже ничего не можем!... Из вечерних новостей Восстание, по прогнозам, почти подавлено. Из телеграммы, присланной Герману Гюнцигу одним из его агентов. Началась гражданская война. Срочно нужны люди. Глава 1. Гораций сидел на остатках дивана перед зеркалом. Ужасно лень было выходить на улицу в такую хорошую, солнечную погоду. Он предпочитал пасмурное небо, капли дождя и унылый ветер. В такую погоду легче было стрелять в людей. А стрелять Горацию приходилось. Не то, чтобы он любил стрелять или хотел, но стреляли все. А те, кто не стрелял, умирали. И, всё-таки, Горацию не хотелось убивать в такую радостную погоду. Что-то говорило ему, что сегодняшний день должен быть праздником жизни, радости, а не пиром Танатоса. Гораций отбросил лишние мысли, зашнуровал сапоги, накинул на плечи потёртый плащ и, взяв автомат, выглянул в окно. Труп того человека в аккуратном костюме до сих пор валялся прямо под ним. Гораций застрелил его перед сном. Застрелил из пистолета, просто так, без причины и предупреждения. Почему застрелил, чем мешал ему тот человек? Ничем, но не выстрели в него наш герой, не дожил бы он до утра. Задув огарок свечи, воткнутый в крышку от бутылки, и помянув крепким ругательством Правительство, не дающее свет, Гораций вышел из туалета, накинул на себя потёртое пальто – на внутренней стороне висело два пистолета -, прихватил автомат и, открыв пинком дверь, вышел. Хозяйка квартиры, полная и вечно заплаканная пожилая женщина, исподтишка улыбнулась Горацию. Тот ответил кивком лохматой головы и, не останавливаясь, попросил краюху хлеба. - Сейчас, господин Лыбка, сейчас… Гораций улыбнулся. Старая хозяйка была, пожалуй, единственным созданием, к которому он был привязан. Её сына, его ровесника, замучили в концлагерях за какие-то картины, и этот вояка был для неё объёктом забот. Он же, в свою очередь, всегда приносил ей часть того, что находил (нечестным путём изымал) за день, и всегда платил за квартиру, хотя она и возмущалась, упрашивая его жить бесплатно. В карманах пальто Лыбка нашёл позавчерашнюю банку с пивом, открыл её и отхлебнул. Да, испортили «Гюнцига», сразу видно, что дела не так идут, хотя это явно была подделка. Не ранее, чем позавчера, он и двое случайных напарников расстреляли подпольную фабрику какого-то напитка. Даже старый алкаш из второй группировки отказался пить то, что там варили… Хозяйка поднесла Горацию засохший хлеб и старое, мягкое яблоко. Это было целым пиршеством для таких, как она, и он понимал это. Понимал, и поэтому не отказался, хотя мог сам поесть гораздо лучше. В подъёзде пахло гарью и мочой, пол усыпан был окурками, битым стеклом – бутылки кидали прямо об стену – и иглами. Потолок лифта был покрыт выжженными надписями, которые ,по причине вывинчивания лампочки ,нельзя было прочесть. Да и сам лифт не работал – даже если бы не была сломана дверь, он не поехал бы – света ведь уже второй день не было. Гораций, ругаясь, спустился по поломанным ступеням и вышел на улицу. - Эй, Лыбка! Жив ещё? Довольный, румяный и толстый парень перекатывался по улице. Жёлтые зубы, безумный взгляд – он очень любил сваренный в подворотне на грязной ложке самодельный героин (какие-то таблетки от головной боли) – и кожаный плащ. Блестящий, шикарный. Это плащ служил предметом особой гордости Кругляша. И, правда, странно было, что он его сохранил в такое время, когда любую нормальную одежду отбирали у людей или, что ещё хуже, у их трупов. Но не дай бог кому-то спросить у него о причине, по которой плащ этот ещё у него. Кругляш осведомлялся о здоровье собеседника, его родичей и друзей, закуривал самокрутку и пускался в россказни о том, как два юных беспредельника пытались отнять эту уважаемую часть одежды у него. - Иду я, значит, ночью, на вызов. В подворотню, значит, заплёлся, холодно, а плащ наглухо застёгнут. И слышу наглый такой, значит, голосок. «Дядь, поделись плащом, а то холодно нам.» А я слегка пьяный был – у друга, значит, в подъёзде сидели – и решил подшутить. Потом вижу, не до шуток дело, второй малыш пистолет тыкает в меня и вдруг как засунет его мне в рот… Я возьми и сдави зубами… «Снимай быстро, … тупая!» Я и ответил – не надо, мол, глупостей, ребятки, делюсь одеждой, понимаю, какого вам… Говорю так, а сам думаю, что пистолетик у парня пластмассовый. Расстегнул я плащ, а у меня под ним очень неудобно автомат висел, сразу же дулом вперёд пошёл, да и повязка моя, ну та, которая указывает, что мой начальник Икс, а его уже – Гюнциг, на общее обозрение… Кричу я ребятам вдогонку, что плащ с пистолетом забыли, но куда там… Улыбался Кругляш, говоря это, просил потом денег «на лекарства, значит, не хватает». И смеялись другие над его рассказом, и давали денег – попробовали бы отказать - , а почти никто не знал, что этот толстяк был очень злопамятен. Поймал с друзьями он однажды этих парней и забил сапогами до смерти. Днём, посреди улицы, у входа в магазин. И вся огромная очередь смотрела, молчала и боялась. - Кругляш, где ты пропадал? Я уже подумывал у твоей жены забрать плед, может тебя прирезали где-нибудь, как твоего брата.. Толстяк захохотал. Его брата, весьма авторитетного вора, ударили ножом и бросили лежать в канаве. Тело опознали по татуировке, ибо лицо у убитого сгрызли крысы, а одежду растащили окрестные жители. Но Кругляш брата не жалел – некогда друзья. Они оказались по разную сторону баррикад, и при малейшей причине стрелялись. Был у него ещё один брат, наркоман и паралитик. Героин взял своё. Никто за беднягой не ухаживал, лишь раз в день жена Кругляша кормила его и убирала за ним. Несчастный ничего и не соображал… - Придержи лапу, Гораций! Расстрелы у нас были, убивали всех бандитов в лагерях и тюрьмах – скоро явно новые партии прибудут. Да и вредно это, молодёжь с них пример берёт, считает, что быть преступником – хорошо. Ах да, ещё очередь за керосином перестреляли. Нам сказали, что там стоит человек Сапилоте… - Заткнись, говорун, я спешу! - Куда-то тебе спешить? Ты вольная птица, хоть и на службе… Но Гораций его не слушал. Поздоровался со стариком, высовывавшимся из окна и перекрикивающимся с соседом, махнул рукой обкуренным подросткам и вышел с переулка на улицу. Возле убогого магазина была очередь. Как всегда, люди сутками стояли, дабы получить керосин, спички и хлеб. Чтобы купить масло, надо было иметь миллионы. О булках никто и не мечтал. Очередь испуганно поддалась в стороны, когда Лыбка направился к магазину. Заприметив в её рядах пару знакомых, он подманил их к себе и вошёл вместе с ними в пыльное, полузаколоченное и холодное помещение. Продавщица вжала голову в плечи и подобострастно поздоровалась. Гораций лишь кивнул, и попросил пару бутылей водки и сигареты в долг. - Ты же знаешь, завтра занесу. Может даже что-либо подкину ещё, на дело иду. Продавщица знала это. Знала также то, что за Горацием и ему подобными уже много записано, а в случае их смерти некому выплачивать эти долги. Боялась прогореть, боялась инспекции и боялась отморозков. Таких, как Гораций, Кругляш и почти вся оставшаяся в живых молодёжь Города. Помнила, что они могут круто обойтись с ней – переломать всё, поджечь, разграбить, а то и убить. То есть всё то, что они делали с другими, незнакомыми. Или знакомыми, но столь далеко она боялась думать. Оставив своих знакомцев поглощать напитки, Лыбка вышел на улицу. Махнул рукой двум подросткам – руки в карманы, носок на голове и сигарета в зубах, дети хороших ,кстати, родителей – и поплёлся на задание. На одну из центральных площадей. Говорят, большое лицо какое-то будет выступать, так что нужна защита. Глава 2. Император нервно переминался с ноги на ногу. На его лысине отчётливо видны были капли пота. Текст он заучил. Две недели писали либретто для его речи, писали и горячо обсуждали. А когда прибыл Гюнциг, взглянул на всё это, то всего лишь презрительно фыркнул. Не стал вносить поправок, лишь махнул рукой. Министры злорадно ухмыльнулись – они взяли контроль над ситуацией в свои руки, и гневный народ услышал бы всё, что они вложили в уста правителя. Для полной независимости от «Чёрной Руки» Германа Гюнцига решили сменить внешность Императора. Никакой короны, никакой мантии. Он должен выглядеть так, как обычный человек. И теперь он глядел в зеркало и видел лысого, бледного и нервного человечка с длинными пальцами, одетого в нелепый пиджак и джинсы. Ему самому стало смешно, но он замолчал, помня о важности происходящего. - Пора, ваше высочество! Император встал между двумя охранниками и пошёл к выходу. До его ушей донёсся рокот – толпы людей ждали того, кто был их правителем, дабы выслушать его речь, в народе заранее прозванную «оправдательной». Удивило Императора то, что рядом не было ни одного высокопоставленного лица. Одни охранники и военные, да и тех не много. И ни одного Легионера, если не считать мрачного Икса, о котором никто толком ничего не знал. Толпа собралась огромное, целый океан людей – многие пришли просто так, иные же излить свою ненависть. Некоторые смотрели скептически- дескать, знаем мы ваши выступления, другие же воспринимали всё всерьез. И, что самое странное, не было никаких лозунгов. Ни одного плаката, транспаранта или даже майки с надписями, которые могли прокомментировать происходящее. Зато были жирные крикуны, поджигающие массу людей, зарабатывающие на этом и готовые смотаться, как только начнётся потасовка. И вот, момент настал. На помост вышел Император. По толпе прокатилась волна смеха – не похож был этот человечек в смешной одежде на того, чьи хвастливые речи они привыкли слышать. - Жители великого Города и славной Империи! Я прошу вас одуматься и не совершать беспорядков. Ради мира, ради спокойствия… Кто-то в толпе прервал его оскорбительным выкриком, раздались смешки. Начало было явно неудачным – ни умоляющий тон, ни сам текст не способствовали внушительности речи. - Я обещаю вам изменить всё, что в моих силах, в лучшую сторону. Увеличу зарплаты, количество рабочих мест, произведу ремонты… - Слышали это сотни раз! - Новое что-либо скажи! Ремонты он сделает, ишь ты! Император нервно оглянулся на охрану. Почему они не открывают огня? Но тут же понял, что его людей слишком мало, а толпу в этот раз обычными залпами не испугаешь, нужен газ, отряды твёрдосапожных воинов, танки и пулемёты. - Кое-что уже изменилось за эту неделю! Мы арестовали троих нарушителей порядка, угрожающих… - Сорвать плакаты с твоей мордой? Туда им и дорога! Император сделал движение рукой, призывающее к порядку. Этот жест охрана восприняла, как сигнал к началу боевых действии, открыли огонь. Несколько человек упали, остальные рванули назад. - Уходим, живо. – голосом героя кинобоевика отдал распоряжение Икс, но остальные подняли его на смех. Его, члена Легиона, одно лишь воспоминание о пустом гербовом поле которого приводило всех в трепет. Набрав чей-то номер по сотовому, легионер поспешно скрылся, оставив ситуацию на произвол судьбы. Отхлынувшая было толпа опять пришла в движение. Гул, ропот, вопли, выстрелы – у них откуда-то оказалось оружие с марками иностранных фирм. И всё это понеслось в сторону Императора с его охраной. Людское море накрыло перепуганного правителя и его людей. Затем отхлынуло, оставив после себя несколько трупов. Охранники и Император были в гуще толпы, беспомощные перед её направленным, но неуправляемым гневом. Глава 3. Гораций бежал в сторону площади. Он явно опоздал, ибо водитель маршрутки долго отказывался вести транспорт не по рейсу. Но удар прикладом решил проблему – пассажиры разбежались, а руль достался Лыбке. Со стороны площади доносились крики и выстрелы. Отдельные люди вылетали на улицу и вбегали обратно, что-то злорадно вопя. Как звери. Лыбка выстрелил. Забежал за какой-то угол и выстрелил ещё. Сзади донёсся рокот колёс и топот ног. Знакомые команды, отрывистые и точные. Дробь выстрелов разнеслась по улице. Это прибыли легионеры. Толпа, лишившаяся первоначального задора, отхлынула назад. Пули оставили в ней большие бреши. На асфальте остались лежать окровавленные тела, скорчившиеся среди осколков. Среди них был и император, точнее те ошмётки, которые остались от него. Лыбка посмотрел на небо, затем сплюнул и опустил взгляд. - Э, Гораций, у меня ранение, полагается отпуск, значит. Не пройдёмся ли, промочим, значит, горло? К тому же, значит, Императора, кажись, грохнули, так что мне повезло, значит, с отпуском. Кругляш положил лапу на плечо приятеля и весело улыбался. Гораций кивнул ему и они побрели прочь. Бойня была завершена, и здесь им было нечего делать. Убирать тела или стоять в карауле ни один из них не хотел… На их удадяющиеся фигуры бросили рассеяный взгляд из какого-то окна. Чья-то рука расправила бумажку с призывом протестовать против пыток в тюрьмах. Кто-то усмехнулся. - Надо же, какие результаты повлекло за собой одно видео, вовремя показанное по телевизору! А ведь все итак знали, что эти уроды истязают любого, кто им в лапы попадёт… Тьфу! – жирный плевок полетел на пол разгромленной комнаты. Поначалу он должен был быть пущен в окно, но его бывший хозяин понял, что опасно плевать туда, где рассредоточено большое количество легионеров. Хорошо одетый и плюющийся господин был представителем той наибольшей части интеллигенции, которая не особо подвергается преследованиям со стороны режима, так как ничего не делает, лишь мыслит. Среди его знакомых было много жертв, искалеченных, изнасилованных, сломленных или погибших в тюрьмах, и не от рук или других частей тела или предметов заключённых, а с помощью представителей имперского режима. Он готов был пойти на акцию протеста, но опаска помешала. Да, Б. Д. Эриксон был опасливым человеком, смелым лишь на словах, да и то не там, где его могли подслушать не те. «Не теми» же были не только власти, но и силы, им противоборствуйщие, так что Б. Д. прятал свою смелость почти всегда, кроме двух ситуации. Первая из них включала молчаливые разговоры с собой любимым, а вторая – бравирование перед друзьями и женщинами. И не надо думать, что он всегда ругался и плевался. О нет, просто господин Эриксон переволновался. Он никогда не видел то, что происходило вокруг последнее время, а теперь ему пришлось смотреть на всё это, но в десятикратной степени. И не волновало его то, что ситуация эта вызвана в наименьшей степени делами тюремными. Одни тюрьмы до такого не довели бы, в Городе действовало всё вместе, все беды и невзгоды, и цепкие лапы противоборствующих интриг. Но такие люди, как Б.Д., не интересуются этим, ин нужна поверхностная причина для трепли. Пустой и страшной своим бездействием. Ну и, между делом, не понимал Эриксон, что даже официальной причиной был не произвол в тюрьмах… Но вернёмся к этому господину. Мысли его витали среди событии прошлых дней. Теперь он жалел о том, что не вышел на улицы тогда, когда проводились лишь демонстрации. Когда его все звали и советовали быть вместе с другими, а он отказывался, находил причины, а реально боялся. Теперь же, когда настали перемены, он испугался ещё больше. С этим испугом вышел он из квартиры, удивляясь той смелости, которая заставила его это сделать, и украдкой пошёл переулками в сторону близжайшего клуба любителей литературы. Разумеется, клуб был разгромлен и сожжён. У его дверей висело разорванное и покрытое какими-то бурыми пятнами знамя какой-то иностранной страны, которую обвиняли в продаже оружия повстанцам. В голове у Б.Д. мелькнула верная мысль о том, что клуб его пал жертвой имперцев. Сама гибель клуба произвела на него жуткое впечатление. Ещё бы, его оплот, незыблемый в своей слепоте, был разрушен. Господин Эриксон только сейчас оценил весь масштаб происходящего, его тянуло блевать, что он и сделал. Немного опомнившись, Б.Д. решил бежать. Из Города в провинцию, наивно считая, что там всё спокойно. В обшарпанном автобуссе с разбитым передним стеклом ехало человек пять решительного вида громадин, настроенных явно политически. То есть они были готовы расправиться с любым государственным служащим. За то время, пока господин Эриксон ехал с ними, эти парни успели сломать нос контролёру, который и не думал просить показать билеты, а ехал на какую-то демонстранцию, а также выкинуть с автобуса старика, обругавшего тех, кто против правительства. На нашего незадачливого человечка эти попутчики смотрели косо, и он рад был выпрыгнуть с автобуса и побежать к автовокзалу. Маршрутка была пустой. Трасса, по которой она ехала, тоже. До определённого места. Машина, мчавшаяся впереди, прервала свой ход. Прекратилась пьяная песня, на трассу высыпались пятеро в кожанных куртках и с автоматами. Встали посреди дороги и нацелили дула на маршрутку. Один жестом велел всем выбираться, что они – шофёр и Б.Д. сразу же сделали. - Ну что, Гораций, пристрелим их, значит, прямо тут? Его собеседник, наш знакомец Лыбка, кивнул. Кругляш короткой очередью прошил водителя маршрутки и повернулся к господину Эриксону. Тот заскулил и осел на землю. Гораций с омерзением взглянул на него и выстрелил… - Извини, Кругляш. Второй же всё равно достался тебе. - Эй, ребят, у нас же, бормашинка в багажнике лежит, могли дырявить им зубы, а потом вырывать… Кругляш посетовал на свою забывчивость, а Лыбка буркнул что-то насчёт того, что неплохо бы вырванные зубы дать проглотить пленным, «как было неделю назад». Немного поговорив, они принялись разбирать обшивку маршрутки и поливать бензином её салон. Кое-кто обыскал трупы и громогласным матом покрыл бедного Эриксона за то, что тот по забывчивости ничего с собой не взял. - Или, значит, могли их, как в тюрьмах, значит, веником и сигаретами, значит… - такова была эпитафия от Кругляша. Глава 4. Смуглый человек с серыми бакенбардами, одетый в добротный костюм, сидел во главе стола, за которым сидели такие же люди в таких же костюмах, отличающиеся от него лишь цветом бакенбард. - Смерть Императора нам на руку, мы сможем, наконец, управлять, и поведём толпы за собой. - Какой кинематографичный пафос. А не отдаёте ли вы себе отчёта в том, что это событие оборвало поводья толпы, которая весьма кстати получила оружие, и её теперь не сдержать? - Вы виноваты, Сапилоте, в этом. В том, что происходит. Человек с серыми бакенбардами улыбнулся в ответ на такое обращение. - Да, вы виноваты в том, что это оружие… - Прошу меня извинить, господа, но не вы ли попросили меня доставить жто оружие? - И вы доставили, но его надо и контролировать. Машинами давят детей, врываются в дома и квартиры. Мы лишь дельцы и политики, а вы… - Лидер организованной преступности. И хаос этот мне не подвластен. - Но вы же подмяли под себя криминал всей Империи? - Организованный. А это, господа, хаос. При помощи иностранцев, меня, а также и вас, он вышел на улицы и остановить его не в моих силах. Осознав это, я решил пересмотреть планы на дальнейшее действие. Возьмём, к слову, вас. Ни у одного из вас нет шансов… - Это наглость, Сапилоте! За нами деньги, предприятия и организации, не говоря о правительстве! Сапилоте улыбнулся. - Деньги? Они обесцениваются. Люди не пользуются ими, они берут всё, что им нужно. Банки горят, монополии трескаются. Чёрный рынок и уличная торговля подняли головы. А когда это окончится, деньги всё равно не будут иметь нынешней власти. У людей будет всё, ежели они останутся. Продуктов нет, и за это малое, что есть, как я уже сказал, никто не будет платить. Медия канула в Лету, нет даже энергоснабжения, дабы её поддерживать. Большая часть Империи в холоде и темноте. Так что ваши компроматы и постановки не смогут ополчить людей против тех, кого вы им укажете. Церковь потеряла авторитет, ибо она поддерживала имперскую политику, люди не верят и не чтут. Даже наоборот, грабят и жгут. Впрочем, как и всё остальное. Армия? Она распалась на отряды и учавствует в мародёрстве. Времена поменялись, и, вполне вероятно, что надолго. - И что вы советуете сделать, Сапилоте? - Я? Я принял кое-какие решения. Вы все потеряли функцию. Империя стала поем боя двух сторон – меня и Легиона… - А как же та самая ваша «неорганизованная преступность»? А? - Будьте вежливы, вы же дипломат, в конце концов. Да, она есть, но она не в счёт. У них нет цели, им нечего терять. Сегодня я им плачу, они надевают шляпы и стреляют в тех, кого я им укажу, и во всех остальных, кроме моих людей. Завтра то же самое сделает Гюнциг. А послезавтра они выйдут на бой сами, и будут стрелять во всех. Ими нельзя управлять, это как бомба. Но после взрыва она неопасна, а взрыв или уже был, или будет скоро. Его вам не пережить, это можем лишь мы с Гюнцигом. Из нас должен остаться один. Слышал я, что он готов снять маску. Это ему нельзя позволить, иначе он растворится в толпе и станет одним из них. И нанесёт удар. Никто его не видел, никто не знает, кто он. А вы, господа… Ваше время прошло. Вы бесполезны. Ни ваши финансы, ни ваше влияние не пережили убийство Императора. То событие, которого вы так добивались, уничтожило вас. Я лишь сделаю это в прямом смысле. Мисаридзе, прошу вас. Верзила с пышными усами и двумя пистолетами ввалился в комнату. Раздались выстрелы. Сапилоте всё так же улыбался. Глава 5. Гораций сидел возле колодца. Погода за пределами Города была чуть веселее, чем в нём самом, больше было жёлтых и зелёных цветов, но и в них замешались серые и мутно-коричневые тона. Ветер был горячим, а солнце не светило. Гораций закурил. Дымок неторопливо взвился к пыльным листьям деревьев. Идиллия. Природа была бессердечной. Та же жара и та же зелень были вокруг, когда он ворвался в какой-то дом, потому что оттуда доносился смех. человека во дворе он расстрелял, обвинив в измене – дескать, все должны быть в трауре. Затем ворвался в дом, ударил прикладом старика, выхватил у женщины ребёнка и пошёл к колодцу. Она рыдала, но он был неумолим. Эта семья была изменнической, они радовались в те дни, когда Империя в трауре. А ребёнок… Будущее его было бы сломано, он вырос бы в гражданскую войну, в которой люди делились на тех, кто стреляет и тех, кто прячется, словно мышь в норе. Те, последние, не могли ничего, стоило им высунуться, и они погибали физически – ведь их моральная гибель произошла ещё раньше. Да и ребёнок этот был бы в корне изменником, а их надо уничтожать. Младенец тонул, а его молодая мать уже лежала под Горацием. Надеялась спасти этим себя, уже забыв про убитую семью, про родную кровь. Но инстинкт её подвёл. Гораций выстрелил ей в затылок, когда она, шатаясь, встала. Ничего из этого не волновало нашего героя. Природа была красивой, дом неподалёку – пустым, и мысль о то, что могло быть внутри, не оставляла его. Начальство разрешило им делать всё, что угодно, руки их были развязаны, а в таком состоянии они всегда чисты. И друзья дожидались на трассе. Когда Лыбка сидел у костра, примеряя ожерелье из ушей убитых им сегодня, он вдруг вспомнил похожую историю. Пару лет назад в Городе проводились «выборы» - власть Императора или демократия? Имперскими флагами, развешанными по Городу, или подделкой выборов никого не смогли удивить, но странной была реакция людей. Были, как всегда, аполитичные, но были и массовые противники строя. Их, конечно, разгоняли вооружённые силы, но не сразу. Германа Гюнцига заинтересовал этот феномен, столь редкий в истории Города, и он дал митингам шанс. Иллюзорный. А потом, когда они уверовали, что имеют какую-то силу, их наказали. После выборов, разумеется, когда те поняли, что всё равно обречены. Мирные демонстрации, они могли достичь успеха в другой ситуации, в другой стране, при другом режиме. Были и иные, кто поддерживал режим. Не запугиванием, не за деньги, а от чистого сердца. Они были похожими на тех, кто стрелял сейчас, на таких, как Гораций, но ими управляла всецело воля Гюнцига. Группа таких людей – весьма в возрасте, не молодёжь – похитила маленького ребёнка и утопила в бочке с вином, во время застолья. Один из них похвалялся, что убили ребёнка по причине того, что его дед не поддерживал Императора. Суд их, конечно, оправдал. Но не люди. Демонстрации в этот раз начались с осуждения этих людей судом Линча. Тогда на Лыбку эта история произвела ужасное воздействие. Теперь же… Гораций выпустил очередь в воздух, с каждой пулей освобождая свой разум от мыслей и воспоминании. Весь мир был его вотчиной, ничто и никто не мешали ему делать то, что он захочет. Это была свобода, и он понимал, что большего в этой жизни ему не добиться. Глава 6. Художники, писатели, поэты, философы, киношники, театралы, мыслители… Тьфу! Единственное, что Гюнциг раньше делал хорошее – это уничтожал их. Но недавно и это прекратилось, чтоб его… Вместо тюрем и казней – специальные места, где они думали и писали, пока нормальные люди не бездельничали! Зато молодёжь, дети ну, отлично растут, уважают криминал, подражают авторитетам. Жаль только, что наш босс подчиняет их себе, доля свободы должна быть, но ничего. Мы для детей тоже авторитеты, и это хорошо. Мисаридзе редко думал, но когда делал это, то мысли его принимали похожий оборот. С детства уголовник, он ненавидел тех, кто думал или творил, и считал оскорблением, когда преступников, подобных ему, считали умными или думающими. Он называл это роскошью, которую могут позволить себе только такие, как господин Сапилоте, которого он боготворил. Остальным людям это всё, по мнению Мисаридзе, несло вред, а от них этот вред передавался другим. Так что их следовало уничтожать. Вся Империя праздновала гибель Императора, некоторых министров и дельцов – о чьём предательстве Сапилоте послал материалы Гюнцигу. Воздух был полон автосигналов, криков, стрельбы, музыки. Горели банки и предприятия. Радовались все. Даже те, кто стоял на стороне власти – это развязывало им руки, они могли уничтожать всех празднующих, а потом пить за смерть Императора. Радовался даже – об этом говорили, по старой памяти, шёпотом и не всем – Гюнциг. Ещё бы, лишился тупого Императора, большей части правительства, да и провёл удачные операции. Легионеры уничтожали лидеров восстания, едва те появлялись сами или присылались заграницей. Которая, кстати, наблюдала, ожидая окончательной политической гибели Империи. Да и само восстание было, если смотреть с точки зрения правительства, недолговечным – неуправляемое никем, оно несло разрушения, но должно было погибнуть. Но, поначалу, не только радость царила на улицах. Танки и миномёты, станковые пулемёты и пушки, всё это украшало большинство площадей. То и дело самолёты бомбили города и деревни. Газ косил жителей. Потом воиска устроили забастовку, военные базы закрылись, а атаки прервались. Армия перестала существовать. У людей возник новый повод для радости. Гиви Мисаридзе в данный момент праздновал именно это. Легион был страшен, но куда боле впечатлял противник, когда был вооружён техникой. Не знал Гиви, что у Гюнцига из техники не только автомобили и мотоциклы, да и не мог знать. Вот, водка льётся в горло какого-то молодого парня, недавно приехавшего из провинции. Тот закашлялся, напиток слишком крепок для него. Веселье сразу же стихло. Незадачливого провинциального выпивоху схватили за руки-ноги и начали лить водку (скорее уж самогон) ему в горло. Напрасно он вырывался, крепко держали его лапы тех, кого оскорбило то, что не осилил он стакан напитка. Особо оскорбило это Гиви, который и держал бидон над несчастным – ведь эта водка была его собственностью, его детищем, он настаивал и варил её. Босс отпустил его с важным поручением, но Мисаридзе самовольно отложил его выполнение. Оно его не волновало, его можно было выполнить и позже, на более трезвую голову, если такое возможно. Трезвая голова была понятием метафизическим. Задание его было простым – убить одного человека. Жертвой его был Икс – всемогущий в рамках своей должности клеврет Гюнцига. В данный момент этот мрачный человек сидел в какой-то комнате и слушал записанное на ленту выступление Гюнцига – на самом выступлении он быть не мог, ибо выполнял важное поручение. «Последние события, которые произошли в нашей Империи, указывают на то, что враги наши весьма сильны. Иностранные компании ,как вам известно, всегда пытались управлять нашими внутренними и внешними, финансовыми и социальными делами. Они пытались, порою небезуспешно, прибрать к рукам торговые организации в нашей стране и играть нами, как марионетками. Мы, само собой разумеется, освободили, в первую очередь, рынок и систему здравоохранения. За ними последовали сельское хозяйство и промышленность, как лёгкая, так и тяжёлая. Одним словом, все отрасли жизни Империи впервые после Великой Войны стали независимыми от внешних компании и частных лиц. Чуть позже мы стали экспортировать товары, а вырученные суммы пускать на разные нужды, в том числе и на народные. Урезали власть наших олигархов, сократили тоталитарный контроль над людьми и прибавили – над дельцами. Всё шло, как по маслу. Пока на трон не взошёл ныне покойный дурень-Император. Внешние враги сразу поняли, что он – слабое звено в нашей кольчуге. Они подкупили, застрашали или каким-то ещё методом сбили с пути наших людей и начали оказывать на него влияние…» Икс отрубил магнитофон. Дальнейшее было ему известно. Пора было действовать. Та же мысль пронеслась, правда часов на десять позднее, в голове у Лыбки. Он сидел в чужой квартире и чистил кончиком ножа подошву своего сапога от грязи. Дверь была взломана, а всё ценное – столовые приборы и какие-то старинные монеты, завёрнутые в шапку – уже лежало подле Горация. У хозяина умерла сестра жены, и он должен был быть там. В таких случаях никто не надеялся на замки на двкерях, всё ценное брали с собой. Но этот кое-что забыл, и Гораций свободно мог обменять это на еду или выпивку – на оба бы не хватило. Действие же, о котором вспомнил Лыбка, заключалось в том, что надо было эту квартиру сделать своей. Хотя бы временно. Для этого он забрался с ногами на пружинистую кровать, перетащенную в коридор, разлёгся и направил дуло пистолета на дверь. Да, было удобно. Матрас непродавленный, а пружины явно новые, на таких удобно скакать и качаться… Глава 7. - Простите, что тут творится? - Продают! - Что продают? Неважно, я занял очередь. Эй, жена, неси пакет и бидон! - Эй ты, не толкайся! Ногу мне отдавил, а, между прочим, я туфли всего два дня, как не чистил. - П-простите, с-сударь, не хот-тел-с. - Ты что заикаешься, урод? Ну-ка пропустил, быстро! Так, и ты тоже подвинься, спешу я, не видно что ли? - Эй, ты чего? Икс обвёл скучающим взглядом шумную толпу. Ему не было дела до их низменных порывов и желании – ведь у него было (или могло быть) всё, стоило только пожелать. Но ни это, ни его фактическое всесилие не доставляли Иксу чувства насыщенности. Даже не так, они не доставляли ему удовольствия – главной чертой Икса была пассивность и безынтересность. А ведь было время – вчера? тридцать, сто, тысячу лет назад? – когда он был иным. У него было имя, отказ от которого был добровольнкым. Уроженец Города, он возглавил Сопротивление. Несколько раз убил Гюнцига, за что и был им отмечен. Никому (почти никому) это не удавалось до него. Он был лучшим. Это Икс принимал как факт, меланхолично и без особого удовольствия. И никогда не думал о том, что было бы, если жизнь пошла бы по другому. Он был лучшим. И он был мёртв. Гиви Мисаридзе сделал своё дело. Икс имел несчастье стоять под стройкой, под тяжёлым грузом, верёвка, на которой тот висел, имела точно такое несчастье оборваться. Тело было расплющено так, что на восстановление надежды не оставалось. Дон Сапилоте будет доволен. Очередь, привлечённая шумом, обернулась, отпрянула и завопила… Кругляш нажатием плеча выбил дверь. Церемониться он не любил да и не умел. - Лыбка, опусти-ка, значит, свой пистолет. Фух. Еле тебя, значит, нашёл. Гораций улыбнулся приятелю и пригласительно махнул рукой. Он не ждал Кругляша, но понял, что у того было неотложное дело – иначе его большой друг не стал бы обшаривать каждую нору в этом Городе – а то, что Кругляш это сделал, сомнении не было. - Прямо говори, чего тебе надо. Но пока садись, отпей, тут где-то была бутылка. Кругляш отрицательно мотнул головой, чем вызвал ещё большее удивление. - Беда у нас, значит. Большая беда. Сегодня убили, значит, Икса, начальника большого. Гораций от удивления заморгал. В это невозможно было поверить. Это было равносильно гибели Гюнцига – окончательной, это было равносильно падению Империи – а оно, хоть и близкое, было событием нереальным в его глазах. И тем не менее, это произошло. - Вот такие, значит, дела. Остались мы без работы. А жить, значит, надо? Надо! Гораций кивнул. Кроме Икса, никто не взял бы к себе таких, как они. Никто, кроме Сапилоте, но Кругляш об этом не желал даже думать, а Горацию хватало ума не предлагать. .. Сапилоте же был очень доволен. Это был удар, от которого Гюнциг не должен был оправиться, и это можно было отпраздновать. Правда делать это вне тайной квартиры было бы огромной глупостью, но и в её запасах было скрыто много того, о чём мечтала большая часть населения – еда и питьё. Хорошие еда и питьё. - Итак, господа и дамы! – величайший преступный лидер Империи хмыкнул, оглядев женщин, сидящих на столе или на коленях его клевретов, дамами их назвать было очень сложно. – Посмотрите на дверной проём! Там стоит тот, кто принёс нам самую большую победу за всю эту войну с законом! Театральным жестом Сапилоте указал в сторону двери, в которую вошёл Мисаридзе. Всемогущий дон не любил такие выходки, но теперь стоило и поступиться принципами. - Ибо он, наш Гиви Мисаридзе, сегодня уничтожил Икса. Вы же знаете, кто такой Икс? Аплодисменты и одобрительный ропот были ему ответом. Сапилоте улыбнулся и полуприкрыл глаза… Гораций и Кругляш шли по улице. Уже было темно, и все обычные люди, не имеющие отношения к воюющим сторонам, спешили укрыться в своих ненадёжных домах и квартирах (если кто-то не успел этого сделать, ибо обычно прятались, как только солнце начинало заходить). - Эй, вы! Постойте! Дула автоматов повернулись чуть не ранее их владельцев. Когда Лыбка увидел того, кто их звал, его лицо вытянулось, а челюсть чуть не отвисла. Кругляш недоверчиво прищурился и аккуратно прицелился, не стреляя, лишь что б показать незнакомцу, что не стоит ждать от них добра. Тот отскочил в сторону, резко прервав танцующий бег, и всплеснул руками. - Художник, значит. Или поэт. – проворчал Кругляш, угрожающе осматривая незнакомца – Вишь, как одет, значит, ничтожество… - и гигант сплюнул. Одет тот был и вправду странно для такого места и такого времени. Странно и нелепо. Слишком добротные и новые пиджак со штанами, да и весь прочий костюм был лишь немного обношен. Лакированные туфли и клетчатые носки с заплатой, видные из-под коротких брюк. А длинные, спутанные и грязные волосы, давняя небритость вкупе с рванной шапкой-носком были тем, что смотрелось нормально, привычно на их взгляд. Но всё вместе создавало образ нелепый и смешной. - Бомж? С кого шмотьё, значит, снял? – опять Кругляш. Гораций почему-то молчал. - Хм, хм. Хм. Хм! – многозначительно захмыкал человек в странном наряде – Да, снял, с вашего позволения. Снял! А не ходить ведь голым, лишь в носках и шапке? Уверен, что лишь по причине костюмчика моего вы сразу не выстрелили, за что я премного благодарен тому, кто так удачно подох в подворотне… - Молчать! Что тебе, значит, от нас надо? Зачем ты позвал нас? - Зовут меня Каспер. Просто Каспер, это вам не говорит ни о чём? – лакированные туфли стукнули друг о друга каблуками, и их обладатель слегка заплясал, словно под регтайм. – Судя по всему, не говорит. А я так надеялся, что это всё пояснит. Гораций чуть было не рассмеялся. Такие людишки всегда выживали. Словно тараканы – их надо было давить, их давили, но они выползали откуда-то. И над ними опять смеялись и опять давили. - Вас я позвал потому, что вы были грустными и подавленными. Не люблю грусть, в наше время и так всё дерьмово, ещё если и грустить, то представьте себе, как плохо получится всё. - И это, значит, всё? Не верю что-то я тебе, значит. Лжешь ты нам, по моему. - Постой, Кругляш, не горячись. Мне кажется знакомым твоё лицо, клоун. Ну-ка дай пригляжусь… - Гораций сделал шаг вперёд. – И я даже могу вспомнить твоё имя, настоящее имя. Ты не Каспер, ты ведь… - Стой! Молчи! Я Каспер, клоун Касперле, нет у меня иного имени! – глаза весёлого человечка расширились от страха – Не называй его! Оно погибло вместе с тем, чем оно жило. Её убили, я убил её. Я нажал на кнопку лифта, когда она заходила… Я… Каспера трясло от рыдании, но он всё равно пытался улыбнуться. А Гораций вспоминал своего старого приятеля, с которым они когда-то жили в соседних домах. Тот всегда был влюблённым в одну девочку из того же корпуса, и Гораций защищал этого слабого парня от нападок завистливых единогодков со двора – ведь девочка эта была признанной красавицей. Потом они поженились, а с Горацием их разбросала в разные стороны судьба. И теперь видно, как жестоко поступил рок с тихоней. Раздался выстрел. - Ненавижу, значит, нытиков. А за костюмчик его можно выменять что-либо, значит. Иди-ка, помоги стащить… Гораций улыбнулся. Зачем были эти сантименты? Выживают сильнейшие, таков закон. А Каспер к ним не относился, и его постигла логичная участь. Глава 8. Сапилоте торжествовал. За те подгода, что прошли с убийства Икса, вся Империя покорилась ему. Война практически прекратилась, лишь изредка люди Гюнцига оказывали сопротивление. «Свободные художники» почти все либо были перебиты, либо влились в ряды преступников дона Джо Сапилоте. Лидерам иных государств было не до него, там происходили революции – пример, поданный Империей, по иронии судьбы, спланированный этими самими лидерами, воодушевил жителей фактически всех стран. Честолюбивый мафиози уже подумывал о том, что бы ввести своих людей в какую-либо из этих государств. Лишь одно не давало ему полностью расслабиться. Головы Германа Гюнцига у него ещё не было, никто не знал, что с некогда всесильным деятелем истории Империи. Но даже это не было такой уж большой проблемой. У Германа, где бы он ни был, не хватило бы сил нанести сокрушительного удара по Сапилоте. Ещё недолго, и всё должно было прекратиться. Дон принял бы в свои руки официальную власть… Серые облака затягивали розовое небо. Пахло тем чудным ароматом, который бывает после летнего дождика, пела одинокая птица на голом дереве. Гораций Лыбка меланхолично смотрел на людей в серых плащах. Поначалу было удивление, потом страх, а теперь и он прошёл. А люди эти целились в него из автоматов. Он убил Кругляша. Убил, когда понял, что не было смысла противиться Сапилоте. Надо было выживать, и это было его дорогой к жизни. Кругляш был другом, но и до него было много друзей, а кто о них вспоминает? Принципы? Главным была страсть к выживанию и успеху. Противники Сапилоте были повержены и надо было присоединяться к победителям. Победители его приняли. Он не ждал сладкой жизни, но и не ждал того, что она останется преждней. Разве что Кругляша сменил Мисаридзе, недоверчивый и жестокий ещё более чем тот, первый. Но положение победителей привело к большей беспечности. И, именно благодаря этой беспечности самоуверенного победителя, Гораций попал в плен к группе Легионеров, всё ещё ведущих подпольную борьбу. Надо отдать должное, Гораций не стал врать, оправдываться или увиливать. Его даже били просто потому, что так полагалось. Он рассказал всё, и по дружески настроенный офицер предложил его просто расстрелять. Гораций воспринял это, как жесть доброжелательства – это и вправду так было – и вежливо поблагодарил. Серые облака затягивали розовое небо. Пахло тем чудным ароматом, который бывает после летнего дождика, пела одинокая птица на голом дереве. Гораций прикрыл глаза. Он услышал звук автоматной очереди, и даже почувствовал первую пулю… Сапилоте всё так же торжествовал. Всё больше сторонников Гюнцига присоединялось к нему – армия, полиция, Легион, те, кто оставались ещё, и их было очень много, больше даже, чем ожидал всесильный дон. - Не слишком ли много, о дон Сапилоте? Мафиози понял, что мыслил вслух. В следующий момент он понял, что вокруг него стоят люди с оружием, и это оружие направлено на него. - Да, наши люди массово переходили к вам, но это было запланированно. Так же, как и подрыв строя в остальных государствах. Вы смогли пошатнуть нас, и это пошатывание дало приток свежего воздуха, любезный дон. И ваша система предательств в стане соперника пришла нам на помощь. Ваше близкое окружение или мертво, или на нашей стороне, что всё равно приведёт к их уничтожению после. Сапилоте моргал глазами. Гюнциг? Бог из машины? Бог-машина? Это было невозможно, это было похоже на прилизанную концовку плохого боевика… - Я не собираюсь много говорить с вами, Сапилоте. Но и уничтожать здесь не буду. У нас много доказательств – бумаг, плёнок и прочего, хватит на то, что бы казнить всех вас после суда. Чьи-то руки подхватили ещё недавно всесильного человечка и потащили к выходу. Он повернул голову и посмотрел на высокую фигуру Гюнцига. Сквозь маску не видно было ничего. Эпилог Сапилоте и его людей судили. Многие не вышли живыми с предварительного допроса, иных казнили после. Самого дона расстреляли. Последним его желанием было увидеть лицо Гюнцига. Никто не знает, что он увидел, но к стенке встал седым и постаревшим. Империя расширилась за счёт всех остальных стран, стала мировой. Ситуация в государстве почти стабилизировалась, тоталитарная власть со всеми плюсами и минусами, плюс некоторые поблажки людям искусства и просто людям. Социалистическая экономика и фашистские лагеря смерти. Гиви Мисаридзе в роли преуспевающего предпринимателя. Но это всё не имеет смысла перечислять, так что тут хроникёр откланяется с позволения читателя.