WR7321(0)

На улицу опускаются сумерки. Под однородным серовато-белым небом доминируют черный, красный и оранжевый. Кажется, недавно прошел дождь: черное зеркало мокрого асфальта то тут, то там расцветает отраженными всполохами огней. Алые, рыжие и лимонные купы осенних деревьев кое-где разбавлены редким зеленым, напоминающем о чем-то другом, знакомом и привычном. Там, где на листву падают отсветы уже горящих фонарей, она приобретает совсем фантастичный, ни с чем не сравнимый и оттого пугающий оттенок. Красные японские фонари – в вышине, на изящно изогнутых столбах чугунной ковки. А ниже, на уровне улицы и отсутствующих пешеходов, ясный дневной свет все тот же, лишь слегка разбавлен туманной изморосью, как прозрачная вода – каплей молока. «Царство света» наоборот. Эту беззвучную картину отделяет от них стеклянная стена кофейни, в которой они сидят за традиционным круглым столиком на двоих, друг напротив друга. Кофейня небольшая, но столиков здесь мало, вокруг много открытого пола. Светло-серая плитка. Похоже, эта кофейня сейчас работает только для них двоих. Здесь не пахнет кофе, не пахнет ничем вообще. Y. наконец перефокусирует взгляд на лицо напротив своего. Точнее, сперва на то, что его обрамляет, так как сделать это – перевести взгляд, сфокусироваться и смотреть – парадоксально сложно. Сперва – пальто насыщенного яркого цвета: расширенное сверху, по-барочному объемное, перехваченное поясом в талии и драматично ниспадающее вниз крупными складками и изгибами; пунцовое, как рубины, или как вино, или как сердце на открытках к 14-му февраля. Почти такого же цвета, как лак на ногтях – взгляд Y. переходит к руке, покоящейся на бледной столешнице, у тускловато-белой чашки с блюдцем. Рукав пальто сужен книзу и застегнут на маленькую круглую пуговицу, позволяя увидеть часть запястья. Рука остается неподвижной, и можно рассмотреть ее тонкие очертания, светлую, почти прозрачную кожу, под которой едва угадывается смутный рисунок сосудов, и недлинные ногти правильной формы, продолговато-узкие, похожие на некую специально синтезированную идеальную формацию, призванную наилучшим образом продемонстрировать ярко-красный лак, – чуть другого цвета, чем пальто, – покрывающий их безупречно ровным, неподвижно бликующим слоем. …….Рука продолжала спокойно лежать на светлой поверхности стола, не шелохнувшись. Это зрелище по какой-то причине стало практически невыносимым – и именно в этот момент глаза Y. наконец поднялись и встретились с другой парой глаз: бархатных, теплых, улыбающихся. Нет, слишком рано, слишком рано – взгляд снова начал блуждать, охваченный иррациональной легкой паникой. Сияющий каскад черных, очень черных волос. Полускрытая этим каскадом шея, вокруг которой дважды обвита нить крупных черных бус; круглые и блестящие, бусины казались то ли пластмассовыми, то ли каменными: захотелось медленным осторожным движением собрать их в горсть, чтобы услышать сухой и отчетливый перестук. Яркий четко очерченный рот, уголки губ приподняты в намеке на улыбку. Высокий гладкий лоб с маленькой родинкой наверху. …Тут у Y. появилось ощущение скольжения вниз по крутому склону – и физической невозможности противостоять этому движению. Да, и все же глаза: уютно-карие, слегка затененные красивыми ресницами, одновременно близкие и загадочные. Они почему-то заставляли думать о крыльях редкой бабочки____ ___Судорожный вдох, пауза, долгий выдох. Теперь – прийти в себя и посмотреть наконец по-человечески. Прекрасное лицо напротив смотрело с понимающей ласковой улыбкой. – Ну, видишь, все хорошо, – мягко произнес негромкий голос. Глаза продолжали смотреть все так же ласково, теперь даже с каким-то затаенным нежным лукавством: так, умиляясь, наблюдают за ребенком, который не решается развернуть долгожданный подарок. Или решается, но не может справиться с этой задачей. Y. ничего не оставалось, как тоже что-то сказать – хотя бы, например, кивнув на пальто пунцового цвета: – «Профондо россо», буквально. – Пожалуй, – с мгновенной готовностью отозвалась фигура напротив, окинув себя беглым взглядом. – Вот это – профондо россо. «Багровая ночь» и, видимо, гоблины. Но я не могу сказать, что люблю этот фильм. Да и «глубокого красного», кстати сказать, там нет вовсе. – Да, все верно. Там есть только немного крови вот такого цвета. – Рука Y., словно колеблясь, сначала будто зависла в воздухе, но потом все же указала на ярко-красные ногти, по-прежнему неподвижно пылавшие на бледном фоне стола. Рука с ярко-красными ногтями наконец-то взметнулась вверх, приблизившись к лицу. – Наверно, тебе кажется, что все вместе это как-то… слишком, да? – Темные бархатные глаза чуть сузились и сосредоточились на красном лаке. – Нет. Вовсе не кажется. – Действительно, Y. и в голову бы не пришло сказать об этом «как-то слишком». Все подобные дары можно было принимать только с благодарностью. – Не кажется. Красиво. Необычно. Слова не шли. Судя по всему, это было очевидно. Темные глаза улыбнулись все с той же мягкой, понимающей, ничуть не заносчивой снисходительностью. – Посмотри, вот еще есть… аксессуар. – Слово «аксессуар» было произнесено с тихим смехом, как бы извиняясь за помпезность. Каскад черных волос, дрогнув тяжелой волной, прикрыл склонившееся вниз и в сторону лицо. Y. показалось, будто это движение чем-то нарушило стерильность атмосферы. В воздухе слабо повеяло ароматом духов с оттенком чего-то вроде сандаловых палочек. На стол, рядом с блюдцем, легла пара ажурных перчаток в мелкую черную точку. В стоявшей на блюдце чашке, оказывается, все же было что-то налито: оттуда поднимались призрачные беловатые струйки пара. Кофе по-прежнему не пахло. – …Чтобы приглушить. – Фигура напротив легким неторопливым движением надела перчатку на руку и продемонстрировала. Теперь красный лишь смутно угадывался за темным плетением. – Просто идея была такая, чтобы предъявить сразу все, что можно. – Все тот же тихий, слегка застенчивый смех. Снятая перчатка снова легла на стол. – Конечно, можно было вот так… И Y. снова увидела перед собой тыльную сторону его кисти и пальцы, где ногти были красиво покрыты идеально ровным слоем лака – но не ярко-красного, а абсолютно черного. Y. почему-то показалось, что перед ней сейчас та же кисть, на которую только что примерялась ажурная черная перчатка. Это впечатление усиливал тот факт, что вторая кисть сейчас скрылась ниже края стола, оказавшись вне поля зрения. – …Но это все же анахронизм. Да? – Он убрал руку, только в этот момент заметил легкое замешательство Y. и отреагировал на него вопросительной улыбкой. – Престидижитация. То есть «ловкость рук», – сказала она, сделав неопределенный жест в его направлении. За стеклянными витринами кофейни очень медленно, как в северных краях, продолжали сгущаться сумерки. Белесое небо приобрело равномерный розоватый оттенок. Вокруг подвешенных на гнутые столбы японских фонарей, алевших на его фоне, появился узкий золотисто-малиновый ореол. – «Престидижитация»… Да, если подумать, то это она и есть, – сказал он. – Ну хорошо… Давай лучше оставим эти дурацкие мелочи. О чем тебе хотелось поговорить? Y. ничего не ответила. Слова, раз покинув ее, так и не собирались приходить. За стеклянными стенами продолжали розоветь сумерки, но здесь, в этом безмолвном помещении, похожем на аквариум, сохранялся прозрачно-сероватый дневной свет. Шли минуты. Фигура в пунцовом пальто, задумавшись, смотрела куда-то в сторону. Пальцы с красными ногтями безотчетно тронули нить крупных черных бус; те соприкоснулись с едва слышным перестуком. Y. протянула к ним руку. – Лучше не надо. – Он, очнувшись, слегка отстранился. С тихой доброжелательностью повторил: – Не стоит. Y. смутилась, затем невесело усмехнулась. – Почему? Можно всë, что соответствует ситуации в данном месте действия, разве нет? – Впрочем, наверняка было ясно, что она и не думает спорить. Вопросы прозвучали риторически, как средство для поддержания разговора. – Да, но мы же говорим… конкретно о тебе, – сказал он. Из кофейной чашки продолжали подниматься тонкие струйки пара. Y. не знала, что ответить, и молча ждала, что он скажет дальше. – Мне известно, что из себя представляют твои… твои реакции и умозаключения, – произнес он наконец. – Поверь, ты мне очень нравишься… Засмеявшись, Y. перебила: – Повторите, пожалуйста. Это прекрасно звучит. – Но это действительно так, – сказал он. – И я хочу, чтобы эта встреча оставила по себе только хорошее. – Простите, что я так говорю, но… – Да, ее «реакции»… Она продолжала, стараясь, чтобы улыбка не слишком подергивалась: – Но неужели вы считаете, что дотронуться до ваших бус и мимоходом, возможно, до вас – это событие, после которого человек никогда не станет прежним, в то время как длительный разговор с вами на этом фоне – так, сущая мелочь? Он вздохнул. Через некоторое время сказал: – Да… Мне с самого начала казалось, что это не самая хорошая затея. – Почему? – На этот раз вопрос прозвучал не для поддержания разговора: ей почему-то хотелось узнать, как он будет это объяснять. – Послушай… – Он запнулся, казалось, действительно не зная, что сказать. – Послушай, но ведь... меня же нет. В устремленных на нее прекрасных бархатных глазах было бесконечное сострадание. Такое же, как у женщин на религиозных изображениях, не японских, очень старинных. Она издала смешок – пожалуй, слишком вызывающий. – Вы же настоящий. Хонмоно. The real thing. Вы есть. Он немного помолчал. Затем сказал: – С этим, конечно, трудно поспорить, – и, опустив глаза, снова тихо засмеялся с этой своей застенчивостью, которую она так любила. – Но я сейчас веду машину и слушаю расслабляющую аудиозапись, хотя это нельзя делать одновременно. А все остальное – вопрос у-ни-вер-су-мов. – Слогоделение этого слова в его исполнении прозвучало очень странно и красиво. За стеклянными стенами теперь все было белым. В этом сплошном белом цвете смутно угадывались водовороты кружащихся снежинок. Y. кивнула. – Я знаю. И сейчас вы, наверно, разговариваете еще с пятью людьми одновременно, да? – Нет, – ответил он. – Не одновременно. Параллельно. Одновременно – это когда ведешь машину и слушаешь аудиозапись. Поэтому подсчитывать не имеет вообще никакого смысла. Поэтому… – повторил он и на мгновение замолк, и она снова подумала, как это приятно: его слушать. Слушать, как он говорит слова. – Поэтому там, где ты – куда ты вернешься – меня нет. – Да, я понимаю, – сказала она – кажется, с такой же слабой улыбкой, как у него. – Там, куда я вернусь, вы как раз дослушаете расслабляющую запись, доедете куда собирались, потом выпьете и ляжете спать. Иными словами… Это меня нет. Нет там, где вы. – Затем добавила со смехом, чтобы сбить пафос сказанного: – И любые прикладные кванты здесь бессильны. Он смотрел на нее с грустью, чуть нахмурив лоб. Изгиб его рта теперь был печален. Рука с красными ногтями снова машинально дотронулась до удивительных черных бус, которые так и манили к ним прикоснуться. – Знаете что, неважно, – сказала она внезапно, будто на что-то решившись. – Спасибо вам большое за эту встречу. Мне не надо вам объяснять, как она была важна для меня. Спасибо. И позвольте все же… попрощаться с вами. И она протянула ему руку. Он взял ее в обе свои. Слегка сжал. Подержал несколько секунд. Потом – медленно и плавно – выпустил. ......................................................... ...Y. еще немного посидела, не двигаясь и не открывая глаз. Затем вышла из комнаты и, прижав пальцы к вискам, тяжелым медленным шагом подошла к окну, за которым в оловянно-сером зимнем мареве застыли вертикали деревьев и бетонных зданий, казавшихся одинаково холодными и неживыми. Разумеется, все было так, как он говорил. И она понимала это с самого начала. Или только думала, что понимала? Она тряхнула головой, отгоняя эту мысль. Но в мозгу продолжало неотступно биться: «Как он был прав». Боже, черт возьми, силы небесные, как же он был прав. ____________________________