Раздробленное мгновение

Твоя свобода не спасенье, не нательный крест — Гранит и могильная доска. Ты дарил свободу, Но кому теперь она нужна?

Раньше Эрен улыбался. Давно это было. Леви ещё помнит, как чужие губы растягивались в улыбке, а глаза лучисто смеялись. А теперь нет — теперь Эрен смотрит исподлобья инертно, почти мертво. Ни смеха, ни яростного света во взгляде. Мечта, за которую он цеплялся, искалечилась до неузнаваемости. Море, которое он так жаждал увидеть, пролилось реками алой крови, а горы он стремится сравнять с землёй и воздвигнуть на их месте курганы из чужого праха и костей. — Сопляк, — произносит Леви тихо и печально, катая каждую букву на языке. Просто чтобы напомнить себе, кто перед ним: не враг человечества, не надежда — просто сопляк. У Эрена волосы сальные, неаккуратно свисающие по бокам, лицо не выбрито, и несет от него кислым, застоявшимся потом и кровью. Под обкусанными ногтями грязь, весь плащ в пятнах непонятно чего — смотреть на него противно. Или нет. Леви врет самому себе. Потому что брезгливость — последнее, что он чувствует, когда видит Эрена. Видит его такого — выцветшего и больного, с глазами тусклыми-тусклыми, почти стеклянными. И зудит от этого под кожей что-то отчаянно тоскливое, похожее на горе. Это он виноват в этом? Это он недоглядел? Эрен ухмыляется уголком губ и приподнимает бровь, будто бы молча спрашивая: «Что вам нужно, капитан?» И правда, что ему нужно? Леви, прикрыв глаза, задумывается об Эрвине. О том, что бы тот сделал. Что он бы сказал? Смог бы повлиять на ситуацию? Или… Леви сжимает руку в кулак — или Эрвин мог бы поддержать Эрена. Он мог бы, конечно, если бы тоже решил, что у Парадиза нет иного выбора. А Леви поддержал бы Эрвина, потому что тот не дал бы иного выбора уже ему. Но сейчас, здесь, в темной комнате с тускло горящей лампой Леви не хочет выбирать сторону, он не хочет быть капитаном, не хочет быть товарищем, с которым можно сражаться плечом к плечу — сейчас, здесь, Леви хочет быть другом, который сможет Эрена понять. Он устало трет переносицу двумя пальцами и выдыхает хрипло в пространство: — Ты такой щенок. Эрен дарит ему нежную улыбку, которая совсем не отражается в его выцветших глазах и склоняет голову в пол в какой-то несвойственной ему раболепной позе. Волосы стекают по его лицу темнотой так, будто Эрен находится где-то не здесь, будто его отрезало, отсекло из этой комнаты в такое место, где есть только мрак и холод. У Леви в голове роится множество вопросов. Что случилось с тобой? Когда? Почему мы не заметили? О чем ты так траурно молчишь? Расскажи нам. Но спрашивает он только: — Почему? Эрену хватает бесстыдства рассмеяться. Не так, как он смеялся над смертью Саши — надломлено, громко и безудержно, нет — весело хихикает, облизывает губы и закрывает глаза. Молчит. «Нечего ответить», — понимает Леви, когда тишина начинает скапливаться и давить. — Ничего не стало, капитан. В том и дело. Больше нет ничего, внутри пусто. Вот так вот просто: пусто. И все. — Тогда что ты, по-твоему, делаешь? Леви устало падает на грязный пол, с Эрена на него все равно налипло больше скверны, и не отмыться теперь, как ни старайся. Он опирается спиной о стену, кладет руки на колени и складывает на них голову. Он чувствует на себе взгляд Эрена, как тот следит за ним, впитывая жадно каждое его движение. Каждый вдох. Каждый выдох. — Вы знаете, что такое судьба, капитан? — шепотом начинает Эрен, подается к нему — так дети передают друг другу секреты в залитых солнцем улочках и скверах, тихо и тайно нашептывают знания, полученные от учителей или из запретных книг. — Это рамки, в которых живете вы, я и все остальные. Мы заложники своей судьбы. Птицы, которым не взлететь, как бы мы ни старались, ведь по праву крови нам всем оборвали крылья еще до того, как мы были рождены. Леви поворачивает лицо в сторону Эрена и холодно произносит: — Судьба — это просто удобное слово для той формы страданий, на которую ты сознательно себя обрекаешь. Когда-то судьбой Леви было умереть рядом с разлагающимся трупом своей матери, теперь его судьба — спасти Эрена от самого себя или умереть пытаясь. Эрен склоняет голову вниз, касается ей плеча и смотрит долгим проницательным взглядом. Смотрит он так, будто знает больше, видит дальше, будто молчит о том, что Леви и другим неведомо. — Как знать, капитан, может, уничтожить всех, кто запирает нас в клетках — моя судьба, а может, мое искреннее желание. Какая разница, если стены падут, а все, что будет после, — безграничная свобода? — Свобода будет не нужна, если никого не останется. Чужой взгляд проясняется на секунду, но потом он будто что-то вспоминает, и Эрен снова замыкается. Они сидят в вязкой тишине и просто слушают дыхание друг друга. Леви закрывает глаза и считает про себя: раз — вдох, два — выдох, три…. Шуршание по пыльному полу разносится слишком ожидаемо, слишком предсказуемо. Что в Эрене не изменилось, так это его неспособность молчать и сидеть смирно в его присутствии. Он всегда ерзает, всегда следит, всегда готов к прыжку, когда Леви рядом. Так один дикий зверь реагирует на другого — в замедленном движении они кружат друг вокруг друга, гадая, кто же сделает первый выпад, кто сорвется первым и перегрызет другому глотку. — Капитан, — тихо зовёт его Эрен, и Леви вздрагивает, когда тот кладет руку ему на затылок. Первый рефлекс — откинуть чужую ладонь, но тело почему-то предательски расслабляется, когда чужие пальцы начинают перебирать жёсткие пряди, а сам Эрен наклоняется к нему близко-близко, так, что кончиками волос касается лба. — Капитан, — снова зовёт его Эрен и тянет легонько вверх, чтобы тот посмотрел на него. Леви щурит глаза и вглядывается в лицо напротив: — Не зови меня так, я не капитан тебе больше. Он чувствует, как рука Эрена сжимается в его волосах после этих слов, видит его удивленно расширенные глаза — первая за этот разговор неприкрытая и живая эмоция. Леви отворачивается от него, чтобы не видеть, чтобы не чувствовать, отворачивается, потому что если будет смотреть, то не сдержится — ударит, пройдется костяшками по пустым глазам, выбьет всю дурь из него ногами и своим клинком. Или еще хуже — обнимет, прижмет к себе, пытаясь снять усталость с чужих плеч. Отчаянно и тщетно, ведь таким как они, израненным солдатам, объятия принесут больше боли, чем утешения. Он не вздрагивает, когда чужие пальцы проходятся по его скулам, дотрагиваясь только самыми кончиками, нежно ведут по губам, едва касаясь их, и застывают на подбородке. — Я устал, — Эрен говорит это и уже двумя руками обхватывает его лицо. — Так смертельно устал, я просто хочу… — он наклоняется ниже, прикасается своим лбом к чужому и застывает так. Леви хватает его запястья, думает, надо убрать, оттолкнуть. Надо прекратить все это, пока не зашло слишком далеко. Но какой во всем этом толк, если Эрен Йегер и так дальше, чем соседний континент. Нельзя оттолкнуть того, кого здесь нет, можно только увеличить зияющий разрыв. Поэтому он, наоборот, сжимает свои руки на чужих запястьях крепче, удерживает их обоих в этом моменте, давая минутам проникать в кожу, а времени застывать вокруг них. Эрен сидит возле него долго-долго, обнимая и дыша с ним в унисон, и Леви почти засыпает в этой уютной тишине. Теплые ладони на его лице почему-то подрагивают, а чужое дыхание задевает губы, посылая мурашки по телу. — Ты не дьявол, — спустя вечность шепчет Леви, — и не бог. Ты не должен умирать за других. Эти слова становятся для Эрена спусковым крючком, поэтому он снова легко тянет Леви за волосы, безмолвно прося поднять лицо. Леви хмурится, когда Эрен наклоняется ближе, и чувствует, как дергается кадык от осознания того, что Эрен хочет сейчас сделать с ним. С ними. Он чувствует на своих губах чужой взгляд, острый и прищуренный. В его собственной груди начинает колотиться сердце, и он просто… Он просто закрывает глаза, позволяя этому случится. Удар в солнечное сплетение кажется таким предательским, таким внезапным. Задыхаясь, Леви пытается поймать воздух, но уже слишком поздно, сознание уплывает. И больше нет ничего. Пусто. И все. *** Эрен встаёт, проводит ещё раз по лицу Леви, большим пальцем касаясь чужой губы, наклоняется и надолго прижимается поцелуем к гладкому лбу. Его руки скользят по шее, по обнажённому горлу, забираются под воротник формы и касаются точки пульса. О подушечки пальцев бьется чужая жизнь нервными толчками крови и биением сердца. Эрен желает себе и эту непрожитую жизнь, и эту веру в других, он до изломанных, изорванных суставов хочет до сих пор верить в мечты и иллюзии. Эрен хочет жить, ходить по белоснежному пляжу бескрайнего моря. Эрен хочет слышать, как кричат чайки над головой, и улыбаться закатному солнцу. Он хочет оборачиваться и ловить ответный теплый взгляд голубых глаз. Вот только у него больше нет на это права, и его желания больше ничего не значат, потому что, может быть, он и не должен, но он уже мертв. Мертвые люди не разговаривают, но Эрен и не человек больше. Именно поэтому, открывая дверь, он произносит последнее: — Прощайте, капитан.