Tennessee honey

Солнечные дни уже не отзываются так в сердце, как в начале лета, уже не греют так любимые руки ярких лучей, уже не такой вкус у виски в баре напротив дома, уже не такое безоблачное небо. Насчет последнего хочется немного задержаться. Гребанный дождь. В июле. В Лос-Анджелесе. За что Боги так не любят нас, что мы такого ужасного сделали в прошлой жизни. Надеюсь, что-то супер весёлое, иначе в чем смысл страданий. Вся одежда промокла и похожа на просроченные огурцы из банки. Соленые еще, мерзкие такие, руками даже не взять. Кенме повезло немного больше всех остальных, кого застал дождь на бульваре Сансета из-за его кофты с капюшоном. Только есть один маленький минус – она тоньше его волос, пожалуй. Хотелось проклясть просто все в этом мире, а еще лучше просто закричать во всей толпе, что окружает тебя и упасть с инфарктом из-за такого огромного количества взглядов на тебе. Козуме не привыкать, но как раз потому инфаркт словить и можно. Скорая точно не приедет, сказав, что у них в городе и так полно певичиков-суицидников и повесит трубку, смешно бурча себе что-то под нос. Небо было таким тяжелым, что по ощущениям сейчас должен был разразиться гром. Капли быстро покрыли поднятое к ним лицо и спрашивается зачем капюшон вообще при таком раскладе. Мокрые волосы спадали с лица и хотелось простоять так весь оставшийся день и только часа в четыре утра сойти к тихим улочкам и пройти домой. Если бы еще эти тихие улочки были действительно настолько тихими. Но он сможет. Смог в Токио, сможет и здесь. - Я дома, - так странно говорить такие привычные два слова в пустоту. Кенма усмехается со своей забывчивости. Порой сложно перестроится с звука приближающихся шагов, теплых объятий и смешных приговоров, что Козуме себя не бережет на ебанную тишину. Иногда она так давит, что становится страшно. Действительно ли он такой сильный, как о нем думали? Навряд ли. На автопилоте проходится в ванну, снимается все сырое – большой соблазн снять и кожу тоже – и кидается в стиралку. Глаза сами утыкаются в отражение в зеркале. Сильно отросшие волосы, которые пора подстричь хотя бы из-за секущихся концов, синюшные синяки под глазами, хранящие, видимо, все выпитые энергетики и написанные тексты за ночи, впалые скулы и шея, похожие больше на те с фотографий бабушки. Глубокий вдох. Вроде еще есть силы сделать выдох. А значит все идет по плану, и мы не тонем, ни в коем случае. - Ох ты ж е… - резко включенный свет в комнате слепит глаза и задает и так уставшему телу непростую задачку не свалиться спать прям на пол. Которого, к слову, даже не видно. Последний раз Козуме был здесь неделю назад, все это время играя перекати-поле в Голливудских фильмах, катающееся по барам и клубам. А как раз неделю назад у него было какое-то чувство конца, сносящее крышу и он решил снести весь дом, по всей видимости. Еще один глубокий вдох. И спокойный выдох после положенных девяти секунд. В глаза бросается гитара и, слава богам, не поломанная. С горем пополам Кенма пробирается к ней и проверяет целостность. Все живы, никто не умер, струны не нуждаются в перенастройке. Одной проблемой меньше. Остались еще примерно девятьсот девяносто девять. Козуме из прошлого, иди ты на хуй Алекса Тернера. Причину данного арт хауса Кенма уже не помнит, и может к лучшему. Когда все приводится в более-менее приличный вид, за окном уже светает. А еще дождь кончается. И кончился уже, наверное, часа три назад, но следить за всеми изменениями на улице не представлялось возможным. Хотя бы потому, что занавески здесь всегда закрыты. Последняя футболка, сложенная на «раз, два, похуй» отправляется в шкаф и дышится уже легче. Козуме позволяет себе мысленно похвалить самого себя за то, что не поленился, доделал до конца – и не важно, что еще далеко не все, а большая часть вещей просто убраны в шкаф в таком же ужасном виде – и смог не свалиться и не устроить очередной апокалипсис в пределах этой квартиры. Но это был не единственный подарок от Кенмы из прошлого. В холодильнике буквально повесилась мышь. Зачем он повесил в холодильную камеру игрушечную мышь остается загадкой. Козуме тяжело пыхтит, как будто работал без перерыва, а придя домой вспомнил, что живет один и никто не будет убирать и готовить за тебя. Обмороженная мышь отправляется в закат и только сейчас бросается ужасный запах гнили. И это оказываются огурцы. Соленые. В голове веселая обезьянка играет на барабанах и советует сменить мозги, вдруг еще не поздно. Выйти на улицу придется снова в том случае, если Кенма хочет жить. Он действительно снова выходит из дома, но не из-за выше названного, а потому, что по дороге назад зайдет в бар за бутылкой дешевой подделки на Tennessee Honey и попытается сделать вид, что все действительно идет по плану. Телефон добросовестно уведомляет об отсутствии важных уведомлений, а еще злорадно предупреждает о втором олимпийском марафоне бурь и дождей по всему Лос-Анджелесу. И правда, тучи абсолютно серьезно намеренны остаться здесь надолго и стать полноправными хозяинами этого солнечного неба. Козуме недовольно морщится из-за упавшей на нос капли воды. В этот раз он додумался одеться лучше, чем соленый огурчик и как минимум надеть шарф, который ему еще мама на втором году средней купила. Вспоминаются апрельские токийские дожди, когда дома давили стены, а на улице лужи норовили сожрать и утянуть с собой в царство Посейдона, но все равно выбиралась улица и там всегда ждала настоящая катастрофа, за которой нужен глаз да глаз, потому что все в него влюбленно и хочет присвоить себе и так чудесно и тепло от того, что ты мог называть его своим. Мог. Козуме хочется себя ударить за дурные мысли в дурной голове, потому что сам дурным обещал такому же дурному, что будет сильным, что будет встречать весну без сакуры, и что привыкнет, устроится, вольется в атмосферу. Но вот только она его не хочет принимать, как не смогла бы неродная мать. Хотя, не то чтобы родная примет. Кенма ускоряет шаг в сторону дома, чтобы покупки не намокли и в холодильнике мышь не скучала без гостей. В твиттере снова кто-то спорит о том твари они дрожащие аль право имеют и снова эти споры не нужны никому, но все равно проникают под кожу тревожными словами и все равно запоминаешь их на свой счет, хотя твое имя там даже не упоминается. Нужно по чаще устраивать себе съемки в роли перекати-поля (только без апокалипсиса, пожалуйста). Козуме обращает внимание на шум со стороны соседей и это оказывается семейная пара – он не имеет понятия как выглядит хоть один его сосед – с дочкой лет семнадцати, когда хочется ломать небо и строить океан, когда неимоверное желание заново открывать велосипед, а потом удивляться своей гениальности. - Не хочу ничего вам объяснять, вы все равно слишком стары, чтобы понять! – Ее почему-то Кенма все-таки помнит. Она вчера с утра выходила на пробежку с еще другой девушкой, а сейчас отправляется неизвестно куда, выдав фразу, которая переворачивает с ног на голову мир родителей и их вечного «подрастешь – поймешь». Козуме не знает, почему вообще обратил на это внимание и почему по-глупому рад за нее – потому что у тебя никогда не хватало смелости сказать то, что ты думаешь, чувствовать то, что ты хочешь чувствовать и смотреть на мир так, как смотрят твои глаза -, но он показывает ей знак мира, обращая ее секундное внимание на себя и получает в ответ улыбку. Все еще можно исправить, если, смотря на тебя люди улыбаются. Экран телевизора отражается на лице в полоске яркого блика в повсеместной темноте. Ведущая на экране с улыбкой рассказывает про своего гостя, который выглядит хуже, чем сморщенный чернослив и шутит какие-то шутки с тамблера про сексизм и расизм. Ох уж это Американское телевидение, такое прогрессивное, что начался регресс. Кенма с гитарой в руках пытается сыграть что-то банальное, но теплое и душевное, чтобы не сойти с ума окончательно, но не получается: пальцы не зацепляются за струны, аккорды звучат как-то не так, голос этого уебка раздражает и давит на уши. Пульт летит в экран TV, хотя выключать он должен по-другому. Голова гудит и виски не помогает, мешается с энергетиками и пьяными желаниями, нависая новым апокалипсисом. Козуме падает на спинку дивана и пытается вдохнуть. Получается рвано и неправильно, но получается же, значит все хорошо, все хорошо. В темноте всплывает уведомление, важное и родное, но уже не хочется поднимать вверх экран и нет сил улыбаться и глупо хихикать на каждое сообщение, нет сил послать куда подальше и скрывать смущение стикером с Бакуго Кацуки. Сил нет, но больная алкоголем голова считает иначе. Сотня непрочитанных сообщений тоже поддерживает. Лева, 08.07. 21:05 Ты видел новую фотосессию?? Надеюсь да, потому что я там хорош Лева, 08.07. 22:23 Я наконец-то дома и если хочешь мы можем поиграть во что угодно по дискорту!! Пиши, если будешь свободен. Лева, 10.07. 9:47 Имеджин забирать своих бывших бухих сенпаев на машине, которую ты арендовал, а мне и имеджин не надо Лева, 10.07. 10:01 Надеюсь, у тебя все окей, и ты не ушел снова в себя >:( Лева, 13.07. 17:15 Возможно, у тебя нет времени, знаю, но мы договаривались свидеться в эту пятницу, разве нет? :( Лева, 15.07. 12:56 Пожалуйста, напиши, как сможешь. Я скучаю. Кенма смеется. Он не смог. Он не сильный, не смелый, не вжился в атмосферу, не исполнил свою мечту, не нашел людей, не сдержал обещания. Разрушил все, что было, а как строить новое неизвестно, потому что это не конструктор LEGO, в котором прилагается подробная инструкция с картинками, это гребанная жизнь. И она чаще всего стоит к тебе задом. Козуме не глупый маленький мальчик, он знает, что к ней нужно в таком случае разворачиваться своим, но ты просто смотришь с улыбкой на тонущий корабль, и капитан обязан тонуть вместе с ним, потому что сам завлек его в море, сам подверг опасности и должен чувствовать вину. Чувствуется только дырка от сердца, которое когда-то давно в забытых легендах билось и даже умело быть счастливым. Козуме отправляет короткое «привет» и хочет сбросить себя с великого каньона. Он берет бутылку в руку и тащится в сторону кухни, чтобы вылить оставшееся, потому что даже это не лезет. Кенма аккуратно ставит бутылку рядом с мусором из-за боязни разбить ее и сесть таким же разбитым рядом. Странное и неоправданное веселье наполняет его и хочется творить глупости, но он уже натворил достаточно, поэтому просто иди поспи, прошу. За окном слышится звук дождя. Мы в ебанной петле, дамы и господа, и эта карусель отчаяния никогда не закончится. Билеты вы можете купить в кассе, совсем не дорого, к слову. Цена: ваша надежда и амбиции. Глаза действительно слипаются и в отрыве от реальности слышится звонок в дверь, громкие голоса или один голос, не понятно. В окне просматривается обеспокоенный силуэт и если за ним пришел недовольный отсутствием новых анонсов фанат с ножом, то Кенма даже не против открыть дверь. Но ноги не слушаются, подкашиваются, унося за собой голову, падая в другую реальность, куда-то, где не здесь, где светит солнце и две катастрофы купаются в солнечных лучах, распевая любимые песни и глупо смеясь с какой-то чепухи. Где из невидимых проигрывателей играет старая кантри музыка, которую знаешь наизусть и охотно делишься этим знанием со всем миром. Где бесконечная дорога, обязательно ведущая куда-то, преодолевается под стрекот незнакомых птиц и им тоже хочется подпевать, но получается только заворожено слушать. Где тебя всегда ждут друзья и готовы принять тебя даже в два часа ночи. Где расстояние не бьет так больно и километры не дают тебе затрещину, потому что не смог там. Звучит заманчиво. Козуме отдает себя в руки сна. Глаза изнутри подсвечиваются ярким солнечным светом и Козуме кажется, что он попал в рай, как в очередном фильме с больших экранов. Открывать их окончательно не хочется вообще, но на кухне слышатся звуки погрома и уж убить его можно, но вот погреметь квартиру, в которой он два дня назад убирался Кенма не позволит. Голова болит невыносимо и Козуме точно не знает замешено тут только похмелье, или в процессе падения он все-таки наебнулся. Напускное веселье проходит без следа, когда в попытке встать Кенма чуть не играет дубль два. Чтобы он еще раз так напился (он говорит это уже третий раз за неделю). Оказывается, что свет из рая - это наконец-то прояснившееся небо и открытые занавески. Фу, кто вообще посмел сделать это с его комнатой. Задернув их обратно, Козуме наконец-то выходит в коридор и идет на шум. И вот теперь дубль два он сыграет точно. За спину насыпают лед и сверху поливают холодной водой, а то вдруг он с первого раза не понял. Предположение по поводу того, что он попал в рай, возможно, было слишком быстро отложено в сторону и сейчас самое время к нему вернутся. Резкий озноб не похож на побочки опьянения, а голова опять улетает в страну чудес. - Встал наконец, патлатая твоя голова, - Лев с особой радостью, с которой он всегда встречал Кенму запускает в него полотенце с кухни и презрительно прожигает взглядом. - Я тоже невероятно рад тебя видеть, - Хайба хмыкает и отворачивается обратно к сковороде, на которой что-то готовит. Ну по звуку масла, видимо, что-то жарит. Козуме аккуратно, почти не дыша, проходит к столу и тихо отодвигает стул. Он невесомо садится на него и в непонятном состоянии астрала осматривает кухню. Вроде, все, как всегда. А может, это сонный паралич и Лев его собственный демон, который настолько с ним заебался, что пришел по его душу? Но сонный паралич немого по-другому протекает, поэтому данный вариант мы отбрасываем. Вариант с раем прилично подзадолбал и поэтому его отбрасываем тоже. Хайба ну даже теоретически не мог прилететь из Токио в ЛА за пару часов, поэтому, возможно, он обладает супер силой, как главные герои в играх. Хотя, Лев скорее всего был бы тем персонажем, который нелепо умирает в самом начале и на его смерти строится половина шуток фандома. - Алло, земля вызывает Козуме, - Хайба щелкает у него перед глазами и вырывает из мира фантазий. Кенма все равно продолжает смотреть в никуда, начиная быстро моргать и все еще остаточно оставаясь где-то не здесь. Сверху тяжело вздыхают и отходят куда-то в сторону гостиной. Козуме достает телефон и проверяет line по несколько раз. Во-первых, его «привет» не отправилось вовсе. То ли из-за плохого интернета, то ли из-за того, что Кенма практикует идиотизм и отсутствие памяти. А во-вторых на экране зияло новое сообщение с очень ясным и четким содержанием. Лева, 16.07. 22:08 Если ты не откроешь дверь, я сниму ее с петель и ударю ей тебя по голове. Козуме начал тихо хихикать, предварительно проверив свою прихожую на наличие двери. Все было на месте и даже не выбито. Ну, теперь-то ясно, что Лев научился проходить сквозь стены и телепортироваться ко всему прочему. Возможно, он мог бы стать не только смертником из начала, а тем самым другом главного героя, которого любят больше всех в фильме, а еще главная черта его характера это «по жизни заебан, но, если нужен клоун, звоните 911». Кенма обожал таких персонажей, смотря кино. У него явно есть типаж. - Ты в доме убираешься? - А ты сквозь стены ходишь. Из зала доносится протяжное «чего» и Козуме начинает смеяться, уже не стараясь быть тише. Получается не очень, голос срывает, и он закашливается, пугая этим только зашедшего на кухню Хайбу. Он подает Кенме стакан воды и парень молча благодарит поднятым за здоровье Льва стаканом. Хайба улыбается – больше похоже на коварную ухмылку и Козуме чуть не давится второй раз, представляя его секси злодеем – и садится рядом за стол. - Я очень рад, что тебе весело, но не мог бы ты объяснить, почему заходя к тебе в дом можно обнаружить полумертвого хозяина, - Хайба наконец перестает строить из себя крутого и оголяет свое беспокойство. Он в ребяческой манере выпячивает нижнюю губу и сдвигает брови к переносице. Ну что за котенок, так и хочется по голове погладить. - Яку как-то говорил, помнишь, вот картина Соловьева, а вот труп хозяина галереи, вот и я также, - Кенма хрюкает с шутки так, как в первый раз и неловко опускает голову в стол. - Да Яку у нас ходячий сборник цитат, он че только не говорил. - А еще ходячий сборник обзывательств, адресованных Куроо. - Кстати о Куроо, че у тебя мышь в холодильнике висит. - Мне очень нравится, как ты это с Куроо связал. - Ну она черная, висит там, туда-сюда болтается, - Оба парня неприкрыто ржут и топают ногами от смеха. Бедный Тецуро, уже, наверное, от икоты места себе не находит, а Мориске уже заботливо заказывает место на кладбище. Козуме уже и забыл, что бывает так хорошо и уютно. Лев резко подрывается к сковородке и с облегчением не обнаруживает там угольков вместо омлета. Козуме ложится на прохладный стол и наблюдает за соседской собакой из окна. Песель одет лучше, чем некоторые модели Гуччи, а его хозяйка подавно. Кенму всегда веселила эта парочка, уж слишком они лаконично смотрелись на фоне домов старой архитектуры. Дама всегда носила каблуки примерно сантиметров десять и выглядела готовой к фотосессии на обложку журнала VOGUE. Кенма слабо улыбается солнечной погоде и такому же солнечному псу и обращает взгляд снова на Льва. Хайба хозяйничает на кухне так, будто всю жизнь к этому готовился. Даже Козуме не знает где у него лежать специи, зато Лев знает. Удивительный талант приспособиться ко всему. Пару раз уронив – слава богу не на пол – солонку, он все-таки заканчивает мучатся с омлетом и идет к столу. Кенма по привычке благодарит большого Б за еду, на что получает недоумевающий взгляд со стороны Хайбы. Он не тупой, сразу догоняет что к чему, но не спрашивает и не наседает, также благодарит большого Б, и они в тишине едят. Кенма почему-то все не может оторвать свой взгляд от лица напротив. Все еще слабо верится, что это не сон, а самая настоящая реальность, твоя, родная, о которой думаешь в размышлениях о лучшей жизни, и о которой мечтаешь перед сном. Лев рядом кажется глубоко засевшей в голове галлюцинацией, все никак не желающей уходить из дома. Нелепое ощущение того, что если моргнешь лишний раз, то все испарится, словно в дыме от сигарет или музыке в наушниках, когда засыпаешь. Хайба, будто прочитав мысли, поднимает голову и неловко хватает за руку. Я рядом. Теперь точно. - Лёв. - Ась? - Знаешь песню American Money? – так-то похмелье, вроде, сошло на нет, но желание творить глупости еще с прошлого вчера поселилось под сердцем. - Не-а, - Хайба невинно хлопает глазами, пока Кенма с псевдо инфарктом хватается за сердце. Он резко вскакивает со своего места и, ударившись локтем об косяк, мчится в свою комнату. Лев провожает его скорбящим по побитому локтю взглядом и относит их пустые тарелки в раковину. Козуме с победным видом возвращается на кухню с гитарой в руках и удобно устраивается на стуле. Хайба заинтересованно смотрит на своего дурного и уже перебирает в голове номера полиции. Кенма что-то воротит с кнопками и елозит на месте, все никак стабильно не устраиваясь. Наконец-то находится та поза, в которой ничего не валится из рук – а еще со стороны охуенно выглядит -, и Козуме берет гитару в руки. Он откашливается и зажимает первый аккорд. - So take me to the paradise in your eyes green like American money. You taste just right sweet like a Tennessee honey, - Козуме немного хриплым голосом поет только припев, потому что нетерпеться поделится глупостью, а Лев уже сам решит нужно ему слушать все полностью или нет. Кенма пытается не срываться на высоких нотах, потому что делится глупостями надо красиво, и чтобы тебя точно слушали и услышали, и решили либо ударить по голове, либо посмеяться вместе. Но Лев стоит неподвижно, сложив руки на груди и с задержанным дыханием наблюдает за пальцами, перебирающими струны. - Ты когда-нибудь пробовал это виски? – Хайба тяжело смотрит, все еще не отнимая глаз от грифа. - Ага. И он действительно на вкус такой же сладкий, как ты. И Кенма вроде не вжился в атмосферу, не сдержал обещание, не исполнил свою мечту. Но зачем-то даже не оставил себе возможного второго шанса. Быть может, все, что ему нужно было, это катастрофа рядом, чтобы всегда дышалось тяжело или не дышалось вообще, чтобы дух захватывало от того, что чувства настоящие, а еще взаимные и такое действительно бывает и такое у него было есть и будет дальше, пока на губах остается вкус сладкого виски после поцелуев в чужую улыбку.