Розы в Арктике не цветут

Получив разрешение войти, Ёжик прошёл внутрь дома, усердно пряча что-то за спиной; поскольку Пин был очень занят и не смотрел на него, можно было так сильно не стараться. Юноша сел на табурет возле стола и принялся терпеливо ждать, когда на него обратят внимание, но когда понял, что если механик увлечён работой, то ждать можно бесконечно, то осторожно спросил: — Пин… а что бы ты сказал, если бы твой друг признался тебе в любви? Ёжик был очень робким и скромным, так что можно было не удивляться, что к такому серьёзному, личному разговору он готовился очень давно. Но все-таки начать его он решил издалека, чтобы не обескуражить Пина. То, что Пин ему нравится совсем не как друг, он обнаружил с тех самых пор, как начал взрослеть и в голове стали появляться всякие нескромные мысли. По понятным причинам, Ёжик держал эти мысли при себе, лишь наблюдая за механиком издали и по возможности вблизи. Сложно сказать, почему юноша выбрал именно этот день для признания, но тем не менее он был сейчас здесь и его страшно нервировала мысль, что всё идёт вовсе не так, как он планировал. Хотя бы потому, что на его вопрос Пин даже не обернулся. — Я бы сказайт, что ему не нужно делайт глупости. И что я — совсем не тот, кто ему нужен. Ёжика до макушки наполнило то самое чувство, которое испытываешь, когда рушится надежда. Он оглушенно, без слов смотрел на спину Пина несколько минут, затем вздохнул, очень тихо сказал: «Я, пожалуй, пойду…» и бесшумно закрыл за собой дверь. Механик воспринял услышанное не сразу, а как только это произошло, то встрепенулся: «Слушай, а ты о чём хотейт…», повернулся и осёкся. На его рабочем столе, среди множества чертежей и груды деталей, ярко выделялось нечто очень постороннее: маленький букет ромашек. Механик отложил в сторону паяльник и медленно приблизился к столу; при внимательном рассмотрении оказалось, что каждый цветок был подвергнут гальванизации — напылению слоя меди, благодаря чему ромашка оказалась запечатана в ней, как в саркофаге. Вечная красота, застывшая в металле. Пин бережно взял один из них, чтобы получше рассмотреть — для большего сходства с живым прототипом гальванизированные цветы, к тому же, были покрыты цветной эмалью. Это была настолько вдохновенная работа, сделанная от сердца с полной самоотдачей, что проникнулся даже Пин. Ёжик многое дарил ему, но ни разу не приносил цветов; теперь механик, держа цветок за тонкий стебель, задавался вполне резонным вопросом: «Что же это значийт?»

***

Такой чудесный, красивый подарок не хотелось убирать в шкаф или ставить на верхние полки и Пин оставил букет на столе, за неимением лучшей и подходящей вазы подыскав для него устойчивую колбу. И всякий раз, глядя на него, в мыслях снова и снова крутилось «Что же это значийт?» Все, кто заходил к механику домой, удивлялись, любовались и восхищались ромашками на все лады, а Пин в такие моменты лишь смотрел в одну точку, кивал и не знал, что и как отвечать. «Кто подарил»? Ёжик подарил. «А почему, по какому поводу»? Да чтоб он знал… Пин свои-то чувства выражать толком не умел, куда уж ему разбираться в чужих! Совунья, увидев цветы, всплеснула крыльями — неужели Пин таки женится?! Тот рассмеялся ей в лицо. Нюша, увидев ромашки, мечтательно щебетала, что если бы Бараш подарил ей такой букет, то это бы означало признание в любви. И не просто, а до конца жизни! Пин тогда привычно отмахнулся — глупости, какая любовь! А потом из глубин памяти яркой искрой вспыхнули слова Ёжика — вопрос, что тот задал ему при последней встрече. Этот вопрос… и букет… многочисленные кусочки начали собираться в единую картину. Пин почувствовал, что земля из-под ног уходит практически буквально. Озарённый этой истиной, он под впечатлением не выходил из дома несколько дней, пытаясь разложить внутри себя всё по местам. Ёжик снова перевернул его мир. Первый раз ещё ребёнком, при их первой встрече в Мегаполисе, теперь опять, будучи уже юношей. Тот почти прямо признался ему, а он даже этого не понял! Пин схватился за голову — на самом деле, если напрячь память, то было очень много знаков, жестов и слов, но настолько тонких и расплывчатых… не удивительно, что механик со своей дремучестью ничего не понял! «Что мне делайт?!» — умоляюще спросил он у Лосяша, когда тот зашёл к нему по рабочим вопросам. Учёный непонимающе поднял брови и Пин с отчаянием кивнул на букет. — А, помню-помню! Ёжик ведь приходил ко мне, расспрашивал про гальванизацию и просил научить этому. Я и научил… спросил у него, для чего ему это, а он лишь улыбнулся загадочно и ничего не сказал. И вот, какая однако, прекрасная работа получилась! Лосяш, поймав тяжёлый взгляд, вздохнул. — Друг вы мой озадаченный, что тут скажешь… сердечные вопросы одни из самых сложных и нелогичных… Спросите себя, вы сами-то что чувствуете к нему? Тогда и решите — либо принять и ответить, либо отказать и больше к этому не возвращаться. После слов Лосяша Пин почувствовал себя ещё хуже. На словах всё это звучало очень легко, но на деле механик не мог понять и ответить самому себе, что именно он испытывает к Ёжику. Они давно знакомы друг с другом и, без сомнения, были хорошими друзьями. Ёжик глубоко симпатичен ему, с ним всегда было приятно проводить время. Но любовь ли это? Пин не знал… Он помнил Ёжика тихим, немного замкнутым мальчиком, спустя несколько лет он немного подрос и стал ещё более серьёзным и задумчивым. Юноша не позволял себе переходить границы и всегда чётко отслеживал, где нужно остановиться, а где можно зайти чуть дальше. В хорошую погоду на закате он приходил, чтобы смотреть вдвоём на море и на звёзды по поздним вечерам; в плохую погоду приходил в мастерскую и молча наблюдал, как Пин работает. Он не болтал попусту и больше спрашивал, осторожно подбирая слова. И механик по возможности отвечал, если вопрос попадал в сферу его компетенции или если он был интересным. Пин вдруг понял, что все те вопросы Ёжика, мысли, которые они у него вызывали, помогали не только юноше узнать его ближе, но помогали и самому Пину. За постоянной работой над изобретениями и их ремонтом он совершенно не замечал ничего вокруг, да и не испытывал в этом нужды. А благодаря Ёжику и их беседам он стал задумываться о многих других, глубоких вещах, не только об инженерии. Юноша ненавязчиво и осторожно «отодвигал» границу привычного механику мировоззрения, стараясь обогатить его ещё больше. Пин осознал, как изо всех сил Ёжик старался понять всю глубину чужого сердца… а механик совсем не знал, что же в сердце самого Ёжика. Почему он ничего не спрашивал в ответ, не старался узнать? Пин тяжело вздохнул. Он неоднократно говорил, что там, где он родился, не любили болтать и лезть в душу к другим. В краю среди вечных льдов и сильных морозов не было места легкомысленному флирту, пустому кокетству и разговорам о причинах бытия. Умеешь добывать пищу и кормить семью — супер, ты хороший кандидат в мужья. Если ты сильный и выносливый (и хорошо поёшь), то шанс понравиться даме увеличивается в разы. Просто, понятно и бесхитростно. Но вместе с тем его народ славился верностью и преданностью своему партнёру. Трепетной любовью и заботой о своих детях. И любовь для них была нечто более глубоким, интимным и сильным, чем наносная пылкость и страсть, зыбкая и временная, словно северное сияние. Чего у Пина было не отнять, так эту самую преданность и надёжность; он, несомненно, стал бы хорошим, верным партнёром в отношениях. Но опять же, можно ли считать это любовью? Ему вспомнилось, как однажды очень давно родители сказали ему, что он непременно почувствует, когда встретит свою истинную любовь. И ошибиться будет невозможно. По молодости у Пина случались временные отношения и их едва ли можно было назвать любовными. Не было того влечения, что затмевает разум, да и Пин, собственно, не был страстной натурой. Никому не удавалось задеть сокрытые, оберегаемые струны его души. Но Ёжик… он подошёл к этому ближе всех.

***

Ёжик переставлял многочисленные кактусы со стола на полки, так как производил влажную уборку. Монотонная работа всегда его успокаивала и возвращала в привычное русло. И едва он закончил, как раздался осторожный стук в дверь. Юноша насторожился: это явно был не Крош — тот почти никогда не стучал и врывался в дом словно ураган. Он слегка отодвинул занавеску и посмотрел в окно; поняв, что перед дверью стоит Пин, Ёжик почувствовал, как моментально от волнения внутри всё похолодело… и тут же укололо болью. Он ведь только-только пришёл в себя, смирился со своими безответными чувствами… Вздохнув поглубже, Ёжик открыл дверь. — Привет. Надо поговорийт. — Э-эм… хорошо, заходи… Пин выглядел довольно сильно напряжённым и даже слегка подрагивал; Ёжика это растревожило ещё больше. Он что, собирается ему разнос устроить за тот нетактичный вопрос и букет? Так уже столько времени прошло, если Пин за это самое и рассердился, то уже можно было и забыть об этом! Механик тем временем сел на стул, держась неестественно прямо и крепко сцепил крылья между собой; Ёжик сел напротив и настороженно кивнул, приглашая Пина начать разговор. — Прежде всего, я хотейт извиниться. Я не сразу понимайт твои слова, твой подарок и своим молчанием наверняка обидейт твои чувства. Я делайт это ненамеренно. — Так ты… понял смысл подарка? Без подсказок со стороны? — немного нервно улыбнулся Ёжик. — Без подсказок у меня бы это занимайт ещё больше время, — усмехнулся Пин, — да, в конце концов я понимайт. Но перед тем, как я ответийт на твой вопрос, мне нужно кое-что знайт. Пин сделал вдох, медленно выдохнул и посмотрел юноше в глаза. — Из всех возможных варианты на свете, своего вида в том числе, ты выбирайт старый пингвин. Почему? В глазах Ёжика промелькнула целая гамма чувств — от удивления до возмущения, но, взяв себя в руки, он встал и подошёл к Пину. Юноша осторожно взял его крыло и прижал к своей груди. — Потому что никто другой не заставляет моё сердце биться так быстро. Пин чувствовал, как часто-часто билось чужое сердце о грудную клетку и внезапно это вызвало в нём бурю. Откровение обрушилось на него, словно лавина, ибо понял он со всей ясностью — вот оно! Ответ на все вопросы, на все его сомнения и внутренние терзания! Едва механик осознал, что сердце под его крылом бьётся для него, бьётся от любви к нему как сумасшедшее, он совершенно не мог остаться к такому равнодушным. И Пина затопило такой сокрушительной, неотвратимой волной нежности и любви, что от охватившего волнения дыхание сбилось и он хрипло попросил: — Если ты хочешь знайт, взаимно ли чувство… обними… слушайт, как бьётся мой сердце. И если так же быстро, как твой, это есть ответ. Ёжик порывисто прижался к груди Пина, обнимая его. И услышав бешеный грохот его сердца, чуть не расплакался от счастья. Пин обхватил его крыльями, прижимая к себе ещё крепче. Их сердца теперь были на одном уровне и бились в унисон, разгоняя по телам приятное тепло. Так на его родине выбирали спутника жизни; если найдётся тот, кто заставляет сердце биться быстрее, значит он точно твой суженый. Согревая друг друга теплом своей любви, пингвины могли выживать в тех суровых условиях. Слушая биение сердца любимого, можно было пережить все полярные ночи в своей жизни, даже не заметив этого. Пин никак не мог заставить себя выпустить Ёжика из объятий — новое чувство, что охватило его, было очень сильным. Юноша тем временем немного успокоился и механик это почувствовал грудью — по мерному ритму чужого сердца. Но было кое-что ещё, что не давало механику покоя: — Ты же понимайт… насколько ты и я разные? — Я сильно тебя удивлю, если скажу, что межвидовые отношения и браки — давно уже не редкость? Меня это не пугает. — И ты понимайт… — Пин сильно зажмурился, так его огорчали и беспокоили эти мысли, — что наши отношения… не быйт полноценные? — Мне не нужны причины, чтобы быть, или чтобы не быть вместе с тобой… у любви нет причины, понимаешь? Близость начинала опьянять, почти до головокружения; с непривычки разнежившись, Пин почти потерялся в охвативших его чувствах. Слова Ёжика звучали убедительно и механика они очень успокоили. И они помогли ему решиться. — То, что я тогда сказайт тебе, правда. Возможно, я не тот, кто нужен тебе. Не тот, кто быйт достойный тебя. Wartest! (Подожди!) — Пин удержал Ёжика, когда тот, несогласный с его словами, попытался отстраниться. — Я хотейт сказать, что… розы не цветут в Арктике. Я всё так же плохо выражайт чувства. Я буду много ошибаться и много не понимайт. Но если ты хочешь этого… хочешь давайт мне шанс… твой старый пингвин быйт счастлив. И я буду стараться, чтобы ты не передумайт. — Не передумаю. Ни за что. В голове Пина возникла мысль, что до этого момента он жил не по-настоящему. И был бесконечно благодарен, что хотя бы сейчас ему была дана возможность изменить свою жизнь. Ведь никогда не поздно любить и быть счастливым.