Две тысячилетнее «сейчас»

Над Ли Юэ небо всегда яркое, особенно летом. Звёзды россыпью смотрят сверху вниз, отливают изумрудным и фиолетовым и, будто снежинки, падают иногда. Гань Юй раньше часто загадывала желания о всякой ерунде: будь то обычный день с хорошей погодой или лишний час для сна. Раньше — это две тысячи лет назад. Сейчас Гань Юй ни о чем не мечтает. Ее одиночество больше походит на вечную карму, ее божественная сущность — некая часть олицетворения. Может быть ей впору находиться здесь и помогать людям, она ведь адепт. Ведь Гань Юй, однажды заключив контракт с Мораксом, поклялась защищать город. Однажды — это три тысячи лет назад. Но сейчас нет ни Моракса, ни контракта. И смысла в помощи Гань Юй, впрочем, тоже. Гань Юй блуждает по уличным переулкам, смотрит на торопливых прохожих, что берегут свой короткий век и бегут, словно боясь не успеть взять от жизни все. И зависть гложет ее совесть, запятная разум — она бы тоже так хотела. Хотела бы жить, волнуясь о каждом дне; позволить себе мечтать; беспокоиться о очередном совершенном шаге; заводить знакомства и влюбляться. Но все ее желания затерялись со временем, утекли сквозь пальцы, как песок в часах, и Гань Юй, честно говоря, даже не вспомнит, когда в последний раз чувствовала хоть что-нибудь, кроме ощущения глухого одиночества и апатии. Когда ты живёшь уже не первый век, подобные вещи теряют свою значимость. От них только больнее становится день ото дня. Поэтому Гань Юй просто наблюдает со стороны. Люди всегда такие разные: добрые старики, что покорно ожидают день своей смерти и с лаской смотрят на уходящее в небе солнце; игривые дети, что бегают по лужайкам, собирая цветы и смеясь. Гань Юй чувствует умиротворение, хоть и не надолго: люди очень удивительные создания, но она сама вряд-ли их когда-нибудь поймет до конца. И себя, наверное, тоже. Ведь когда встречаешь человека, отличающегося от всей цветной массы — становится очень боязно. — Тебе помочь? — говорит тихо и с неким беспокойством смотрит на незнакомку. У незнакомки красивые голубые глаза, солнечная улыбка и голос — звонкий, яркий, чистейший, как мелодия флейты. Ее имя отзывается в Гань Юй желаниями тысячи морских фонарей — Барбара — и теплый бриз моря обволакивает ее давно замёрзшее сердце. — Если не трудно, — отвечает, наконец, чужеземка и очаровательно улыбается Гань Юй в ответ. А две тысячи-летнее «раньше» превращается в сегодняшнее «сейчас». От каждой чужой улыбки Гань Юй расцветает, будто бы букет цветов цинсинь, и все больше и больше думает о том, что люди — действительно удивительные создания. Барбара ведь по сути ничем не отличается от них: такая же торопливая, старающаяся не прожить данное ей время зря. Ее любят все даже в Ли Юэ, хоть она здесь и недолго: каждый мог бы сказать, какая же она замечательная. Гань Юй тоже. И именно это ее настораживает: люди ее перестали впечатлять очень давно. Так чем же Барбара от них отличается? Улыбкой, что может заменить солнце? Голосом, что станет второй колыбельной перед сном? Глаза, что будто дневное небо над городом — или же что-то другое все же? Гань Юй настораживает, что она настолько долго в мыслях пытается найти причину, хоть и понимает, что дело, в общем-то, не в глазах Барбары, ни в голосе и даже не в улыбке. Просто иногда такое случается: ты влюбляешься и находишь в человеке очаровательным абсолютно все. Гань Юй отвыкла от этого. Но чужие теплые волны все ещё согревают и греют ее замёрзшие руки. Вплетают в ее голубые волосы венки и засыпают на ее плечах, когда слишком переутомились. Теплые волны — Это Барбара. А Гань Юй влюблена. Все просто, на самом деле.