***
Изнутри на черепную коробку то и дело давит музыка, в какой-то потерянный момент смешавшаяся с мыслями, крутящимися только вокруг чужих мотивов: мотива Джорно, отправившего его на встречу с капо мертвой семьи Сквадры, мотива отправить его в непривычное место, мотива предстоящего разговора, мотива того, что же ему придется говорить человеку, у которого он отнял все. Мотива Бруно принести на встречу странный букет, который Прошутто уже где-то видел. А ведь это единственное, что абсолютно не вмешивалось в обстановку малоизвестной кальянной — букет крапчатых цветов, стоящий на столе в страшной до нелепости вазе, которую кое-как смогли выгрести из подсобки растерянные работники чайханы. Все вокруг было подобно пурпурному непослушному метроному: полумрак, словно тонкая сетчатая вуаль, все время в своем замысловатом ритме разрезался плавными линиями неонового света, в которых таяли клубы дыма, заполняя все пространство приторным запахом. Сладко воздействуя на обоняние, оно будто бы уменьшало пространство вокруг них двоих. Не сказать, что это дарило чувство умиротворения Прошутто, но по крайней мере, поглощение всех лишних звуков дымом явно успокаивало и отвлекало от неразборчивых слов песен, слившихся в один тихий стон.Отпечатки на руках, Заводной магнитофон
Неуклюже опустившись на мягкий диван абсолютно неясного цвета, благодаря царствующему здесь неоново-вельветовому освещению, исходящему откуда из-под барной стойки в центре, мысли Прошутто были заняты одним и одновременно всем, что хоть как-то касалось этого. Его учили уважению с самого детства. Он понимал, как себя нужно вести. Только вот человек, которого он хотел убить во время последней их встречи, мешал ему собрать в голове все вынесенные уроки этикета. Подписываясь сносить головы с плеч, стоило бы завести привычку забывать не только убиенных, но и бывших врагов. Но Прошутто не до выученной морали, ему некогда перерассматривать образ злодея Буччеллати, да и стоит только подумать, что он добряк, так это сразу разбивается об аксиому о том, что добряки умирают первыми.Мы с тобою не друзья
Бруно не сжимает кулаки в отличие от Прошутто, но он знает, что все его видят барахольщиком — иначе этого парня отправили бы на встречу с профессиональным убийцей, а не с Буччеллати. Все ждут милосердия, несвойственного другим, но в достаточно умеренных количествах, чтобы не давать повода усомниться в нем. Никто не знал, что он не мог пройти мимо брошенной игрушки зайца на детской площадке, парой кварталов отсюда, которая была забыта из-за ненадобности, совсем как те, кого он когда-то пожалел и решил отмыть потрескавшиеся глаза-бусинки, подкрасить шерстку и пришить заново вместе с плюшевыми конечностями чувство нужности. Многие поломанные игрушки остаются с ним, чтобы Бруно не мучило чувство страха — вдруг тот черный крольчонок, будто живой, у которого была странная опухоль возле глаза, снова попадет не в те руки? А под его входной дверью в его квартире лежит огромная картонная коробка с плюшевыми потеряшками или просто игрушками, которые по какой-то причине надоели бывшим владельцам. Грустно видеть их всех, сваленных в одну серую кучу, но Буччеллати каждый раз приказывает себе не унывать. И сейчас они оба были с потрепанной мокрой шерстью и очень умными глазами. — Эй, а мы с тобой похожи, — наконец говорит он потрепанному зайцу без лапы и выколотым глазом, сидящему напротив. Будь Прошутто несчастной игрушкой, Бруно бы обязательно добавил, мол, у меня тоже нет глаза, смотри, прикрыв пальцем свой зрячий глаз с светло-голубой радужкой и то же самое проделал бы с плюшевым другом. Но Прошутто слишком живой, слишком напуганный, чтобы понять такое, и капо это понимает, поэтому снова молчит, пока неоновые линии света струятся по его лицу с угасающей улыбкой на нем.Мы с тобою — звездопад
— Не клеится у тебя разговор, — резонно замечает Прошутто с явным смешком в голосе, не в силах ни снять напряжение, ни взять инициативу в свои руки. Враги бывшими не бывают — целыми днями он слышал от Ризотто, искренне считая, что в этом определённо есть смысл. Да только где Неро сейчас? — Я не хочу тебе снова навредить, — начал было Бруно, поведя плечами, немного виновато прикрывая глаз, но собеседник его резко перебил: — Я в курсе. Мне не нужны твои извинения — просто скажи, чего ты хочешь, Буччеллати, — теряя терпение из-за своей же собственной параноидальности, потребовал он. Ему до жути страшно видеть того, кто без жалости убил тех, к кому он был привязан извиняющимся. Он и сам только частично понимал, что происходит в черепушке этого чудака, но когда он говорил, что они с Прошутто по разные стороны баррикад лишь по чистой случайности — приводило в трепещущий ужас, ведь каким бы ни был Бруно: мертвый, живой, конченная мразь, икона из икон, готовый резать глотки или танцевать под неапольским небом в свете импульсов сломанных фонарей — Прошутто такой же.Ты приехала на час, Но останешься со мной
— Я прекрасно осведомлен о плане Джованны перевербовке семей, которые были под покровительством Дьяволо. Не нужно передо мной расстилаться, чтобы забрать меня. Если бы я не захотел сюда приходить — билет на паром и вы бы меня не нашли, — он нервно постукивает тонкими пальцами по краю лакированной поверхности стола, отражающей все не хуже зеркала. — Не бывает бывших мафиози, Прошутто, — отчеканивает Буччеллати давно заученную аксиому, желая быстрее перейти к сути разговора и оттого самой сложной части. — Я прекрасно умею залегать на дно, — массируя переносицу, раздраженно морщится тот, будто бы объясняет ребенку вещь, которую сам не может понять. «За несколько месяцев он так и не изменился, — делает рваный вдох Бруно. Упертых могила исправит, да только в приказ теперь такое не входит, а значит придется либо мириться, либо ставить ненавистные ультиматумы. — Его упёртость, оставшаяся сильнее всех обстоятельств, зарубает все переговоры на корню». — С этого дна тебя бы уже никто не достал, — внезапно повысил голос капо. — Сколько твоих ребят погибло, чтобы ты понял две вещи: стоять на чужом пути и бежать все равно, что пытаться перевернуться в гробу, — его собеседник хотел было возразить, но Бруно продолжил, не давая возможности сказать: — Все просто, Прошутто: соблюдаешь устав — спокойно живешь, как все. Работаешь сверх нормы — находишься на хорошем счету у капо и получаешь дополнительный процент к жалованью. Доносишь, на кого надо, и наказываешь, кого надо, — занимаешь должность выше, получая некоторые привилегии, недоступные остальным, — не отрывая внимательного взора от мимики Прошутто, он подмечает, что тот свел светлые брови к переносице, нахмурившись сильнее обычного. Блондин улавливает его взгляд и неожиданно приподнимает одну бровь, и с присущим ему ехидством прерывает тираду Буччеллати: — Ух ты, свобода в новых рамках, может вам еще и блядство разрешили? — подобострастно спрашивает Прошутто, выудив из кармана пиджака пачку сигарет и нервозно пытаясь выбить единственной рукой из нее хоть одну сигарету. — У меня нет цели разозлить тебя, — сохраняя терпение, начал было мягко и вкрадчиво говорить Буччеллати, как мужчина поднял на него свой единственный, сверкающий бешенством ярче, чем неон в кальянной, глаз. — Ты этим занимаешься на протяжении… — внезапно перестав трясти пачку сигарет, он красочно сделал паузу и демонстративно посмотрел на циферблат ролекса на своей правой руке, и вынес вердикт: — Уже как полчаса. Ты то и делаешь, что пытаешься подружиться со мной и, видимо, взяв за ручку, повести в припрыжку на подношение в зубах тапочек новому Боссу, чтобы… Черт, да кого он обманывает: он же никогда не умел ни прятать свои эмоции, ни сдерживаться. Одолевая бурю, что не угасает в нем ни на минуту, он позволяет ей выбраться, забывая искать тот оплот, за который нужно будет зацепиться, чтобы не потерять себя, изливая все копившееся внутри. Бруно говорит, что думает, не потому что считает себя правым, а лишь потому что безумно хочет и ужасно боится упиваться своей победой. — Чтобы работать вместе! — наконец не выдерживает Бруно от роящихся мыслей, не дающих возможности собрать их в один поток и красиво излить; не заметив, как с грохотом стукнул по столу с вмиг задребезжащей вазой, отчего Прошутто вздрогнул и выронил кое-как вынутую сигарету на пол, тупо уставившись на Буччеллати, не в состоянии вымолвить и слова.Нажимаю на курок, Убиваю твою грязь
«Этого только не хватало», — пронеслась одна и та же мысль в обеих головах. На звук назревающего конфликта проворно подоспел официант, хорошо натасканный на работу с буйными клиентами, коих в местном заведении было предостаточно. Вежливо намекнув, что сигареты курить можно только в определенном зале, куда их пересадить не было возможности из-за острой нехватки места, он радушно предложил меню с широким выбором кальянов. Заказ не составил серьёзного убытка мафии, но хотя бы немного сгладил острые углы разговора. Конечно, Прошутто все равно бы не притронулся к кальяну, но лишний предмет, разделивший бы их, не помешает. Будучи слишком верным своим ментоловым привычкам, он не собирался их изменять, чтобы просто поиметь возможность промолчать в удобный момент. Бруно медленно убрал руки со стола, а затем также медленно подпер одной рукой висок, который уже давно пульсировал то ли от прокумаренного помещения, то ли от непрекращающейся нервозности, то ли от всего вместе с кипой тяжелых мыслей сверху. Раз за разом спрашивая, а на кой черт он вообще переживает, ему хотелось, если не развернуться и уйти, то хотя бы просто вложить все свои проповеди и мысли в светлую голову напротив. Прошутто взял себя в руки и отвел взор в сторону от измученного лица брюнета, нахмурившись и задумчиво проведя языком за щекой. Едва взглянув на снующего официанта вдалеке, его рука, обтянутая кожаной перчаткой сжимается под столом до треска дорогой ткани. Но они продолжали молчать, попадая в ноты его тишины. Они абсолютно серьёзно сидят перед друг другом, не зная ровно ни черта, просто потому что уже слишком давно заигрались, как котята, запутавшиеся в клубке нитей. Красных нитях друг друга, ни имея ни малейшего понятия, как выбраться из них, не повредив ни одну. — Что со мной не так и что тебе с того? — вновь заговаривает Буччеллати и… …застает Прошутто врасплох.Остается чистота, Твое белое нутро
Прошутто прикрывает глаз: его на шутку ведет от тона Бруно. Прикусывает нижнюю губу, чтобы не рассмеяться и не откинуть голову на спинку кресла от напряжения, которого накопилось слишком много за каких-то полчаса с хвостиком на обычной деловой встрече с мафиози. Он с издёвкой смотрит Буччеллати в глаза, а затем не выдерживает и тихо смеется, и ничего не отвечает. — Что значит этот букет? — глухо стучит кожаной перчаткой по керамике, наконец изрекает Прошутто, едва придвинувшись ближе к столу. — Это цинния смешанная. Расставание не мешает мне помнить тебя. Удивлен, что ты знаешь о существовании языка цветов. — Как сопливо. В твоем стиле, — он выискивает взглядом надоедливого официанта, а затем, что-то решив для себя, легко перегибается через стол и принимает из рук Бруно зажигалку со странной гравировкой, которую он точно уже где-то видел.